Кость — всего лишь звук, который получается в горле,
форма дыхания, слово,
покуда не потрогаешь
гладкую махину черепа дикого кабана
или не покачаешь пеликанью
почти невесомую кость крыла
на ладони.
Кровь и корни,
что привязывают нас к месту, —
это все романтика,
великая абстракция,
пока не вынешь у оленя дрожащее сердце
и не зажаришь его на завтрак.
Пока не соберешь лисичек
или не пожуешь молодой моркови,
прореживая грядки.
Мы убиваем, чтобы напитаться
светом, высвобожденным смертью,
и знаем лишь, что в нас входит
через эти призрачные мембраны,
какие зовем нашими телами, — вихри
ветра, дождя, соли и света.
Мой ум был лишь представленьем самого себя,
пока не нашел я череп нашего мула, Рыжего,
у обернутого в папоротники родника
в зарослях камнеплодника,
где Рыжий упал или прилег умереть
почти два года назад.
Неостановимый бег родниковой воды
обнажил его череп до ослепительной белизны,
поразительной среди всей этой зелени,
прозрачная вода бурлит в мозговой полости,
выплескиваясь из ноздрей и глазниц.
За извилистым протоком ниже по оврагу
родниковые воды соединяются с Уитфилдом,
рукавом Гуалалы,
а потом — с главным руслом в конце гряды
и наконец впадают в Тихий океан.
Пускай пройдут тысячелетия дождей,
пока изотрутся наши кости,
века неспешного, упоительного освобожденья.