Закрыв глаза, чтоб заострились ощущенья,
она касается щеки теплым камнем.
Его это сражает совершенно —
мужчина с меньшим опытом лишился бы чувств,
а ему почти 50, и он лишь чуть пошатнулся,
стон задавило до хныка,
он смятен желаньем,
но ясности хватает признать
в себе полную растерянность чувств
к этой молодой женщине
и что же ему делать — и надо ли вообще.
Побужденья редки непорочные,
но он даже не знает точно,
чем именно хочет быть:
камнем, его теплом, ее щекой,
рекой, океаном или солнцем внутри
той луны, что горит внутри нее, —
всем, ничем или неким сложным сочетанием возможностей,
про которое он знает довольно, чтобы знать, — ускользает.
Но знает, превыше всякого знания,
что вздутый от дождя поток, могучий и неспешный,
движется именно так, как стоит к ней прикасаться,
и ему хочется раскрыть объятия и коснуться ее вот так же,
на плавкой грани между плесом и стремниной,
бурливой каймой, глубокими перекатами,
будто Моцарт прядет млечно-изумрудный шелк,
уловить, обернуть в текучий покой
влажного витка, хромовой искры.