Дом, в котором пекут круассаны

5 глава

Сентябрь, 2011.

Франция, Париж.

Адалин не чувствовала себя дома в доме. Здесь была слишком напряжённая атмосфера — натянутая, словно тетива стрелы. Лишнего звука нельзя было издать, лишнего слова нельзя было сказать, лишнего действия нельзя было сделать. Почти всё подвергалось строгой оценки отца, который одним взглядом серых глаз мог осадить так, что тебе не захочется попадаться ему на глаза.

Со своей женой он общался, как с деловым партнёром — остранённо интересовался утром как у неё дела; задавал дежурные вопросы, а любой разговор с детьми сводился лишь к одному. К учёбе. Эдварда он никогда не замечал. Когда брат начинал говорить, сжимал губы в тонкую линию и молча кивал, а вот когда начинала говорить Ада, всё его внимание было приковано к ней. Он спрашивал про школу, учёбу, интересовался, как у неё идёт английский и русский. Потом он обязательно предлагал ей вместе съездить в компанию с остановкой на обед в ресторане или в каком-нибудь магазине.

Наверное, поэтому Адалин так и не смогла почувствовать это место своим домом — это было больше похоже на поле битвы или на вечное собеседование на работу, где в любой момент ей могли сказать “вы нам не подходите”

Ещё больше разговоров с отцом за завтраком, Адалин ненавидела, когда он вмешивался в их с Эдвардом общение. Тогда между ними не было открытой вражды, и Адалин даже верила, что когда-нибудь они вновь смогут общаться так, как раньше. Ведь иногда такие моменты и правда случались. Когда они вечерами оставались одни дома и включали телевизор в гостинной; когда вместе прятались в библиотеке и делали там уроки или проекты по учёбе. В редкие дни они могли позволить себе вместе поиграть. В карты, настольные игры, приставку или даже в шахматы. Пока отец снова не вмешивался; пока его холодный, оценивающий взгляд не проходился по доске, чёрно-белым фигурам и Эду; пока он одобрительно не становился позади Адалин, слишком явно показывая своё предпочтение; пока не клал ладони ей на плечи, демонстрируя своё покровительство.

В такие моменты всё рушилось.

В такие моменты Адалин ощущала, какая между ней и братом пропасть — просто километровая. И с каждой такой встречей они становились всё дальше и дальше друг от друга. Уже сейчас, когда им было только по пятнадцать лет, они оба редко проводили время в компании друг друга, предпочитая друзей. Семья для Адалин никогда не ассоциировалась с домом.

И в моменты отчаяния она думала, что лучше бы брат родился первым, и 4 минуты и 16 секунд не существовало бы вовсе.

Однако, даже когда их отношения ощущались холоднее ледников Антарктиды, между ними всё ещё продолжали существовать остатки той семейной идиллии, о которой так мечтала Адалин. На удивление, они с братом настолько обожали играть в шахматы, что только это и давало им времени наедине. Если, конечно, отец на находил их здесь.

Это было некой возможностью для Эда отомстить сестре за первенство в рождение — а для Адалин хорошей возможностью пообщаться с братом. Пусть и на настоящем шахматном поле боя, но такая возможность давала Аде одно хорошее преимущество. За время игр она смогла достаточно хорошо изучить брата, чтобы выучить тактику его игр.

Эдвард всегда нападал бездумно — как только он видел возможность забрать себе фигуры сестры, в его глазах загорался настоящий животный азарт. Он уже не задумывался о том, что ему нужно продумывать каждый свой ход, мечтая лишь о сладком вкусе мести и дурманящей победы. А потом Адалин ставила ему шах и мат, Эдвард проигрывал и злился уже не на себя. А на сестру, которая снова оказалась в выигрыше.

… и их отношения становились хуже.

Адалин сдвигает ладью влево одну клетку. Откидывается на спинку кресла, и почти скатывается по нему вниз в полулежачее положение. От чёрно-белых клеточек рябило перед глазами; от двигающихся фигур уже порядком тошнило. Ада поднимает глаза на брата, наблюдая за его лицом в полумраке библиотеки. Его карие глаза горят безумным огнём, с остервенением скользя по дочке, в надежде найти хоть какой-нибудь изъян в разыгрываемой ими партией — хоть что-нибудь, что докажет его первенство. Эдвард не торопился, но все его мысли были слишком поглощены победой, чтобы продумать свои ходы достаточно хорошо.

Ослеплённый, как ему казалось, приближающейся победой, брат бездумно сдвигает ферзя вниз, пока Ада прикрывает глаза. Она знала, что он так поступит. Что возьмёт именно эту фигуру, что сдвинет её вниз — раз за разом повторяющий одну и ту же ошибку.

“Подумай немного, Эдвард. Не торопись. Не вини потом в проигрыше свою сестру, потому что она совсем не в чём не виновата. Ни в своём бремени. Ни в твоих проигрышах”.

Адалин сдвигает в бок короля, подтягиваясь в кресле, пока глаза впиваются в лицо брата, и терпеливо ждёт, когда до него дойдёт осознания всей ситуации. Глаза расширятся, губы сожмутся в тонкую линию, а Адалин сможет прошептать “шах и мат”.

Он не сразу понимает. Будто бы в съёмке слоумо, Эдвард растерянно смотрит на шахматную доску, проигрывая в своей голове эту партию снова и снова, желая найти ошибку — но не признаёт, что они его.

— Порой для победы много мыслей не требуется, — голос отца за спиной заставляет Аду сгорбиться и склонить голову. — Порой для победы нужно просто слушать то, о чём тебе говорят, а не проявлять глупую инициативу. Если бы ты послушал меня в самом начале, то тебе бы удалось одержать победу над сестрой, — голос холодный, командный, беспощадно жалящий.

“…тебе бы удалось одержать победу над сестрой”.

Адалин кривится от того, какой интонацией это было сказано, словно целиком съела лимон. Лучше бы отец засунул язык себе в задницу, потому что его слова делали отношения брата и сестры только хуже. Ада только и могла, что поджать губы, чтобы не среагировать на откровенную провокацию. Эдвард же реагирует моментально. Его щёки покрываются красными пятнами, в глазах загорается настоящий безумный огонь, готовый сжечь не только отца с Адой, но и весь дом.

Вместо пожара Эд подскакивает на ноги и, подцепив пальцами край шахматной доски, дёргает в сторону. Ни Ада, ни Энтони не вздрагивают, уже привыкшие к истерикам младшего Вуда. С шумом и треском шахматные фигуры рассыпаются по полу, катятся в разные стороны. Эдвард подскакивает на ноги вместе с опрокинувшейся доской — только что огнём не дышит, в остальном вполне походит на разъярённого дракона.

На такую импульсивную реакцию отец не обращает внимание — только уголки его губ, как показалось Аде, дёрнулись в каком-то странном, практически хищном оскале. Выводя Эда на эмоции, он словно каждый раз доказывал себе и другим, что сделал правильный выбор, когда назвал Адалин наследницей. Иной причины для этого глупого стравливания Ада просто не видела.

Брат практически рычит, когда выбегает из библиотеке, громко хлопая дверью. Отец подзывает звоном колокольчика горничную, чтобы та собрала рассыпанные шахматы и убрала за Эдвардом весь беспорядок. Сделай что-то подобное Адалин, он бы сказал ей убрать всё самой.

Медленным шагом Энтони обходит сидящую в кресле дочь, опускаясь в такое же кресло напротив неё.

— Выигрывать у брата тебе не составляет труда, но сможешь ли ты обыграть меня — ещё вопрос, — он переплетает пальцы перед лицом, скользя глазами по шахматной доске. — Посмотрим, хватит ли тебе хитрости и умений. Твои фигуры белые.

Адалин ненавидела играть с отцом. Хотя бы потому что он постоянно выигрывал. Не всегда честно. Хитро, безбожно юлил, добывая себе победу.

Адалин привыкла играть честно, а вот Энтони Вуд…

Июнь, 2020 год.

Россия, Санкт-Петербург.

Он открывает глаза под сопение Кирилла под боком, но это его не смущает. Они спали в одной постели с самой школы, когда оставались друг у друга в гостях, а потом и в студенчестве, когда родители Кирилла разрешили использовать эту небольшую дачу под выходные посиделки. Спальные места тут были не резиновые, и их большой компании приходилось ютиться. Троим девочкам они уступили спальню с кроватью побольше. Диму и Серёжу отсели в самую удалённую спальню на втором этаже — от храпа этих двух тракторов тряслось стекло в окнах. Кирилл с Ильёй выдвигали диван на первом этаже и ютились уже на нём.

Но несмотря на стеснённые условия, Илье нравилось это место за то, что его привычные утренние пробуждения приносили удовольствие. Здесь, и только здесь, он мог не хвататься за телефон, не искать решения тысяч задач, а просто умываться, убирая с лица остатки сладкой дрёмы. Лениво бродить по первому этажу, чтобы не разбудить сладко спящего Кирилла. Искать в хорошо знакомых ящиках пакет с молотым кофе, доставать турку и наполнять её рассыпчаты коричневым порошком. Заливать водой и поставить на самый медленный огонь конфорки. А затем оборачиваться через плечо, чтобы удостовериться в том, что Кирилл не проснулся.

Илья любил варить кофе — вот так, почти классическим способом. Медленно помешивая густую жижу, он буквально медитировал, расслабленно прикрыв свои глаза. Кофеварка одиноко смотрела из своего угла, шумная и вредная, пока он наслаждался беззвучным существованием. В мегаполисе он тратил время на более полезные вещи. Пробежки или поход в спортзал, поездка по делам или прогулка на мотоцикле. Мир постоянно двигался и отсутствие движения там, в бетонных высоких стенах и хитросплетениях улиц, сравнивалось с мгновенным увяданием. Здесь всё вокруг кричало, призывало остановиться.

Осторожно перелив кофе в кружку, добавив туда добрую порцию сливок, Илья перебрался к своим вещам и достал оттуда плотный скетчбук. В петлях спирали лежал карандаш, чтобы не пришлось долго искать его в недрах захламлённого рюкзака. Со всем этим Стрелецкий выбрался на улицу, осмотрелся с крыльца и пробрался к бассейну. Он уже успел переодеться в свою обычную одежду, спрятав всё для быстрого отбытия по завершению утренней процедуры. В любую секунду он мог подорваться и исчезнуть, не оставив и следа своего существования. В этом был весь Стрелецкий. Почти всегда он приезжал сюда последним, а наутро, стоило всем проснуться, его уже не было на горизонте. Никто не говорил ему, что шум заведенного мотоцикла тревожит сильнее, чем скрип ступенек.

Несколько глотков кофе согревающим потоком оросили горло и упали в желудок. Отставив кружку, Илья сел удобнее, осторожно мокнув босую ногу в холодную воду бассейна. Где-то вдали распевались птицы. Дятел стучал по одинокой берёзе чуть дальше и при должном внимании его вполне можно было бы заметить в уходящих сумерках. Природа дышала, лениво качая деревья летним ветерком, приносила с собой запах утренней росы и свежести. Можно было закрыть глаза и тогда всё это сменилось бы ярким полотном зелёных красок, расплывшимся от края до края золотыми линиями. Мир существовал где-то отдельно, не собираясь вливаться в его собственные мысли. Туманные отголоски воспоминаний терзали его изнутри, наполняли необходимостью возвращаться головой в повседневность.

Но здесь было так красиво. Даже забор не сдерживал собой кишащую природу. Вот-вот и кусты проберутся корнями под этой баррикадой, выбросят вверх стержни-веточки и ворвутся во внутрь, озлобленные сопротивлением человека к буйному росту. Сорняки выстроятся человечками, навострят свои листья-крапивы и будут жалить до тех пор, пока гиганты-разрушители не падут под натиском этого удара. Высоко над головой пролетела птица. Она сделала мягкий разворот, нырнула ниже, ловя блуждающую мошкару и лениво поддалась потоку, чтобы плавно подняться выше и исчезнуть за кроной старого клёна. Илья медленно склонил голову к бумаге, погладил шершавые края подушечками пальцев и сделал первую чёрточку.

Рисовать ему нравилось всегда. В своём роде, это была почти отдушина. Когда мыслей становилось слишком много, а боль в груди не находила выхода — чёрные линии рисовались быстрее и слаженней, чем в безмолвной тишине. Чувства выпадали через стержень карандаша, обрамлялись узорами и мягкими линиями. Из-под его руки постепенно появлялась птица, летящая вниз. Раскрытые крылья Илья осторожно обрисовал мягкими узорами, напоминающими перья павлина. Когда с этим было покончено, Илья переключился на клюв и осторожно стал обрисовывать цветок, который та держала в клюве.

Интересно, какие цветы растут во Франции? Стрелецкий задумался, поднося карандаш ко рту, так и не успев нарисовать ничего, кроме изогнутой палочки и пары лепестков. Птица молчаливо смотрела на него с пожелтевшей бумаги, замерев в моменте с каким-то удивительным спокойствием. Её движение казалось естественным. Таким же правильным, как и звуки вокруг. Все, кроме едва заметного скрипа калитки. Несколько мелких камушков, застрявших в протекторе чужих кроссовок, шаркнули по декоративной дорожке и в голове Ильи обрисовалась точная линия этого движения, почти белоснежная на фоне серости камня. Слегка запрокинув голову, юноша посмотрел на девушку, сумевшую застать его в таком месте и в такой ранний час, улыбнулся и вернул положение головы в исходную форму.

— Доброе утро, — тихо произнёс он, взял чашку и сделал несколько глотков, прежде чем поднять ту чуть выше своей головы в приглашающем жесте. — Будешь? Я правда из неё пил, так что, если только не брезгуешь.

Этим утром всё как-то складывалось поистине удачно. То, что должно было скрипеть — не скрипело. Босые ноги не шлепали; всё удавалось на удивление тихо. Адалин опускается сначала на колени, потом переваливается на левое бедро, чтобы так же тихо, практически без лишнего шума, перебросить ноги вперёд, стянуть кроссовки. Следуя примеру Ильи, Адалин опускает ноги в остывшую воду, и даже не шипит от обжигающего холода.

Предложение отпить кофе Ада принимает в молчание. Она практически ничего не говорит, словно боится, что каждое её слово разобьет этот красивый, спокойный момент. Таких в жизни было мало, и ты стараешься запомнить их, оттянуть. Кофе обжигает рот; крепость сковывает мышцы. Адалин не была любительницей глотнуть крепкого кофейку с утра, несмотря на стереотипное явление, что французы обязательно завтракают чашкой кофе и круассаном в какой-нибудь жутко эстетичной кофейне. Но от столь заманчивого предложения отказаться была не в силе.

Кружка опускается на своё место, пока Адалин вытягивает голову в детском любопытстве, чтобы получше рассмотреть рисунок на плотных листах. И её брови удивленно ползут вверх. Она и подумать не могла, что он рисует так хорошо… Хотя стоило бы, ведь Женя упоминала, что он занимается татуировками. Её глаза скользили по чётким чёрным линиям простого карандаша, изучая, запоминая. Ей было интересно это, не только потому что птица была нарисована руками Ильи — это просто одна из причин. Тут роль играл скорее… обычное любопытство?

— Какие цветы растут во Франции? — он водил карандашом по клюву, доделывая те части, что казались ему самому неправильными, а затем в отречённом спокойствии посмотрел на француженку.

— Мм? — Ада бегло переводит взгляд на лицо рядом сидящего Илью, застигнутая врасплох неожиданным вопросом. — Цветы Франции? — медленно, неуверенно переспрашивает Адалин, отводя обе руки назад и опираясь на них, задумчиво уставившись перед собой. — Во Франции много цветов растёт, но… ммм, — Адалин задумчиво прикусывает губу, щурит глаза, словно вспоминая, как то или иное слово переводится. — Ирис считается одним из символов Франции. Его связывают с величием тех веков, что существует Франция, — задумчиво пожимает плечами Вуд. — Лилии, из-за использования её изображения королевскими семьями.

— Когда-то слышал, что-то вроде «Францию нельзя описать, упустив из виду разнообразие цветов».

Ада переводит свои глаза на такого же задумчивого Илью. И её губы дрожат в улыбке от последней его фразы. Францию нельзя описать, упустив из вида разнообразие цветов. Адалин не слышала, чтобы так говорили. Но то возможно, потому что сама она жила в «стране цветов», и людям всё это осточертело.

— Упустила из вида…, — она едва болтает ногами, пуская по гладкой поверхности бассейна круги от своих ног. — Почему мне сразу в головы приходят лавандовые поля. Не какие-нибудь красивые, куда обычно привозят туристов с кучей мошкары. Знаешь, есть такие, которые уходят и влево, и вправо, и прямо до самого горизонта. Выглядит вполне захватывающе. Особенно если вокруг никого нет, и ты можешь позволить ходить себе между грядок. И пахнет там так сладко, но не резко. Даже комаров от такого запаха нет. Взгляд карих глаз цепко ухватывается за юношиский профиль, когда Илья снова возвращает свой взгляд на листы бумаги.

Это словно правильно поставленная пауза. Карандаш тихо скатывается, ловится пальцами, перекручивается между фаланг и замирает. Она говорит — он слушает. В безмерном растяжении пространства даже воздух пахнет не свежестью уже, а мировым заговором. Сердце ударяется по грудной клетке, ровно, тихо, пульс проходит под кожей по линиям вздутых вен, замирает в переплетеньях, когда Илья сжимает пальцы. Гладь воды неуловимо качается, стихает и возвращается в умиротворённое существование. Весь мир в этом состоянии, приглушённый, поставленный на эту нужную человеку паузу. Подстроенный, как правильная волна радиоприёмника. Сидеть бы здесь вечность, встречать разных людей и зарисовывать их мысли на плотной бумаге.

Илья представляет в клюве птицы те цветы, что Адалин называет. Сначала там одиноко склоняется причудливый ирис, определённо нежного лилового цвета. Его лепестки измученно падают к изголовью, длинные лепестки заворачиваются, показывая белые прожилки, но вскоре цветок выпадает из клюва, будто утяжелённый чем-то. Ирис не так красив, не так элегантен, он прекрасно смотрится в поле, а ещё отдельно от целого мира. Когда в отдельной клумбе он торчит вверх и показывает красоту хаоса, а не когда он уже сорван и поднят высоко над головой. Когда опустевший клюв мерцает своей истинной белизной, он представляет пышную лилию, богатую и королевскую по своей натуре, с широкими и длинными лепестками, закрывающим часть туловища птицы. Но эта аристократическая красота так противоречит чувству свободы, что и лилия кажется неуместной.

Он не успевает нахмуриться, расстроиться или придумать что-то ещё. Лишь перекатывает карандаш на ладони, поглядывая перед собой с простым смирением. Даже просто птица, без цветка, имеет право на существование. Любой человек, даже одинокий, останется человеком до самой смерти. Если только не станет монстром, способным совершать ужасные свершения.

— Лаванда, говоришь, — Илья подносит карандаш к губам, прикрывает глаза и медленно выдыхает.

Стоит ему представить перед собой эту красоту, как захватывает дух. И тогда, когда картинка складывается маленькими фрагментами воедино, он открывает глаза и начинает осторожно подправлять рисунок, вкладывая в него остатки вдохновения. Маленькая веточка лаванды идеально вписывается в оставленное пространство, лаконично и точно описывая дух свободы. Маленькая французская пташка скромно поглядывает на него со страницы и сверкает глазами-бусинками. И Илья ничего не остаётся, как улыбнуться. Он слегка поворачивается, изучая Адалин в утренних лучах восходящего солнца.

— Les fleurs sont les restes du paradis sur Terre, — тихо протягивает Вуд, снова поддаваясь вперёд, чтобы понаблюдать за тем, как на бумаге проявляется рисунок. — Моя мама всегда любит так говорить. Цветы — остаток Рая на Земле. И поди подумай что именно она имела в виду под словом «цветы». Очередное глупое сравнение или вполне себе реальный цветок, — взгляд карих глаз соскальзывает с бумаги на руку, сжимающей карандаш — у него так легко и просто получалось. — Какие ещё тайны хранит в себе renard rusé? У тебя очень красиво получается. Никогда бы не подумала, что мастера тату могут так красиво рисовать, каюсь. И я… приятно удивлена.

— Кто-кто в себе хранит тайны? Спасибо… На самом деле, без этого навыка я бы никогда не стал татуировщиком. Наверное, никем бы не стал. У каждого человека должно быть какое-то увлечение. Без него человек перестаёт быть живым. А бесцельное существование стоит оставить на тех, кто в жизни не видит никакого смысла, я так считаю.

Его слова глухим эхом отзываются где-то в черепушке головы. У каждого человека должно быть какое-то увлечение? Какие же это правильные слова, раз так задели что-то внутри Адалин. Отец всегда — неустанно и долго — любил говорить, что никаких глупых увлечений или отвлекающих хобби быть в жизни не должно. Это лишь пустая трата времени. Он со скетицизмом относился к её занятиям на фортепиано и вокалу. Он знал, что Ада сбегала по ночам в клуб Тоина и пела ночи напролёт. Пустая трата времени с пустыми людьми. Однако за братом отец не следил так пристально — пусть и оправдывал его загулы тем, что пьёт и нюхает Эд с правильными людьми. В отличие от Ады.

Адалин папочкиных наставлений не слушала. Все занятия музыкой были практически тайными, засекреченными от всевидящего ока батюшки — благо мама вовремя могла навешать отцу лапши на уши про дополнительные занятия английским, немецким или математикой. Стать подобной брату для Адалин было худшим из кошмаров. Но музыка, танцы, пение… возможно, они действовали так же расслабляющие и умиротворяющие, как рисование действует на Илью. И девушке не надо было пролазить через тернии за стенки его черпушки, чтобы понять это. Она почти кожей ощущает то спокойствие, что излучает собой парень.

Илья осторожно зарисовал несколько вариантов лаванды по углам от центрального рисунка, словно создавая подобие рамки. Затем посмотрел на результаты своего труда и закрыл скетчбук. На удивление, Адалин не бросилась на него с просьбами показать ещё, а он был далеко не на первой странице. Но в этой тишине было что-то магическое, уловимое только им обоим сейчас, поэтому они вот так сидели, потеряв счёт времени. Стоило собираться и уезжать.

— Ты встала раньше меня, — он словно только сейчас это понял, поэтому в удивлении посмотрел на девушку и широко улыбнулся. — Ты всегда такая ранняя пташка или только сегодня?

— С разницей во времени я немного путаюсь, — устало выдыхает Вуд, склоняя голову на бок и приоткрывая один глаз, врезаясь им в глубокий серый цвет глаз напротив. — Но да. Будучи дома, я тоже предпочитала вставать рано, — руки за спиной немного подгибаются в локтях, и Адалин осторожно заваливает на спину, не страшась даже выпавших капелек росы на плитке. — Утром меня никто не трогает. Не звонят по работе, не спрашивают какие-нибудь дальние родственники, чьих имён я не помню, как мне учёба и что я планирую на будущее. Наслаждаться такой тишиной и спокойствием можно только по утрам.

Адалин сцепляет руки в замок на своём животе, уставившись взглядом на покачивающуюся листву дерева. На самом деле, она вставала рано, просто чтобы успеть всё. И времени побыть наедине…

— А ты? Тоже любишь встать пораньше, чтобы выловить всех птичек в округе, а, renard rusé? — Адалин тихо хмыкает, переводя взгляд на лицо Ильи. — И дай догадаюсь. Ты встал так рано, чтобы сбежать? Теперь ты у нас Золушка? Оставишь туфельку?

— Знаешь, есть такое латинское высказывание. Унесёт добычу тот, кто прибежал первым, — Илья оглаживает пальцами уголок бумаги, изучая то, как просто Адалин разлеглась возле него.

Словно кошка, подставившая живот в знак не озвученного доверия. Она не закрывалась этим лукавством, оно шло параллельно с ней самой, приятным дополнением к общей картине утра. Ещё так рано. Их многие бы не поняли, потому что проще позже лечь, чем раньше встать. Но этот маленький шаг так много менял в человеческой жизни, что один раз укусив, невозможно отгородиться от банальной необходимости. Утро стало особенным, важным звеном. Проспать его — словно проспать часть своей жизни, какой-то тонкий смысл, что находился только там. Упустить нужное настроение или просто не успеть подстроиться под него.

— К сожалению, у меня нет возможности тратить время на сон или похмелье. Мне всегда нужно бежать. Я никогда не был везучим человеком, я всего достигал упорным трудом. Но сейчас мне кажется, что мне повезло единожды. И свой запас везения я потратил на тебя.

Илья не сердился на неё за это, просто улыбался, будто это стало для него чем-то необходимым. Иногда полезно улавливать, что жизнь настроена против него не враждебно, а почти безразлично. Это всяко было лучше, чем отсутствие чего-либо. Опустив взгляд на бумагу, он вдумчиво прокрутил в голове её вопрос. У него не было украшений, кроме кольца и цепочки, а потому не было ничего, что можно было бы ей отдать. Но после такого вопроса оставить её с пустыми руками было бы немного жестоко. Стрелецкий осторожно оторвал лист, положил на её живот и придержал, пока она не возьмется за край тонкими пальцами.

— Вместо туфельки, подойдёт? Я заеду за тобой в пять вечера, обещаю не опаздывать, а теперь прошу меня простить, но мне действительно пора.

Илья поднялся на ноги, захватывая с собой блокнот, но оставляя кружку Адалин. Ему очевидно не хватило пары глотков, чтобы проснуться окончательно и избавиться от последствий алкоголя, но у него ещё будет возможность выпить кофе, хотя бы на точке, потребовав от мастера каплю уважения и добрую порцию сливок. Ему пришлось нырнуть в дом, надеть кроссовки, закинуть блокнот в рюкзак и уверенно вынырнуть на крыльцо уже со шлемом в руках. Илья бросил взгляд на бассейн, в очертании которого Адалин казалась маленькой одинокой нимфой, показавшейся из-за тумана. Улыбнувшись ей, он пробрался к калитке, вынырнул за её пределы и уже вскоре тихий гул включённого мотора разрушил блаженную тишину. Стрелецкий не очень любил прощаться и всегда делал всё быстро и слаженно, чтобы никто не успел задуматься о том, что так неправильно.

Дятел перестал мучать берёзу, взлетел и перебрался на другое дерево. Птицы ненадолго стихли, испуганные рыком металлического зверя и наросший неожиданно гул поспешно удалился, вскоре исчезнув на горизонте. Только тогда, когда звук этот прекратился, сонные мухи повыползали из своих укрытий и принялись устало ныть о том, что Илья когда-нибудь получит от них такой же шум утром. Когда-нибудь, когда они смогут проснуться раньше него самого.

Уезжать всегда грустно. В какой-то момент безликое пространство, скользящее полосками по обе стороны от мотоцикла, превращается в сумасбродное квадратное пятно. Приходится сбросить скорость, увидев дорожный знак, притормаживать на светофорах, вдыхать изменившийся утяжелённый запах и ловить от этого нарастающую тоску. Свободой всегда хочется наслаждаться бесконечно. В компании приятных людей время летит незаметно, но его невероятно сильно стараешься поймать. Это может ещё повториться. На следующей неделе или через неделю. Он опять будет сидеть у бассейна, утром, когда весь дом погружён в тишину. Рисовать на бумаге, освобождаться от груза обыденности и дышать-дышать-дышать.

Но сейчас дышать получалось с трудом. Сама атмосфера города давила повседневностью и серостью, обременяла мыслями и их поток становился сильнее и тяжелее, особенно с нехваткой кофеина. Он не жалел, что поделился с Ади напитком, но теперь невольно получал за это от жизни. За всё нужно платить, это он уяснил уже давно.

За труд, за нарушение правил, за игнорирование проблем, за ошибки. За жизнь, какой ты хочешь её видеть. Но в городе дышалось иначе. Не так свободно. Даже если каждое действие в противовес выплёвывало эту свободу.

— Капучино и сироп… кокосовый есть? — он нехотя поднял голову от кошелька, изучая глазами равномерно расставленные бутылки со сладким дополнением. Девушка с улыбкой кивнула и взяла прямо из центра одну, с белой этикеткой. Добротно налила в картонный стаканчик и заулыбалась ещё шире от осознания, что мужчины иногда не стесняются своей любви к сладкому. — Сколько с меня? Спасибо.

Он вернулся к мотоциклу, на ходу делая несколько жадных глотков. Здесь было ещё совсем тихо. Утренние червячки-работники вылезали из нор ближе к центру, стягивались туда кишащим роем, засасывающим за собой. А здесь было тихо и уютно. Среди немногочисленных людей замаячила знакомая фигура и Илья поднял руку, приветливо махая рукой. Его заметили бы и без этого, но не ускорили бы шаг.

— О, ты мне взял, спасибо большое, — девушка с чёрным каре и ярко-бордовыми губами уверенно обхватила стаканчик и потянула на себя, а вслед за этим с благодарностью приняла салфетку и два пакетика сахара. Она была высокой и худой, но всегда носила ботинки на высокой платформе, чтобы её длина казалась особенно заметной. По всему телу расползались змеи-татуировки. Они выглядывали из густых темных волос, опоясывали запястье, спали на обнажённом животе и беспечно грелись первыми лучами летнего солнца. Аня не решилась размешивать кофе на багажнике чужого мотоцикла, поэтому пристроилась у небольших столиков кофейни, ненадолго замолчав. — Как успехи с третьей точкой? Я слышала краем уха, что там был невероятный ажиотаж. Уже можно тебя поздравлять?

— Я ещё не видел отчётов, — Илья пожал плечами, сделал глоток и терпеливо дождался, пока Аня отыщет в рюкзаке ключи от двери. В молчаливой тишине они перебрались с душной улицы в прохладное полуподвальное помещение. Аня уверенно нырнула в темноту и через несколько секунд вспыхнул яркий свет белоснежных ламп. — Но раз у меня просят материалы сразу после открытия, то всё пошло лучше, чем я предполагал.

— Ты всегда перестраховываешься, братишка, — Аня улыбнулась, отставила стаканчик на стойке и нырнула в подсобное помещение, чтобы собрать всё необходимое. — Слушай, я отдам, конечно, но мне тогда тоже закупки нужны будут, потому что у меня там клиентка одна просит разноцветную татуировку, а цветные картриджи почти закончились.

— Я соберу данные и закажу, вечером, — Илья обвёл взглядом помещение, тепло улыбнулся и огладил пальцами столешницу. Когда-то он сидел здесь почти сам, скрючившись от усталости на барном стуле и мечтал, чтобы ему не пришлось работать круглосуточно. Просто не было возможности нанять человека, не было времени его обучать и нечем было платить. Такое подвешенное состояние, когда мир издевательски подводит к пропасти, предлагает перегнуться через край и кажется, что через мгновение он просто упадёт. В пропасть. В темноту. Стрелецкий достал телефон, открыл блокнот и стал записывать, когда девушка принялась оживлённо бормотать перечень недостающих цветов. — Как у тебя тут успехи?

— Стабильное спокойствие. Только Тёма хочет увольняться, но я его уломаю остаться, ты же меня знаешь, — она вынесла из подсобки кулёк и поставила на стойку, а после внимательно посмотрела на руку Ильи. К тому времени он уже снял куртку и теперь её пытливый взгляд выловил не только выцветающую татуировку.

Семь волчьих пастей открыли свои клыкастые рты, сверкая чернильными глазами. От плеча, прямо к запястью, они готовы были клацать зубами перед каждым, кто посмел бы нарушить их покой. Семь волков — семь смертных грехов.

А потом глаза скользнули по колечку, призывно висевшее на его шее.

— Что за кольцо? Тебе что, предложение сделали?

— Пока нет.

— В смысле, пока нет? А что, сделают? — Аня расхохоталась, а после достала шоколадку, положив её между ними. — Тебе нужен совет? Ты же знаешь, я всегда рада помочь.

— Думаю, твои вкусы слишком сильно разняться с моими. Не думаю, что вести её на свидание в загородный дом с привидениями или на заброшенную фабрику — хорошая идея. Ну знаешь, это не то настроение, которое я хочу ей показать.

— Стоп-стоп. Свидание?! — от удивления её глаза расширились, но спустя мгновение она проворно запрыгнула на стойку и обняла стакан руками. — Я требую всех клятых подробностей, братишка. У тебя есть ещё три минуты, прежде чем я перейду к материнским методам допроса.