Домино

~~~

Настал понедельник, и Сабатин не знает, как ей вернуть деньги, которые она одолжила. Конечно, она может спросить адрес у маникюрщика на площади Клиши. Но она не уверена, живет ли он на этой или на другой стороне улицы, а таблички на воротах с именами жильцов принадлежат другой эпохе. Но так как они постоянно встречаются, она просто снова ждет случая. Она сидит в кафе на Монмартре. Все ее раздражает. Ее раздражает Монмартр, потому что это один большой искусственный парк развлечений. Ее раздражают картины, волынки и так называемая «народная жизнь», потому что те люди, которые находятся здесь, просто актеры туристического фильма «Жизнь художников на Монмартре». По радио орет поп, а аккордеонист определенно считает, что он должен заработать деньги именно на этом тротуаре. Нескольким рабочим поручили вставить новые оконные рамы в ресторане напротив. Прямо сейчас. И с помощью электрической бормашины. Все звуки, плюс американки, которые не могут найти дорогу, раздражают ее. В другие дни это было бы забавно. Коллаж звуков, который бы ее веселил. За исключением бормашины. Но чувства не возникают сами по себе. Все зависит от фона. Это потому что она купила туфли, которые натирают ногу? Или потому что она не может найти пленку? Или потому что… нет, эта бормашина просто-напросто бесит. Почему она не уйдет? Потому что, когда она сюда пришла, у рабочих как раз был обеденный перерыв.

К тому же, двадцать пять евро не выбрасывают в помойку. Так не делают.

На противоположном углу взрослая дочь встречается со своим пожилым отцом. Трудно ошибиться, кто есть кто. Только между отцом и дочерью такая особенная взаимная привязанность. Она смотрит в сторону. Она скучает по своему отцу. Он умер десять лет назад. Я скучаю по тебе, папа. Ты где-то далеко. Где ты? Я скучаю по тебе, поэтому я говорю с тобой. Она любит своего отца и категорически не хочет связывать любовь с прошедшим временем. Она не перестанет его любить только потому, что его больше нет. Иногда она вынуждена употреблять по отношению к нему прошедшее время, но каждый раз ей кажется, что она в чем-то его предает. «Да, у моего папы тоже нижняя челюсть выступала вперед», — сказала она недавно, когда была с Фредериком у стоматолога. Но ей действительно это не нравится. Как будто он каждый раз немного больше умирает. Иногда, и это очень странное чувство, ей хочется вернуться в то время, когда он только что умер. Когда тот, кого мы любим, умирает, горе является всецелым и абсолютным. Позже, когда проходит время, горе идет на убыль. Мы снова начинаем есть. Может быть, спать. А однажды мы разражаемся смехом, ведь тот, кто умер, не желает, чтобы смех умирал вместе с ним. Это не смущение, это отчаяние, связанное с нежеланием раствориться в горе. Она знает, что никогда не переживет то, что потеряла его. Она никогда не перестанет скучать по нему. Ему только исполнилось шестьдесят. Сабатин родила обоих своих детей около пяти часов утра. Самое чувствительное время суток. И всегда именно в это время, когда она уже готова проснуться, но пока еще во сне, она видит его. Франсуа спрашивает, не имеет ли она в виду, что он ей снится. Но это как раз не сон, как те безумные сны, которые ей снятся часто, — сюрреалистичные и довольно странные. Нет, она видит его, это — другое. Это как будто бы он приходит в гости.

Как будто он был. Как будто он есть. И, конечно, живой. После этого у нее на сердце радость и легкость. Легкость мыслей. Радость. Но то, что время лечит, наверное, придумано теми, кто никогда не терял такого отца. Отца, который любил ее безоговорочно. Отца, который мог сказать это. Который писал ей об этом. Отца, который просто не должен был умереть. Берт говорит, что, когда боль отпускает, исчезает чувствительность. Это ее утешает. По крайней мере, в ближайшем будущем она не рискует стать нечувствительной. Ей не хватает его. Она скучает по тому отцу, который никогда не давал концертов по субботам, потому что он так решил, даже несмотря на то, что его импресарио предлагал двойной гонорар. Она скучает по вечерам пятницы, которые он делал одновременно и торжественными, и веселыми. Они всегда были дома, если, конечно, не устраивали шабаш у одного из дядьев. Но это относится к детству и юности. Время, по которому она скучает. Время, когда она чувствовала себя защищенной, чувствовала себя частью чего-то, — чувство, которое дарят ритуалы. Время лечит. Какой вздор!

Но время идет. И наступает вторник.