Домино

~~~

Сабатин в своем ателье. Ходит вокруг большого стола. Многочисленные длинные розовые розы склонили головы. Она знает, что должна сесть за этот стол, так как счета не пишутся сами. Но фактуры — самое ужасное, с чем она когда-либо имела дело. Поэтому она решила, что этим надо заниматься раз в неделю. В первой половине дня в понедельник. Кассовую книгу тоже надо вести. Все вместе это занимает максимум полчаса. Тридцать минут. Полчаса, Сабатин, это же ничто, считает Франсуа. Но это же полчаса жизни, возражает она. Ненавижу! И он должен позвонить. Он должен! Но ее мобильный поразила немота. Третий раз за день она проверяет автоответчик, хотя отлично знает, что ни один звонок не прошел мимо ее внимания. Неприятное ощущение за последние пару суток медленно захватило ее тело. Жжет. Это похоже на ожог, который не стынет от текущей из крана воды. Как будто он подкожный. Сабатин идет в маленькую кухню, темную комнату, — не пахнет ли мусором? Мусорный мешок станет предлогом, чтобы не садиться за стол. И сейчас этот мусорный мешок — абсолютное и необходимое оправдание, чтобы выйти из ателье. Вниз по лестнице. Вверх по лестнице. Ступеньки скрипят. Ей нравится эта старая лестница, потому что на ней скрипят ступеньки.

Когда она закрывает за собой дверь, она знает, что он звонил. Она чувствует это. Он звонил. И она слушает его сообщение, до тех пор пока не выучивает его наизусть.

Я ударенный молнией. Я сбит с толку. Я тону в твоих глазах.

Он звонил. Звонил! Он оставил сообщение. Она хочет еще. Она хочет слышать больше. Но больше ничего нет. Только бы она могла прокрутить эти три предложения так, чтобы получить из них больше, чем сами слова. «Ударенный молнией».

На улице бесцельно бродит один чудак. Тот, что кричит. Громко. Он выстреливает, как из ружья, всякими ругательствами по поводу морального разложения людей, станций метро и времени его закрытия, а также несправедливости системы. Его злость не направлена на что-то конкретное, но все вынуждены это слушать. Он — местный чудак. Но разве он в действительности не один из самых здравых людей в городе? Разве это не самая естественная и логичная реакция на сумасшествие в мире? Он спит у ворот, и его гоняют несколько раз за ночь. Он собирает с помоек наполовину съеденные сэндвичи, и с ним обращаются хуже, чем с дворовыми собаками. Дамы затыкают носы, когда проходят мимо, а псы заинтересованно принюхиваются. Мытье и стрижка собаки в салоне на улице Лафайет стоят больше, чем он может раздобыть себе за месяц.

Я ударенный молнией. Я сбит с толку. Я тону в твоих глазах.

Сейчас закричу. Сабатин идет в темную комнату и думает, что готовит чай, но забывает положить чайные пакетики и смеется. ЗЭТ. Позвони снова! ПОЗВОНИ МНЕ, Зэт!

Сабатин не знает, что она ходит и делает то же самое, что делает Роз, после того как она насладилась «Jack Daniels» или «Four Roses» в своем собственном обществе.

И откуда она может об этом знать? И откуда она может знать, что они говорят примерно то же самое одному и тому же мужчине, которого нет рядом.

Если бы ты позвонил, говорит Роз, слегка гнусавя, если бы ты позвонил, то я попросила бы тебя укусить меня в затылок. Снова. А ты бы сказал: но я же не могу сделать это по телефону. А я бы сказала: тогда отложи телефон. Просто приходи… Сюда. Любимая игра Роз. «А я, а он…».

Когда Сабатин была маленькой, она тренировалась говорить взрослым языком. Она просто не могла понять, как взрослым удается звучать так взросло. «Ну вот я и сказала…», «да, еще бы», «напротив», «по большому счету». Ей просто никогда не удавалось хотя бы иногда вставить это в разговор, то, о чем, собственно, говорили взрослые. То, что заставляло глаза маминой подруги становиться большими. То, что заставляло маму размахивать руками, а всю компанию смеяться. Ребенком ей нравилось играть сначала в одного участника беседы, потом в другого. По-видимому, она еще не выросла.

Она просто не может быть сама с собой. Или в своем ателье. И ни при каких обстоятельствах она не выносит того, что ее ревизор попросил делать раз в неделю, и что, как говорит Франсуа, занимает всего полчаса. Может быть. Но это просто невозможно. Когда она выходит из ателье, он стоит на тротуаре.

Ты не потеряла вот это?

Почему же она не разбилась?

Он протягивает ей бутылку, упакованную в шелковую фиолетовую бумагу.

Хорошее вино очень прочное.

Он сумасшедший. Можно открыть?

Разве не это делают с подарками? Но при одном условии. Мы должны выпить его вместе. Мы можем заказать какую-нибудь еду из брассери на углу.

Мы же не хотим жарить и парить. Мы могли бы выпить это вино.

Просто… она стоит и выглядит смущенной…

Я тоже не слишком большой гурман.

Как он мог знать, что она хочет сказать именно это?

Но Cos-d'Estournel 1973 вообще-то не пьют с виноградом и соленым миндалем. К нему нужен сыр. Мы же хотим сыру, да?

Она чуть было не спросила, почему он сказал, что она потеряла бутылку. Он знает, что у нее больше нет кольца? Что она «потеряла» его. Как долго он ждал здесь, возле двери? Сколько бы он ждал? У нее начинает кружиться голова. Его руки обнимают ее лицо. Ее голова кружится. Глаза. Глаза. Губы. Прямо здесь. Но незнакомых мужчин не целуют на улице. Тем более рядом с собственным домом.

Добрый день, мадам Коэн, кричит почтальон, направляясь к подъезду. Нет. Вот о чем она. Так нельзя. Они молча стоят на тротуаре.

Ты милая, говорит он.

Это каждый может сказать.

Они, наверное, так и делают?

Нет, замужним женщинам это не говорят.

Ах да, я забыл.

Глаза. Глаза.

У тебя зеленые глаза. Когда Зэт стоит напротив Сабатин на тротуаре, его влечет к ней, к тому, чтобы стоять на тротуаре напротив нее. Такое же чувство у него было, когда он, совсем молодой, стоял в цветущем вишневом саду и его тянуло к этому саду. Это, наверное, самое болезненное из всех влечений, потому что оно не может исполниться.

Она смотрит на него. Взъерошивает волосы и говорит: послушай, Зэт, нам надо все это прекратить. Все слишком запутанно. Я замужем. Ты женат. У тебя внебрачный ребенок.

Любить можно двумя руками.

Но у тебя только две руки.

Он прижимает ее к себе и что-то шепчет.

Скажи снова! Она смеется. Нет, ты не это сказал.

Такси остановилось на красный свет. Оно свободно до тех пор, пока снова не станет свободным. Он тащит ее на заднее сиденье. Улица Паради.

Какой номер?

Не знаю.

Да, но где на улице Паради?

Отель «Le Paradis».[16]

Не знаю такого.

Я тоже. Но такой должен быть. Если бы у меня был отель, я бы такой шанс не упустил, да еще на такой улице.

Так вам на улицу Паради?

Да, пожалуйста.

Нет, Зэт.

Ну, ненадолго.

Конечно, он есть. Только называется «Le Petit Paradis»,[17] но от этого он хуже не становится. Маленький, но страстный вздох намного предпочтительнее последнего вздоха. Портье в отеле улыбается. Не нужен большой опыт, чтобы понять, в чем тут дело.

Номер для двоих детей, пожалуйста.

У нас, к сожалению, нет скидок для детей, мсье.

Окна выходят на улицу. Кровать заполняет почти весь номер. Цветастые обои даже на потолке.

Ты не хочешь снять с меня пальто, шепчет она, задыхаясь, между тремя поцелуями.

Похоже, я скучал по тебе.

Ты хочешь помедленнее?

Да.

Очень медленно?

Если смогу. Он входит в тесный, увитый листьями коридор. Вместе с ней. Солнечный свет пробивается между веток. Он бывал здесь раньше. Или это было не здесь? Здесь, он узнает этот аромат. Слабый белый аромат цветущих вишневых деревьев.

Зэт. Открой глаза.

Он не может. Он не может открыть глаза и его тянет туда, где он есть.

Когда эти двое спускаются вниз с мокрыми волосами и сдают ключ, они замечают, что за стойкой стоит новый портье.

Зэт?

Угу.

Нам не стоит.

Не стоит.

Все равно мне кажется, что я немножко в тебя влюбляюсь.

Тогда нас двое. Он делает вид, что не замечает этого «немножко».

Но нам не стоит.

Скажи что-нибудь новое.

Ты глупый.

Вот и я о том же.

Мы должны прекратить, пока это не зашло слишком далеко.

Так всегда говорят взрослые. Разве это не полная чушь? Разве не стоит продолжать именно теперь? Он достает из кармана часы. Я вижу, что мне попадет.

В метро Сабатин вынуждена расстегнуть пальто. Нам надо прекратить, пока все не зашло слишком далеко, сказала она, но это ли она имела в виду? Прекратить? А разве все уже не зашло далеко? Она смотрит в окно, но видит лишь собственное отражение.