Допетровская Русь

Государевы служилые люди

Военную силу удельного князя составляли вольные охочие люди, которые приходили к нему и поряжались служить, где князь прикажет. За свою службу эти охочие люди получали от князя жалованье деньгами и землей. Им давалось «поместье» – определенный участок земли, или какая-нибудь должность по управлению или суду «в кормление».

Порядившийся на службу человек обрабатывал данную ему землю, трудясь сам, при помощи семейных, или нанимая от себя крестьян. По первому призыву князя такой служилый человек должен был являться в указанное сборное место на коне, вооруженный, с запасом.

Кончал служилый человек свою службу, уходил от князя, отбиралось у него и поместье. Набирались служилые люди преимущественно из обедневших потомков богатых когда-то бояр. Обеднение богатой семьи наступало чаще всего вследствие господствовавшего в Древней Руси обычая – делить именье между всеми сыновьями-наследниками. Получив часто небольшую часть отцовского именья, многие из боярских сыновей не могли достигнуть того положения, какое занимали их отцы. Обедневший сын боярина оставался на всю жизнь известен только как сын своего знатного, богатого отца. Он был для всех «сын боярский» и только. Так как такие боярские дети нанимались всегда для военной службы к удельным князьям, то понемногу вошло в привычку и обычай называть сыном боярским, детьми боярскими всех нанимавшихся на службу к удельным князьям людей, если они даже и не были сыновьями бояр. Сын боярский в удельные времена мог, при стечении благоприятных обстоятельств, т. е. разбогатев и выслужившись, стать боярином у какого-либо князя, но мог и на всю жизнь остаться в младшей дружине.

Когда Московское княжество выросло в Московское государство, то его правители для устройства и пополнения своей военной силы продолжали поступать так, как и в удельное время удельные князья, т. е. продолжали раздавать земли, обязывая получающих служить. Но разница была теперь та, что служилому человеку уйти с земли московского государя стало некуда – не ко врагам же Русской земли! Из свободных вольных слуг удельных князей служилые люди стали теперь подданными московского государя, обязанными служить ему «до живота», «без отъезда».

Окруженное со всех сторон врагами, Московское государство должно было много и серьезно заботиться об устройстве своей военной силы.

Со времен Ивана III установилось правило, что всякий, кто владеет землей, должен так или иначе отбывать военную службу, т. е. идти в поход, когда потребуется, сам и вести с собой, сколько установлено, вооруженных людей из своих холопей или из зависимых от него людей.

Богатые бояре удельного времени, а особенно новые знатные слуги московского государя, бывшие удельные державцы, имели на своих землях по многу своих служилых людей. Это были их «послужильцы». Послужильцы служили своему государю-боярину или князю в той же мере, в какой их государь-боярин или служилый князь служил московскому государю; как такой боярин или князь должен был идти в поход по приказу великого князя, так и «послужильцы» должны были повиноваться приказу своего государя-боярина. Если бояр и служилых князей можно по некоторым признакам сравнивать с вассалами феодальных времен, то послужильцы стояли на уровне подвассалов, вавассеров.

Княжата и знатные бояре выступали в поход по приказу великого государя во главе своих послужильцев. Так, князю Воротынскому, как читаем в одной разрядной записи первой половины XVI века, велел князь великий «быти своим полком подле большой полк, где пригоже». «А князю Семену и братаничу его Ивану быти подле передовой полк, на правой или на левой стороне, где похотят»… Но знатное княжое боярство вело тогда глухую упорную борьбу за свое самостоятельное, а не подчиненное правительственное положение и значение. Московскому государю очень не с руки в этой борьбе была та вооруженная сила, которою в лице послужильцев обладали бояре-княжата. Поэтому еще при Иване III боярские и княжеские служилые люди массами перечислялись в положение слуг прямо великого князя. Но до самых времен Грозного царя у многих бояр оставались еще послужильцы.

Все слуги московского государя, начиная с князей, владевших землей по наследству от предков, превратились тогда в служилых людей. В Новгородской и Псковской областях было много мелких землевладельцев-своеземцев. Овладев Новгородом, Иван III обязал этих своеземцев служить. Словом, правило: кто владеет землей, тот должен служить, проводилось московским правительством с неукоснительной последовательностью. В 1562 году было воспрещено князьям продавать их вотчины, давать в приданое дочерям, вообще как бы то ни было отчуждать; если служилый князь умирал, не оставив сына, вотчина его отбиралась на государя; право завещания было ограничено узким кругом ближайших родственников-мужчин, а дочерям и женам дозволялось наследовать только движимое имущество и немного земли «на прожиток». Земля не должна была выходить из службы. В 1573 году правила указа 1562 года были распространены на все вотчины.

Со времен Ивана Грозного служилые люди, дети боярские, получают ясное и определенное устройство. В 1556 году было замечено, что «вельможи и всякие воины многими землями завладели, а службою оскудели», т. е. служат плохо, доставляют со своих земель меньше воинов, чем следовало бы. Поэтому государь повелел «сотворить уравнение в поместьях землемерием и учинить каждому, что достойно, излишки же разделить неимущим»; по этому закону служилый человек должен был служить не только с поместья, но и с вотчины, т. е. и с наследственной своей земли. По закону 1556 года с каждых 100 четей доброй пахотной земли должен был являться в поход один ратник, на коне, в доспехе полном, а в далекий поход о двуконь. Те служилые люди, у которых было более 100 четей пахотной земли, выводили с собой в поход соразмерное пашне количество людей: с 400 четей три человека, с 500 – четыре и т. д.; с неполных 100 четей шел человек в легком вооружении. Четь, или четверть, – тогдашняя земельная мера, равная ¹/₂ нашей десятины; под выражением «четь» разумели, однако, не ¹/₂ десятины, a 1¹/₂ десятины, так как считали в одно и вровень все три поля – и озимое, и яровое, и находившееся под паром. 100 четей – это собственно 300 четей, или 150 наших десятин.

Поместные оклады, или наделы, назначались «по отечеству и по службе», т. е. по родовитости служилого человека и по качеству его службы, а потому были очень разнообразны. Высший оклад, какого мог достигнуть боярин в конце XVI века, доходил в отдельных случаях до 2000 четей. Худородный дьяк, служилый человек городовой, стрелецкий голова могли дослужиться до окладов, одинаковых с окладами знатнейших думцев. Но знатный человек получал большой оклад сразу «по отечеству» и чину, а простому служилому человеку надобно было много, долго и усердно служить, чтобы выслужить большой оклад; таким образом величина поместного оклада зависела от личной заслуженности каждого отдельного служилого человека. Начинающему службу «новику» давали обыкновенно не весь оклад сразу, а только часть его. Последующие прибавки назывались «дачами». Чем выше был чин служилого человека, тем крупнее был его поместный оклад; чем крупнее были вотчины служилого человека, тем меньше бывали ему «дачи». За исправное и долголетнее отбывание службы к окладу и даче делалась всегда еще «придача».

К окладу поместному присоединялся обыкновенно еще и денежный. Люди высших чинов, постоянно занятые на службе, получали назначенные им денежные оклады полностью и постоянно, дети боярские городовые получали денежное жалованье в неопределенные сроки, большею частью только тогда, когда надо было подготовить их к походу. По Судебнику 1550 года видно, что полагалось выдавать денежное жалованье служилым людям через два года в третий, но часто выдавали только на четвертый год.

За людей, хорошо снаряженных, правительство выдавало денежное жалованье; «а кто землю держит, – гласит далее указ 1550 г., – а службы не служит, на тех на самих имати деньги за люди». Как шло увеличение поместного оклада и денежных дач – видно из челобитной жильца И.И. Голенищева-Кутузова, поданной им в 1614 году: после осады Москвы Болотниковым он за осадное сиденье был поверстан поместным окладом в 400 четей и денежным в 6 рублей; в сражении под Пчельной был убит его отец; по челобитью «об отца своего крови и смерти», жилец Голенищев-Кутузов получил прибавку поместного оклада – 50 четей и денег 3 р., за поход под Каширу он получил еще прибавку – 50 четей поместного оклада и 2 р. денег; за поход под Тулу – еще 50 четей оклада и 2 р.; наконец после взятия Тулы ему прибавили новых 50 четей и 3 р. денег. Таким образом, в короткий сравнительно срок Голенищев-Кутузов выслужил к прежнему своему окладу в 400 четей и 6 р. придачи 200 четей и 10 рублей[14]. Это была очень удачная служебная карьера, а обыкновенно считалось удачей, если человек выслужит к концу жизни 150–200 четей придачи к своему поместному окладу.

При царе Иване Грозном положено было начало разделению служилых людей на чины. Служилые чины Московского государства разделялись на служилых людей по отечеству и на служилых по прибору. Служилыми людьми по отечеству назывались те, которые несли службу наследственно. Они распадались на два разряда: на чины думные и чины служилые собственно. Думных чинов, т. е. таких, которые получали доступ в Боярскую Думу, было три: бояре, окольничие и думные дворяне. Чины служилые собственно разделялись также на два разряда: на чины московские и чины городовые. Указом 1550 года велено было набрать по уездам тысячу лучших детей боярских и наделить их поместьями в Московском уезде, в округе 140 верст от Москвы. Вместе с людьми знатных родов, потомками прежних удельных князей и родовитых московских бояр, эти избранные дети боярские составили особый отборный корпус – дворян московских. Всего было тогда поверстано поместьями кругом Москвы 1078 человек, из которых 28 были бояре и окольничие; роздано им было 151 200 четвертей земли, преимущественно из дворцовых угодий, т. е. из имений, принадлежавших лично государю.

Московские чины разделялись в нисходящем порядке так: стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы.

В стольниках начинали обыкновенно служить дети знатных людей; когда приходило время «сказать» знатному стольнику думу, он и вступал в ее ряды со званием прямо боярина или окольничьего, смотря по родовитости. Стольничество возникло из придворной должности, и стольники в торжественных случаях придворной жизни, «когда у царя бывают иных государств послы, или власти (высшее духовенство) и бояре на обедах, и они в то время пред царя и пред властей послов и бояр носят есть и пить; всех яств на стол вдруг не ставят, и с иными яствами блюда держат в руках стольники». Среди стольников был разряд постоянно состоявших при дворе и несших преимущественно дворцовую службу; они назывались комнатными стольниками; а все другие стольники носили название «площадных», по площадке лестницы в царские покои, где они имели право находиться; стольников назначали на самые разнообразные должности по военной и приказной службе, но редко на самостоятельные места, а чаще в «товарищи» к людям заслуженным и думным.

Стряпчие занимали второе место в московском списке, и с этого чина начинали свою службу молодые люди менее знатных фамилий; за заслуги их производили в стольники, а потом в думные чины. По происхождению стряпчие – тоже должность придворная; так назывались придворные, которым было поручено заведывание царской «стряпней», т. е. предметами личного царского обихода: царской мыльней, бельем, платьем и обувью и т. п.; на торжественных выходах царя стряпчие несли царскую «стряпню»: «стуло», шапку, рукавицы, полотенце; стряпчие тоже были «комнатные», несшие действительно придворную службу, и «площадные», т. е. только имевшие звание стряпчих; их тоже назначали на разные должности, но всегда ниже стольников.

Жильцы были низшее придворное звание; сменами по 40 человек несли они сторожевую службу по охране государева дворца, а в походе – царского шатра. Жилецкий список был устроен в XVII веке; в это звание стали жаловать заслуженных городовых служилых людей, и только пройдя звание жильца, городовой служилый человек мог рассчитывать получить в дальнейшем чины стряпчего, стольника, думного дворянина.

На военной службе, когда «был сказан поход» и сам царь отправлялся на бранное поле против «супротивных», покорять языцей и грады их разорять и забирать, служилые люди московского списка составляли особый «царев полк»; это был лучше других вооруженный корпус численностью иногда до 6000 человек, находившийся во время похода при самом царе, как бы составлявший его гвардию и телохранителей. В конце XVII века книжные люди называют царев полк соответствующим иностранным словом «драбанты».

Получая поместья под Москвой, люди московских чинов обязывались быть готовыми «для посылок» и, следовательно, должны были жить в своих подмосковных поместьях. В эту отборную тысячу вошли все знатные, родовитые люди и богатые, хорошего рода дети боярские со всех углов тогдашней России – и из Новгорода, и из Смоленска, и с Рязани, и с Ярославля, словом отовсюду. Прежних своих вотчин на родине они не теряли, и таким образом московское правительство собрало у себя под рукой знатоков местных нужд, к которым всегда можно было обратиться за справкой и скоро получить ответ относительно житья-бытья их родных уездов. Затеется ли непорядок в каком-либо из уездов Московского государства, где-нибудь в Пронске или Ряжске, – всего выгоднее было послать разузнать, в чем дело, и исправить несчастье знающего тамошние дела и обстоятельства человека, известного в то же время и правительству. Московский дворянин, переселенный под Москву из Ряжска или Пронска, владеющий там землей, имеющий там многочисленную родню, живущий всегда на виду у правительства, был самым пригодным для этого человеком.

Из этих-то дворян и детей боярских «московского списка» и выходили все дельцы-чиновники, исполнители предначертаний московского правительства. Наиболее родовитые и знатные из них, достигая на службе больших чинов, сами входили в состав правительства в чинах думных дворян, а позднее, в XVII веке, окольничьих и даже бояр.

Из менее знатных московских дворян набирались офицеры для командования мелкими частями войска – сотенные головы, становившиеся во главе сотен, составленных из уездных дворян. Московские дворяне назначались также воеводами в пограничные города, где требовалось постоянное присутствие военной силы.

Чинов служилых людей городовых было три: дворяне выборные, или выбор, дети боярские дворовые и дети боярские городовые собственно. По своей служебной способности, зависевшей от имущественной состоятельности, эти чины несли и разную службу. Дворяне выборные и дети боярские дворовые несли «службу государеву дальнюю», т. е. ходили в близкие и дальние походы; маломочные и пешие дети боярские городовые должны были отбывать гарнизонную службу в городах своих уездов; они являлись туда в случае возможности осады города со стороны врага и защищали крепость. К осадной службе в городе приписывали не всегда лиц, имевших поместья и вотчины в уезде данного города, а иногда и слабосильных и маломочных из других уездов.

Провинциальное дворянство, уездные дети боярские назывались по городам, например: дети боярские володимерцы, нижегородцы и т. п.

Служилые люди, испомещенные в разных уездах, несли службу по какому-либо одному; по тому городу, где они служили, они и писались; родство, соседство, хозяйственные и всякие другие соображения удерживали человека при одном городе; с служилыми людьми своего уезда он и шел на государеву службу. При нужде, после больших хлопот, можно было переписаться со службы «с одним городом» на службу с другим. В военном отношении служилые люди одного уезда составляли «сотню»; такая «сотня» не была счетной сотней, служилых в «сотне» всегда было наверное больше ста человек; во главе «сотни» стоял сотенный голова, большею частью из московских дворян, имевших землю и в округе данной сотни.

Уездное дворянство каждого города делилось на статьи – большую, среднюю и меньшую. Разделение это основывалось на достатке, заслугах и служебной годности отдельных помещиков. На нем основывалось и различие денежных и земельных дач служилым разных статей. Так, напр., в 1577 году по Коломне наделялись земельными и денежными дачами сначала выбор и дети боярские дворовые «по статьям», получая сообразно происхождению, заслуге и служебной годности от 400 до 200 четей земли и от 14 до 11 рублей деньгами; затем наделяли на тех же основаниях городовых – от 300 до 100 четей при 10–6 рублях каждого. Сообразно с дачами понижались и требования вооружения, снабжения, привода вооруженных своих людей.

Наивысший оклад для городового служилого человека был определен в 500 четей. Но этот наивысший оклад имели очень немногие служилые люди, потому что земли в раздачу не хватало, самые наделы происходили очень непланомерно, а когда происходили, то правительство смотрело больше за тем, чтобы у служилых не оказалось в поместье больше указанной нормы, нежели за тем, чтобы земли у всех было по норме.

Чинами служилыми по прибору назывались ратные люди, которые вербовались правительством из охотников; это были стрельцы – постоянная пехота устроенная в начале XVI века, пушкари – полевые артиллеристы, затинщики – артиллеристы при крепостных орудиях, по-тогдашнему затинных пищалях, пограничные казаки, наконец, рейтары и солдаты – полки иноземного строя, возникшие в начале XVII века. Сначала люди этих чинов зачислялись на службу из охотников временно, только на известный поход, но в XVII веке и приборные служилые люди становятся постоянными ратниками, служащими до смерти. Эти приборные чины отличались от служилых по отечеству тем, что считались равными между собой; переход казака городового в рейтары или стрельцы был переменой рода службы, а не служебным повышением, как, напр., переход выборного дворянина в жильцы или жильца в чин дворянина московского.

Служилые люди по отечеству каждого города делились, кроме того, на первую и вторую половины, для того чтобы первая половина собиралась в поход по первой вести о войне, а вторая была готова идти ей на подмогу, как только потребуется. Роспись служилых чинов Московского государства можно представить в следующей таблице:

Начинал свою службу служилый человек с 15 лет. До этого времени он числился в «недорослях» и «поспевал на службу». С 15 лет он «новик» и может получить поместье.

Служилые люди состояли в ведении Разрядного приказа, военного министерства тех времен. «Ведомы в том приказе, – читаем в описании России первой половины XVII в., составленном Г. Котошихиным, – всякие воинские дела, постройки и укрепление городов, починка их укреплений, вооружение, также ведомы бояре, дворяне и дети боярские… кого куда случится послать на службу, на войну и на воеводства в города и во всякие посылки». В Разрядном приказе велись разрядные росписи воевод, выдавались воеводам именные списки детей боярских, участвовавших в походе, хранились особые книги, называвшиеся десятнями, куда заносились сведения о служебной годности каждого дворянина и сына боярского.

Возник Разрядный приказ еще во времена Ивана III. При Иване Грозном, когда окончательно установилось, что для службы дворянина государство дает ему землю, возник Поместный приказ, в котором ведалась «всего московского государства земля и что кому дано поместья и вотчин».

Разрядный приказ ведал службу детей боярских, устанавливал общие размеры поместных окладов и руководил верстаньем детей боярских, т. е. распределением их по статьям, сообразно их родовитости, служебной исправности, заслугам и состоятельности.

Поместный приказ испомещал детей боярских, т. е. раздавал им земли, стараясь давать постольку, поскольку было назначено в Разрядном приказе.

Когда земли не хватало, поместный приказ сам от себя сокращал размер оклада вдвое, втрое, даже вчетверо против назначенного. Так, например, в 1570-х годах из 168 детей боярских Путивля и Рыльска, записанных на службу, 99 совсем не получили поместий, остальные же были, как читаем в записи об этом случае, «испомещены по окладам не сполна: иные вполы, а иные в третий и четвертый жеребий, а иным дали на усадища не по многу».

Постоянно занятое на службе, не всегда хорошо обеспеченное жалованьем, уездное дворянство того времени жило очень не богато и с трудом изыскивало средства для исправного отбывания военной службы. А расходы были большие. Являясь в полк, сын боярский обязан был иметь дорого стоившее вооружение и лошадей, должен был привести с собой хорошо вооруженных людей, наконец запасти продовольствие на себя, для своих людей и лошадей на насколько месяцев. За неисправность грозило лишение и того, что имел сын боярский, а потому мелкий дворянин тянулся из всех сил, чтобы не лишиться последнего и не быть «выкинутым» со службы: ведь тогда для него должно было наступить нищенство, «шатание меж двор». Служилое дворянство принуждено было поэтому жить в кредит, должать тем, кто мог давать взаймы, и давал, конечно, за хорошие проценты.

Духовные завещания даже богатых землевладельцев середины XVII века, дошедшие до нас, наполнены списками долгов завещателя. Каждый вотчинник, бедный и богатый, простой и знатный, связан был с обширным кругом лиц, – которым он был должен и которые ему были должны. В списке долгов находятся и денежные суммы, и доспехи, и оружие, и кони, и платье, и хлеб, и сельскохозяйственные орудия, и скот. Но особенно значительны суммы занятых денег. Сельское хозяйство тех времен очень страдало от недостатка рабочих рук, особенно в серединных областях. Рабочее население уходило из этих областей на окраины государства, где не было боярских имений и земля была более или менее свободна и доступна для занятия земледельцами. Но от этого лишения рабочих рук плохо и недостаточно обрабатывались земли ближе к середине страны, где были расположены служилые земли по преимуществу.

При условиях тогдашней хозяйственной жизни богатый землевладелец мог обладать большими количествами сырого продукта, мог быть сыт, но, не имея возможности продавать свои излишки, так как спроса было мало, должен был все равно добывать деньги путем займа. В 1547 году царь Иван сосватал дочь своего знаменитого воеводы князя Александра Горбатого-Шуйского за князя Ивана Мстиславского. Извещая об этом мать невесты, царь писал ей: «Да сказывал нам брат твой Фома, что князь Александр, идучи на нашу службу, заложил платье твое все, и мы было велели платье твое выкупити, да брат твой Фома не ведает, у кого князь Александр то платье заложил; и мы тебя пожаловали, послали тебе от себя платье, в чем тебе ехати (на свадьбу); а даст Бог приедешь к Москве и скажешь, у кого платье твое заложено, и мы велим выкупити». Боярин, княжич, знатный землевладелец, обладавший большими вотчинами в нескольких уездах, принужден закладывать платье жены, чтобы снарядиться на службу! Средние и мелкие землевладельцы находились в положении еще более тяжком.

Дворяне зарывались в неоплатные долги, теряли свои наследственные земли, т. е. вотчины, без конца заваливали государя и приказы просьбами о приверстке земли, о прощении долгов и т. п.

Такое незавидное положение служилых людей, при большой в них нужде, заставляло правительство часто откликаться на их просьбы.

Правительству приходилось заботиться, во-первых, о том, чтобы задолжавшая вотчинная земля не уходила из службы, а во-вторых, надо было поддерживать обремененных долгами служилых людей, устраивая возможные рассрочки платежей по частным займам и создавая особые легкие условия погашения долгов. От сохранения и обеспечения известной состоятельности служилых людей зависела ведь военная сила страны.

Вотчинные земли служилых людей выбывали из службы двумя путями: за долг их отписывали кредитору, которым в то время являлся чаще всего монастырь, а затем тот же монастырь получал служилые вотчины после смерти владельцев, которые, исполняя обычай устроения души, завещали монастырям вотчины и имения ради вечного поминовения.

Расставаясь с жизнью, русский человек тех времен считал своей обязанностью, «отходя сего света», покончить здесь все дела: заплатить свои долги, получить то, что ему были должны, и определить в завещании, что должно идти из его имущества на помин души; «и приказчики мои, собравши денег по кабалам, долг заплатят и по душе исправят», – гласит обычно конец дошедших до нас завещаний. Крупные долги, обеспеченные земельным залогом, или погашались переходом заложенной земли в собственность кредитора, или уплачивались прямо частью вотчины, если не было залога. Мелкие долги ему самому завещатель или прощал целиком, или делал скидку своим должникам, иногда не рассчитывая, что это доброе дело лишает его возможности самому заплатить свои долги деньгами и заставляет его жертвовать на покрытие их лишней частью вотчины. Все это приводило к тому, что наследнику служилого человека доставалась вотчина меньшая. А она должна была не только давать пропитание служилому человеку, но с нее он был обязан являться на службу в известном вооружении, с известным количеством вооруженных слуг; конечно, с уменьшенного количества земли и имущества он не мог нести прежней службы и должен был входить в долги, ходатайствовать неотступно о прирезках земли, увеличении поместного оклада и денежной дачи.

Монастыри, скопляя в своих руках большие земельные имущества и имея возможность, благодаря многим льготам, вести хозяйство широко и спокойно, не отрываясь от него ни на какую службу, собирали в своих руках большие денежные средства.

«При исконных и постоянных связях тогдашних русских людей с монастырем, – говорит историк служилого землевладения С.В. Рождественский, – богатый капиталист, монастырь сделался банкиром для страдавшего безденежьем служилого класса. Финансовые операции, производившиеся монастырем, своеобразно сочетались с выполнением его нравственно-религиозного назначения. Для мирянина XVI в. монастырь был верным посредником не только в устроении жизни небесной, но и в превратностях жизни земной. Часто, уплачивая монастырю долг, денежный или натуральный, известной долей своей вотчины, служилый человек отдавал эту землю вместе и как вклад на поминовение – “за долг по душе”, как гласят грамоты. И наоборот, – с последней и высшей заботой человеческого существования, о спасении души, о будущей жизни, часто соединялась забота и об остающемся сроке жизни земной. За вотчину, данную в монастырь по душе, брали “сдачу”, или “скуп”, т. е. известную сумму денег для уплаты долгов, т. е., другими словами, продавали вотчину в монастырь за сумму ниже ее настоящей стоимости».

Ограждая имущественную состоятельность своих воинов, правительство приняло ряд мер, которые облегчали родичам собственника заложенной и пропавшей в залоге земли выкуп ее преимущественно перед другими не родными, заимодавцами умершего.

Указом 25 декабря 1557 года служилые люди были освобождены от уплаты процентов по их займам, причем погашение долгов их частным лицам было рассрочено на пять лет.

«По старым кабалам на прошлыя лета, – гласит указ, – все росты (т. е. %% по займу) государь отставил и повелел на служилых людях правити долги денежные в пять лет истинну деньгу (сумму долга) без роста»; хлебные же долги велено было править «без наспу», рассчитав на пять жеребьев. Установлен был также впредь новый законный рост в 10 % с суммы долга взамен прежнего 20 %. Указом 11 января 1558 года были облегчены условия заклада: по тогдашнему праву, заложенная земля переходила в пользование того, кто брал ее в залог и давал под нее деньги, человек этот имел право «за рост пахати» взятую им в заклад землю. Служилый человек, заложивший свою землю, лишался, таким образом, возможности скопить из доходов с земли деньги для выкупа ее. В случае просрочки долга, заложенная вотчина переходила в собственность заимодавца. По указу 1558 года уплата долга по залогу рассрочивалась на пять лет, и кредиторам запрещалось «пахать за рост» заложенную вотчину. По уплате одной пятой долга лицо, заложившее землю, получало право снова обрабатывать ее на себя. Только в том случае, если заплативший прекращал платежи, его вотчина отходила к тому, кто дал под нее деньги.

Оберегая такими мерами служилое землевладение и, по мере роста военных сил, раздавая все бόльшие и бόльшие количества земли в частные руки, предоставляя служилым людям даже право покупать у казны земли в вотчины, правительство способствовало утверждению и развитию частного землевладения. За особые заслуги жаловалась обыкновенно пятая часть поместного оклада отличившемуся человеку в вотчину. По установившемуся обычаю, поместье после смерти служилого человека делилось между его сыновьями или – иногда полностью, а иногда частью – переходило в прожиток его вдовам и малолетним детям. Для московских дворян было установлено, что их подмосковное поместье по смерти помещика должно переходить к его сыну, если он мог отбывать службу. Все это укрепляло среди самих помещиков взгляд на поместье, как на собственность, на вотчину. Еще в XVI веке появляются случаи, когда наследники заодно с вотчиной делят между собой и поместья отца; в начале XVII века поместья завещают наследникам; при царе Михаиле были пересмотрены вопросы служилого землевладения вотчинного и поместного. По составленному в 1636 году «Поместному уложению» узаконялся переход поместья, в случае бездетной смерти помещика, его ближним родичам разрешалась мена поместий, «сдача» их зятьям, как приданое; в 1647 году помещики получили, наконец, право продавать поместья, чем значительно сгладилась разница между поместьем и вотчиной. По законам Петра Великого поместья были окончательно признаны собственностью тех, за кем были записаны, и таким образом слились в одно с вотчинами; причем самое слово «вотчинник», в смысле наследственного владельца земли, заменилось словом «помещик», которое когда-то обозначало человека, получившего от правительства землю для службы, т. е. временно, пока служит.

При наделении служилых людей поместной землей правительству надо было точно знать, кому сколько можно дать, надо было давать землю подросшим дворянам, урезать дачу выбывших со службы; надо было, наконец, всегда, во всякое время знать точное количество служилых людей.

Ради всех этих целей правительство время от времени назначало в каждом уезде осмотры наличных служилых людей. Смотры и верстанье происходили как в самой Москве, так и по городам.

Произвести смотр назначали всегда кого-нибудь из думных чинов. Думному человеку, назначенному сделать смотр детям боярским какого-либо уезда, вручали в разряде «десятни» – списки служилых людей этого уезда, «придавали» к нему одного-двух опытных «старых» подьячих с приписью, давали наказ о порядке и задачах смотра, определяя при этом самое большое и самое меньшее количество земли, которое в этом уезде можно назначить отдельному служилому человеку. Откланявшись государю, думный человек отправлялся в далекий иногда путь. Для «береженья» в пути и для посылок ему давали несколько человек стрельцов.

Воеводам тех городов, в которых были назначены смотры, посылали меж тем предписания, чтобы они объявили служилым людям уезда явиться на службу «однолично без всякого переводу (т. е. самолично), мотчания (промедления), огурства (отнекиванья), лености и не отымаясь ничем». Воеводы, получив такое повеление, объявляли об нем через бирючей на базаре. Бирючи, надев на палку вырезанного из железного или медного листа гербового орла, или просто нацепив на нее шапку, громко «кричали» царское повеление. С базара этот указ развозили слышавшие по своим углам. Нарочные гонцы от воеводы старались объехать побольше служилых усадеб, чтобы всех поставить в известность о сроке осмотра.

По усадьбам служилых людей начиналась кипучая, суетливая деятельность, подготовка к смотру. Отворяли каморы и кладовые, выносили и развешивали проветрить боевые кафтаны, чистили и острили оружие, увязывали в торока походный запас; те, которые должны были привести с собой вооруженных слуг, выбирали, кого взять из своих холопей. Покончив днем эти хлопоты по казовой стороне смотра, служилый человек созывал всю родню, жившую при нем, подросших сыновей, племянников, которых опекал после смерти своего брата, привлекал к разговору старика-деда, сломавшего не один дальний поход и унесшего на своих согнутых годами плечах не один рубец от татарской сабли или литовского бердыша. Посоветоваться было о чем: ведь на смотру будет происходить разверстка земли, можно будет похлопотать о прирезке, если окажешься в силах выставить одного, двух ратников в полном вооружении; желательно, чтобы поместные дачи сыновьям дали поближе к поместью отца; важно для семьи, чтобы грозящее отойти после отставки от службы престарелого бессыновнего дяди поместье перешло к кому-либо из племянников, а не ушло из рода, и т. д. Обсудив все это и приготовившись спорить с окладчиками зуб за зуб, служилый человек, захватив все нужное для похода, трогался в путь, не упуская по дороге заехать к соседям, чтобы посвятить их в часть своих намерений, выведать часть соседских стремлений, а главное, заручиться добрым расположением тех дворян, которые будут выбраны в окладчики; такому нужному человеку можно и большую любезность сделать: поднести ему в гостинец саблю татарскую, пистоль немецкую, конец аглицкого сукна на кафтан, бобра на шапку. Услуга будет стоить дорогого подарка.

Думный человек, прибыв в назначенный город, отбыв парадную встречу с речами «о здоровье» и с приветственным хлебом-солью от горожан, и ублаготворившись парадным обедом у воеводы, приступал к делу. Прежде всего он предлагал собравшимся служилым людям выбрать «окладчиков» из своей среды, причем, посоветовавшись с приехавшими с ним подьячими, думный человек указывал, кого бы из местных служилых он сам хотел видеть в окладчиках. В окладчики, по наказу, надо было выбирать людей «добрых, правдивых и знающих и на тех окладчиков брать от всех дворян выборы за их руками»; после этого окладчиков приводили к присяге, и они клялись, что им, «будучи у разбору, про свою братью-дворян про все сказывать правду». Эти окладчики составляли особую коллегию при присланных из Москвы чинах, вместе с которыми они рассматривали и утверждали все дела смотра.

Все прибывшие на смотр служилые люди должны были подать думному человеку письменные заявления – «сказки»: 1) о том, в каких полках кто служил, у кого находился под начальством, в каких походах участвовал; 2) сколько у кого детей, братьев, племянников и других родственников, годных в службу; 3) не был ли кто ранен и в каком деле, равно не был ли взят в плен и сколько времени в плену находился; 4) на службу кто в каком вооружении должен явиться, с каким числом вооруженных людей, на каких конях, сколько запасу с собой будет иметь каждый ратник; 5) сколько за каждым состоит крестьянских дворов, сколько поместных и вотчинных земель и всяких угодий, вроде мельниц, рыбных ловель и т. п.

Окладчики оставались в своем звании и после отъезда думного человека. Дела было у них достаточно: надо было зорко смотреть, чтобы «земля из службы не выходила»; всегда были вотчины, находившиеся, за смертью всех мужчин в семье, во владении матерей, жен, сестер и дочерей умерших; были несовершеннолетние вотчинники – дети; вдовам и малолетним сиротам оставлялись «на прожиток» известные части поместий их мужей и отцов, если за ними не значилось вотчин; с таких прожиточных поместий и вотчин полагались особые «даточные люди» из холопов и крестьян; на обязанности окладчиков лежало разобрать, сколько с каждого из таких владений следует даточных, как их вооружить, снабдить запасом и т. п. Окладчиков служилые люди выбирали из наиболее заслуженных и состоятельных в своей среде; за своих излюбленных людей ручались все кругом пред правительством, взимая на себя все протори и убытки, какие недобросовестный окладчик может нанести государевой службе и казне.

Про тех, кто не являлся на смотр и не подал «сказки», думный человек расспрашивал окладчиков, где находятся неприбывшие, не убиты ли, не умерли ли, не в плену ли, в другие службы не поступили ли.

Разобравшись во всех этих документах и выяснив себе положение служилых людей по их сказкам, думный человек назначал самый смотр. В хороший погожий день на площадь перед воеводской избой выносили стол, ставили скамью для приезжего думного человека и его товарищей, на стол клали «сказки», поданные служилыми людьми, «десятни», т. е. списки служилых людей, и другие нужные бумаги. Возле стола размещались окладчики и подьячие. Тут же выстраивался для почета караул из московских стрельцов.

Площадь пестрила праздничными нарядами горожан, собравшихся посмотреть интересное и красивое зрелище. Один за другим проходили перед делавшим смотр думным человеком служилые люди, в полном вооружении, на конях, сопровождаемые пешими и конными людьми, которые выставлялись каждым из служилых. Думный человек «смотрел детей боярских, и которые собою и службою добры, а поместным окладом поверстаны мало, тем, расспрашивая про их службу окладчиков, окладов прибавлял, а которые собой и службою худы и верстаны поместными окладами большими, у тех оклады убавлял».

Окладчики должны были по присяге тут же свидетельствовать о каждом дворянине, не мирволя родным и знакомым, приезжает ли этот служилый человек «служити государевы службы в срок, и с государевы службы до отпуска не съезжал ли, к службе если ленив, то за бедностью, или не за бедностью». За установленное свидетельством окладчиков бегство с поля битвы у служилого человека отнимали половину поместного оклада, за двукратный побег присуждали к наказанию кнутом и лишению 50 четей поместья, за третий побег отбирали весь поместный оклад. Все перемены в испомещении, в служебной годности дворян и т. п. заносились в десятни, списки которых отправляли в Москву, в разряд.

Запись в десятне гласит, к примеру, так: «Иван Несмеянов, сын Зловидов. По сказке окладчиков и всего города по допросу собою добр и на государевой службе наперед сего бывал на коне, в панцире, на нем саадак, сабля, за ним два человека на конях, в панцирях, в саблях, с пищальми, и один человек с простым конем. Поместья за ним бывало триста шестьдесят четвертей, крестьян двадцать шесть человек. Детей у него четверо: большой сын Василий верстан в отвод, и поместье у него свое, а три человека недоросли: Алешка – восьми лет, Сережка – шести лет, Якушка – четырех лет. Да у него же живет племянник его Васька Ананьев, сын Зловидов, хром, без ноги, нога усохла; на государеве службе быть ему не мочно, а поместье его отцовское взято в раздачу и отдано Василью, сыну Семенову Головину. У разбору Иван сказал, что будет ныне на государеве службе на коне на добром, в панцире, в саадаке, с саблею, а за ним человек на коне в панцире же, с пищалью, с саблею, да один человек с простым конем, а если ему, Ивану, государева жалованья прибавят, то и он службы прибавит – еще человека на коне в панцире, с пищалью и с саблею приведет. Денежного жалованья ему, Ивану, идет 24 рубля. А окладчики сказали то же, что и Иван сказал, т. е. что без добавки денежного жалованья служить ему трудно, не с чего».

Так как эти смотры при верстаньях были единственными верными средствами проверять служебную годность человека, то правительство вело их очень строго и беспощадно карало за неверные показания, за отсутствие без уважительных причин – нетство, как тогда говорили.

Благодаря такой поверке военное министерство тех времен получало очень отчетливые и ясные сведения о количестве и качестве боевых сил государства. По первой тревоге оно могло созвать только одной дворянской конницы до 70 000 человек. Так как каждый почти дворянин приводил с собой самое меньшее двух вооруженных людей, то число подвижной московской армии было для того времени очень велико. А ведь кроме этой армии, которую можно было отправить к границе, оставались еще достаточные гарнизоны во всех укрепленных городах. В крайних случаях правительство могло пополнить свои полки еще «даточными» и «посошными» людьми, т. е. ополчением из ратников, собранных с других «чинов» государства.

Служилые люди первой очереди призывались на службу каждую весну. По повестке из Разрядного приказа собирались они на сборные места «конны, людны и оружны». Здесь присланные из Москвы воеводы и головы осматривали служилых людей, соединяли их в полки, а полки в большие отряды – корпуса, которые и направлялись к границам. Обыкновенно Московское государство выставляло три армии – одну на Оке, под Коломной или выше, на случай нападения крымцев; другую на Клязьме, у Владимира, или под Нижним, против замешательств на восточной границе; третью армию располагали на Угре или под Вязьмой, против поляков. Полки стояли в означенных местах до первого верного известия о движении врагов и тогда шли навстречу неприятелю.

Московское войско делилось обыкновенно на пять полков, т. е. корпусов: большой полк, правая рука, передовой полк, сторожевой полк и левая рука. Каждый из этих полков состоял как из служилых людей, так и из стрельцов, казаков и татар. Особый передовой отряд – ертоул – являлся одновременно разведочным и саперным корпусом, так как на его обязанности было разведывать и улучшать дорогу для следования главных частей армии. Артиллерия, или наряд, и обоз составляли также особые части, имевшие отдельных командиров. Над каждым полком начальствовал воевода; звание воеводы носили и подчиненные ему товарищи; под начальством воевод состояли головы, пятисотенные, сотники, пятидесятники и десятники, командовавшие отрядами в 1000, 500, 100, 50 и 10 человек.

Иностранцы, посещавшие Россию, очень хвалят русскую артиллерию тех времен. «Полагают, – говорит Флетчер, – что ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь». Хвалил очень русские пушки и стрельбу из них такой знаток военного дела, как Стефан Баторий. Случалось только иногда, что пороху в крепостях недоставало, как в Невеле, например, и тогда бесполезными оказывались и лучшие пушки. Но, когда все было в исправности, русские служилые люди успешно отстаивали свои крепости.

Не обученный военному искусству, плохо дисциплинированный русский воин ХVI – ХVII веков вообще чувствовал себя лучше, когда ему приходилось действовать скопом, толпой, когда локоть каждого чувствовал соседа, поэтому ограда крепости, создававшая невольную сплоченность, всегда вызывала «большую военную изобретательность и большую устойчивость русских служилых людей». Чтобы сохранить за собой это преимущество и в чистом поле, русские придумали особые подвижные крепости – гуляй-город, которые возили с собой в поход. Эта крепость, по описанию одного красноглаголивого автора XVII века, была «яко град тончайшими досками соделан, щитоподобно во ограждение верных». Состоял гуляй-город из двух деревянных стен, защищавших воинов спереди и сзади; в стенах были сделаны отверстия, в которые выставляли дула орудий и пищалей.

Петрей так описывал походный строй московского войска в середине XVII века: «Впереди выступает передовой полк, во главе которого идет около 5000 стрельцов по пяти в ряд; за ними ведут 8 или 10 воеводских коней, богато убранных; затем следует воевода полка; он едет один; на седле у него висит небольшой набат (котлообразный барабан); за воеводой движется самый полк беспорядочной толпой, и как скоро кто-нибудь поровняется с воеводой или обгонит его, он ударяет плетью по набату, давая знать обогнавшему, чтобы тот подался назад. За передовым полком идет большой со множеством трубачей и литаврщиков, которые бьют в литавры и трубят в трубы». Эта музыка, по словам Корба, могла скорее нагнать уныние, нежели возбудить воинственное одушевление. Порядок следования большого полка был одинаков с порядком передового, только всего было больше; направо от большого полка шла «правая рука», налево «левая рука». Шествие замыкал огромный обоз; «все кричат, как бешеные, – продолжает Петрей, – едут без всякого порядка, обгоняя друг друга и поднимая такой крик, что слабый и малодушный неприятель от одного него обратился бы в бегство».

В открытом поле русские войска часто терпели поражения, обнаруживая неуменье сражаться, отсутствие искусных вождей и полный недостаток дисциплины. «Московское войско, – говорит Гваниньи, – не умеет драться и владеть оружием по правилам искусства. Подобно всем восточным ополчениям, состоящим преимущественно из конницы, оно, за недостатком искусства, старалось брать более количеством и силою первого натиска, нежели стойкостью и строгим порядком в действии. Вступая в бой, оно двигалось нестройной, широко растянутой толпой, сохраняя только деление по полкам. При наступлении музыканты, которых всегда было множество, все вдруг начинали играть на своих трубах и набатах, подымая странный дикий шум, невыносимый для непривычного уха. К этому присоединялся оглушительный крик, который подымало все войско. В сражении прежде всего пускали стрелы, потом брались за мечи и бердыши, угрожающе размахивая ими над головами, прежде чем дойти до ударов». Первый натиск старались произвести как можно стремительнее и сильнее, но не выдерживали долгой схватки; вообще тактическое поведение московской армии было таково, точно вожди ее, по замечанию Герберштейна, хотели сказать неприятелю: «Бегите или мы сами побежим».

Неустойчивости московского войска очень способствовало поместное устройство службы. Служилый человек должен в походе и на войне прокормить сам себя, коня и приведенных с собой людей и запасных лошадей. Пока у него хватало хлеба себе и людям, овса и сена лошадям, он мог служить, но, когда весь привезенный запас был съеден или потерян, а добыть в разоренной войной округе было нечего, служилый человек невольно выбывал из службы, выбитый из нее голодом, подавить который не могли ни личная доблесть, ни весь скопленный годами службы боевой опыт. Приходилось тогда просить отпуска со службы домой за хлебом, а если отпуска не давали, то оставалось, ради спасения от голодной смерти, бежать домой, подвергая себя крепкой ответственности; гнали служилого человека с похода домой слухи о том, что крестьяне бегут, что земля останется без обработки и тогда никак нельзя будет выехать в поход в тех условиях, какие полагались по списку.

Одной из главных причин военных неудач русского войска было и его вооружение. Сидел русский всадник на малорослой лошадке, правда, очень быстрой и выносливой, но неустойчивой в бою; седла делались так, что всадники могли поворачиваться на них и стрелять во все стороны. На лошадях сидели они высоко, поджав ноги, вследствие чего не выдерживали сколько-нибудь значительного удара копьем; на мизинце правой руки висела у каждого всадника нагайка; повода у очень легких уздечек были двойные, с отверстием на конце, которое надевалось на палец правой руки, чтобы можно было, не выпуская поводьев, стрелять из лука. Обыкновенное вооружение всадника состояло из лука на левом боку, колчана со стрелами под правой рукой, топора или кистеня, сабли и ножа; копье всадники употребляли редко. Весь прибор к луку назывался саадак. Защитным оружием служила броня, кольчуга или, у менее состоятельных, тегиляй: это был плотный, простеганный на пеньке и вате и усаженный металлическими бляхами кафтан, защищавший все тело спереди и сзади до ног. На голове носили простые шапки, шапки бумажные – вроде капоров из плотной материи, простеганной пенькой или хлопчатником; в большом ходу были и шапки железные, или шеломы. Некоторые из знати носили очень богатое вооружение – кованые шлемы, кольчуги, латы, бахтерцы, зерцала и т. п. Одежда на всех была длинная, до пят, подбитая шерстью, чтобы лучше могла выдерживать удары, крытая иногда лосиной или мягкой выделанной оленьей кожей. Ратники, которых выводили с собой служилые люди, шли в бой иногда только с одной рогатиной, удобной, по выражению Маржерета, разве только для встречи медведя. Огнестрельное оружие было мало в ходу в XVI веке, но в XVII веке оно встречается чаще; обыкновенно это были тяжелые гладкоствольные пищали, крайне неудобно заряжавшиеся и стрелявшие маленькой пулькой, бившей на небольшое расстояние.

Иностранцы отдают, однако, должную честь храбрости, силе, выносливости и неприхотливости служилых людей на войне. Стефан Баторий удивлялся упорству и самопожертвованию, с которым умели драться русские. Англичанин Ченслер говорит, что не знает людей, способных к столь суровой жизни, какую ведут русские. Простые воины живут в шалашах из прутьев, покрывая их войлоками. Имея лук или чеснок и сухари, московский ратник легко обходится без остальных приправ. Лошади так же неприхотливы, как и их владельцы, и при бескормице умеют питаться ивовыми прутьями и древесной корой, сохраняя при этом силу и бодрость.

«Если бы русский воин, – по словам Флетчера, – с такой же твердостью исполнял те или иные предприятия, с какой он переносит нужду и труд, или столько же был способен и привычен к войне, сколько равнодушен к своему помещению и пище, то далеко превзошел бы наших солдат, тогда как теперь он много уступает им и в дисциплине и в самом исполнении военных обязанностей… Что бы можно было сделать с этими людьми, если бы они были выучены дисциплине и военному искусству цивилизованных войск! Если бы московский государь имел при себе людей, которые могли бы научить его войско этим двум вещам, то, я думаю, лучшие и сильнейшие христианские государи не смогли бы соперничать с ним».

Главнейшие пособия: Н.И. Павлов-Сильванский «Государевы служилые люди»; С.В. Рождественский «Служилое землевладение в Московском государстве XVI в.»; В.О. Ключевский «Курс русской истории», чч. II и III; М.А. Дьяконов «Очерки общественного и государственного строя Древней Руси»; Н. Загоскин «Очерки организации и происхождения служилого сословия»; В.И. Сергеевич «Юридические древности», т. I.