Допетровская Русь

Монастыри в Московском государстве

Тяжелое время переживала Русская земля XIII–XV веков. Это было время татарских погромов и княжеских усобиц, когда войны и кровопролитие свирепствовали не переставая. За 234 года, с 1228 по 1462 год, на одну северо-восточную Русь пришлось 90 внутренних и 160 внешних войн. Всюду свирепствовали усобицы, текла кровь, гибла жизнь.

К бедствиям войны присоединялись бедствия голода и мора. Никогда, кажется, Русская земля так не страдала от голода и болезней, как в XIV и XV веках. Года не проходило без того, чтобы не стряслось какое-нибудь несчастье: то «крылатый червь», саранча, налетит с востока, «пояст деревья» и весь хлеб, настанет голод, и множество людей «скончает живот свой»; то болезнь тяжкая пройдет по всей земле и унесет столько народу, что некому становится убирать хлеб, и нивы стоят нетронутые, пока их не покроет снегом холодная зима с неслыханными лютыми морозами; то вдруг пройдут полосой лесные и болотные пожары; «земля и лес горели, – рассказывает летопись, – дым стлался по воздуху, с трудом можно было видеть друг друга, от дыму умирали рыба и птица; рыба после того пахла дымом два года»… Страшные жары сжигали хлеба и траву, ранние морозы губили жатву, обещавшую урожай. Десятками лет тянулись неурожайные годы. «Была сильная скорбь в людях, – пишет новгородский летописец, – только и слышно было, что плач да рыдание по улицам и на торгу; многие от голода падали мертвые, дети перед родителями, родители перед детьми, многие бежали в чужие страны, ради хлеба отдавались в рабство».

Бедственные времена сеяли уныние и скорбь в людях. Одни ожесточались духом и сердцем, и кто был из таких посильнее, те давили более слабых, вымогая с них себе кусок хлеба; те, кто послабее, искали спасения в хитрости, коварстве, никто не верил друг другу, и каждый думал только о себе. Другие, немногие, болевшие душой о правде и мире, теряли всякую надежду сохранить в душе все доброе, живя среди такого зла, и бежали из мира, бежали от людей, скрывались в леса, пустыни, жили в строгом одиночестве, отрекаясь от всех внешних благ и удобств «многомятежного и злобного мира сего», предаваясь посту, молитве, подавлению в себе всех житейских страстей.

Убежищем для таких людей были монастыри, которых в то время возникло много. По всей стране основывались новые монастыри, наполнялись старые. В XIII и XIV веках на северо-востоке Руси монастырей считается вдвое больше, чем их было в первые два века христианства в южной и новгородской Руси. Там насчитывалось около 90 монастырей; в XIV и половине XV века их открылось в великорусской стране до 150. В XVI возникает еще около 100 монастырей, а в XVII – 220. По описи монастырей, сделанной в половине ХVIII века, числилось в России 966 монастырей.

Монастыри по своему происхождению были разные. Одни ютились вблизи больших городов, созидались усердием архиереев, князей, бояр, которые обстраивали эти монастыри и содержали их. Среди князей удельных времен считалась необходимым условием благоустроения княжества и стольного города постройка в нем собора и монастыря. Такие подгородные монастыри, проживая на виду у всех, завися от благодетелей, поддерживали постоянную связь и общение с миром, и потому их называли мирскими. Другие монастыри возникали из хижин и келий людей, удалявшихся от мира в тихую пустыню в поисках духовного подвига и молитвы.

Привыкнув издавна хранить в церквах и монастырях, в их крепких подвалах и хорах, за осененными крестом вратами, свое нажитое добрым трудом имущество, тогдашние люди и сокровища своей души, которым не было места в жизни среди людей, искали уберечь и сохранить за монастырской стеной.

Спасаясь от тягостей и раздоров жизни в миру, стремясь устроить мирное, братское житие, лучшие тогдашние люди любили повторять слова псалмопевца: «Се что добро и что красно, еже жити братии вкупе». Мирную жизнь «вкупе» можно было найти только в монастыре. В этом убеждали тогдашнего человека примеры настоящего и прошлого. Так поучала вся тогдашняя литература.

Весь книжный запас того времени составляли богослужебные книги, описания жизни святых, сказания о страданиях мучеников, и книжный человек тех времен, прочитывая о подвигах святых, не мог не подчиняться желанию подражать им.

Люди невольно свыкались и сроднялись с мыслью, что лучшая жизнь – это иноческая, подвижническая жизнь, и незаметно для самих себя делались монахами задолго до пострижения.

В житии св. Иосифа Волоцкого рассказывается такой случай: князь Андрей Голенин вел праведную жизнь, помогал бедным, прощал обиды и был очень милостив к своей прислуге; он часто посещал преподобного и много беседовал с ним. Раз князь Андрей выехал на охоту со множеством слуг в дорогих одеждах на лучших конях. Дорога шла мимо монастыря преподобного. Князь остановился у св. врат, слез с коня и вошел в соборный храм, где находился в это время преподобный с братией; здесь князь упал перед ним на колени и молил святого сменить его блистательную княжескую одежду на смиренную иноческую, которой облечены сам преподобный и вся братия; князь сказал, что отдает в монастырь все свое имение и молит, чтобы игумен постриг его немедля, не выходя из церкви. Преподобный постриг его и «вместо брачных черными его облече, и мних за князя именовася». Одетый в монашеские одежды, князь вышел из церкви, отпустил на волю всех своих слуг, которые никак не ожидали этого и, стоя у церкви, где происходил неведомо для них обряд пострижения их господина, весело разговаривали и шумели, ожидая удачной охоты.

Такие случаи, когда решение сделаться иноком приходило, как нечто совсем созревшее, внезапно для самого человека, были часты в то время. По житиям святых, по сказаниям о них можно достаточно ясно представить себе, как рос и воспитывался будущий инок.

Семья, в которой родился и воспитывался будущий подвижник, отличается благочестием. В кругу его родных есть кто-нибудь, принявший монашество. Обыкновенно это средняя служилая семья, иногда посадская или зажиточная крестьянская, всегда грамотная, так что будущий подвижник в детстве научается «книги чести» и очень увлекается чтением. Обучают его грамоте родители или какой-нибудь дьяк, «зело искусный» в «грамотной хитрости».

В детстве будущий основатель монастыря чуждается детских игр и развлечений. Любит уединение, любит слушать рассказы о подвигах святых, церковная служба для него высшее наслаждение: первым приходит он в храме к божественной службе и уходит последним.

Чтение книг и беседа с духовными лицами понемногу создают в будущем подвижнике непреодолимое желание оставить мир, восприять ангельский образ и спасти свою душу. В возрасте 11–15 лет будущий подвижник делает первую попытку уйти в монастырь. Не всегда родители сразу позволяют это: сын кажется им еще слишком молодым для великого подвига, неопытным. Юноша подчиняется уговорам, остается дома, но не оставляет своего намерения. Родители спешат женить его, приискивают ему невесту. Тут он делает первый решительный шаг. Повинуясь блеснувшему ему вдруг таинственному свету во время утренней предрассветной молитвы, чудному видению, загадочному сну, таинственно повелевающему голосу, юноша оставляет тайком родительский дом и спешит в отдаленный монастырь, куда влекут его слава обители и подвиги подвизающегося там святого. Юноша падает к ногам старца и молит принять его в число братии. Игумен, испытав пришельца и убедившись в его горячем и искреннем желании иноческого подвига, совершает обряд пострижения.

В монастыре юный инок безропотно несет тяжесть молитвенных подвигов, ревностно исполняет самые трудные работы на монастырском дворе, кротостью и незлобием заслуживает любовь всей братии. О нем скоро начинают говорить. Но этого-то именно и не хочет подвижник: не для славы земной оставил он «тленная мира сего»; и вот, как когда-то ушел он тайком из родительского дома, так и теперь тайно оставляет он монастырь и идет в пустыню, в глухую лесную дебрь, и начинает подвиг пустынножительства. Немного житейских удобств позволял он себе в монастыре, а в пустыне, лесной дебри, где и не найти никаких удобств, пустынник живет совсем без них; спит на земле, подложив под голову камень, пытается спать стоя или сидя и для большей бодрости держит в руке камень, чтобы он, если случится задремать подвижнику, падал и шумом своим будил его. Непрестанная молитва и сокрушение о грехах наполняют время подвижника. Питается он не более трех раз в неделю, а постом принимает пищу раз в неделю, да и то очень скудную и невзыскательную: коренья, лесные ягоды, просфора, принесенная из ближнего храма или монастыря, краюха черствого хлеба, оставленная случайным прохожим в кузовке, который подвижник вешает на дерево у окраины леса, где проходит дорога, – вот и вся трапеза подвижника.

Подвижник всегда чем-нибудь занят: копает огород, делает изгородь, поправляет свою хижину-землянку; непрестанный труд, пост и молитва изнуряют и искушают тело святого. Но и этого ему мало: чтобы совсем подавить всякие телесные желания, подвижник опоясывается тяжелою цепью, так что звенья ее врезываются в тело; надевает власяницу, беспощадно дерущую своими острыми, как иглы, волосками его тело; на голову, под монашеский куколь, надевает железную шапку, не носит никакой обуви и в самые жестокое морозы ходит босиком; тучи комаров в жаркий летний день вьются над подвижником, покрывают его лицо и руки таким слоем, что не видать тела, а подвижник стоит и молча творит молитву за себя и за мир.

Жилище подвижника в лесу – жалкий шалаш, кое-как огороженный, землянка, а то и просто дупло большого дерева. Подвижник избегает людей, налагает на себя обет молчания, и нет сил вынудить от него слово. К преп. Савве Вишерскому пришел родной брат; преподобный сошел со своего пригорка, на котором жил, благословил брата молча и возвратился на свой пригорок.

Место, избранное будущим основателем обители, всегда отличается красотою. С высокой горы увидал преп. Кирилл Белозерский необъятное пространство, покрытое озерами и лугами, орошенное Шексною; по красоте развернувшегося вида признал он это место за указанное ему Богом и поселился тут. Преп. Филипп Ираньский выбрал дивно-красивое место на высоком берегу пустынной реки Лыдоги. Селясь около реки, подвижники выбирали место обыкновенно в устьях ее, там, где она впадает в другую реку. Любили подвижники селиться на островах озер, а преподобные Зосима и Савватий поселились на островах Белого моря, где основали знаменитый Соловецкий монастырь.

Подвизаясь в строгом одиночестве, будущий основатель монастыря с любовью относится к окружающей его природе, приручает зверей и птиц. Когда преп. Сергий Нуромский пришел навестить преп. Павла Обнорского, то увидал, как стаи лесных птиц вились около преподобного; он кормил их из рук, некоторые сидели у него на голове и на плечах. Возле стоял медведь и ждал себе пищи, вокруг прыгали лисицы и зайцы. К преп. Никодиму Кожеозерскому так привыкли олени, что стадами ходили около него и кормились. Преп. Пафнутий Боровский любил «гавронов черноперых и многоязычных», по выражению жития этого преподобного, и дал заповедь не убивать грачей, до сих пор в изобилии гнездящихся в монастырском лесу. По рассказам житий, змеи и гады, повинуясь преподобным, оставляли места, где жили святые, и уходили прочь.

Подавляя в себе все житейские привычки и слабости, от которых так много зла среди людей, подвижник стремится стать лучше духом и сердцем. Подвигами труда, молитвы и поста он укрепляет в себе незлобие, кротость, чувство любви и всепрощения. Становясь лучше сам, подвижник верит, что его пример не останется бесплодным.

И действительно, отшельнику, избравшему себе удел одиночества и молитву, недолго удавалось прожить в тишине и одному. Скоро начинали приходить к нему люди и со слезами упрашивали позволить поселиться возле него и жить с ним. Бывали случаи, что родители подвижника, руководимые молвой, находили его и, покоренные его незлобием и подвигами, оставались жить с ним, посвящая свою жизнь также молитве и трудам.

Скоро возле уединенной келии подвижника вырастают келии его соратников по духовному подвигу. Общими усилиями воздвигается небольшая церковка. Основателя-подвижника выбирают игуменом, и начинается монастырская жизнь. Общим трудом одолевают все препятствия. Такой общежительный монастырь под руководством своего деятельного основателя образует рабочую общину, в которой занятия строго распределялись между всей братией. Среди иноков были люди разных занятий и кругов – и купцы, и служилые люди, и ремесленники, и земледельцы. Каждый должен был отбывать «на братскую нужу» то дело, к которому его ставили. Монахи должны были «свои труды ясти и пити», а не жить подаяниями мирян. В житии преп. Ферапонта Белозерского живо изображен «чин всякого рукоделия», т. е. распорядок монастырских занятий: кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетет, кто келии строит; одни дрова и воду носили в хлебню и поварню, где другие готовили хлеб и варево; хотя и много было служб в монастыре, вся братия сама их исправляла, отнюдь не допуская до того приходивших мирян, монастырских служек. Существовало тогда два порядка мнишеского жития – житие общее и житие особное. В монастырях с особным житием иноки сходились вместе только на церковные службы и не имели ничего общего. Каждый сам заботился о себе и своей келье, и о пище, и об одежде, особо от других затворившись, читал в своей келии монашеские молитвы, особо от других пил и ел. В монастырях общежительных все считалось общим, строго воспрещалось «ничтоже особь стяжевати кому, ни своим что звати, но вся обща имети», в келии не есть и не пить и у келаря не просить, а келарю и ключнику не давать ничего никому без игуменова слова. Есть и пить в трапезной всем вместе, а вне трапезы ничего не вкушать ни до обеда ни после обеда и до пьяна отнюдь не упиваться. Одеяние потребное брать у игумена, и то обычное, а не из немецких сукон; шубы носить без пуху и обувь с онучами брать у игумена; лишних же одежд не держать. Если игумен пошлет куда-либо монаха на службу, пусть идет без ослушания; без благословения же игумена никак не выходить никуда. Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать свары, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается, а непокорливого мниха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь.

В церкви никто из монахов не смел беседовать с соседями и выходить из храма до конца службы; все стояли по установленному чину и благоговейно внимали молитвам. Особые наблюдатели из братии следили, чтобы монахи не дремали во время службы, не прислонялись к стене, а стояли прямо и благоговейно, «имея ноги, как столпы»; к Евангелию и для поклонения св. иконам все подходили, согласно с уставом, по старшинству, чтобы не происходило замешательства; к трапезе тоже все шли по старшинству, каждый садился на свое место, и во время еды все молчали, кроме одного чтеца, читавшего приличное дню поучение св. отцов или житие празднуемого в данный день святого. Окончив трапезу, все шли в свои кельи, творя молитву, не вдаваясь ни в какие разговоры друг с другом, и никто не заходил к другому брату, кроме как для посещения болящего. Если монаху приносили письмо или посылку, то и письмо и сверток нетронутыми относились к игумену; если кто из монахов хотел послать письмо, то не смел этого сделать, не сказав игумену и не показав ему самого письма. Даже в своей келии монах ничего не мог называть своим, слова «золото» и «серебро» не должны были исходить из уст подвижника. В келии монах не имел ни куска хлеба ни кружки воды – вода было только в глиняном умывальнике, висевшем на крылечке; кто хотел пить, тот отправлялся в трапезную и там, с благословения старшего, утолял жажду. Обстановку кельи составляли стол, скамья; стены были увешаны иконами, на столе и полках хранились книги Св. Писания. Постелью иному строгому подвижнику служил гроб, собственноручно выдолбленный монахом из дубовой колоды; деревянный обрубок составлял возглавие этой постели. Спать иноку полагалось как можно меньше и только в случаях крайней усталости; перед сном надо было долго молиться и что-нибудь сработать – починить одежду или обувь, наколоть дров, убрать келью и т. п. Спать надо было лежа на спине, сложив руки на груди, как кладут умерших: сон ведь есть подобие смерти, и о смерти должен всегда неустанно помышлять инок. В храме на общую молитву, на монастырскую работу надо было выходить со страхом Божиим, без промедления, без празднословия и бесед мирских, храня молчание.

Новый монастырь беден: церковные сосуды деревянные, ризы священника холщовые, вместо свечей горит в церкви лучина, часто не хватает хлеба на пропитание братии. Надо позаботиться о хлебе и для себя, и для приходящих богомольцев, и для милостыни нуждающимся. Общими трудами, под руководством игумена, начинают распахивать окрестную дикую почву, выжигая лес, выворачивая пни, превращая пустыню в обработанную ниву, «древие посекая и землю очищая к насеянию плодов земных». Тяжелый труд! Много сил надо тратить изможденным постом и неустанной молитвою монахам, чтобы заработать себе хлеб насущный, а труд не только тяжел, но и опасен.

Жители окрестных сел начинают что-то шуметь на монахов, высказывают опасения, как бы вся их земля, все их угодья не отошли к монастырю. Услышит о новом монастыре великий князь и прикажет наделить его землей на двенадцать верст в окружности, и придется тогда окрестным поселянам работать на монастырь, так как земля станет монастырской. Преподобного Арсения Комельского мужики выжили с занятого им места, и преподобный ушел в глубину Шелегонского леса. Зато, если поблизости от местожительства отшельника оказывался город, будущность монастыря обеспечена: новый монастырь – новые люди будут приходить, пойдет торговля. Для города монастырь был жданым и моленным. Многие города просили прославившихся подвижников идти к ним и поселиться возле, обещая всячески охранять покой монахов.

Но, где бы ни возник монастырь – возле города ли, в диком лесу, вдали от села, в соседстве с ним – все равно: святое место не пустовало. «Свет инокам – ангелы, свет простым людям – иноки», – говорили тогдашние люди. Люди стремились жить в монастыре, быть ему чем-либо полезными. Князья удельные дают монастырю те леса и луга, среди которых монастырь возник; простые люди идут молиться в монастырь, ищут слова утешения и наставления у святого подвижника, находят его и стараются, чем могут, поревновать святому делу. Богатые люди жертвуют монастырю щедрые денежные вклады, отдают в монастырь свои земли; князья освобождают эти земли от пошлин, дают монастырю различные льготы. Понемногу монастырь делается большим хозяином и землевладельцем.

Строгий подвижник, положивший основание монастырю, делается игуменом и сам подает братии пример труда и прилежания. Игумен всюду первый на работе – он наряду со всеми тешет камни, рубит лес, мелет жерновом зерно, носит воду, роет вместе со всей братией пруд или колодец.

Монастырь понемногу обстраивается. Воздвигают более обширный храм рядом с небольшим первым. Строят трапезу для общих обедов, келии, разные хозяйственные постройки; возле храма вырастает колокольня, все постройки опоясывает крепкая, высокая стена, даже с башнями, перед стеной выкапывают глубокий ров. Время беспокойное – могут и татары и литва напасть, не пощадят и свои разбойники. Разбойники не раз нападали на монастырек преп. Герасима Болдынского; на монастырь преп. Саввы Вишерского напали лихие люди, когда в монастыре шла постройка храма; преподобный не испугался, не оставил своего святого труда; разбойники смутились и стали помогать преподобному вкатывать бревна, дивясь его силе. Татары разорили монастырь преп. Иакова Железноборовского около Галича, литовцы едва не сожгли обитель преп. Адриана Мезенского, вятские татары убили преподобных Григория и Кассиана Авнежских.

Но ни первобытная дикость страны, ни полная смертельных опасностей жизнь среди дикарей не смогли подавить жажду подвига у основателей наших монастырей. Они твердо оставались на занятых местах. Их неусыпным трудом дикая земля превращалась в тщательно обработанную ниву, а окрестные язычники, побуждаемые кротостью и незлобием, принимали христианство и становились ревностными работниками на монастырь.

Слухи о новом монастыре доходят до Москвы; великий князь шлет свои дары, просит благословения, дает монастырю льготы и милостыню.

Монастырь богатеет. Устроитель его и основатель оставляет тогда, обыкновенно, дело рук своих, уходит снова в пустыню и снова живет отшельником. Иногда он поселяется недалеко от монастыря, но иногда уходит в другую область, далеко, и там основывается на житье. Туда собирается к нему новая братия, и возникает новый монастырь. Иногда основатель покидает и этот монастырь, оставив в нем, как и в первом, игуменствовать любимого ученика, а сам удаляется снова в пустыню.

Преподобный Сергий долго жил один и неохотно решил расстаться со своим одиночеством. Когда монастырь его вырос и укрепился, преподобный удалился на Киржач «безмолвствовати». Но и там стали приходить к нему люди за благословением. Преподобный Сергий много странствовал, исполняя поручения великого князя и митрополита; в своем странствовании он тоже основывал монастыри, но не оставлял своего первого монастыря – Троицкого. Здесь он жил больше всего и много заботился о монастыре, как его начальник и хозяин. Сам преподобный Сергий и подвижники его монастыря, современники его и наследники, основали в XIV и XV веках более 35 монастырей.

Трудами и подвигом своего игумена Троицкий монастырь стал для северо-восточной Руси тем, чем для Руси невского времени был монастырь Печерский – средоточием всего высокого и светлого, где люди учились молиться не за себя, но и за других, работать не на себя, но и для других. Живой пример жизни подвижника и братии создавал Троицкому монастырю такое значение, а не внешнее богатство и блеск. «При жизни святого настоятеля в монастыре все было бедно и скудно, или, как выразился разочарованно один мужичок, пришедший в обитель преп. Сергия, чтобы повидать прославленного игумена, “все худостно, все нищетно, все сиротинско”; в самой ограде монастыря первобытный лес шумел над келиями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами; вокруг церкви торчали свежие пни и валялись неубранные стволы срубленных деревьев; в деревянной церковке, за недостатком свеч, дымили лучины; в обиходе братии столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной ряске игумена; “чего ни хватись, всего нет”, по выражению жития; случалось, вся братия по целым дням сидела чуть не без куска хлеба. Но все дружны между собой и приветливы к пришельцам, во всем порядок и заботливость, каждый делает свое дело, каждый работает с молитвой, и все молятся после работы». Люди из мира видели все это, испытывали на себе это мирное и благодатное житие и уходили снова в широкий и многомятежный свет ободренные и освеженные…

Пятьдесят лет делал свое тихое дело преподобный Сергий, целых полвека был он прибежищем для страждущих и скорбящих, болящих душой за себя и за других. Не было на Руси тех времен имени более славного и известного, не происходило ни одного события, с которым бы светло и свято не соединилось имя преп. Сергия. В 1380 году преподобный Сергий благословил на подвиг борьбы с татарами верховного вождя русского ополчения, великого князя московского Димитрия Ивановича Донского.

– Иди на безбожных смело, без колебаний, и победишь! – сказал святой, и Куликовская битва оправдала его слова.

Ратуя словом и делом за единство Русской земли, собиравшейся около Москвы, преподобный Сергий всегда уговаривал и князей и простых людей держаться за Москву.

По поручению митрополита Алексия, преп. Сергий отправился в Нижний Новгород приглашать тамошнего князя добровольно явиться на суд в Москву, и в случае сопротивления князя преподобный должен был затворить все церкви в Нижнем и прекратить богослужение. По поручению великого князя Димитрия Донского, преподобный Сергий явился в Рязань к суровому рязанскому князю Олегу и кроткими речами уговорил его смириться, не поднимать войны в Русской земле и заключить вечный мир с московским великим князем.

Преподобный Сергий со своими учениками и обителью сделался образцом, «начальником и учителем всем монастырям, иже в Руси», – говорит о нем летописец. Монастыри, основанные самим преп. Сергием, его учениками и учениками его учеников, считались десятками. И все это были пустынные монастыри, возникавшие далеко от населенных местностей, в чужой и опасной стороне, на севере и северо-востоке от Волги.

То был глухой, непроходимый край, обитаемый дикими и некрещеными финскими племенами; русскому человеку тех времен страшно было пуститься с семьей и бедными пожитками в эти глухие дебри. Но монах-пустынник пошел туда смело; по всей лесной стороне стали возникать монастыри, к монастырю потянулись простые переселенцы; монастырь помогал им устроить хозяйство, поддерживал словом утешения в трудные минуты, молился с ними, был для переселенцев приходом, а во время нападения врагов крепостью, за стенами которой отсиживались от злых нападений; под старость переселенцы находили в монастыре кров и схиму. Вокруг монастырей создавались большие и мелкие поселки, сторона становилась обработанною, населенною, русскою.

«До Сергия здесь была непроходимая пустыня, – пишет троицкий келарь Симон Азарьин, составивший жизнеописание святого, – а теперь все видят вокруг обители мирские поля, села и деревни многолюдные. Прежде здесь и тропинки не было для людей, а теперь явились большие дороги и проезд, открытый для всех днем и ночью. До Сергия это место было безводное; но с тех пор множество источников открыто в окрестностях обители. Множество гадов и змей нарушали безмолвный покой Сергия, а теперь не встретите их на 10 верст вокруг нея. И насколько умножалось население обители и слобод, настолько и все улучшалось. Прежде не было столько и деревьев в рощах, сколько теперь людей в слободах, на тех местах, где были обширные рощи…»

Когда преп. Кирилл Белозерский поселился на месте, где вырос впоследствии его монастырь, то «пусто и скудно было место то, – повествует житие преподобного, – бор беяше велий и чаща, и никому же от человек живущу». А когда пустыня преп. Кирилла стала знаменитой обителью, то в лесах и пустошах Белозерского края возникло около 400 селений.

Благодаря неусыпному труду основателей монастырей и первых поселенцев-монахов, «скудостная и пустая» сторона превращалась в населенную и обработанную, дикари – лопари, зыряне, черемисы, мордва – привыкали, благодаря живому примеру, к трудовой земледельческой жизни и, «открывая души своя» на ласковое и приветливое обращение пустынножителей, принимали христианство и начинали жить оседло, во всем поучаясь от монастыря.

Особенно велики в этом отношении заслуги Соловецкой обители, основанной преподобными Зосимой и Савватием на островах холодного Белого моря. Соловецкий монастырь обрусил весь север России, заселил его и положил начало обработке этого края. Соловецкий монастырь научил здешних дикарей бороться с негостеприимной природой и побеждать ее.

Озера, которыми так богато Поморье и которые так часто мешают сообщению, на Соловецких островах соединялись каналами и превращались в удобные дороги, непроходимые болота осушались, в мелководных реках искусственно подымался уровень воды. Полудикие лопари с удивлением смотрели на устройство водопровода в Соловецком монастыре, «как вода сама сливалась, – по словам соловецкого летописца, – со всех чанов, через трубу подымается наверх, перейдет целое здание, да и в погреб сама льется, да и по всем бочкам сама разойдется».

«До Филиппа игумена (впоследствии митрополита, пострадавшего от Грозного), – продолжает летопись, – рожь на сушило носили многие, а игумен Филипп устроил телегу: сама насыпается, сама привозится и сама высыпается в сушило; прежде рожь подсевали многие, а игумен устроил севальню с 10 решетами, а сеет один человек; при нем же устроили решето – само насыпает, сеет, а отруби, муку и высевки разводит розно. Прежде много братии носило рожь на гумно веять, а игумен нарядил к тому ветер, он теперь мехами в мельницах рожь веет… Прежде глину на кирпич копали люди, а теперь одним волом копают столько, сколько многие люди копали; на кирпич ту глину мяли прежде люди, а теперь мнут лошадьми…»

Пробираясь сквозь леса, вслед за подвижниками-отшельниками, русские люди клали много труда на обработку новой земли: ставили города, деревни и починки в лесах, распахивали пашни, расчищали луга, устраивали рыбные ловли по озерам и рекам. Это была тяжелая работа, недаром названная страдой. «Страдать» тогдашнему поселенцу приходилось и от тяжести самой работы, и от частых непогод, и от сурового климата, «морозом побивавшего посевы почти на всякое лето»…

Человеку, тратившему много сил на борьбу с этими житейскими невзгодами, нужно было прибежище, заступник и утешитель в минуты слабости и отчаяния. Таким поборником всегда являлся для окрестного люда преподобный, за монастырем которого народ селился. От него ждали помощи в борьбе со стихиями и негостеприимной природой, и когда святой тут, в монастыре, люди ничего не боятся. Вот как, например, начинается житие св. Антония Сийского: «Бысть сице: от сотворения мира в лето 7180 (от Р. X. 1672), от дождевныя мокроты, и от великих бурь, и от облачныя толстоты долго не было видно солнца, земные плоды замедлили в росте, рожь от дождя и бури полегла и не исправилась и цвету на ней не было до 7-го июля, и иные плоды не росли, и люди очень о том скорбели и оскудели. Но человеколюбивый Господь Бог не захотел погубить в конец Свое создание и, полезное о всех промышляя, посылает милостивым явлением заступника нашей стране и общего предстателя преподобного и богоносного отца нашего Антония…»

В те времена каждая область, каждый город стремились иметь своего покровителя и заступника в лице подвижников, спасавшихся в пределах каждого из городов: «каяжда страна, – по тогдашнему выражению, – блажит своих святых».

«Так создавалась, – по замечанию В.О. Ключевского, – верхневолжская Великороссия: дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русских людей преподобный Сергий».

Итак, старинный русский монастырь XIV–XV веков был не только средоточием духовной жизни, но и руководителем жизни хозяйственной. Земля, которою владел монастырь, сначала ограничивалась той местностью, на которой монастырь возник. Но понемногу, по мере того как уходило время и ширилось и росло значение монастыря, расширялись и увеличивались его владения. Во владение монастырей стали входить не только деревни и селения, но целые острова и волости.

Земельные владения монастырей увеличивались часто помимо желания их основателей. Преп. Кирилл Белозерский не хотел принять и одной деревни от какого-то боярина; преп. Сергий отказался принять от митрополита даже крест, только потому, что он был золотой. Но со стремлением старинных русских лиц жертвовать в монастыри деньги и земли трудно было бороться.

В житии преп. Корнилия Комельского сохранилась такая беседа святого старца с великим князем Василием III.

– Слышал я, отче, – говорил великий князь, – что у твоего монастыря нет сел и деревень; но проси, и я дам, что тебе нужно.

Старец ответил, что ему ничего не нужно, а только просил дать ему немного земли с лесом возле монастыря, чтобы он с братией мог «от поту лица своего есть хлеб свой».

Великий князь исполнил просьбу старца, но не в тех скромных размерах, как просил преподобный. Жалованная грамота укрепила за монастырем преп. Корнилия 29 деревень и починков со всяким угодием, освободив обывателей от всех податей и поборов и предоставив их «ведать и судить старцу Корнилию с братией самим во всем».

Такие жалованные вотчины составляли обыкновенно основу земельного богатства монастырей. Это богатство постоянно увеличивалось благодаря вкладам со стороны верующих людей, заботившихся об устроении душ своих и предков. «Православное учение о молитве за усопших, – говорит В.О. Ключевский, – рядовая древнерусская совесть усвоила недостаточно вдумчиво и осторожно: возможность молитвы о душах умерших, не успевших принести покаяния, привела к мысли, что и нет нужды спешить с этим делом, что на все есть свое время… что можно отмолиться и чужой молитвой, лишь бы были средства нанять ее и лишь бы она была не кое-какая, а истовая, технически усовершенствованная молитва»… Монастыри были признаны лучшими молитвенниками на такие случаи; и вот, чтобы приобрести молитву земных ангелов, небесных человеков, и стали делать в монастыри вклады ради спасения души.

Вклады делались всевозможными вещами и церковными предметами, но всего обычнее деньгами и землей. Из имущества состоятельного покойника обязательно выделялась доля на помин его души, если он даже не оставлял никаких предсмертных распоряжений. Монастыри, в свою очередь, выработали подробную таксу заупокойных богослужений: панихид «больших и меньших», литий, обеден. Поминовение по синодику отличалось от «годового поминовения впрок», стоившего дороже; синодики, смотря по вкладу, были: налойный, литийный, алтарный, постепенный, вседневный и сельный с сельниками, т. е. с покойниками, по которым были вклады селами. За запись в литийный синодик в Троицком монастыре брали в 1630-х годах около 500 р. на наши деньги с каждого имени. В монастыре преп. Иосифа Волоцкого еще при жизни святого установился строгий распорядок поминальных вкладов. Некая княгиня Голенина в течение 15 лет передавала в монастырь преп. Иосифа по своем отце, муже и двух сыновьях не менее 4000 руб. на наши деньги. Ей хотелось, чтобы ее покойников поминали особо, а не со всеми другими вместе, и чтобы их имена занесли в вечный синодик. Из монастыря ей ответили, что все это можно исполнить только за особый вклад. Княгиня в сердцах назвала это требование «грабежом». Тогда преп. Иосиф написал ей послание, в котором точно высчитал, что ее покойники поминаются не менее 6 раз в день, а в иной день и 10 раз, и что почти за каждого служить по особой панихиде невозможно: даром священник ни одной обедни и панихиды не отслужит, «надо каждому заплатить, и в особое годовое поминанье не записывают без ряда, т. е. без договора, с условием ежегодного взноса деньгами или хлебом или единовременного вклада селом».

Кроме вкладов по душе, монастыри много получали от взносов при пострижении. Преп. Иосиф Волоцкий указывает, что его монастырь начал обстраиваться с тех пор, как стали в нем постригаться «добрые люди» из князей, бояр, дворян и купцов, которые давали много, иной раз до 12 000 руб. (на наши деньги). На преп. Трифона, основавшего в конце XVI века монастырь на Вятке, жаловались, что он за пострижение «вкладу просит дорого и с убогого человека меньше 100 р. (на наши деньги) не возьмет». Знатные постриженники Иосифова Волоколамского монастыря вносили до 10 000 р. на наши деньги и больше. Конечно, такое отношение к «постриженникам» и к святому долгу поминовения усопших являлось злоупотреблением и осуждалось некоторыми подвижниками и в те времена, но тогдашний обычай не считал это злоупотреблением, и люди тех времен настойчиво несли монастырю свои имения, деньги, драгоценности, умоляя принять все на потребу братии и молиться о жертвователях и их умерших. Таким образом в монастырях, часто помимо воли монахов, накоплялись большие денежные богатства. Эти денежные и земельные богатства невольно вовлекали монастыри, как крупных землевладельцев, в оборотливую хозяйственную деятельность со всеми ее проявлениями, имеющими мало общего с постом, молитвой и спасением души.

Селившийся при монастырях народ всегда нуждался в помощи на обработку земли; монастыри и стали ссужать в долг поселенцев нужными им земледельческими орудиями, скотом, деньгами. В счет уплаты долга и процентов взявший взаймы у монастыря работал на монастырских полях; таким образом монастыри получали дешевую рабочую силу. Монастыри давали деньги взаймы и служилым людям; в таких случаях писалась закладная на имение должника на известный срок, в которой обозначалось, что если должник не внесет занятых денег в срок, то закладная превращается в купчую. Случаи неуплат были часты, и земельные богатства монастырей увеличивались таким путем очень значительно.

В XV и XVI веках земельная собственность монастырей получила очень большие размеры. Тогда говорили, что во владении монастырей находится ¹/₃ всей обработанной земли в государстве.

Монастырская земля всегда была и самая заселенная. Еще в удельное время, жалуя монастыри землей, князья ставили непременным условием своего дара, чтобы монастыри обрабатывали и заселяли пожалованную им землю, привлекая на нее для постоянного жительства крестьян из других княжений. Чтобы монастыри имели возможность создать самые льготные условия для поселенцев, князья освобождали монастырские земли от всех казенных сборов и налогов на 5, на 10 и даже на 20 лет. От некоторых сборов монастырские крестьяне освобождались совсем; сами монастыри обыкновенно не платили никаких налогов; жившие на их землях крестьяне не были подсудны местным властям, а судились у игумена или у царского боярина.

Все эти и многие другие льготы делали жизнь за монастырем более легкой и удобной, чем жизнь в служилом поместье. Естественно, что тогдашнее крестьянство предпочитало селиться на монастырских землях, и эти земли поэтому никогда не пустовали. Даже люди свободные, посадские и уездные охотно записывались закладчиками за монастыри. Ко времени уничтожения монастырских имуществ, в царствование императрицы Екатерины II, за Троице-Сергиевым монастырем считалось, например, 106 600 ревизских душ, и монастырь этот являлся богатейшим душевладельцем.

Так постепенно скромная скудостная обитель превращалась в богатый хозяйственный монастырь, дававший работу целой округе и кормивший ее население. Монастыри заводили крупные промышленные предприятия, ловили рыбу, варили соль, продавали весь этот товар, становились, следовательно, большими промышленниками и торговцами. Когда Иван Грозный сделал сбор с духовенства и монастырей на нужды войны, то некоторые монастыри без всякого затруднения для себя внесли по сорока, пятидесяти и даже по сто тысяч рублей. Годовой доход Троицкого монастыря равнялся в конце XVI века ста тысячам рублей, т. е. более 6 000 000 р. на наши деньги. За Белозерским Кирилловым монастырем в 1582 году числилось 20 000 десятин пашни, не считая земли, лежавшей «впусте», и леса.

Богатства монастырей дали им возможность широко развивать дело помощи в трудные дни голода, мора и военных бедствий, часто посещавших тогдашнюю Россию.

Преподобный Сергий завещал своей обители никому не отказывать в пище и пристанище.

Во всех монастырях захожему страннику, всякому бесприютному человеку был всегда готов и стол и кров. В дни преподобного Иосифа Волоцкого неурожай продолжался несколько лет, и потому хлеб продавался по высокой цене. Люди ели то же, что и скот: листья, кору, сено, толченые гнилушки и горький корень ужовника. Преп. Иосиф открыл монастырские житницы. К Волоколамскому монастырю стеклось более 7000 голодающих, не считая детей. Ежедневно кормилось в монастыре до 500 чел. Многие привели в монастырь своих детей и оставили их там. Преп. Иосиф велел разыскивать родителей, но, когда никто не явился, он велел собрать покинутых детей, построил для них особый дом, и там дети жили и воспитывались до возраста. Когда голодающие съели весь монастырский хлеб, преподобный приказал продавать скот и одежду; когда и этого не хватило, преп. Иосиф приказал брать всюду деньги взаймы под монастырские расписки и сократил все расходы по монастырю. Монахам пришлось есть одно варево из «листвий капустных» и пить воду. Поднялся ропот. Но преп. Иосиф сказал, что они дали обет терпеть всякую нужду ради царства небесного, а потому и не должны лишать помощи тех, которые с женами и малолетними детьми скитаются по чужим местам, выпрашивая куски хлеба, и умирают от голода. Слухи о подвигах милосердия волоколамского игумена распространились всюду, и богатые и властные, видя уменьшение средств монастыря, поспешили помочь ему.

В трудное военное время, в 1609 году, Соловецкий монастырь послал князю М. Скопин-Шуйскому в Новгород 2000 рублей на тогдашние деньги для уплаты жалованья шведским наемникам; вскоре затем этот же монастырь послал царю Василию Шуйскому еще 3150 рублей[16].

Но богатства, скопившиеся в монастырях, приводили во многом к отступлению от истинно-монашеской жизни. Монах должен был скромно пить и есть, но ему приходилось участвовать в «кормах», как назывались значительные земельные вклады, соединенные с условием, что монастырь ежегодно будет устраивать для всей братии корм в память того, по чьей душе делался вклад; кормы назначались иногда и два раза – в день ангела и в день кончины вкладчика, и отличались обилием и сытностью, подавалось обыкновенно три-четыре блюда и два раза в день. Благодаря всему этому в XVI веке монастырская жизнь далеко отходит от тех идеалов поста и подвижничества, которые легли в основание самого монастыря, положенное его основателем-отшельником. В больших монастырях многие монахи стали уклоняться от общей трапезы и обзаводиться своим хозяйством; особенно склонны к этому бывали монахи из бояр и знатных служилых людей; они пробавлялись по келиям «постилами, коврижками и пряными овощами», – как говорит один обличитель, – за монастырем держали дворы, где помещались запасы на целый год, их мирские приятели доставляли им фряжские вина. Прежнюю монастырскую тишину в таких монастырях сменили широкие приемы и угощения. Одежда монахов постепенно утратила прежнюю простоту: вместо грубой самодельной сермяги начинают появляться мягкие шелковые ткани, подбитые у некоторых соболем; монастырские здания приняли вид каменных палат, украшенных узорами и стенописью, золотыми карнизами, коврами.

Многие монастыри забыли завет своих основателей – благотворить нуждающимся, призирать сирых и убогих. Богадельни сделались редки при монастырях, и когда царь Иван Васильевич на Стоглавом соборе поднял речь о беспризорных нищих, убогих и увечных, отцы собора промолчали на намек царя устроить дело благотворения при монастырях и посоветовали завести богадельни на счет царской казны да на пожертвования христолюбцев.

Монастыри занялись совсем другого рода помощью впавшим в нужду. Обличители неправедного жития монахов XVI века настойчиво повторяют, что монастыри, вопреки церковным правилам, отдают деньги в рост крестьянам, живущим на их землях, купцам и служилым людям. Вот куда, значит, шли те огромные суммы денег, которые стекались в монастыри. Вассиан Косой изображает монастыри суровыми заимодавцами, которые налагали «лихву на лихву», т. е. проценты на проценты, у несостоятельного должника-крестьянина отнимали последнюю животину, а самого с женой и детьми сгоняли с монастырской земли и судебной волокитой доводили до конечного разорения. На Стоглавом соборе царь Иван Васильевич не преминул спросить: «Угодно ли это Богу раздавать в рост монастырскую казну?» Отцы собора ответили на это конфузливым постановлением: давать деньги без роста.

Имея свободные средства, благодаря хозяйству и пожертвованиям, монастырь всегда не прочь прийти на помощь своим жертвователям, когда их встречает в жизни материальное затруднение. Монастырь выручит ссудой служилого человека, которому надо идти в поход и выкупить для того заложенное оружие или купить новое; монастырь даст денег торговому человеку, которому для задуманной операции с хлебом не хватает «своих животишек». Все это вернется в монастырскую казну с хорошим «припуском», если даже хозяйственный о. келарь и не уговорился с должником. Брать взаймы у монастыря для тогдашнего русского человека значило брать не у монахов, не у людей, а у самого святого основателя монастыря, у самой Св. Богородицы, Рождеству или Успению которой посвящен самый монастырь. Такие долги не могли пропадать, по тогдашним понятиям.

Эта хозяйственная деятельность монастырей, создававшаяся и развивавшаяся помимо воли основателей-пустынножителей, способствуя хозяйственному росту и значению монастырей в их округах, не очень даже умаляя религиозно-нравственное значение их, как центров, к которым неслись и стекались стремления, порождаемые лучшими сторонами человеческой души, вносила, однако, во внутренний строй жизни монахов крайне жесткие черты, извращавшие иногда в основании те цели иноческого жития, которые ставил себе и своим преемникам основатель-подвижник. «Из трудовых земледельческих общин, питавшихся своими трудами, где каждый брат работал на всех и все духовно поддерживали каждого из своей братии, многие из этих монастырей, если не большинство, разрослись в крупные землевладельческие общества со сложным хозяйством и привилегированным хозяйственным управлением, с многообразными житейскими суетами, поземельными тяжбами и запутанными мирскими отношениями. Окруженное монастырскими слободами, слободками и селами, братство такого монастыря жило, как черноризническое барство, на которое работали сотни и тысячи крестьянских рук, а оно властно правило своими многочисленными слугами, служками и крестьянами, а затем молилось о всем мире и особенно мирянах, вкладчиках своего монастыря…»

Появилось много монастырьков и пустынек, которым нечем было жить, и они стали жить подаянием, стараясь собирать его как можно больше, и тем сеяли соблазн в миру. «Старец поставит в лесу келью и срубит часовенку, – пишет царь Иван Васильевич, – да и пойдет по миру с иконой просить на сооружение, а у меня земли и подмоги просит, а что соберет, то пропьет и в пустыне живет не по-Божьи»… «Многие идут в монастырь только ради покоя телесного»…

Истинные ревнители монашеской жизни, когда они созерцали такие явления, невольно приходили к мысли о необходимости устранить эти скорбные явления. Еще на соборе духовных лиц в 1503 году стали разговаривать о положении монастырей и обсуждать, как бы помочь монастырям освободиться от зла, разъедающего их. Преподобный Нил Сорский, присутствовавший на соборе, предложил тогда отобрать земли у монастырей и сделать так, чтобы иноки сами трудились и жили плодом своего труда, никого не заставляя на себя работать, «чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернены по пустыням и кормились бы трудами рук своих».

Преподобного Нила поддержали и другие пустынники. Они говорили, что монахам неприлично владеть имениями: монахи дают обет нестяжательности и отрекаются от мира, чтобы помышлять только о спасении души, а имения опять влекут их в мир, заставляют часто и много разговаривать об имущественных делах, вести тяжбы, монаху же надо жить в пустыне, трудиться, а не тягаться о богатстве земном, сребро к сребру приращая.

Преподобному Нилу с его сторонниками отвечал преподобный Иосиф Волоцкий. И он немало боролся против падения чистоты иноческой жизни, но с предложенным преп. Нилом средством борьбы не мог согласиться. Преп. Иосиф и его сторонники говорили, что имения необходимы для существования монастыря. В монастырях нужно не только создавать храмы, но и постоянно поддерживать их; в храмах совершается церковная служба, которая требует некоторых расходов; для совершения службы при храмах должны находиться церковнослужители; они должны жить чем-нибудь, а кто будет кормить их, если у монастыря не будет владений? Имения вовсе не мешают монахам достигать вечного спасения… Затем монастыри приготовляют для церкви ее иерархов. Если отнять у монастырей имения и всех монахов заставить жить своим трудом, то что произойдет? Как тогда знатному и благородному человеку постричься? А если не будет «честных» монахов, откуда взять митрополита, архиепископа или епископа и на другие высшие церковные должности? А когда не будет честных старцев и благородных, тогда будет поколебание веры… Создатели монастырей и жертвователи, устраивая монастыри и делая пожертвования, хотели, чтобы монастыри могли принимать у себя странников, питать нищих, помогать больным и несчастным, а лишившись имуществ, монастыри не смогут этого сделать.

Мнение преп. Иосифа Волоцкого восторжествовало, и имения были оставлены за монастырями.

Между тем дальнейший рост земельного имущества монастырей шел явно в ущерб состоятельности, а следовательно, и служебной годности служилых людей. Поэтому в 1580 году собор духовенства с участием бояр постановил, чтобы впредь архиереям и монастырям вотчин у служилых людей не покупать, в заклад и по душе не брать и никакими способами своих владений не увеличивать; вотчины, купленные или взятые в заклад у служилых людей архиереями и монастырями до этого приговора, отобрать на государя.

В течение всего XIV и вплоть до XVIII века сила и значение богатых монастырей все возрастали. Монастыри опоясываются крепкими каменными стенами с высокими башнями, заводят свою охрану с ружьями и в минуту нападения врагов умеют постоять за себя, силу духовную, веру, ограждая силой оружия и обе силы направляя на защиту родины. В Смутное время Троицкий монастырь за своими крепкими стенами дал мужественный отпор врагам; поддержал своим крепким стоянием падавшие народные силы и тем немало содействовал общему успеху, когда на защиту Москвы пошло ополчение низовых городов.

По обилию грамотных людей, живших за стенами монастырей, по скоплению книг и рукописей, по любви к чтению и книгам монастыри были средоточием и тогдашней образованности. «Как корабль без гвоздей не составляется, – говорили тогда, – так и инок не может обойтись без чтения книг». Списывание же книг было одним из любимейших занятий древних подвижников; каждый монастырь старался собрать возможно больше книг. Преп. Сергий, за неимением пергамента и бумаги, писал св. книги на бересте. Св. Стефан Пермский собственноручно переписал множество книг. Троицкий и Соловецкий монастыри в XVII веке, когда они были уже богатейшими монастырями, устроили у себя целые переписные палаты, где грамотные и хорошо писавшие монахи под диктовку одного из них писали одну книгу сразу в нескольких экземплярах.

Много книг жертвовали в монастыри миряне, как вклад за упокой души, и эти драгоценные дары заботливо береглись и хранились в монастырях. В библиотеке Троице-Сергиева монастыря до сих пор хранится более 800 рукописей и до 3000 старопечатных книг, собранных еще до XVIII века.

Богатые библиотеки влекли к себе людей, любивших «почитание книжное». Книги читались, из них делались выписки на поучение людям, составлялись сборники из творений отцов церкви, летописей и других книг. Эти сборники охотно читались всюду. Книжные люди в монастырях записывали текущие события, заботясь сохранить о них память. Наши летописи, так богатые своим содержащем, возникли в монастырях – там они были составлены и переписаны. На всякое живое движение в обществе, на все толки о том или ином событии книжный монах отвечал тем, что составлял особое «послание», как бы письмо к кому-нибудь из знакомых. Особенно любили книжные люди из иноков составлять жития, т. е. жизнеописания прославившихся своею святою жизнью подвижников.

Русский человек тех времен не мог не сознавать великого значения монастыря, и стремление жить в монастыре и быть монахом делалось всеобщим. «Монастыри любите, – говорилось в тогдашних поучениях, – это жилища святых, пристанища сего света». «Пустыня – покой и отдохновение ума, наилучшая родительница и воспитательница, содруг и тишина мысли, плодовитый корень божественного зрения, истинная помощница духовного соединения с Богом». Так писал князь Курбский. А царю Ивану Грозному монашество представлялось «лучше царской державы».

Принятие монашества считалось более верным переходом из тленной настоящей жизни в нетленную будущую, а потому возник и до сих пор не умер обычай постригаться перед смертью, лежа на смертном одре, в монахи. Так поступали цари и князья и простые люди. Василий III, Иван Грозный, Борис Федорович умерли монахами. Жители Тотьмы просили царя основать у них монастырь и свое ходатайство особенно подкрепляли ссылкой на то, что без монастыря умирающие у них не имеют возможности принять пострижение.

Кто хотел в Древней Руси жить хорошо, по-божьи, тот старался подражать жизни монахов. Пост, молитва, строгость к самому себе, воздержание во всем – и в беседах и в удовольствии, замкнутость – вот черты, какие клались в основу тогдашнего «добропорядливого жития». Это отражалось во всей обстановке, во всех поступках тех, кто были, выражаясь, как принято теперь, порядочными и воспитанными людьми.

Домашняя жизнь в тогдашней хорошей семье располагалась по монастырскому уставу. Каждый вечер отец семьи собирал всех домочадцев и молился с ними, прочитывая вечерню, павечерие и полунощницу. Благочестивые люди вставали еще в полночь и прочитывали некоторые молитвы. Утром опять всей семьей молились, читая заутреню и часы, а по праздникам еще молебен, канон святому или празднику. Самое время дня делилось по церковным службам. Всякое дело начиналось и оканчивалось молитвой. Молитва Иисусова не сходила с языка у каждого, кто хотел быть воспитанным человеком.

Общественные и домашние бедствия принимались, как наказания свыше за грехи; чтобы отвратить божеское наказание, надо было молиться и исполнять заветы свв. отцов. «Если Бог пошлет на кого-нибудь болезнь и скорбь, – говорит автор “Домостроя”, книги, которая учила “благоуветливому житию”, – то прибегай к врачеванию себя милосердием, слезами, молитвой, постом, милостыней и покаянием. Тогда следует просить о молитве духовных отцов и монахов, петь молебны, святить воду на мощах и чудотворных образах, освящаться маслом, строго выполнять эпитимии».

В домах знатных и зажиточных людей всегда находилась особая комната, которая называлась «крестовою», или «моленною». В этой комнате стены были уставлены образами, и все в ней должно было напоминать обстановку храма.

Царь Алексей Михайлович посещал каждый день все богослужения в своей домовой церкви, а когда был болен, служение происходило в его спальной комнате, и царь лежа слушал богослужение. В Великий пост он простаивал на молитве в церкви по пяти и шести часов сряду, клал по 1000 земных поклонов, а в «великие дни» сугубого поста и до 1500.

В доме всегда господствовало строгое благочиние, как в монашеской келии. Никто не входил в дом, не произнеся у дверей громко молитвы Иисусовой, и только после ответного возгласа – аминь! – можно было переступить порог. Кто бы ни находился в комнате, воспитанный человек тех времен, войдя, прежде всего крестился перед образами, делая три поклона, и потом только приветствовал находившихся в комнате людей.

Начальник и руководитель монастыря, его игумен, был всегда прекрасным хозяином, умевшим делать все, и ко всякому делу неустанно прикладывал он свою хозяйскую руку. И в домашней жизни от тогдашнего порядочного русского человека требовалось, чтобы он был хозяином своего дома, во все входил, обо всем заботился.

Основанием монастырских добродетелей было безусловное повиновение игумену и полное отрешение каждого от своей собственной воли. «Послушание – лестница на небо, – говорится в уставе преп. Евфросина, – оно выше поста и пустынного подвига. Ангел ходит за послушным, считает шаги послушания и представляет их Богу, и когда видит капли пота у упражняющегося в послушании, то приносит их Господу, как кровь мученическую». По словам св. Василия Великого и преп. Иоанна Лествичника, лучше согрешить, нежели преступить заповедь послушания перед своим духовным отцом.

Другой вопрос – жили ли так люди, но несомненно, что жить так стремились. Тот же «Домострой» советует постоянно обращаться к духовному отцу своему и монахам, «часто призывать их в свой дом, советоваться с ними во всем по совести, как учить мужу жену свою и детей, а жене как повиноваться мужу». «Слушайтесь отца духовного во всем, – говорит “Домострой”, – чтите его и бейте челом пред ним низко и повинуйтесь ему со страхом, потому что он ваш учитель и наставник», и это напоминается несколько раз. «Наибольшую честь оказывай монахам, – говорится в другом наставлении, – давай им все нужное, ибо это все равно, что ты отдаешь Богу, а если тебя угнетает печаль, то ступай к ним в келии, они утешат тебя».

Так прямо и непосредственно все выработанное монастырским обиходом широко вливалось в жизнь тогдашних лучших русских людей, тех из них, которые задумывались над вопросами жизни, над тем, как жить? зачем жить? что такое жизнь? Монастырь отвечал на эти вопросы и своими ответами создавал людей определенного и ясного типа по их образу мыслей.

И такие люди, как царь Иван Васильевич Грозный и царь Алексей Михайлович, как ни разны они были по своему характеру, поступкам, по всему внутреннему душевному складу, в одном они были одинаковы, как бывают одинаковы люди, одинаково учившиеся и одинаково думавшие, – это в вопросах о том, что хорошо и что дурно и как надо поступать. У них было одинаковое мировоззрение, мировоззрение великорусских людей XVI и XVII веков. Это мировоззрение складывалось в тесных келиях подвижников и их подвигом, силами обширных монастырей, возникших из их келий, проникало глубоко в тогдашнюю русскую среду и широко распространялось в ней.

Главнейшие пособия: В. Иконников «Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории»; И. Хрущов «Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преп. игумена Волоцкого»; А. Архангельский «Нил Сорский и Вассиан Патрикеев»; В.О. Ключевский «Благодатный воспитатель русского народного духа. Речь в память преп. Сергия»; его же «Курс русской истории», чч. II и III.