Допетровская Русь

Домашний быт русских людей XVI и XVII веков

В Московском государстве деревни, села, слободы и города состояли из дворов самой различной величины и формы. В то время как царский двор в селе Измайлове занимал четыре десятины, а дворы бояр и знати в Москве достигали пятидесяти сажен в длину и тридцати поперек, двор среднего русского обывателя занимал обыкновенно от семи до десяти сажен в длину и три сажени поперек. Располагали дворы по возможности на высоких местах, для безопасности от полой воды. Кругом дворы огораживались забором, а иногда и острым тыном, т. е. врытыми стоймя в землю заостренными бревнами, достигавшими аршин пяти и более высоты.

Домовитый зажиточный хозяин старался оградить свою усадьбу так, чтобы «через нее никакое животное не пролезло и чтобы слуги соседей не могли прокрадываться к его слугам». В огради всегда было нисколько ворот, большею частью двое: передние и задние. Передние ворота всегда заботливо украшали резьбой, пестро расписывали, и у богатых людей они были крытые, т. е. были устроены вроде подъезда. На верху ворот в верхней доске обязательно находилась икона, по большей части изображение Честного Креста Господня.

Днем и ночью ворота были на запоре, и у богатых хозяев на обязанности караульщика, жившего в «воротне», караулке, возле ворот со стороны двора, возлагалась обязанность отворять их, когда в том случалась надобность. Кроме караульщика, двор охраняли злые цепные собаки, спускавшиеся на ночь с цепей. Жилой доме ставился всегда посреди двора, против главных ворот. С улицы из-за высокого тына и не видно было старорусского дома.

Кроме жилья хозяев, на зажиточном древнерусском дворе помещалось еще несколько построек, жилых и служебных. Жилыми строениями назывались избы, горницы, повалуши, сенники. Избой назывался весь жилой дом вообще; горницей – от горнее – по самому смыслу слова называлось жилье верхнее, надстроенное над нижним, чистое и светлое; повалуши были небольшие комнаты, занимаемые кем-либо из домочадцев и пристроенные к главному зданию, к избе; сенником называлась холодная надстройка над конюшнями и амбарами; здесь хозяева жили летом для прохлады, здесь же справлялись, благодаря обширности помещения, различные семейные торжества – свадьбы, крестины, поминальные обеды. При каждом отдельном строении были сени, которыми соединялись жилые строения друг с другом. Таким образом зажиточное древнерусское жилье состояло из нескольких отдельных срубов, связанных один с другим теплыми сенями и переходами. Жилье обыкновенно располагалось так, что главная часть его – хоромы – примыкали к одной стороне сеней; по другую сторону от них, заворачивая, находились другие хоромы, и от этих хором, составляя с ними угол, отходило еще какое-либо жилье. Если местность не позволяла такого устройства жилья, то оно разбивалось на отдельные избы и хоромы, связанные друг с другом крытыми переходами, иногда довольно длинными. У богатого человека стояла на дворе своя церковь, и тогда все переходы сходились у храма.

Жилье бедного человека, изба, мало в чем отличалось от своего нынешнего вида. И тогда это было незавидное строение «на курьих ножках», с соломенной трепаной кровлей; только стекол в оконницах не было, и их заменяли слюда, пузырь, просто ставня, да без исключения все избы были курные. И жил тогдашний крестьянин так же, как во многих местах живет и теперешний, – в грязи, смраде, вместе со своими курами, гусями, свиньями, телками; так же чуть не половину избы занимала неуклюжая печь с полатями.

Зажиточный городской дом строился всегда в два жилья с надстройкой наверху. В дом вело крыльцо. В одноэтажных домах и избах вместо крыльца со ступенями находился только помост, огороженный перилами, с легким резным навесом наверху. В хоромах, более обширных и двухэтажных зданиях, крыльцо украшали пузатыми кувшинообразными колонками и покрывали остроконечной кровлей.

От крыльца, составляя его продолжение, вела пологая лестница наверх; лестница, т. е. ее перила, подпоры, кровля и т. п. тоже были богато украшены резьбой и пестро окрашены. Вход в нижний этаж был устроен или чрез особое крыльцо, или был только внутренний. Лестница крыльца выводила на рундук – нечто вроде террасы, огороженной точеными перильцами; с рундука был вход прямо в сени верхнего жилья. Собственно жилье и составлял этот второй этаж. Нижнее жилье не всегда было даже с окнами. Здесь помещалась обыкновенно прислуга, находились кладовые, в домах купцов здесь был товарный склад, в приказах тут находился архив или тюрьма. Нижний этаж назывался подклетью, верхний же, т. е. самое жилье, клетью. Клеть состояла из трех комнат; даже у царей было только четыре покоя в клети – передняя, крестовая, комната, т. е. кабинет, и спальня. Поварня находилась обыкновенно на дворе, в особой постройке, и соединялась крытым переходом с домом. Надстройки над жильем назывались чердаками, а над сенями – вышкой. Надстройки эти имели иногда очень затейливый вид разных башенок, шпилей, куполов всевозможных форм, с различными украшениями. Чердак был просторной и светлой четырехугольной комнатой. Он и был собственно тем, что называлось теремом. Это всегда были комнаты, наиболее разукрашенные резьбой и тщательной столярной отделкой…

Комнаты были очень невелики – сажени две длины и столько же, или немного меньше, ширины, Конечно, сени и нарочно строившиеся для пиров палаты были больше, занимая в длину иногда пять или шесть сажен. Средняя высота покоев была до четырех аршин, редко выше.

Крыши домов были деревянные, тесовые или из драни, иногда покрывали их берестой и даже дерном в защиту от пожара. Форма крыши обыкновенно была скатная на две стороны, с треугольными фронтонами на две другие стороны. У домов людей богатых крыши были самой затейливой формы: бочкой, япанчей, т. е. плащом, и т. п. По краю крыши шел резной карниз. Окна и линии фасада украшали резьбой, изображавшей «травы», зубцы, животных, петушков, сердечки, треугольники и т. п. Резные фигуры наводились золотом и красками. Особо тщательно украшали чердаки.

В простых избах окна были волоковые для пропуска дыма; для тепла на оконницы их натягивали пузырь или кожу; окна были малы и узки. В зажиточных домах окна делались и побольше; такие окна назывались красными, или косящатыми; к вечеру окна заставляли изнутри особыми втулками, обитыми сукном или войлоком, а снаружи затворяли пестро расписанными разными ставнями. Вместо стекол, вплоть до последних годов XVII века, в большом ходу была слюда, большие и мелкие куски которой вставляли в раму окна, красиво чередуя их и составляя замысловатый узор. Слюду расписывали красками, изображая фигуры зверей, птиц, травы. Располагались окна неравномерно в разных комнатах и были разной формы – и четырехугольные, и дугой, и с тремя дугами наверху, даже круглые.

Полы в домах были либо из дубовых отрезков, уложенных плитками или квадратами, вроде торцовой мостовой, либо просто из дубового теса. Стены, как и потолки, отличались тонкой столярной отделкой, были обиты тесом в «полоску» или «елочкой». Богатые люди обивали иногда стены своих комнат красной кожей, люди победнее довольствовались рогожей. Печи делались круглые или четырехугольные, муравленые, цветного изразца. Топка устроена была иногда внизу, в подклети, и наверх шли нагревательные трубы. Кругом стен делались лавки, прикрепленные к стенам неподвижно. Лавки бывали всегда покрыты сукном, коврами, у менее зажиточных даже чистыми рогожами хорошего узорного плетения. Двери в комнатах были малы и узки, так что в иную едва было можно войти сколько-нибудь дородному человеку. Иностранцы рассказывают, что люди гордые и спесивые нарочно приказывали делать в своих домах такие двери, чтобы принудить к невольному низкому поклону всякого входящего в комнату.

Весь двор зажиточного человека, кроме построек для жилья, был заставлен множеством людских изб и служб. Непременно на каждом дворе была баня-мыльня и погреба. От главного двора отделялся легкой изгородью другой двор, где стояли конюшни и сенники, сараи для дров, стойла для домашних животных. На дворах, хозяева которых занимались земледелием, стояло всегда гумно, овин, скирды, амбары для хлеба, и все это составляло отдельный двор, тоже отгороженный от главного. На краю усадьбы находилась кузница, помещавшаяся возле пруда или речки. Тут же стояла и мельница.

Домовитый хозяин старался устроиться так, чтобы в его усадьбе было все нужное для хозяйства, чтобы ни за чем не приходилось обращаться на площадь, на рынок.

Конечно, много построек находилось только на дворах людей очень зажиточных и богатых. Обыкновенный старорусский городской двор был не велик: три избы, клеть, мыльни, погреб с надпогребицей – вот и все постройки среднего московского двора XVI – ХVII веков.

При каждом доме, большом и малом, всегда находился хоть небольшой сад с плодовыми деревьями и огород. В саду росли яблони, груши, вишни, ягодные кусты – крыжовник, малина, смородина; из неплодовых деревьев в садах встречались только красивые деревья с нарядной листвой – рябина, клены, ясени, черемуха. Цветы садили только очень богатые люди. Сад в то же время был и огородом: между деревьями копали гряды, на которых росли огурцы, морковь, репа, сладкий горошек, бобы, – все это служило тогда столько же кухонной приправой, сколько и для десерта; горошек подавался зеленым в стручках, а огурцы варились в меду.

Главное украшение жилых покоев древнерусского дома составляли образа, которые помещали в богато разукрашенные жемчугом и самоцветными камнями ризы и ставили в резные киоты. Перед образами всегда теплилась лампада, а под киотом была повышена пелена, богато расшитая шелками. Пелена была и сбоку киота, так что ею можно было задернуть образа. Вообще, в старинном русском доме московских времен все, что можно покрыть, было покрыто, завешено, обито. Полы были обыкновенно покрыты коврами и сукном, а у людей победнее – рогожами хорошего плетенья или войлоком. В сенях у дверей лежала непременно рогожка для обтирания ног.

Для сиденья служили лавки, приделанные наглухо к стенам. Лавки обивались тем же материалом, что и стены, а сверх этой обивки на них накладывались особые покрышки – полавочники, которые покрывали всю лавку и свешивались до полу. Полавочники менялись: в будни лежали полавочники попроще, в праздники – более нарядные; будничные были обыкновенно из сукна, по которому был нашит узор из сукна же другого цвета; праздничные же полавочники делались из штофа или другой тяжелой шелковой материи, а также из бархата. Кроме лавок, в комнате всегда находились скамьи и стольцы, т. е. четырехугольные табуреты; кресла и стулья составляли роскошь и попадались только в домах большой знати. Скамьи и стольцы тоже были всегда покрыты полавочниками. Лавки служили не только для сиденья: на них ложились отдыхать после обеда, следовательно, они были довольно широки; на них клался в таких случаях легкий тюфячок. В каждой комнате всегда находился стол. Столы делались из дуба, украшались резьбой, позолотой, расписывались красками; они были обыкновенно длинные и узкие, на точеных ножках. Стол всегда стоял в переднем углу, перед лавками, сходившимися здесь углом, и всегда был покрыт подскатертником. Оставлять стол непокрытым считалось неприличным. На время обеда поверх подскатертника стлали скатерть. Подскатертники и скатерти отличались богатством вышивки и отделки, что, конечно, зависело от богатства дома. В праздники все это было пышное и нарядное, в будни – простое. Зеркал на стены в старинном русском доме не вешали, считая это неприличным; не было также и картин. Украшением стен служили различные полки, шкапики, поставцы самой различной формы, богато расписанные и разукрашенные резьбой. На полках и в шкапах стояла нарядная посуда – разные сулеи, братины, ковши, кубки, стаканы, стопки и т. п., серебряные, глиняные, деревянные, у кого какие были. На полки ставили и всякие безделушки немецкой и фряжской работы: серебряное яблоко, золотого петуха, «мужика серебряного», т. е. статуэтку, костяной «город», т. е. модель крепости, миниатюрные золотые и серебряные изображения домашних принадлежностей и утвари, слона, «а на нем мужик сидит», страусовое яйцо, красивую большую раковину, словом, все, что можно было богатому человеку купить для потехи у заезжего торговца с европейского Запада или с турецко-персидского Востока. В домах знати украшением стен служило нарядное оружие хозяина – дамасские сабли, дедовские мечи, шлемы, щиты, карабины, копья, охотничьи рогатины и ножи, красиво расположенные на шкуре огромного медведя, сваленного рукой удачливого охотника, взявшего зверя на рогатину.

Кроватью в те времена служила лавка, к которой приставляли скамью. На это сооружение клали пуховик или перину, простыню, подушки, числом три, лежавшие горкой, и богато расшитое одеяло, входившее под подушки. У людей богатых в торжественных случаях постель убиралась с необычайной роскошью: одеяло стлали унизанное жемчугом и подбитое соболями, подушки были в камчатных, атласных и бархатных наволоках, шитых золотом и серебром. Пользовались такими нарядными постелями мало – они служили больше для выставки богатства хозяев, а спать предпочитали и знатные и простые на лавках, постлав на них матрац, войлок или звериную шкуру. Для хранения носильного платья и белья в комнате стояли сундуки, скрыни – род комодцев, чемоданы, коробья, ларцы, богато украшенные резьбой и красками сундучки, служившие для хранения женских украшений. С XVII века довольно обычным украшением комнат становятся стенные часы, помещавшиеся в затейливых резных футлярах с разными фигурами; от наших старинные часы отличались тем, что на них ходили не стрелки, а двигался самый циферблат.

Освещались жилые покои восковыми и сальными свечами, которые вставлялись в подсвечники; подсвечники были стенные, прикреплявшиеся к стене, стоячие – очень большие, вроде теперешних церковных, ставившиеся на полу, и ручные, как наши. У богатых людей висели в комнатах фигурные люстры. В домах людей бедных для освещения жгли лучину, вставлявшуюся в особые поставцы, с чашкой воды под горящей лучиной.

Старинный русский дом был как бы подобие целого городка, стремившегося жить во всем независимо от соседей. Все, что было нужно для житья, старались делать дома. Обилие рабов-холопов позволяло устраивать хозяйство так, что все изготовлялось тут же, на дворе. Холопы ткали холсты, шили белье, валяли сукна, шили одежду, сапоги, делали мебель, всякую домашнюю утварь. Все, чего нельзя было сделать самим, покупали оптом и держали дома в разных кладовых и каморах. Всякого добра у расчетливого хозяина скоплялось столько, что хватало и на самих себя и на детей, оставалось даже внукам.

Расчетливость и скопидомство считали признаками добронравного и порядливого жилья. Как только рождалась в семье дочь, сейчас же определяли особые сундуки и коробья, в которые, пока дочь росла, откладывали ежегодно всякого рода имущество, растили для нее скотину, – словом, копили ей наделок, т. е. приданое.

Все в старинном русском доме тех времен носило характер замкнутости и разобщенности со всем остальным миром. Старинный русский дом прятался от улицы за высоким забором, в глубину двора. Ворота и калитки всегда были на запоре. Желающий проникнуть во двор должен был три раза стукнуть кольцом калитки и проговорить: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!», и дожидаться, пока ему не ответят: «Аминь!» Тогдашние правила приличия требовали, чтобы человек устраивал свою жизнь так, чтобы никто не слыхал и не видал, что у него творится на дворе и в доме, так же и сам он не должен был узнавать, что делается у соседей. Все в доме и кладовых находилось всегда под замком. Сколько в доме было денег, про то знал только хозяин, и держал он деньги где-нибудь запрятанными в тайнике, зарытыми в землю, так что в случае внезапной смерти хозяина нередко наследники долго не могли разыскать хорошо спрятанные капиталы.

Дневная жизнь в старинном русском доме московских времен начиналась очень рано: летом все подымались с восходом солнца, а зимой часа за три до рассвета. Часы считались тогда не так, как теперь; сутки делились на часы дневные и ночные; час солнечного восхода был первым часом дня, а час заката – первым часом ночи.

Проснувшись, старинный русский человек прежде всего обращался взглядом к образам и творил крестное знамение, затем умывался и начинал молитву. Если день был праздничный, то благочестие требовало, чтобы все шли к заутрене, и считалось очень похвальным прийти в церковь до начала богослужения. Если день был будний, то хозяин дома сам читал утреню для домочадцев. Утреню и часы читали в крестовой комнате, уставленной сплошь образами, перед которыми возжигали свечи и лампады и кадили ладаном. Окончив молитвословие, гасили свечи и, поклонившись хозяину, расходились каждый по своему делу. Хозяйка оставалась с хозяином, и они советовались о распорядке своего дня, что делать предстоящим днем, какие кушанья заказать к обеду, кому какой урок задать по хозяйству и т. п. На жене, хозяйке дома, лежало много труда и обязанностей, и обычай требовал от нее усиленной, примерной деятельности. Она должна была вставать раньше всех и будить детей и всю служню: считалось неприличным, когда служанка будила госпожу; от хозяйки требовалось, чтобы она всякое дело знала лучше, чем кто-либо в доме, и все должны были признавать ее уменье во всем, начиная от варки кушанья и приготовления различных солений и печений до сложных вопросов церковного устава, когда предстояло решить, какие молитвы после каких надо читать, если совпадали два праздника в один день.

Надо, впрочем, сказать, что не во всех домах хозяйки стояли во главе хозяйства. Многие богатые мужья не допускали своих жен до хозяйничанья, предоставляя все домоводство дворецкому, который в редких случаях обращался к хозяйке дома и получал все распоряжения от господина, хозяина дома. Такие жены богатых мужей после утренней молитвы отправлялись в свои покои и садились за шитье и вышиванье золотом и шелками.

В утреннее время хозяин должен был обойти весь двор и посетить все службы. В конюшне он смотрел по стойлам, подостлана ли под ногами лошадей солома, положен ли корм, приказывал вывести и проводить перед собой ту или иную лошадь; затем хозяин навещал хлевы и стойла домашней скотины и птичий двор; везде он приказывал накормить при себе скотину и кормил из своих рук; по примете, домашний скот и птица от этого тучнели и плодились. Возвратившись после такого обхода, хозяин призывал заведывавшего двором дворецкого и птичников, слушал их доклады, делал свои распоряжения. После всего этого хозяин приступал к своим занятиям: купец отправлялся в лавку, ремесленник брался за свое ремесло, приказный человек шел в свой приказ, бояре и думные люди спешили во дворец на заседание Думы, а люди недумных чинов наполняли крыльца и передние сени царского дворца, ожидая, не понадобится ли их служба. Приступая к своему обычному делу, какое бы оно ни было: приказное писательство, торговля или черная работа, русский человек тех времен считал приличным вымыть руки и сделать перед образом три крестных знамения с земными поклонами и с молитвой Иисусовой на устах.

В полдень обедали. Кто не имел своего дома, тот шел обедать в харчевню. Люди домовитые обедали непременно дома. Люди знатные обедали отдельно от своей семьи, люди же незнатные обедали всей семьей. На званых обедах женщины и дети не присутствовали никогда: для них на женской половине дома накрывался особый стол. Конечно, в домах бедных это не соблюдалось, и званый обед там был один и для мужчин и для женщин.

Кушанье подавалось на стол все сразу, нарезанное тонкими ломтями. Перед всеми, сидевшими за столом, стояло по тарелке глиняной, металлической или деревянной. Варево все хлебали из одной общей чашки, соблюдая очередь, тихо, не торопясь, неся ложку от миски ко рту, осторожно подставив, чтобы не капало, под ложку ломоть хлеба; жареное или вареное мясо каждый брал себе руками с блюда, стоявшего на столе. Ножи и вилки были в слабом употреблении. Тарелки, раз поставленные, уже не переменялись во весь обед. Каждый брал руками со стоявшего на столе блюда куски и клал их в рот, бросая на тарелку кости и остатки. Считалось приличным сидеть за столом молча или беседовать тихо; в остальном можно было держать себя самым непринужденным образом – разваливаться, как кому удобнее, зевать, класть локти на стол и т. п.

Обед начинался с того, что выпивали водки и закусывали ее хлебом с солью. Затем в скоромные дни ели холодные кушанья: вареное мясо с разными приправами, студень и т. п., затем приступали ко щам или супам различных сортов, затем ели жаркое, потом молочные кушанья и кончали обед разными сладкими печеньями и фруктами. В постные дни все мясное заменялось рыбой или овощами. На званых обедах считалось необходимым подавать как можно больше сортов кушаний, и число их доходило иногда до 60 и 70 перемен.

После обеда все ложились отдыхать. Это считалось необходимым, и не спать после обида было просто неприлично. Первого Самозванца больше всего упрекали в Москве за то, что он не спал после обида. После обеда засыпала вся Русь: шел в свою опочивальню царь, спали думцы царя, спал купец, приперши свою лавку, умолкал скрип перьев по приказам, и приказные спали, повалившись на столы и скамьи; на улицах и площадях все затихало – здесь на солнышке засыпали все бездомные нищие…

По окончании послеобеденного сна опять оживлялась дневная жизнь. Звонили к вечерне. Кто мог, тот шел в церковь. К шести часам, по нашему счету, рабочий день кончался, и наступало время взаимных посещений, бесед, забав. Затем ужинали, а после ужина опять затепливались перед образами лампады и свечи, хозяин дома открывал на аналое часовник и читал всем домочадцам вечерние молитвы. После молитвы наступало время сна, и к десятому часу вечера вся Древняя Русь спала, отдыхая от дневного труда.

Таково было внешнее устройство и распорядок дневной жизни в Древней Руси, у той основной ячейки человеческого общежития, которую составляет семья вместе со всеми теми, кого она около себя собирает и держит, т. е. со всеми чадами и домочадцами, по старинному выражению.

В своей внутренней жизни, в тех отношениях, какие были у отца к детям, у детей к матери и отцу, древнерусская семья была строго замкнутым мирком, жившим своею жизнью и не любившим обращаться ни за чем, ни за какой нуждой и помощью к другим. Как все нужное для одежды и пищи стремились вырабатывать и иметь дома, у себя, точно так же и воспитание детей, всякие удовольствия и потехи старались устраивать дома, иметь свои.

Древнерусского человека выманивали из дома только служба, неотложное дело да желание повидать родных или знакомых, и больше ничего; никаких общественных увеселений, просветительных, научных, благотворительных и других обществ, с их вечерними заседаниями и собраниями, в Московском государстве не существовало.

Самые беседы, взаимные посещения, встречи и разговоры обставлялись большими церемониями. «Войдя в комнату, – пишет один иностранец-современник, – русский ни слова не скажет присутствующим, сколько бы их тут ни было, но обращается к иконам, крестится, делает три поклона и только потом обращается к присутствующим». Разговор начинается с бесконечных осведомлений о здоровье друг друга, близких и родственников, причем каждого называют по имени и отчеству. Затем переходили к разговору собственно; но и тут требовались известные порядливость, чинность, строгость и изысканность выражений. Человека, умевшего говорить красно и витиевато, собирались слушать, как артиста. Сборник правил приличия тех времен – «Домострой» требовал, чтобы «походка у человека была кроткая, голос умеренный, слово благочинное; пред старшими надо было сохранять молчание; к премудрым послушание; перед сильными повиновение; лучше мало говорить, а более слушать; не быть дерзким на словах, не слишком увлекаться беседой, не быть склонным к смеху, украшаться стыдливостью, зрение иметь долу, а душу горе; избегать возражений, не гнаться за почестями…».

Муж, хозяин дома, был полным и всевластным владыкой в семье. Женщины и дети считались бесконечно низшими перед своим мужем или отцом. На московский взгляд было предосудительно вести разговор с женщиной. У знатных и зажиточных людей женщины жили как бы взаперти, и место их жилья, терем, не было доступно никому, кроме хозяина дома.

«Мужчины в Московии, – пишет один иностранец, – не допускают женщин в свои беседы, не дозволяя им даже показываться в люди, кроме разве церкви. Да и тут каждый боярин, живущий в столице, имеет для жены домашнюю церковь. Если же случится боярыне в торжественный праздник отправиться в большую церковь, то она выезжает в колымаге со всех сторон закрытой, исключая боковых дверец с окнами из слюды или из бычьего пузыря: отсюда она видит каждого, ее же никто не видит… Комнаты для женщин устраиваются в задней части дома, и хотя есть к ним ход со двора по лестнице, но ключ от него хозяин держит у себя, так что в женские комнаты можно пройти только чрез его половину. Двор за женскими комнатами огораживается таким высоким тыном, что разве птица перелетит через него. В этом-то месте женщины прогуливаются». В саду для их развлечения устроены качели, а в комнатах хозяйка, если захочет развлечься, велит запеть своим служанкам песни или позовет домашнюю «дуру» – шутиху-карлицу и урода, и та своими нелепыми кривляниями, может быть, иногда вызовет улыбку на лице скучающей женщины. Изредка, с разрешения хозяина, допустят в терем сказочника-бахаря, и тогда слушают – не наслушаются его сказок и песен под гусельное треньканье осужденные на безысходную теремную жизнь знатные женщины.

Грамоте женщин учили редко: это считалось неприличным. Женское дело было одно – уметь шить, вышивать, наблюдать за хозяйством, за малыми детьми, угождать мужу. Оттого-то подьячий Котошихин, описывая для шведов быт Московского государства и отметив, что нет обычая в Москве учить женщин грамоте, описывает их, как людей «породным разумом простоватых, на отговоры (на беседу) несмышленых и стыдливых» (жеманных). Он знает и причину этого: «понеже от младенческих лет до замужества своего у отцов своих в тайных покоях и, опричь самых близких родственников, чужие люди никто их и они людей видеть и не могут, и потому отчего бы им быть разумными и смелыми?..»

Чем знатнее был род, к которому принадлежала женщина, тем более строгостей выпадало ей на долю. Царевны были самые несчастные из русских девиц: они не могли никуда показываться из своих теремов, не могли выйти замуж, потому что выдавать их за своих не повелось, по случаю высоты их сана, а за иностранных принцев не выдавали, потому что все они считались нехристями. По выражению современника, царевны «день и ночь в молитве пребывали и лица свои умывали слезами».

При выдаче замуж девицу не спрашивали, хочет она или не хочет того. Часто она не знала даже, за кого идет замуж, и не видела своего жениха до самого замужества. Сделавшись женой, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа; даже если шла в церковь, то и тогда была обязана спрашиваться. Нечего и говорить, что никаких знакомств она сама заводить и думать не могла, а если муж по своему выбору и позволял ей повести знакомство, то и тогда связывал ее наставлениями и замечаниями, что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать.

В крестьянском и менее зажиточном быту женщина хотя и должна была нести тяжелую работу, но хоть жила-то не взаперти. В обращении с женами допускались, как понятное дело, побои; это не только не считалось предосудительным, но вменялось в обязанность мужу. Кто не был строг со своими семейными, о том говорили, что он «дом свой не строит и о душе своей не радит, а потому сам погублен будет в будущей жизни и дом свой погубит». В ходу была пословица: «кто кого любит, тот того и лупит».

Женщина получала более самостоятельное и солидное положение в доме, когда оставалась вдовой, особенно «матерой вдовой», т. е. если при ней были несовершеннолетние дети: тогда она становилась полной госпожой и главой семьи. Вдова пользовалась охраной и заботливостью от всех; обидеть вдову считалось большим грехом. «Горе обидящему вдовицу, – говорит старинное поучение: – лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную».

Строго-замкнутым монастырем был московский дом по своему устройству, и вся жизнь в его стенах устраивалась на монашеский, монастырский образец. Все делалось с молитвой и по молитве; время распределялось по церковным службам; приличными считались только разговоры о спасении души. Всю жизнь старинный русский человек подражал монахам, устраиваясь по монастырскому уставу.

Правила тогдашнего приличия требовали всюду – в церкви, дома, на рынке, ходя, стоя, сидя – иметь на устах молитву Иисусову, а в руках четки. Домашние несчастья и общественные бедствия считались наказанием Божиим за грехи, и, чтобы избыть беды, следовало усилить религиозно-молитвенный подвиг. Последователю «благоуветливого жития» требовалось посещать монастыри, церкви, тюрьмы, подавать нищим. В штат царского дворца входили особые нищие – «царевы нищие», которым царь собственноручно раздавал милостыню. Священников и монахов часто призывали в дом. Духовник был советником в доме по всем важным делам; считалось необходимым часто советоваться с ним во всем и благоговейно слушать и исполнять все поучения и наставления своего отца духовного.

В отношениях детей к родителям господствовала безусловная подчиненность их власти отца. «Имей, чадо, – гласит старинное поучение, – отца своего аки Бога, матерь свою аки сам себя». Правила тогдашнего приличия предписывали отцу такое же строгое обращение с детьми, как и мужу с женой. «Наказуй, отец, сына измлада, – говорит одно старинное поучение, – учи его розгами бояться Бога и творить все доброе и да укоренится в нем страх Божий; а если смолоду не научишь, то большого как можно научить». Розги были одним из излюбленных средств воспитания. Правила приличия запрещали отцу даже смеяться и играть с детьми; он должен был всегда относиться к ним сурово, недоступно, грозно. «Домострой» учил не ослаблять ударов при наказании ребенка. «Если ты его бьешь жезлом, – читаем там, – он не умрет, а еще здоровее будет, потому что, поражая его тело, ты избавляешь его душу от смерти… Из любви к сыну учащай ему раны, чтобы потом порадоваться о нем…»

Все воспитание старинного русского человека, покоившееся на таких жестоких основах, имело своей целью возрастить в людях чисто монашеские добродетели: воздержание, безусловное повиновение старшим, смирение и полное отрешение каждого младшего от собственной воли.

Чтобы воспитать воздержание, детей старались отучить от молока по постным дням даже на первых порах. Двухлетние дети соблюдали посты со всей строгостью. Мясная пища допускалась только по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам. Понедельники, среды и пятницы были постными днями, когда можно было есть только рыбу и растительную пищу. В такие посты, как Великий и Успенский, можно было питаться только растительной пищей: капустой, грибами, ягодами, вообще зеленью, да и то еще некоторые христолюбцы по средам, пятницам и понедельникам не ели ничего, а в остальные дни или раз в день и, за исключением суббот и воскресений, без масла. Старые люди отказывались от употребления масла постом. Так жили все, от царя до последнего крестьянина.

Разница в обиходе жизни, которую могли дать большие средства, выражалась только количественно, но не качественно. У богатого всего было больше и все было лучше, но это все имел и мог иметь каждый. Только то, что у богатого было из шелка, парчи и золота, у бедного было из крашенины, холста и дерева. Благодаря этому несложная домашняя жизнь русских людей XVI и XVII веков носила очень однообразный, определенный характер.

Только со второй половины XVII века, когда начался перелом древнерусской жизни и сближение ее с Западом, начинает меняться однообразие быта и домашней жизни. Все более возникающие потребности не позволяли ограничиваться в жизни одними домашними изделиями: многого просто нельзя сделать дома, многое делают на фабрике лучше и дешевле. В связи с этим можно наблюдать, как в течение XVIII века все шире и шире распахиваются для улицы и рынка крепко замкнутые ворота московского дома XVI и XVII веков, запрятавшегося в глубину двора, огороженного высоким забором; скоро выходит на улицу он и совсем, всеми своими дверями и окнами, а более совершенная и дешевая западная техника меняет самую физиономию старинного русского дома.

Главнейшие пособия: Н.И. Костомаров «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях»; И. Забелин «Домашний быт русских царей в XVI и XVII вв.»; его же «Домашний быт русских цариц в XVI и XVII вв.»; В.О. Ключевский «Сказания иностранцев о Московском государстве».