Допетровская Русь

На сторожевой границе Московского государства

Тревожно и беспокойно жилось в XV, XVI и XVII веках на границах Московского государства. С тех пор как образовалось Московское государство, началась эта тревожная боевая жизнь московской окраины. Защита своих пределов сделалась еще тогда, в XV веке, самой настоятельной необходимостью в государственной жизни, и в Москве правительству неустанно и зорко приходилось следить за краями своей земли.

Только с дальнего севера, где царили льды и плескались холодные волны Белого моря да простиралась беспредельная непроходимая тундра с ее морозами и вьюгами, Москве не приходилось ожидать серьезной беды и вражьего нападения, разве только пошалят там разбойники-пираты из «свойских» или «урманских немцев».

На западе еще при Александре Невском новгородцам приходилось отбиваться от шведов и ливонских рыцарей. Не мирно уживалось со своими северо-западными соседями и Московское государство. Шведы и ливонцы владели всем восточным побережьем Балтийского моря, а добыть на этом море гавань для прямых сношений с западом Европы давно стало мечтой московского правительства, искавшего на западе тамошних знаний и науки, стремившегося прямо от западных народов приобретать их произведения и сбывать им свои.

Не имея возможности сноситься с ними по волнам Балтики, московское правительство и народ много теряли при торговле, уплачивая лишние деньги за торговое посредничество шведам, ливонцам, а также и полякам, владения которых простирались по юго-западной границе Московского государства.

Отношения к Польско-Литовскому государству осложнялись еще тем, что Польша и Литва за время удельного бессилья Великорусской земли овладели многими коренными русскими областями; в польско-литовских руках был Киев, города Черниговской земли, Полоцк, Смоленское княжество.

Московский государь, объявив всю Русскую землю своей отчиной, наследием, так и не заключал мира с Польско-Литовским государством, а одни лишь перемирия, мир на определенный срок, чтобы только «дать людям поотдохнуть да взятые города за собой укрепить». Так было по западной границе.

Зато на южной и восточной не приходилось пользоваться и краткосрочными перемириями. Здесь всегда и во всякое время можно было ждать губительных набегов диких соседей. На востоке то были казанские татары, черемисы, чуваши, сибирские татары, а на юге крымцы.

Золотая Орда распалась еще в XV веке, а в начале XVI века окончательно разрушилась. Из ее развалин выросли татарские царства Казанское и Астраханское, ханство Крымское и орды нагайских татар, кочевавших за Волгой и в степях между Кубанью и Днепром по берегам морей Азовского и Черного. Казань и Астрахань пали под ударами Москвы в половине XVI века, но с Крымом Москве справиться не удавалось. Огражденный от Москвы широкими и пустынными степями, отрезанный от материка Перекопом, широким и глубоким рвом, с укрепленным валом, Крым был недоступен для Москвы с суши, а море соединяло его с могущественной Турцией, в зависимости от которой, впрочем, очень легкой, считали себя крымцы.

Отряды крымских наездников постоянно тревожили границы Польско-Литовского государства и Москвы: это был главный промысел крымцев.

Прямо на юг от Оки, от верхней и средней ее части, начиналось «поле» – неоглядная широкая степь, тянувшаяся до самого Черного моря. На этом огромном пространстве выдавались, конечно, и лесные полосы, особенно на севере его, но к югу степь решительно преобладала. В начале XVI века Серпухов и Коломна являлись собственно пограничными городами Московского государства. За их крепкими стенами начиналась беспокойная сторона, где рыскали татарские шайки, разраставшиеся порой до огромных скопищ. В XVI веке была выдвинута за Оку сильная крепость Тула; Тула, а также очень укрепленные Рязань на востоке и Калуга на западе, образовали тогда основную защитную линию Московского государства. От этой основной линии продвинулись в сторону степи и литовской границы в XVI веке тоже достаточно укрепленные города – Елец, Путивль, Рыльск, Ливны, Кромы и некоторые другие города и городки-крепости.

Степные хищники жестоко опустошали пограничные со степью местности Московского и Польского государств. Татарское скопище тучей неслось на беззащитные окраины. Все оружие татар состояло из лука с большим запасом стрел, копья и сабли; на поясе висел у каждого татарина еще нож, огниво, шило да пять или шесть ременных веревок для связывания пленных. Татары с детства привыкали ко всем условиям степной жизни, были чрезвычайно выносливы и прекрасно знали степь.

Приблизившись к московским пределам верст на 5, на 6, они останавливались в каком-нибудь скрытном месте и отдыхали там дня два или три. Здесь все войско разделялось на три части – на центр и два крыла. В таком порядке они врывались в неприятельскую землю и неслись по ней верст сто и больше, ничего не опустошая, оставляя это про запас, на обратный путь.

Достигнув заранее определенного места в неприятельской стране, татары разбивались на несколько небольших отрядов, человек по 500 в каждом. Эти отряды рассыпались повсюду и окружали селения; чтобы жители не ускользали, степняки раскладывали по ночам большие огни. Потом они грабили, резали, жгли сопротивлявшихся, уводили в плен не только людей, но и домашнюю скотину, за исключением свиней, которых загоняли в овины и там сжигали.

Опустошив неприятельскую область, татары удалялись от границы в степь, останавливались в безопасном месте, отдыхали, собирали и делили между собой добычу и пленных. «И бесчеловечное сердце тронется, – говорит современник, – при прощании мужа с женой, детей с родителями, навсегда разлученных тяжкой неволею… буйные татары совершают тысячи неистовств над пленниками». Пленников отводили они в Крым, в город Кафу, откуда продавали их в Царьград, Малую Азию, в Венецию. «Всякий раз, менее чем в две недели, захватывали они более 50 000 московитов и поляков и продавали их в рабство».

Няньки и кормилицы славянки ценились во всей Италии. В самом Крыму не было другой прислуги, кроме пленных. Московские пленники за свое уменье бегать ценились на крымских рынках дешевле польских; по рассказу одного современника, продавцы невольников, выводя свой товар на рынок гуськом, целыми десятками, скованными за шею, громко кричали, что это рабы самые свежие, простые, нехитрые, только что приведенные из народа доброго, королевского, польского, а не из лукавого московского. Пленных приводили татары столько, что один меняла-еврей, как рассказывают, сидевший у единственных ворот Перекопа, видя нескончаемые вереницы пленников из Литвы, Польши и Москвы, спрашивал, есть ли еще люди в этих странах, или никого не осталось.

Даже в XVII веке набеги татар не были редкостью не только для жителей Оскола и Курска, но и для таких сравнительно удаленных от степи городов, как Болхов, Мценск, даже Белев. Так, в 1617 году сентября 29-го болховской воевода Богдан Вельяминов доносил в Разряд о бое с татарами в Болховском уезде. 21 июля 1618 года татары бились под Белевым, а в августе того же года пришлось отражать их набег мценскому воеводе. Из года в год все летние месяцы насквозь шла непрерывная война с татарами по всей южной границе Московского государства. В 1618 году, например, доносили о крупных столкновениях с татарами 8 июня валуйский воевода, 19 июля оскольский воевода, 21 июля белевский воевода; 23 августа бьются с татарами ливенцы, 27 августа крупное столкновение под Мценском, 8 октября татары в 120 верстах от Ливен и 11 октября в 50 верстах. В 1643 году на курские места с 1 мая по 13 августа крымцы сделали 19 набегов, а в 1644 году восемь набегов.

В своем движении на пределы Московского государства татары придерживались нескольких излюбленных направлений. Направления эти широкими путями, достигавшими местами сотни верст в ширину, проходили между степными большими и малыми речками, перебираться через которые было не с руки наездникам-татарам, и выводили их на Оку.

Эти излюбленные татарами для их движений направления носили тогда название «шляхов». Их было несколько. Самые известные – это Муравский, Изюмский и Калмиусский шляхи. Двигаясь большими отрядами, совсем налегке, татары старались обыкновенно выбирать такой путь, чтобы не переходить рек, особенно глубоких, но, конечно, избежать переправ совсем не могли. Для таких переправ они выбирали удобные места, т. е. прежде всего пологий берег, по которому их кони легко сходили в воду.

Привязав к хвостам лошадей камышовые плоты, на которые складывали одежду, оружие, седла, и придерживаясь за гриву своих скакунов, татары легко всей гурьбой перебирались на противоположный берег. Даже через быстрый и многоводный Днепр умели они легко переправляться таким образом. Удобные для переправы больших татарских отрядов места на степных реках были, конечно, наперечет: их так и называли татарскими «перелазами» и на Донце, например, насчитывали до 11 таких перелазов.

Татарские набеги происходили не только ежегодно, но и по нескольку раз в год, так что вызнать татарские пути русские люди успели с очень давних пор и давно пришли к мысли о необходимости преградить татарам дорогу на Русь, сделав прежде всего удобные для их нашествий пути непроходимыми.

Эта мысль стала деятельно приводиться в исполнение с тех пор, как Московское государство почувствовало себя совсем окрепшим.

По линиям татарских шляхов, пересекая их, мало-помалу протянулись линии больших и малых крепостей, городков и острожков, снабженных достаточным гарнизоном и всяким боевым запасом. Татарские шайки и скопища, натыкаясь на своих излюбленных путях на эти преграды, останавливались. Татары, как и все степные хищники, не всегда отваживались нападать на крепость. Обыкновенно они стремились после неудачного приступа обойти ее. Но ведь всегда невыгодно оставлять за собой укрепленное место, занятое неприятелем, и потому татары, даже и обойдя крепость, не отваживались заходить далеко за укрепленную линию. К тому же и идти за ней было трудно: во многих местах от крепости к крепости тянулись земляные валы, засеки, надолбы, решительно мешавшие движению конной татарской рати. На земляных валах через известные промежутки находились небольшие земляные же укрепления, где опять-таки сидел небольшой гарнизон, доставлявший своими пушками и пищалями немалые неприятности татарам.

В местах лесистых сваленные правильной линией огромные вековые деревья образовали непроходимые засеки и не давали пути не только конному войску, но и пешему. Даже реки оказывались перегороженными «забоями» или «честиком», т. е. острыми сваями и кольями, плотно вбитыми в дно реки и не допускавшими никакой переправы. Перелазы были особенно тщательно укреплены.

Вблизи от городов, кроме валов, засек и честика, ставились еще «надолбы». То были сваи и колья, глубоко вбитые в землю и возвышавшиеся над ее поверхностью аршина на два с половиной; набиты они были в беспорядке, широкой полосой и так тесно друг к другу, что ни пройти, ни проехать было невозможно. Лишь один или два запутанных прохода, известных начальствующим лицам в городе, выводили сквозь надолбы в поле; незнающему, если и удавалось пробраться сквозь надолбы, грозили капканы, волчьи ямы, колодцы.

Задумав строить новый город, московское правительство посылало сначала знающих людей осмотреть местность и определить, где удобнее поставить город, где быть засекам, забоям и т. п. Посланные делали съемку местности и чертежи представляли в Москву. Здесь внимательно рассматривали планы и потом посылали кого-нибудь из чиновных лиц строить город и окологородные укрепления.

Но вот город построен. В него назначался особый воевода, который заведовал всем управлением крепости и был главным военным начальником округа. Ежегодно посылал он в Москву ведомость о состоянии укреплений и запасов; даже о самых мелочных обстоятельствах жизни города должен он был доносить в Москву. И в Москве зорко следили по этим воеводским ведомостям, чтобы укрепления были в порядке и достаточно снабжены военным и съестным запасом, чтобы всегда можно было положиться на их стены и гарнизон.

Чем крепче становилась такая линия укреплений, или, по-тогдашнему, «черта», тем недоступнее была она татарам. На юго-восточной границе древнейшая и ближайшая к Москве линия укреплений шла по Оке от Нижнего Новгорода до Серпухова и отсюда поворачивала на юг до Тулы и продолжалась до Козельска. Впереди этой линии тянулись от Оки под старой Рязанью мимо Венева, Тулы, Одоева, Лихвина до реки Жиздры под Козельском цепь засек в лесистых местах и рвы с валами в степных. Вторая линия, построенная Грозным, шла от Алатыря на Суре, через Темников, Шацк, Ряжск, Данков, Новосиль, Орел, уклонялась к югу на Новгород-Северск и здесь круто поворачивала к юго-востоку на Рыльск и Путивль, всюду, где возможно, имея впереди засеки, рвы, острожки. При царе Федоре возникла третья линия, довольно изломанная, упиравшаяся основанием с запада – на верховья Оки, с востока – на Быструю Сосну, и проникавшая в глубь степей до устья Воронежа и верховьев Донца, где в конце царствования Федора Ивановича был выстроен Белгород, выдвинутый далеко в степь за линию других украинских городков. Впоследствии, в XVII веке, этот город сделался средоточием всей сторожевой украинской службы; московский приказ, заведывавший обороной границы, даже так и именовался Белгородским приказом.

Опираясь на эту укрепленную линию городов, московское правительство стало пытаться пробивать себе дорогу и далее на юг, по-прежнему загораживая линиями крепостей и засек шляхи, делая непроходимыми перелазы. Во второй половине XVI века появились укрепления в южной части нынешней Орловской губернии; к концу этого века укрепления достигают нынешней Курской губернии, тогда же возникает Воронеж; наконец, далеко на юг, в пределы нынешней Харьковской губернии, выбирается Царев-Борисов. Этот город исчез в Смутное время, но до нас дошли любопытные сведения о его постройке.

По повелению царя Бориса большой отряд русского войска, снабженный в достаточном количестве военными запасами, оружием и орудиями для постройки, отправился далеко за укрепленную линию на юг, к северскому Донцу, на устье реки Оскола, чтобы здесь поставить город по заранее сделанному чертежу.

По современному описанию, окружность стены нового города равнялась 378 саж.; на стене возвышалось, кроме трех проезжих башен, еще шесть глухих на 127 малых башенок. Двойные стены его были срублены из сосны; высота их достигала 4 саж. Около стен, в 4 саженях от них, шел земляной вал высотою в 2 саж. Вал этот был устроен так: поставлены были столбы, связанные один с другим бревнами и досками. Между ними была насыпана земля и покрыта плетнем, чтобы не осыпалась. Поверх плетня вал был еще одет дерном. По валу тоже возвышались башни, а около него, отступя сажени на две, тянулся ров в 3 саж. глубины и 4 ширины. За валом находились слободы стрельцов, казаков, пушкарей. В семи верстах от города стояли надолбы, защищавшие подступы к городскому выгону и полям. Гарнизон города достигал по тому времени очень почтенной цифры – 3222 человека, причем одних пушкарей было 60 человек. Постоянного населения эта крепость, выдвинутая так далеко на юг, конечно, не имела; отряды воинских людей сменяли друг друга на этом трудном сторожевом посту.

По мере того как отдельные вновь строившиеся города и укрепления выдвигались в степь, правительство старалось создавать около этих городов поместья служилых людей, переселяя для этого на границу помещиков из менее окраинных и срединных уездов государства. Так, в 1571 году для защиты новых крепостей – Венева и Епифани – правительство переселило в уезды этих городов часть детей боярских из Каширы и Тулы. Здесь им даны были поместья «в половину лишенные земли и в половину дикого поля».

По берегам рек, у колодцев, на опушках лесов выбирали себе дети боярские займища под пашню и покос; на займищах строили усадьбы, около усадеб возникали дворы собиравшихся сюда крестьян, арендовавших у помещиков землю. Понемногу возникали в дикой еще так недавно степи села и деревни, получавшие названия от имени или фамилии владельцев земли, по приходскому храму, по названию урочища.

Так заселялась и разрабатывалась дикая степь, уступая мечу и сохе, все дальше и дальше на юг отодвигавшим московскую границу.

Поселяясь в стороне, подверженной непрестанным татарским набегам, украинные дети боярские, как тогда назывались помещики пограничных областей, жили в постоянной тревоге. Обрабатывая свои земли, они должны были быть готовыми защищать их во всякую минуту с оружием в руках; но часто приходилось оставлять родное гнездо на расхищение татарам, а самим забирать поскорее жен, детей да что поценнее из домашнего скарба и спешить в ближайшую крепость, чтобы отстоять хоть ее от неприятеля.

Украинные крепости с военными поселениями детей боярских были опорными точками в борьбе Московского государства с татарами. Служилые люди составляли гарнизоны этих крепостей, они же должны были нести и многотрудную, полную опасностей сторожевую службу. Мало было построить крепость и держать в ее стенах гарнизон; чтобы дело укрепления границы и захват плодородной земли были прочны, надобно было, чтобы эту землю не только берег меч, но и обрабатывала соха, т. е. чтобы в крае было свое местное население, разрабатывавшее этот край и потому им дорожившее.

Во время постройки города присланные из Москвы строители собирали сведения, не живут ли поблизости от нового города, «по речкам», впадающим в ту, на которой ставят город, свободные заемщики земель; таких первонасельников строители крепости приглашали «быти к себе в город» и здесь от имени государя укрепляли за ними их владения и пашни; всем таким свободным насельникам составляли список и обязывали их, как землевладельцев, служить по обороне нового города и рубежа; из других городов переводили в новый город служилых людей по прибору: стрельцов, казаков, пушкарей; если не хватало переселенцев, то «прибирали» на эту службу в новом городе и на «вечное житье» в нем «гулящих» и охочих людей; нарезывали им под городом земли на пашню и усадища «не по многу», десятин по 8–12 нашего счета на человека; приборные служилые люди селились слободами кругом самого города; слободы их обносились земляным валом и рвом и являлись своего рода фортами, близко опоясывавшими главное укрепление, самый город.

Гарнизон новой крепости сначала кормился теми запасами, которые доставлялись с Москвы, а затем должен был жить своей пашней. Пахотные земли отводились гарнизону иногда не под самым городом, а довольно далеко от него; землю в таких случаях обрабатывали «наездом», отправляясь из города большой ватагой с сельскохозяйственными орудиями и вооруженными. Лесной промысел, особенно бортничество и рыболовство, тоже выводили служилых людей промышленников иногда далеко за стены города. Город был устроен, словом, так, что его население неизбежно должно было работать в его уезде и поэтому колонизовало места, иногда очень далекие от городской черты. Люди, поселившиеся в уезде до основания города и превращенные в служилых людей, волей-неволей тянули службой и землей к городу. Присланные из других городов служилые люди, заживаясь здесь, получали тут же поместья и обзаводились вотчинами. Словом, очень скоро вся земля в уезде нового города оказывалась в чьем-либо владении, и приходившие сюда крестьяне неизбежно должны были брать в аренду землю у этих частных владельцев. Но крестьян здесь было мало. Приходившие сюда люди стремились или занять ничью землю, и тогда скоро превращались в служилых людей, или попадали в приборные служилые, или просто «гуляли в поле», «казаковали», промышляя чем бог пошлет, не щадя ни своего соотечественника, ни татарина; казаковал такой «гулящий» человек, пока не словит его воевода и не посадит в железа, или не заарканит татарин и не уведет в Крым. Оттуда такая буйная гулящая голова попадала в рабство к туркам, на турецкую галеру работать веслами; захватят венецианцы или мальтийские рыцари такую галеру, освободят пленных христиан и предоставят им пробираться на родину как знают. Через Венецию или Неаполь и Рим, посмотрев иногда папу и страха ради новых казней приняв от него «сакрамент», а вместе с тем возможность через Австрию и Польшу вернуться на родину, такой полоненный страдалец, добравшись до Москвы, писал челобитную государю, излагая подробно свои злоключения, каялся в том, что принял папежский сакрамент и не соблюдал в неволе постов, и просил пожаловать его, полонного страдальца, чем государю угодно будет. За несоблюдение постов и принятие Св. Тайн по римско-католическому обряду полонянника отправляли «на исправу» к патриарху, а потом награждали и приспособляли к подходящей службе.

Все землепашцы уезда нового окраинного города должны были пахать «государеву десятинную пашню», заведенную для пополнения казенных житниц крепости; пахали они эту пашню по наряду сверх своей собственной.

Население окраинных уездов, таким образом, плотно примыкало к своим городам, было связано с ними службой, хозяйством и интересами безопасности; это было по преимуществу население мелких землевладельцев-воинов. Заботясь о заселении степного края, московское правительство не преследовало бежавших сюда преступников; сюда бежали из центра страны все, кому жить там было тяжело; сюда бежали холопы от своих жестоких господ, крестьяне, не умевшие или не хотевшие рассчитаться с владельцем, но и не желавшие оставаться у него; сюда уходили все, кого судьба выбила из прирожденной колеи, в чаянии найти здесь, в девственном краю, где каждая голова и каждая сильная рука была на счету, свою удачу и зажить по-новому. В беспокойном краю селились очень беспокойные люди, но они этот край заселяли, разрабатывали и защищали и тем самым крепкими нитями привязывали к общерусскому отечеству.

Кроме неподвижной стены крепостей и засек, степную границу Московского государства опоясывала еще и более чуткая, легкая и подвижная людская цепь, так называемые сторужи. То были постоянные, строго организованные разъезды ратных людей, выезжавшие из передовой линии городов в разных направлениях дня на четыре и более пути от крайнего города. Разъезды эти устанавливали в степи определенные пункты, к которым и съезжались в определенное же время. Эти пункты, или «притоны», по тогдашнему выражению, отстояли на день, а чаще на полдня пути один от другого и даже ближе. Разъезды были в постоянных сношениях друг с другом и составляли несколько неразрывных линий, пересекавших все степные дороги, по которым татары ходили на Русь. Далеко углубляясь в степь, сторожи эти зорко следили за шляхами и, уследив «сакму», т. е. след татар, быстро давали знать в ближайшее укрепление о надвигающейся опасности.

Как только появится такой подозрительный след, сейчас же вспыхивают на притонах сторужей сигнальные огни, ярким пламенем ночью, столбом черного дыма днем давая знать всем и всюду, что татары близко, что скачет к городу вестник с точными известиями о величине и силе приближающегося врага. Товарищи гонца не спешат за ним: они стараются не терять из виду татар, следят, не изменят ли они направления своего пути, стремятся добыть языка, т. е. пленника, чтобы от него выпытать побольше сведений о враге.

Окончательное устройство такие разъезды получили в 1571 году при царе Иване Васильевиче Грозном под руководством одного из знаменитейших его воевод, князя Михаила Ивановича Воротынского. По уставу князя Воротынского было тщательно определено, «из которого города к которому урочищу разъездам податнее и прибыльнее ездить, и на которых сторожах, и из которых городов, и по скольку человек сторожей на которой сторуже ставить». Уставы эти дополнил в 1576 году новый начальник сторожевой службы, боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев. При царе Борисе были внесены новые улучшения в устройство дозорной службы. В Смуту служба эта, конечно, расстроилась, но, как только государство оправилось, дозорная служба была восстановлена со всею тщательностью и с новым, более удобным распорядком ее.

Разъездам предписывалось ездить по таким местам, которые были бы «усторожливы, где б им воинских людей можно было усмотреть». Стоять сторожем на сторужах предписывалось «с коней не ссаживаясь, попеременно и ездить по урочищам попеременно же: направо и налево, по два человека». Станов не делать; когда нужно будет кому кашу сварить, то огня на одном месте два раза не раскладывать; где обедали, там не ночевать; в лесах не останавливаться, а останавливаться в таких местах, откуда легко заметить неприятеля. Выслеживать неприятеля сторожа должны были самым тщательным образом и за всякое упущение отвечали спиной. Начальные люди отвечали за исправность оружия и коней своих подчиненных.

Станицы сторожей выезжали в поле в строго определенные сроки. Так, из Рыльска и Путивля первая станица выезжала 1 апреля, вторая – 15-го, третья – 1 мая, четвертая – 15-го и т. д.; восьмая станица выезжала 15 июля, за ней 1 августа трогалась снова первая, 15 августа опять вторая и т. д. Последний выезд совершался 15 ноября, а коли снег запаздывал, то ездили и позднее, пока зима не станет и не занесет непролазными снегами, не оградит вьюгами и морозами московскую границу.

В октябре и ноябре, по заморозкам, когда трава сильно подсохнет, выезжали из крайних городов ратные люди с особым поручением: дождавшись ветреного и сухого дня, когда ветер дул от государевых и украинских городов в степную сторону, они зажигали степь; создавался огромный степной пожар, всесокрушающей огненной стеной уходивший далеко в степь и истреблявший в ней все живое – и притаившегося врага и замешкавшегося своего.

Тщательное устройство охранной службы не замедлило достичь своей цели: с конца XVI века совсем прекратились большие набеги татар, и огромная полоса пустынной до того земли стала доступной для мирного земледельческого труда. В конце XVII века набеги татар превращаются в простые разбойничьи нападения, с которыми легко справляются жители степной окраины своими средствами.

Только в песнях да сказаниях осталась память о тех временах, когда «злые татаровья» выжигали целые города и селения, громили самую Москву и уводили в полон десятки тысяч людей.

Главнейшие пособия: И. Беляев «О сторожевой, станичной и полевой службе»; Д.И. Багалей «Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства»; С.Ф. Платонов «Очерки по истории. Смуты в Московском государстве XVI в.»; И.П. Миклашевский «К истории хозяйственного быта Московского государства».