Другой Брежнев

Глава 16 «МЫ ЕЩЕ ПОЖИВЕМ, МЫ ЕЩЕ ПООХОТИМСЯ»

«Давняя страсть к охоте…» Наряду с автовождением охота была одним из любимых увлечений Леонида Брежнева. Кстати, эти две его страсти удачно сочетались: на охоте он нередко сам управлял «газиком» или «уазом». Чаще всего Брежнев посещал охотничье хозяйство Завидово и проводил здесь почти все выходные дни и праздники. «При малейшей возможности, — замечал Е. Чазов, — он «вырывался» на охоту в Завидово, которое стало его вторым домом».

«Там, на воздухе, — говорил генсек, — лучше отдыха-ется».

Дневниковые записи Брежнева пестрят пометками вроде таких: «Убил трех кабанов в Завидове», «Завидово — лось», «Вечером был на охоте (вечерка). Убили 34 гуся»… «На охоте он загорался, — писал генерал КГБ Михаил Докучаев, — становился веселым, бодрым…»

Какие только насмешливые легенды не складывали об этих охотах! Рассказывали, например, что Леонид Ильич стреляет в привязанного кабана. Один из сотрудников генсека Виктор Афанасьев вспоминал: «Мы… между собой злословили, говорили, зачем, мол, разыгрывать такой спектакль, когда можно пойти на колхозную или совхозную ферму и там застрелить пару свиней». На охоту авторы таких шуток, конечно, сами не ходили.

В действительности привязывать дичь не было никакой нужды: Брежнев был метким стрелком, еще с военных времен. Генерал КГБ Сергей Королев вспоминал случай на охоте: «Когда мы поставили мишени и началась пристрелка… я удивился, как Леонид Ильич навскидку поражал десятку в этих мишенях. Причем несколько раз. Я впервые видел такого стрелка и такого охотника, который навскидку может так здорово и метко стрелять из оружия». Охранник Брежнева В. Медведев также подтверждал меткость генсека: «Стрелял Леонид Ильич блестяще — мастер пулевой стрельбы, без преувеличения, и в ружьях толк знал. Товарищи, соратники — и наши, и зарубежные, — зная его слабость, дарили ему в дни рождения и в любые другие подходящие дни самые роскошные ружья. На ближней даче, в Заречье, в специальной комнате у него хранилось в трех больших сейфах примерно девяносто стволов!». А ведь хорошее ружье в ту пору могло равняться по цене двум-трем автомобилям «Волга».

Все без исключения ружья содержались в образцовом порядке, раз в несколько месяцев их чистили, протирали, смазывали. Эту работу проделывали четыре охранника, она занимала у них несколько дней. Но любимых ружей у Леонида Ильича было меньше: три-четыре гладкоствольных, для некрупной добычи, и столько же нарезных, для крупного зверя. Все это любимое оружие было импортным, только одно нарезное ружье — тульское. Когда в 1977 году генсек побывал в Туле, он захотел обязательно посетить оружейный завод. Его отговаривали: это не очень сочеталось с образом «архитектора разрядки», как называли Брежнева.

«Как же так! — настаивал Леонид Ильич. — Приехал в Тулу. Они мне сколько лет охотничьи ружья дарят, делают по моему заказу. А я даже не схожу к ним. Нехорошо!»

И 17 января генсек все-таки побывал у оружейников. А в газетах подробно описали посещение им загадочного «крупнейшего Тульского машиностроительного завода». Только не объяснили, какие же таинственные «изделия» и «лучшие образцы», отмеченные знаком качества, осматривал здесь генсек. (Добавим, что само существование оружейного завода в «городе оружейников», конечно, не было секретом.)

«Он любил оружие, всякое, — замечал Анатолий Черняев. — Бывало, спустится к нам в зимний сад с каким-нибудь очередным пистолетом за поясом брюк. Окружаем, он объясняет, что за пистолет и откуда». Его оружейная коллекция начала пополняться еще на фронте: в 1943 году гвардии полковника Брежнева наградили именным маузером… О том, что генсек ценит хорошее и редкое оружие, знали во всем мире. Например, в Америке президент Никсон вручил ему не только автомобиль, но и охотничье ружье с золотой инкрустацией. Ав Польше генсеку подарили настоящую булаву… Даже кондитерская фабрика «Большевик» преподнесла генсеку не что-нибудь, а шоколадное ружье, которое он с интересом попробовал (его предшественнику, Хрущеву, здесь подарили сладкий сноп колосьев).

В печати о любви генсека к охоте и оружию прямо не сообщалось. Хотя, например, в юбилейном альбоме его фотографий могла появиться такая: он стоит в осеннем лесу с сигаретой в руке, добродушно смеется. За ленту шляпы легкомысленно воткнута сосновая веточка (знак удачной охоты). На поясе — кольт в красивой кобуре, расшитой узорами…

А в начале 1983 года появилась глава воспоминаний Брежнева, где описывалась его «давняя страсть к охоте». Еще в Молдавии он отдавался этому увлечению: «В пойме Реута были тогда необозримые камышовые плавни, полные дичи… Утром, чуть свет, мы с ружьями уже в лодке. Плавни для охотников — это, конечно, рай».

«Что, я плохо стреляю?» Брежнев охотился на различную дичь — лосей, оленей, маралов, архаров, уток, гусей, фазанов. Излюбленным же его занятием было «стрелять кабанов». После охоты Леонид Ильич с удовольствием рассказывал, как подкрадывался, выжидал зверей на смотровой вышке. «Этого зверя развелось много, — писал В. Медведев, — охота на него была просто праздником, тут сходилось все — и огромный спортивный азарт, и риск, и наслаждение удачей». Автомобиль следовало останавливать не ближе километра к месту охоты. В. Медведев: «Каждый раз егерь предупреждает, чтобы из машины выходили аккуратно, без шума, дверцей не хлопать. Двигаемся осторожно, чтобы не зацепить корень дерева, не хрустнуть веткой. Так крадемся километра полтора; где-то рядом кормятся кабаны, тут же, неподалеку, пасутся пятнистые олени. Вожак стада, почувствовав наше приближение, издает пронзительный свист, невольно останавливаешься, слышишь топот и треск веток — это разбегаются кабаны. Общий вздох разочарования, иногда смех, у кого-то вырвется крепкое словцо».

После подкрадывания начиналась следующая часть охоты — выжидание на вышке. Туда шли втроем — Леонид Ильич, егерь и охранник. «Начинается долгое выжидание. Час, два, три. Где-то хрустнула сухая ветка… Напряжение нарастает, иногда хочется кашлянуть — нельзя, даже слюну нельзя сглотнуть, приспичит — хватаешь шапку, в нее выдохнешь. Наконец появляется осторожное стадо. Впереди — мелочь, небольшие подсвинки, потом — самки, и только после них замыкают шествие матерые кабаны, хозяева стада. Матерые не торопятся, ждут, когда молодняк начнет хватать подкормку… Потихоньку на площадку выйдут самки, прислушаются, успокоятся и тоже примутся за подкормку. И уже затем выходит самец-хряк — очень осторожно, с поднятой головой, принюхиваясь и сопя… Спуг-цул нечаянным вздохом или легким движением — все. Сиди и жди еще часа два».

Обычно Леонид Ильич укладывал зверя с одного выстрела. «Брежнев убивал кабана и радовался, как ребенок», — вспоминал А. Дойников. Сделав выстрел, Леонид Ильич непременно спускался с вышки, подходил к добыче, смотрел, куда попал его ружейный заряд. Фотографировался возле убитого кабана. Большим охотничьим ножом полагалось, как говорили охотники, «спустить зверю кровь». Здесь же, прямо возле добычи, происходил и еще один обязательный ритуал — охотники выпивали по стопке водки, поздравляя друг друга «с полем». Брежнев тоже пригублял рюмку.

Бывали и опасные происшествия, но спортивный риск охоты вполне отвечал натуре Брежнева. «Однажды он повалил огромного зверя, — писал В. Медведев, — по привычке спустился, направился к нему. Когда оставалось метров двадцать, кабан вдруг вскочил и двинулся на Брежнева». Оказалось, зверь был только ранен и теперь очнулся. Разъяренный кабан бывает смертельно опасен для охотников: нередко они получают тяжелые ранения от его клыков. Егерь дважды выстрелил в кабана, но промахнулся. К счастью, зверь испугался звуков выстрелов и ринулся в другую сторону. Стоявший на его пути охранник попятился, споткнулся и… рухнул прямо в болото. Кабан перепрыгнул через него и умчался в густой лес (потом его так и не нашли). Брежнев наблюдал всю эту сценку с полным хладнокровием и, по словам очевидцев, даже не изменился в лице. Охранник поднялся из болотной жижи весь вымокший и грязный, с его одежды свисали водоросли.

— А что ты там делал, Борис? — шутливо спросил Брежнев.

— Вас защищал, Леонид Ильич, — засмеялся тот.

— Это еще ничего, — сказал Брежнев. — А то вот с Гречко как-то случай был. Раненый кабан тоже бросился на него. Наш бравый маршал — к вышке. И его охранник тоже. Как-то так получилось, что Гречко еще бежит, а охранник уже на самом верху. Маршал удивился: «А ты как здесь впереди меня оказался?» Охранник не растерялся: а я, говорит, вам дорогу показывал, товарищ маршал!

Один раз В. Медведеву пришлось вступить в поединок с огромным подраненным кабаном. Он попытался прикончить его ножом — не удалось. Уложил выстрелом из карабина. А Брежнев рассердился:

— Ты чего там стрелял! Кабанов всех разогнал, они, наверное, рядом были!

— Стрелять надо уметь, — разозлился в ответ охранник, — тогда и мне стрелять не придется.

— Что, я плохо стреляю? — обиделся Леонид Ильич.

«Конечно, Брежнев в сгустившихся сумерках не видел мою борьбу с кабаном. Я рассказал, и он улыбнулся.

— Ладно, успокойся. Не переживай».

Иногда подраненного зверя приходилось преследовать — и Брежнев пробирался несколько километров сквозь лесную чащу, завалы, зимой — по глубоким снежным сугробам. Рукавиц он никогда не надевал, даже в сильные морозы. Часто пренебрегал и теплой одеждой. В ответ на уговоры надеть что-нибудь потеплее только отмахивался:

— Тебе надо? Надень.

Ради полноты картины добавим, что в природе бывали разные встречи — в том числе и такие, при которых Леонид Ильич терял свое знаменитое хладнокровие. Один случай, бывший в Крыму, описывала Любовь Брежнева: «Леонид Ильич панически боялся змей. Отец рассказывал, как однажды, гуляя с братом, они зашли с ним в виноградник по «насущным делам». Вдруг Леонид увидел у себя под ногами настоящую гадюку… «Видела бы ты, как Ленька сиганул из этого виноградника! — сказал мне отец вечером. — Он перепрыгивал через кусты, как молодая лань». Я настолько рельефно это себе представила, что, вспоминая, долго смеялась».

«Кабан требует стопку водки…» Удовольствие от охоты продолжалось и потом, при разделке добычи. Тушу кабана разрубали на четыре части — эти большие куски и становились подарками от генсека. Леонид Ильич говорил, кому из министров и соратников отослать тот или другой кусочек кабанятины (или лосятины, если охота шла на лося). Изредка посылал в подарок с десяток настрелянных им уток.

Потом, когда фельдъегерь доставлял посылку, звонил:

— Ну как, ты получил?

— Получил.

Не без ноток гордости Брежнев рассказывал, как выслеживал этого кабана, сидел в засаде, стрелял, сколько килограммов весила добыча. Советовал приготовить вырезку или грудинку по рецепту своей супруги. Например, в июне 1980 года Леонид Ильич говорил по телефону своему старому знакомому по Украине генералу Виктору Алидину:

— Я недосмотрел, какой-то период не посылал тебе «дары природы», виноват… Кабан требует стопку водки в выходной день вместе с семьей. Обязательно под кабана надо выпить.

Иногда охотничьи трофеи Брежнева попадали даже и за границу. В октябре 1974 года он направил советскому послу в Бонне В. Фалину такую записку: «Валентин Михайлович! Завтра… на Ваше имя будут отправлены два груза: в одном два ружья, которые прошу вручить врачам — содержание второго (кабан) посылаю лично Вам. Л. Брежнев».

Некоторые трофеи Брежнева стали украшать его московское жилище. Писательница Лариса Васильева перечисляла их: «Архар, дикий горный баран с роскошными ионическими рогами и два гигантских оленя, всеми ветвями рогов упирающиеся в потолок, явно низковатый для таких гигантов. Им бы в рыцарский средневековый замок. Это трофеи хозяина».

Разумеется, завершением удачной охоты для Леонида Ильича становилась трапеза из его лесных трофеев. «Особой симпатией, — писал Ю. Чурбанов, — у него пользовался свой собственный, его руками добытый кабан. Тут же, за столом, всегда были разговоры, как он его убивал, как он к нему подкрадывался, какого веса был этот кабан». Подтверждал это свидетельство и Г. Шахназаров: «По высшему разряду шла кабанятина, шпигованная чесноком. Были, конечно, и другие изысканные блюда, но тут смак состоял в том, что кабана подстрелил сам Леонид Ильич. Кстати, перед разъездом по домам каждому участнику завидовского сбора в багажник клали добрый кусок охотничьих трофеев».

«Генри, давай поохотимся». После того как Генри Киссинджер в 1972 году впервые посетил Завидово, он с удивлением говорил: «Мне сказали, что там охотничий домик, а это настоящий дворец». И вот однажды, когда в этом «дворце» шли переговоры, Леонид Ильич пригласил американского гостя «поразмяться»:

— Генри, давай поохотимся на кабана.

Киссинджер сказал, удивленно подняв брови, что он не охотник и даже стрелять не умеет.

— Ничего, — бодро ответил Брежнев, — стрелять буду я! Покажем, как это делать.

Американец признался, что за всю свою жизнь ни разу не убил ни одной земной твари.

— Ну, просто побудьте рядом, — предложил Брежнев, — понаблюдайте, как охотятся другие.

Киссинджер заметил, что у него нет теплой одежды, пригодной для охоты в такой холодный день. Леонид Ильич сразу распорядился, и американцу принесли шапку, ватник и сапоги кого-то из охранников. «В этом наряде, — вспоминал А. Добрынин, — помощник президента выглядел довольно комично, зато было тепло. После этого Брежнев «забрал Генри с собой», и они вместе с егерем уехали на охоту. Как рассказывал после в шутливой форме Брежнев, когда он на месте вручил ружье Киссинджеру, тот настолько неумело держал его, что «мог вместо кабанов перестрелять своих спутников». Тогда американца произвели в «иностранные наблюдатели за охотой на русских кабанов». Киссинджер и сам вышучивал собственную неопытность: говорил, что один из кабанов умер своей смертью — от разрыва сердца, когда увидел такого незадачливого охотника.

Леонид Ильич объяснил, что свиноматок стрелять нельзя, малышей тем более. «Нужно найти такого хряка, который еще не обзавелся семьей». Трое охотников, включая переводчика, забрались на пятиметровую вышку. Внизу в нескольких десятках метров от вышки была разложена подкормка для кабанов — кукурузные зерна. Брежнев строго предупредил: «Прошу соблюдать тишину…»

Вскоре появились кабаны, Леонид Ильич уложил одного из них выстрелом. «Брежнев был доволен и горд, — вспоминал Виктор Суходрев, — когда сразил кабана из винтовки с оптическим прицелом…» От этой охоты осталась фотография: Брежнев и Киссинджер стоят в березовом лесу возле убитого кабана, в руке у генсека — большой охотничий нож.

Успешную охоту следовало отпраздновать небольшим пиршеством, которое устроили прямо на вышке. «Брежнев, — писал Суходрев, — глянув на сумку, которую я принес, сказал: «А ну-ка посмотрим, что у нас там?»

Я начал выкладывать на стол содержимое: батон белого хлеба, полбуханки черного, колбасу, сыр, огурцы, помидоры. Извлек также ножи, вилки, стаканы, скатерть и — какая без этого охота — бутылку «Столичной». Брежнев при виде всего этого весело произнес:

— Ну что, Генри, приступим? И не сиди без дела — бери нож и режь колбасу…

Я перевел. Киссинджер, не мешкая, приступил к работе. Затем Брежнев скомандовал мне: «Открывай бутылку, разливай!»

В этот момент на охотничьей вышке за столом сидели уже не государственные деятели с переводчиком, а просто-напросто мужики, так сказать, охотники на привале…».

В мемуарах Киссинджер подробно описал завидовскую охоту, но деликатно смягчил крепость выпитых напитков: заметил только, что «откуда-то появились бутылки с пивом». «В своих мемуарах Киссинджер, — замечал Сухо-древ, — вспоминая об охоте в Завидове, допустил одну существенную натяжку: водку он заменил на пиво. Много лет спустя при встрече я сказал ему об этом, на что он, явно смутившись, ответил: «В противном случае меня бы в Америке не поняли». Зато я понял. Для рядового американца бутылка водки на троих — это просто невероятно!»

«Махнемся не глядя!» В тот же вечер за ужином произошел и такой забавный случай. Беседа зашла о наручных часах, и помощник Киссинджера Хельмут Сонненфельдт похвастался своими отличными швейцарскими часами. Внезапно Брежнев прикрыл рукой собственные наручные часы и хитро предложил тому: «Давай махнемся не глядя!»

Тот сперва задумался и засомневался, но потом решил, что у могущественного Генерального секретаря должны быть какие-то особенные, сверхценные часы. И согласился на обмен. О результатах сделки рассказывал А. Добрынин: «Оказалось, что Брежнев носил простые советские часы, подаренные ему коллективом какого-то часового завода. Часы были хорошего качества, но со стальным, а не золотым корпусом, как, видимо, ожидал американец. Короче, его часы стоили дороже, чем брежневские… Пришлось утешиться тем фактом, что теперь у него были сувенирные часы, которые носил руководитель Советского Союза».

Сонненфельдту в этот день вообще не везло — на охоте он, стреляя, не удержал винтовку в руках и прицел при отдаче поставил ему большой синяк под глазом. По этому поводу над дипломатом все сочувственно подшучивали…

«Красоту убивать нельзя». Охотничье хозяйство в Завидове создали еще в 1929 году. К началу 70-х годов в заповеднике обитали около 4 тысяч кабанов, тысяча маралов, более 300 пятнистых оленей. Первых оленей завезли в Завидово еще в 1933 году. Они не очень боялись людей и подпускали охотников довольно близко. Нередко во время охоты Леонид Ильич останавливался и любовался этими элегантными животными — те, словно позируя, грациозно вышагивали перед ним. Один раз он спросил у егеря: «Можно их стрелять?» «Можно, — сказал егерь. — Их у нас много расплодилось». «Нет, — возразил генсек, — такую красоту убивать нельзя».

«Я рад, что лось остался невредим». Случалось Леониду Ильичу получать и травмы на охоте. Один из таких случаев, произошел во второй половине 60-х годов. Кремлевский врач Прасковья Мошенцева, делавшая генсеку перевязку, вспоминала: «Рана на ладони была обширной, но поверхностной… Я принялась за дело. Во время перевязки Леонид Ильич шутил, говорил нам с сестрой комплименты». Потом не выдержал и простодушно спросил: «Доктор, а почему вы не интересуетесь, где это я так приложился? Впрочем, я и так расскажу».

«Оказалось, пять дней назад Брежнев охотился на лося. Чтобы обзор был получше, а сам стрелок оставался невидимым, решил забраться на дерево. В самый решающий момент, когда лось выбежал прямо на охотника, сук, на котором сидел Леонид Ильич, обломился… Лось испугался и был таков».

«Знаете, — завершил свою историю генсек, — я рад, что лось остался жив и невредим. А рука — ерунда. Заживет».

«Убьешь какую-нибудь пичужку, а потом жалко». В беседе с Леонидом Ильичом американский президент Никсон однажды стал рассказывать о своем увлечении готическими и другими старинными шрифтами.

«Обидно, — посетовал президент, — что весь цивилизованный мир — за исключением Германии — единодушно отверг старые шрифты».

Леонид Ильич поддержал собеседника и неожиданно сопоставил его рассуждения с собственным увлечением охотой: «Я, знаете, в юности тоже любил готический шрифт… Писал одной девушке поздравления… Когда красиво, конечно, читается с большей легкостью… Во всем этом, конечно, мало рабского… Люди должны чувствовать себя людьми, читая книжки, журналы и так далее… Вы знаете, мы подумаем над вашими размышлениями. Старые шрифты — это очень хорошо, потомки когда-нибудь будут за них благодарны… Это хорошая цивилизованная мысль, что мы забыли старые шрифты… В них было больше доброты и до-бролюбия… Знаете, как на охоте… Находишься, настреляешься, убьешь какую-нибудь пичужку, а потом жалко… Какое сравнение может быть с магазином, в котором купишь любое мясо и поешь жаркое, а в душе ничего не происходит. Вот потому, как вы шрифты, так я люблю охоту…»

«Неплохо подстрелить такого кабанчика». Обычно на охоте Брежнев не любил разговаривать о государственных делах. Охота создавала для него как бы особый мир, где он отдыхал от скучных дел «службы». Егерь Май Мухин рассказывал: «Он на политические темы не любил говорить. Я у него раз спросил: за что Никсона сняли? А он поморщился так и говорит недовольно: “Значит, было за что, если сняли”».

Наоборот, в политике Леонид Ильич не без удовольствия вспоминал про дела охоты, если это приходилось к слову. Так, в 1977 году он осматривал выставку международной сатиры. Как вспоминал художник Борис Ефимов, «задержался он несколько дольше возле большого рисунка японского карикатуриста, изобразившего американских империалистов в виде свирепых, клыкастых кабанов. В нем, видимо, заговорил охотник».

— А что, неплохо подстрелить такого кабанчика, — заметил Брежнев, обращаясь к сопровождавшему его Черненко.

— Уж вы, Леонид Ильич, не промахнулись бы! — весело согласился тот.

«Полянский сколько фазанов здесь убил?» В охоте на птиц (гусей, уток, фазанов) спортивный азарт у Брежнева был связан прежде всего с количеством добычи. Он старался настрелять как можно больше дичи, побить известные ему рекорды. И ревниво следил за охотничьими успехами своих коллег. В 1973 году Леонид Ильич посетил фазаний заказник в Киргизии и тут же принялся расспрашивать егеря:

— Полянский сколько фазанов здесь убил?

Егерь ответил, что не знает: на охоту с ним ходил другой человек. Брежнев с недоверием покачал головой:

— Никто не говорит. А Полянский все хвастается Микояну: «В Киргизии тридцать штук за час уложил!» Врет небось.

Егерь Владимир Филимонов вспоминал это посещение высокого гостя: «Обосноваться пожелал в красивой белой юрте… Стол для вождя накрыли очень скромный. Вареная курятина, зелень, фрукты. Но он неожиданно обрадовался: «Хоть здесь отдохну от бешбармака». Однако конфуз все равно случился. Он позвал личного повара: «Валюша, дайка мне рафинаду!». Та в ответ: «Боюсь, что у нас сахар кончился, Леонид Ильич». Наши все аж побледнели. А Брежнев обернул неловкость в шутку: «Смотри, никому об этом не говори!». На охоту за фазанами в тот раз генсек так и не пошел: было слишком жарко».

Зато хорошо известен другой случай фазаньей охоты Леонида Ильича. Дело было в Венгрии в феврале 1965 года. Бывший глава КГБ В. Крючков рассказывал: «Наблюдал я охоту впервые, и она мне запомнилась на всю жизнь. Охотники заняли места и изготовились к стрельбе… Егеря тем временем начали выгонять фазанов, которые буквально сотнями стали вылетать из зарослей, многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами… Брежнев… палил вовсю! С ним рядом находился порученец, для того чтобы перезаряжать ему ружья. Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное… Вечером состоялся дружеский ужин… Начался обмен впечатлениями, опять пошли бесчисленные охотничьи байки». Венгерские руководители старались перевести разговор на политику, Брежнев отвечал кратко. «Мысли его, по-моему, все еще вертелись вокруг недавней охоты, приятные впечатления от которой он не хотел портить никакими серьезными разговорами».

В астраханских поймах каждый год Леонид Ильич охотился на гусей. Такие охоты обычно происходили в кбнце августа. Охотники собирались в три часа ночи, наряжались в тяжелую плотную одежду, чтобы уберечься от укусов комаров. Шутили, что эти комары такие злые, что прокусывают даже кирзовые сапоги. Генсек, егерь и лодочник садились в плоскодонку, которую толкали шестом. И втроем исчезали в ночной темноте, в густых зарослях. «В этих краях — целые заросли бамбука, — писал В. Медведев, — можно было часами любоваться ими, подстерегая пролетающих птиц… Добыча всегда оказывалась внушительной, за утреннюю зорьку — десятка два гусей или уток. Леонид Ильич возвращался довольный».

На уток генсек охотился и в Подмосковье. В. Медведев: «На вечерней или утренней зорьке мы загружали ему в лодку патроны, ружье, питание, водичку, и он вместе с егерем отправлялся по заводям Московского моря. В хорошую погоду пройтись по чудесным местам вдоль реки Моши, где заросли ив, ольхи, — одно наслаждение, снималось любое напряжение после работы. Уток было много, так как хозяйство само разводило их. Осенью десятки тысяч птиц, собравшись в стаи, улетали в теплые края, а весной многие возвращались».

Испробовал Леонид Ильич и старинную забаву — соколиную охоту. Сохранилась любопытная фотография: Брежнев с ловчим соколом. Хищная птица сидит у генсека на руке, защищенной особой кожаной перчаткой.

«Не отменят ли охоты в Афганистане?» Кроме Венгрии, Леонид Ильич охотился в Болгарии, Чехословакии, Югославии и ГДР. Охотился в Афганистане — когда в 1963 году, еще при короле Захир Шахе, посетил эту страну. Спустя десятилетие принц Мухаммед Дауд сверг короля и провозгласил республику. Рассказывали, что, услышав эту новость, Леонид Ильич поинтересовался: не отменят ли теперь охоты в этой стране?

В Восточной Германии охота обставлялась пышными, праздничными ритуалами. Здесь Леониду Ильичу довелось получить титул «короля охоты». Об этой охоте писал В. Медведев: «Начало ее возвещали охотничьи рожки, музыканты исполняли марш открытия… После окончания охоты трубили отбой. Разжигали большой костер, рядом с которым раскладывались охотничьи трофеи, возле которых выстраивали охотников. Каждый показывал свою добычу, после чего торжественно объявлялся король охоты… Охота превращалась не просто в добычу мяса, а в азартное спортивное соревнование».

На катере и вертолете. Брежнев любил испытывать необычные способы передвижения: достаточно вспомнить слона, на котором он ездил в Индии. Запомнился этот случай и Виктории Петровне, которая почти 30 лет спустя вспоминала, как в Индии она «на слонах каталась». В 50-е годы на целине Брежнев любил управлять самолетом — садился в кресло правого пилота и брал на себя управление. Умел Брежнев и водить катер, развивая на нем, по своему обыкновению, бешеную скорость. В. Суходрев описывал одну такую поездку, когда генсек решил самолично прокатить Генри Киссинджера: «С первых секунд плавания мне стало ясно, что этот катер — очередное чудо советской конструкторской мысли. Он был оснащен мощнейшим двигателем, да к тому же еще был с подводными крыльями. Брежнев вел его лихо: гнал на максимальной скорости, закладывал резкие виражи, от которых фонтаны брызг почему-то обдавали именно меня. Несколько раз, не снижая скорости, проносился сквозь заросли камыша. Словом, ощущения были не для слабонервных». Сохранился снимок: генсек в темных очках за рулем катера.

В Завидово Брежнев, как правило, добирался на автомобиле. Но одно время решил испробовать другой вид сообщения — вертолет. Помимо новых ощущений, это давало ему и небольшой выигрыш времени. «Однажды поднялись и попали в грозу, — вспоминал В. Медведев. — Вертолет трепало, как игрушку, то бросало камнем вниз, то снова вверх, грозовые огненные стрелы пронзали все воздушное пространство вокруг нас. Состояние было чудовищное. Мы испереживались за Брежнева. Высота — метров 250. А Леонид Ильич спокойно сидел в кресле и смотрел с интересом в окно, как смотрят в зале приключенческое кино. Отчаянный человек». После этого случая экипаж стал летать осторожнее, выбирая летную погоду. Из-за этого Брежневу несколько раз пришлось задерживаться, и в конце концов он отказался от использования вертолета.

«Хрущеву было можно, а мне нельзя?!» В середине 60-х годов вопрос об охотах Леонида Ильича неожиданно стал весьма острым. Дело в том, что об охотах Хрущева сообщалось в печати, в кинохронике, и эти «светские развлечения» вызывали в обществе неодобрительные слухи и толки. В 1965 году в «Крокодиле» появилась карикатура на «ответственного работника на охоте». На картинке к его охотничьей собаке был привязан телефон…

Тогдашняя кремлевская оппозиция — «молодежь» — решила использовать все эти настроения против Брежнева. В. Семичастный настойчиво предлагал Леониду Ильичу ездить на охоты пореже и сообщать об этом в печати. Тот прекрасно понимал, что потом это обернется против него. «Когда я говорил ему об этом, — писал Семичастный, — он вначале отмалчивался, а как-то раз зло бросил: “Хрущеву было можно, а мне нельзя?!”». И в конце концов Леонид Ильич отстоял свое право ездить на охоту столько, сколько он считал нужным…

«Вот дураки-то, не знают, что я не хожу на охоту с собаками». Забавная история произошла однажды, когда Леонид Ильич принимал в Кремле американских бизнесменов. В их числе были богатейшие люди Америки, в том числе глава компании «Пепсико». В. Суходрев писал: «В тосте генсеку сказали, что ему дарят охотничью собаку, но так как ее в Кремль привести нельзя, то они выставили в Грановитой палате живописный портрет этой собаки, а Брежневу вручают красивый ошейник для нее. Я почувствовал, что Леонид Ильич сильно расстроился…»

Обернувшись к своему переводчику, он заметил:

— Вот дураки-то, не знают, что я не хожу на охоту с собаками. А тут зачем-то собаку привезли, какой-то ошейник подарили…

Возможно, именно к этому случаю относится воспоминание участника таких встреч Владимира Сушкова: «Однажды Леонид Ильич принимал американскую фирму, был остроумен, оживлен, беседа удалась. Уходя, американцы оставили ему подарки. Он осмотрел их и, когда они ушли, сказал Патоличеву. “Николай, вот американцы люди богатые, а дарят всегда говно!”»

«Как с подбитым глазом на работу идти!» Годы брали свое, и хотя в 70-е годы Леонид Ильич стрелял по-прежнему метко, его руки не всегда удерживали отдачу оружия. Снова предоставим слово В. Медведеву: «После выстрелов ружье давало отдачу назад, и ему прицелом разбивало лицо. Возвращался в Москву — разбиты в кровь то нос, то бровь, то лоб… Он останавливался перед зеркалом, рассматривал себя и как-то по-детски жаловался неизвестно кому: “Ну вот, опять. Как теперь с подбитым глазом на работу идти!”»

В мае 1978 года на охоте Леонид Ильич разбил себе бровь и переносицу прицелом винтовки. Хлынула кровь… А через пару дней началась его поездка в Прагу, и генсеку пришлось много бывать в свете телевизионных юпитеров… Врачи кое-как гримировали его для каждого выхода к журналистам. Телезрители обратили внимание, что у генсека вокруг глаза — какой-то странный грим. После этой истории Леонид Ильич с грустью, но подчинился обстоятельствам: он уже больше не стрелял сам. Однако продолжал бывать на охотах, подстерегал зверя на вышке, азартно переживал вместе со стрелками. «Мы еще поживем, мы еще поохотимся», — бодро говорил он. В последний раз вернулся с охоты за день до своей смерти…