Другой Брежнев

Глава 1 «КАЖДУЮ КРОШКУ — В ЛАДОШКУ!»

В народных сказках разных стран бытует излюбленный сюжет: паренек из простонародья, преодолев многие трудности, нежданно-негаданно воцаряется на троне. Проявляет при этом удаль и отвагу, а порой и умение спокойно подождать, пока все исполнится само собой, «по щучьему велению».

При жизни Леонида Брежнева, кажется, никто не сравнивал со сказочными героями. И все же его жизнь невольно заставляет их вспоминать. «Главными чертами этого человека были, как ни странно, лихость, бесшабашность, молодечество», — говорил о нем близко знавший его человек.

Как же выглядит сказка, когда она сбывается? И что помогло парнишке из простой семьи, бывшему кочегару и слесарю, возглавить одно из самых крупных в истории государств? Об этом рассказывается в книге, которую вы держите в руках.

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Под этим девизом прошло для России все XX столетие. И оно действительно стало для нее веком удивительных и невероятных превращений.

В обычном мире все устойчиво, определенно, неизменно. В сказочном — все наоборот. Храмы то взрываются, то восстают из пепла, министры и заключенные меняются местами, а города и страны получают новые имена. «Кто был ничем» становится всем. А царь-батюшка или отец народов, бывшие еще недавно «всем», вдруг обращаются в злых сказочных чудовищ…

Может показаться, что в этом вселенском карнавале не хватало главного — веселого и торжественного настроения, царящего в сказке. Но это не так. Как ни странно, мировые катастрофы (войны, революции) создают у большинства людей приподнятое, радостное настроение. Никогда люди так много не шутят и не смеются, как в дни, когда вокруг них рушится и меняется весь мир.

Новогодний ребенок. Герой этой книги — Леонид Ильич Брежнев — родился 19 декабря 1906 года. И вплоть до 1917 года его день рождения оставался самым рядовым, будничным днем календаря. Но когда Октябрьская революция сдвинула время на тринадцать суток вперед, мальчик по имени Леонид превратился из обычного ребенка в необычного — новогоднего.

Отныне дата его рождения совпала с праздником Нового года. В этот день, 1 января, он и отмечал ее большую часть своей жизни. В «Политическом календаре» на 1971 год день рождения генсека еще обозначен на страничке «1 января», рядом со словами «Новогодний праздник».

Однако в 70-е годы быть рожденным в «карнавальную ночь», под новогодней елкой выглядело уже слишком необычно, слишком странно. И Леониду Ильичу пришлось… передвинуть время обратно. Он вернул свой день рождения на 19 декабря, что было, разумеется, полнейшей нелепостью. Ведь, например, годовщину Октября всегда праздновали не 25 октября, а 7 ноября. Так же отмечались и дни рождения всех остальных людей, но только не Леонида Ильича.

«В некотором царстве, в некотором государстве…» Этой фразой обычно начинаются сказки, и здесь традиционное начало оказывается вполне уместным.

Леонид Ильич Брежнев родился именно в царстве. Правил им, как и в сказках, царь — а если точнее, то Его Императорское Величество Государь Император Николай II. Всему его огромному государству — от Варшавы до Владивостока — спустя какой-то десяток лет суждено было уйти под воду, как легендарной Атлантиде. Но в 1906 году, когда наш герой появился на свет, мало кто об этом подозревал…

Леонид родился и рос в одном из провинциальных уголков этой обширной империи — в рабочей слободке украинского села Каменское. Его семья стояла на одной из самых невысоких ступенек тогдашней общественной лестницы. Жили они если и не впроголодь, то небогато. Каждый день за обеденным столом дети — а их было трое: Яков, Вера и Леонид — слышали веселую присказку матери: «Ну, ребятки, поели, а теперь каждую крошку — в ладошку!»

Родители воспитывали детей верующими. В доме в углу столовой висела икона, перед обедом дети молились, перед сном тоже читали «Отче наш». Бабушка Леонида, первый раз водившая его причащаться, потом рассказывала: «Леньку-озорника повела исповедоваться, так он ручку у священника отказался целовать. «Еще чего захотели!» — говорит. Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась. Не помню, как и до дома дошла».

Некоторые детские впечатления, связанные с верой, помнились Леониду на всю жизнь. Четыре года он проучился в церковноприходской школе, где, конечно, изучал и закон Божий. Патриарх Алексий II как-то пересказал слова, услышанные им от Брежнева в 1980 году: «Он вспомнил о своем школьном законоучителе отце Константине, и о том, как родители в детстве возили его в Курскую Коренную пустынь и какой там был порядок и чистота. Такое воспоминание сохранилось на протяжении всей жизни у человека, который очень далек был от всего этого».

«Стойте, там же человек!» Местная жизнь не баловала детей особыми развлечениями. Летние дни они, конечно, проводили на берегу Днепра — купались, ныряли, прыгали с обрыва в воду. До всех этих забав Леонид был большой охотник.

Большим событием стало появление здесь цирка. Любовь Брежнева, племянница Леонида Ильича, рассказывала: «Недалеко от парка в городе Каменском, где жила семья Ильи Брежнева, разместился цирк. Денег на билеты, естественно, не было. Сосед Брежневых, работая в цирке сторожем, иногда пропускал через задние ворота детей Ильи и Натальи. Об этом прознала жадная до зрелищ городская детвора, и однажды, когда ворота открыли, чтобы впустить братьев Брежневых, целая ватага ребят хлынула в проем, сбив с ног маленького Яшу. Боясь, что малыша затопчут насмерть, Леонид, расставив руки и пытаясь удержать обезумевших юных зрителей, кричал: «Стойте, куда же вы, там же человек!» «Человек» тем. временем поднялся как ни в чем не бывало, отряхнулся и получил от брата подзатыльник. «За что?» — заплакал он. «Чтобы на ногах крепче держался», — ответил Леонид».

А по вечерам детвора, в том числе и Леонид, собиралась у ограждения «городского сада». Здесь ярко сверкало электричество, играл духовой оркестр, отдыхали и веселились изящно одетые господа и дамы. Босоногие ребятишки жадно смотрели сквозь решетку на чистый, нарядный, сияющий мир. Но им сюда хода не было…

«Вся улица удивлялась». Однако родители Леонида не теряли почти невозможной надежды — вывести своих детей «в люди», открыть им двери в красивый и недоступный мир. Сделать это было невероятно трудно. Первым шагом на этом пути была классическая гимназия. Еще недавно вход туда преграждал знаменитый циркуляр министра народного просвещения Ивана Делянова о «кухаркиных детях». В нем предписывалось не допускать в гимназии «детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, не следует выводить из среды, к коей они принадлежат». Конечно, Леонид попадал в число тех самых «кухаркиных детей».

Впрочем, в ту пору, когда ему исполнилось девять лет, двери местной классической гимназии со скрипом, неохотно, но приотворились перед детьми рабочих. В тот год туда приняли семь человек! Чтобы пробиться в число этих семерых счастливчиков, Леониду пришлось выдержать суровый конкурс — пятнадцать человек на место. Чтобы пройти такой отбор, нужны были действительно «необыкновенные способности» или же необыкновенная удача. Требовалось сдать экзамены по чтению, письму и арифметике. «Вспоминаю, мать все не верила, что приняли, да и вся улица удивлялась», — пишет в воспоминаниях Брежнев.

Правда, сразу после приема возникало новое препятствие: обучение в гимназии стоило целых 64 рубля золотом. Такой суммы не зарабатывал даже самый лучший рабочий. Только при условии отличных успехов малоимущие ученики освобождались от платы. «Учиться плохо было попросту невозможно, — читаем в мемуарах Брежнева, — для нас это было равносильно исключению из гимназии». Приходилось зубрить многое, что потом ему так и не пригодилось, например латынь. Позднее Любовь Брежнева спрашивала, многое ли Леонид Ильич запомнил из гимназической латыни. «Он сознавался, что помнил только одну фразу из латыни: «Путо фратерем дормире», что означало «думаю, что брат спит», потому что, когда он ее зубрил, маленький Яша спал рядом».

Чтобы учиться, приходилось и многое терпеть. «Однажды кто-то бросил ему на парту бумажный самолетик, — писала Любовь Брежнева. — Учитель, не разобравшись, больно ударил Леонида указкой по руке. К вечеру пальцы распухли и болели нестерпимо. Наталья (мать Леонида. — А. М.) навела горячей воды с содой, заставила парить руку… «Терпи, Ленечка, — сказала она, ласково целуя сына в голову, — жаловаться нам нельзя. Спасибо, что в гимназию приняли». У Леонида от обиды сжимались кулаки…»

И он сумел благополучно окончить гимназию. Впрочем, за это время она перестала быть гимназией. И царство перестало быть царством. Много событий произошло за это время в его стране и мире!

Конец «Атлантиды». Первый взрыв карнавальной радости охватил страну в августе 1914 года, когда Леониду было всего семь с половиной лет. Началась мировая война. Общество встретило эту весть с огромным воодушевлением. Принято считать, что эти чувства были наивными и неоправданными. Но так ли это? Люди радовались переменам, они желали их, а что такое перемены, как не смерть привычного окружающего мира? Еще в древности появилась крылатая фраза, обозначающая падение империй: «народ умирает и хохочет»…

Февральская революция вызвала в обществе еще большую волну воодушевления, чем август 1914-го. Люди смеялись, обнимались и целовались на улицах и площадях. Жгли на кострах символы прошлого — портреты императора и иные символы царской власти. Казалось, наступил всеобщий праздник. Журнал «Новый Сатирикон» изобразил на картинке ликование горностаев. «Ура! — радостно говорит один зверек другому. — Наконец-то и наши шкуры перестанут идти на мантии».

Рядом печатался шутливый диалог:

«— Послушайте! А как же теперь быть с гимном «Боже, царя храни»?

— А очень просто: он не упраздняется; только после первого слова будут вставлять частицу «от»…»

Но вскоре в обществе снова стало нарастать недовольство. Дело в том, что карнавал не терпит зрителей, здесь участником становится каждый. И многим в 1917 году казалось, что если одни растеряли в этом карнавале мировой войны все — близких, здоровье, руки или ноги, саму жизнь, то другие продолжали спокойно жить как ни в чем не бывало. На рисунке Н. Радлова в том же «Новом Сатириконе» уличный оратор воинственно выкрикивает:

— Мир мы подпишем только у стен Берлина!

— Чего вы кричите?! — благодушно возражает слушатель. — У меня тоже белый билет.

А вот характерная уличная сценка 1917 года (из воспоминаний военнослужащего С. Милицына}: «Стояла кучка спорящих: несколько солдат, бабы и какой-то интеллигент в соломенной шляпе. Он горячо и толково доказывал необходимость продолжения войны. Стоявший против него высокий солдат все время ему поддакивал, и, как только тот кончил, солдат быстрым движением руки сдвинул свою фуражку, скрестил руки и… озлобленно заговорил:

— Так, так, воевать, говоришь, надо. Так. Вот мы три года воевали, в окопах мерзли и мокли. А почему ты, шляпа, не воевала? Ты здоровый и годы у тебя призывные, где же ты был? Не подарки ли на фронт возил да у солдат георгиевские медали отбивал? Много вас таких видали. Почему не воевал?»

— Да я еще пойду, — смущенно оправдывался его собеседник.

— Врешь, не пойдешь. Языком трепать будешь. Много вас таких…

«Бабы смеялись и поддакивали, — продолжал С. Милицын. — Эта стычка на меня произвела впечатление и многое сказала».

Октябрьский переворот неожиданно, против их воли, сделал «зрителей» прямыми участниками карнавала. Вот как описывал такое превращение монархист Василий Розанов: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

— Представление окончилось.

Публика встала.

— Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Октябрь в печати часто называли «сменой декораций». Произошла и всеобщая смена костюмов. Теперь дело не ограничилось царскими горностаевыми мантиями: переодевались все — и победители, и побежденные. Не случайно одной из легенд Октября стало знаменитое облачение Керенского в женское платье. (По его словам, при бегстве он переоделся в матросскую форму.) Еще долгие десятилетия эта выдумка с удовольствием обыгрывалась на страницах советской печати. На карикатуре 50-х годов Керенский в юбке удирает куда-то, возмущенно восклицая:

— Так с женщинами не поступают!

Но добавим, что Ленин тоже брал власть в гриме, парике, замаскированный. Автор этой книги в 70-е годы слышал и такую устную легенду: «Когда Ульяновы и Керенские жили в Симбирске, их семьи дружили между собой. И когда в доме Ульяновых устраивали елку, на праздничный бал маленький Саша Керенский наряжался в платье девочки…» К сожалению, легенда умалчивает, во что наряжался юный Володя Ульянов на этом рождественском балу…

По Каменскому, где тогда жил Леонид Брежнев, перемены стали прокатываться волнами сменяющих друг друга властей. Гражданином каких только государств не успел побывать юный Леонид! И Российской Республики, и Украинской Народной Республики, и Украинской державы во главе с наследственным гетманом Скоропадским, и Украинской Советской Республики, а потом — единой и неделимой России генерала Антона Деникина… Монархии и республики перемежались, как в калейдоскопе.

Довелось Леониду пожить и вовсе без государства. Волей судьбы он оказался в самом «эпицентре свободы» — в анархической вольнице Нестора Махно. (Об этом упоминается и в воспоминаниях Брежнева.) Взяв столицу губернии — Екатеринослав, махновцы, между прочим, выпустили из губернской тюрьмы всех арестованных, не исключая и уголовных. Каждого освобожденного они встречали подарком: украинской паляницей и кружком колбасы. Саму же тюрьму махновцы облили керосином и подожгли, как бы провозглашая этим: конец застенкам, конец неволе! Подарками стали и дорогие вещи, оказавшиеся в местных магазинах. Все отнимали и бесплатно раздавали населению.

Из воспоминаний большевика Григория Григорова: «Вот на одну деревенскую бабу напялили меховую шубу, а голову покрыли огромным шерстяным платком. Баба вся просияла и сказала: «Спасибо, хлопцы, за подарок», она села на свою телегу и быстро умчалась, как бы боясь, что от нее потребуют деньги за такие дорогие вещи. Такую же картину я увидел возле гостиницы «Франция», где беднякам раздавали шубы, каракулевые шапки, сапоги, ткани и продукты… Эта пестрая толпа радовалась, что впервые в жизни напяливала на себя драгоценные вещи, о которых она и мечтать не могла».

Так причудливо сложилась судьба шуб, которые исчезли некогда у розановских героев. Но, конечно, революция переодевала не только людей в не свойственные им прежде наряды. Переодевались все или почти все вещи и явления, весь мир.

«Вороньи гнезда на трубах». Там, где еще недавно кипела жизнь, наступали разруха и запустение. Днепровский завод — сердце Каменского, кормивший все село, остановился. Свирепствовали болезни, в день на рабочего выдавали всего полфунта хлеба. Чтобы не умереть с голода, семье Брежневых пришлось покинуть родное село. В воспоминаниях Брежнева читаем: «Помню, уходя, я оглянулся в последний раз — проститься с заводом и увидел на трубах, на эстакадах, на крышах цехов черные вороньи гнезда. Впечатление осталось тяжелое: вверху кружило воронье, внизу стоял омертвевший завод… Но по молодости меня и радовало нежданное путешествие, оно было первым в моей жизни».

Брежневы отправились на родину — в курскую деревню Брежневе, или Брежневка, как называли ее местные жители. Здесь Леониду пришлось испробовать крестьянский труд. Как сказано в его мемуарах, он поработал «и на пахоте, и на севе, и на косовице хлебов». «Отец… вспомнил как-то, — писала Любовь Брежнева, — как ходил в Брежневе на покос Леонид с дедом Яковом. Траву тогда косили австрийскими косами, которые «для нужного закала» опускали в колодец с холодной водой на три недели. Такой косой Леонид однажды поранился. Очень ему не хотелось отставать от других деревенских ребят. Напрасно дед останавливал: «Не торопись, не нажимай, коса сама должна траву почувствовать». Не послушал, размахнулся пошире, вонзил косу в землю. Стал ее выдергивать и хватил себя по ноге. Побледнел, сел на траву, вмиг обагрившуюся кровью. Вспоминал, как Леонида везли на телеге домой, а он бежал рядом и плакал».