Эйнемида II. Право слабого.

Глава XIX

Сидеть на плетёной лавке под сенью тяжёлых ароматных гроздей было настолько приятно, что Хилон не сдержал вздоха, увидев мелькнувший меж виноградных кустов розовый плащ. В белых льняных доспехах, с мечом на боку, Анексилай вышел на просвет, прекрасный, точно молодой бог. Золотые кудри, высыпавшись из-под сдвинутого назад шлема, сверкали на солнце.

– Итак, прощания закончены, – сказал он. – И хвала Аэлин пышногрудой: не люблю прощаться.

– Кажется, ты сдружился с нашим хозяином, – Хилон с сожалением поднялся, оправив свой плащ.

– Мы только что заключили проксению. Теперь Алкеад – мой гостеприимец. Нам, людям древней крови, нужно держаться друг друга, не так ли?

– Чтить предков важно, – неопределённо согласился Хилон.

– Именно так. Важнее, чем может показаться. Когда до власти дорывается чернь... Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты, так же, как и я, был в несчастной Анфее. Крепись, мой друг, всё ещё только начинается. Мы заставим виновных ответить сполна.

– Да помогут нам боги. Итак, ты выступаешь.

– Выступаю. Путь в Анфею лежит через самые отдалённые края, и я, поверь мне, с него не сверну.

– Так и не скажешь, куда отправляешься?

– Нет. Я действительно поклялся. Нельзя же было заставить моих родичей Менетеидов клясться без меня, это бы их оскорбило. Скоро ты сам всё узнаешь.

– Что ж, надеюсь, это будут приятные вести, – Хилон вздохнул. – Приятные вести о смерти и разорении эйнемов. Вот и началась война...

– Не мы её начали, но мы её закончим, – невозмутимо пожал плечами Анексилай. – Плачу и сомнениям место в мирное время, на войне им делать нечего. Скоро ты отправляешься в Олор?

– Да, через два дня вернусь с торговцами в Сенхею и там найду корабль.

– Не надо искать. В твоих покоях, у Алкеада дома, ты найдёшь свиток – это приказы команде «Любви». Корабль переходит в твоё распоряжение, используй его, как сочтёшь нужным. Отдай свиток моему управляющему Карниду, он тебе всё объяснит.

– Но зачем? – Хилон удивлённо вытаращился на Анексилая. – Что мне делать с кораблём?

– Что хочешь. Можешь передать сенхейцам, но мне кажется, он тебе пригодится. Судно быстрое, прочное, для плавания в Олор подойдёт, а дальше решай сам. Мне хватит «Страсти», два корабля сейчас не нужны.

«Или на их содержание не хватает денег – хоросфоры стоят недёшево», – подумал Хилон, но вслух, пожав плечами, сказал:

– Как скажешь. В любом случае, спасибо тебе. Корабль и впрямь может пригодиться.

– И я так думаю. Вот ещё что: будь осторожнее с этой Аркаирой. Мне всё ещё не нравится затея сенхейцев. Если вдруг ты в неё ввяжешься, подумай заранее, куда и как будешь отступать. Твои связи и красноречие слишком дороги, чтобы их терять в простой битве.

– Буду считать это похвалой, – усмехнулся Хилон.

– Это правда. Леванцы чересчур уверены в успехе, но старик Эвримедонт говорит дело: спешить не стоит. Если брать крепость с наскока слишком опасно, запасаются терпением и ищут другой способ. Биться лбом в ворота – не самое умное решение.

– Не знаю. Если поход на Эфер удастся, это будет доброе дело. Долгая война разоряет обе стороны, а скоро зима.

– А если не удастся? Ладно, мне пора, да и тебя Алкеад уже заждался... Послушай, Хилон, я знаю, у нас бывали разногласия, но нам пришлось многое пережить вместе и цель у нас теперь одна. Я предлагаю тебе дружбу. Нас, истинных анфейцев, осталось не так много, и нам нужно держаться вместе. Что скажешь?

Хилон задумчиво поглядел на царственный лик Анексилая. Друг... Он задал себе вопрос, сможет ли когда-нибудь доверять этому человеку так, как доверял Тефею или Эолаю? Конечно нет. Надменность и властолюбие Анексилая были Хилону известны прекрасно, и он не обольщался на его счёт. Анексилай перешагнёт любую преграду и не поступится ничем, чтобы достичь своего, не зря бедная Асфо звала брата одновременно волком и лисой. И, однако, он спас Хилону жизнь, а цели у них и впрямь общие... Пока что.

– Согласен, – кивнул Хилон, протягивая руку. – Счастливого пути и да сопутствуют тебе боги.

– И тебе, – Анексилай пожал руку чуть ниже локтя. – А боги с нами, ибо наше дело правое. Златовласая зовёт нас домой, и мы придём.

Решительно тряхнув головой, он развернулся, и его розовый плащ вскоре затерялся меж виноградных кустов, скрывающих разбитую множеством повозок восточную дорогу. Внезапно, Хилон осознал, что этого надменного и самоуверенного человека будет ему не хватать. Подивившись сам себе, он направился в сторону, противоположную той, куда ушёл Анексилай.

Его путь лежал по узкой тропинке меж виноградных кустов, бегущей на взгорок, откуда открывался чудный вид на живописные сельские предместья Леваны, прекрасный в своей изысканной простоте Мелидеон и темнеющий у подножья дальних гор священный лес Дехнофиерий – излюбленное место развлечений буйного Сагвениса и его шумной свиты. Недолго полюбовавшись, Хилон спустился в ложбинку у холма, где обнаружил Алкеада. Леванец, неторопливо прохаживался мимо рабов, держащих в поводу двух покрытых зелёными попонами чёрных ослов. Леванец оделся в свой лучший наряд: плащ из бесценного пурпура, расшитый золотом зелёный хитон, глаза по-верренски подведены тушью, тёмные волосы завиты и уложены в щёгольскую причёску. Массивные золотые украшения на шее и запястьях, на вкус Хилона, говорили неумеренности.

– Ну что, ты готов? – спросил Алкеад.

– Готов. Спасибо, что согласился меня сопровождать.

– Пустяк. Раз уж тебе пришло в голову предаться благочестию... Хотя, как знать, может ты и прав: перед войной договориться с богами – дело неплохое. Надо бы тоже принести какую-нибудь жертву.

– Благочестие пристало свободному мужу, а почитание богов завещано нам предками. Придерживаться этого разумно.

– Нам, леванцам, проще чем другим: раскупорил амфору, и боги уже довольны. Ну что, начнём.

– Куда идти?

– Пока никуда, мы уже пришли, – Алкеад указал на простой серый камень, едва заметный под густым ковром тёмно-зелёного плюща. – Тропа Сагвениса начинается отсюда. Держи...

Он протянул Хилону короткий медный нож с обмотанной тёмной кожей рукоятью. Отполированное до блеска лезвие казалось очень старым.

– Что нужно делать?

– Здесь Сагвенис шумный, буйнопиршественный явил себя Кросиду и Леваное, уединившимся для любовных игр, а заросли плюща и дикого винограда скрыли их от сурового ока отца Леванои, Мелеора, сына Фенеспа. Здесь нужно поднести гроздь винограда, – Алкеад обвёл рукой окружающие виноградники.

Хилон срезал с ближайшего куста готовую сорваться от собственной тяжести гроздь и бережно взял её в руки, казалось, ароматный сок брызнет от легчайшего прикосновения. Алкеад ловко развёл огонь в каменной чаше, и Хилон осторожно положил гроздь в неожиданно ярко вспыхнувшее пламя.

– Лайифос талаксо, зеэ эрехсэфейн. Аокэйт загрейн спренсойр, хакелейн. Слава тебе, снисходительнейший из богов. Смотрящий закрытым глазом, улыбающийся, – произнёс Алкеад и Хилон с почтением повторил.

– Хорошо, – кивнул Алкеад, глядя на бьющийся огонь. – Кажется, он принял жертву. Едем дальше.

Усевшись на ослов, они, сопровождаемые рабами, двинулись сквозь виноградники на юг, обходя Левану по кругу. Спустя четверть часа они добрались до невысокого мраморного алтаря с колоннами, возведённого перед непримечательным на вид кустом винограда. Аромат в этом месте почти одурманивал.

– Здесь Сагвенис неистовый, неутомимый ударил Миртовой булавой, и из земли родилась первая лоза ликадийского винограда, – Алкеад, с несвойственным ему благоговением, указал на куст. – Золотым серпом он пожал урожай и приготовил сусло. Так он содеял из любви к людям. Нужен плющ.

Хилон срезал несколько изумрудных листьев и бросил их в разведённый Алкеадом огонь.

– Лайифос талаксо, зеэ эрехкаолейн. Эпело наэннойр. Нийито тэасарсойр. Слава тебе, милосерднейший из богов. Умеряющий грусть. Осушающий слёзы, – произнёс леванец. – Действительно, вино доказывает, что Сагвенис нас любит и желает нам добра… Едем, нам надо поспеть до темноты.

Следующим святилищем оказался каменный истукан, выветренный так, что его облик стал почти неразличим. Облик статуи наводил на мысль, что этот камень гораздо древнее самой Эйнемиды. Алкеад разжёг огонь в жертвенной чаше, на сей раз, медной, и сказал:

– Здесь Сагвенис искусный, искушающий изготовил первое вино Обретённой Родины. Кросид с Леваноей отведали его и захмелели. Кросид заснул, но в Леваное вино пробудило пламенную жажду. Утолил её Сагвенис милосердный, благодушный, – Алкеад хохотнул. – И правильно сделал. Возьми в торбе вино.

Хилон, с некоторой опаской, вылил в огонь едва не полмеха, но пламя разгорелось только ярче, весело разбрасывая оранжевые язычки.

– Лайифос талаксо, зеэ бромейн. Эалептэд, кэародэмаи пойтосайми автэнойр. Слава тебе, бог шумный. Освобождающий, извлекающий из глубин сердца. – произнесли они и продолжили путь.

Спустя ещё четверть часа, они добрались до небольшого святилища, сложенного из грубых серых камней. Здесь огонь уже горел, освещая тусклым оранжевым светом мраморную старую лежащей женщины с двумя младенцами у груди. Солнце уже близилось к зениту, и Хилону с Алкеадом в их нарядных одеяниях, несмотря на осеннюю пору, становилось жарковато. Хилон поймал себя на том, что с некоторой завистью смотрит на рабов, бодро вышагивающих в лёгких и не стесняющих движений экзомидах.

– Здесь Леваноя, изгнанная Мелеором и покинутая Кросидом, родила Лика и Иокада, – сказал Алкеад. ‒Волосы и глаза Лика были черны, как у его отца Кросида, но волосы Иокада были цвета плюща, глаза, сияли пурпуром, а на плечо его уселся чёрный дрозд. Дрозды гнездятся вон в той рощице, ты легко найдёшь несколько перьев.

Бросив собранные под миртами перья в огонь, Хилон с Алкеадом произнесли:

– Лайифос талаксо, зеэ генометейн. Лигерэйт фоэкло тэаэгесойр. Галэйнинн та пийрейнинн коэр. Слава тебе, бог плодородный. Наполняющий соком ветвь, танцор в зелёном и красном, – в ответ, меж колоннами святилища пробежал лёгкий свежий ветерок.

– Ты ведь философ, Хилон, – помолчав, спросил Алкеад. – Скажи мне: как такое могло получиться, что Леваноя родила от двух отцов сразу? Известно ведь, что, если женщина имела дело с несколькими мужчинами, ребёнок всегда рождается похожим на кого-то одного и даже если детей несколько, отец будет один.

– Такие вопросы любят задавать фтиомелики, – усмехнулся Хилон. – Во-первых, надо ответить, почему в таком случае дети рождаются похожими на одного мужчину, а не на всех? Видимо, дело в том, что детское место внутри женщины ограничено в размере, поэтому первое достигшее его семя заполняет его целиком, и даже если другой мужчина впустил в неё своё семя, для него уже недостанет места. Мужское семя очень плодородно и заполнит детское место, каким бы просторным оно ни было – знаем же мы случаи, когда от одного соития женщина рожала сразу трёх, четырёх и больше детей. Это о мужчинах, но Леваноя имела дело с бессмертным, а семя бессмертного, конечно, обладает совсем иными свойствами. Быть может, оно способно расширить детское место, дабы вместить своё чадо, а может ему оно не нужно совсем.

– Значит, быть ребёнком бессмертного выгодно, даже находясь в материнской утробе, – подытожил Алкеад, садясь на осла.

Городок Омфия представлял собой три десятка сложенных из древнего камня строений, обрамляющих круглую площадь. Он был первым поселением фенеспийцев в Ликадии и лишь потом уступил главенство удобнее расположенной Леване. Хилон и Алкеад въехали в город с юга, провожаемые равнодушными взглядами жителей: паломники были здесь самым обыденным делом. Путь их лежал к расположенному в некотором отдалении от города храму, перед которым помещалась каменная статуя старого, но могучего мужа в древних доспехах. Гордое лицо старца исказила гримаса гнева, искусно переданного ваятелем.

– Здесь Лик и Иокад разбили войско Мелеора. Попытался сын Фенеспа остановить бегущих, но столь велик был их ужас, что не признали они вождя и столкнули в ров. Узнав о смерти отца, Леваноя умерла от горя. Оплакали её сыновья и назвали её именем построенный ими город, – Алкеад кивнул. – Печальная история, что ни говори. А именем Мелеора мы называем вон ту гору, именем же Кросида называется река возле Фолы, там он, по преданию, умер.

Хилон бросил в огонь поданный его спутником петушиный хвост, и Алкеад провозгласил:

– Лайифос талаксо, зеэ никэд. Зеитэйт кионейн кратойр, хелиэйн. Слава тебе, бог победоносный. Поражающий лёгким касанием, смеющийся.

Выйдя из святилища, Хилон спросил:

– Итак, здесь сыновья Леванои стали царями вместо Мелеора?

– Да. Сын Мелеора – тот самый Гиаканф, что покусился на прелести Алейхэ и был рассечён Эретеросом на двенадцать частей, – Алкеад хохотнул. – Нашёл, к чьей жене под подол лезть. Ну а других детей, кроме Леванои, у Мелеора не было. Лик правил в Омфии, а Иокад в Леване. Брат Мелеора, Койос Лаисский, пошёл на них войной, чтобы посадить на царство младшего сына, но Лик с Иокадом его разбили.

– Удивительно, как Иокад, сын Сагвениса, во всём уступал первенство брату, хотя тот был сыном смертного. Вот какой пример нужно вспоминать тем братьям, что тягаются из-за наследства.

– Главное, чтобы у них не закончилось как у Лика с Иокадом, – усмехнулся Алкеад. – Но это наша следующая остановка, едем.

Ехать оказалось недалеко: холм с кроваво красным алтарём лежал прямо за Омфией, на расстоянии броска копья. Вопреки окружающему буйству зелени вершина холма была лысой, точно её утоптали.

– Здесь пал Лик от руки брата. Раскаявшись, удалился Иокад на гору Иасс. Сын Лика Тирей стал править вместо отца и дяди, он взял в жёны трёх дочерей Иокада и объединил царство. С тех пор эту землю зовут Ликадией.

– Кажется, я знаю, – достав нож, Хилон кольнул себя в ладонь, и двенадцать багряных капель одна за одной упали в огонь. Сполох пламени стал знаком того, что жертва угодна Виночерпию.

– Лайифос талаксо, зеэ тиакхэйн. Оуросэмаи канидо реаспент. Эсоурисэйт фаэдэйн. Слава тебе, бог исступлённый. Разбивающий оковы разума. Мудрый безумием, – произнесли Алкеад и Хилон друг за другом.

– Что у вас говорят об этом деле? – спросил Хилон. – Из-за чего Иокад убил Лика?

– Рассказывают, будто его ввергла в буйное исступление Даяра, в отмщение за Метробата с сыновьями. Сагвенис за это познал Даяру силой, и от этого родилось чудовище Гемитра, что сторожит пределы Бездны. Есть и другие предания. Кто-то говорит, будто он сделал это ради власти, но за такие слова можно и поплатиться. Другие говорят, что они поссорились, но причины называют разные.

– Всё-таки мне не верится, что такой человек, как Иокад убил бы брата из-за пустяка, ведь он столько раз доказал свою любовь к нему.

– Как знать? Все сходятся на том, что он был необычным человеком и часто впадал в гнев. В конце концов, он сын Сагвениса, а того не зря зовут Исступлённым. Ну что, едем дальше? Конец уже близок.

На сей раз ехать пришлось довольно далеко. Солнце уже начинало клониться к горизонту, когда они добрались до святилища, представляющего собой портик из зелёного мрамора. Каменные ступени, стёртые тысячами подошв, бежали от святилища на взгорок, увенчаный не самым большим, но изящным храмом, напоминающим домик для винопития. Пурпурные мраморные стены густо покрывал зелёный плющ, в проёмах меж колоннами пылали смолистые факелы, а из глубины храма доносились еле слышный звон кимвала и пение флейты. Оторвав Хилона от чудесного зрелища, Алкеад пригласил спутника пройти в святилище.

– Здесь Сагвенис искусный, искушающий сработал флейту из ослиной кости и начал играть, – торжественно сказал леванец. – Услышав эти звуки, явилась пред его очи Мелия сладкогласая, среброструнная. Попросила она себе флейту и получила её за двенадцать поцелуев. Стала она играть на флейте, но взял тут Искусный лиру, что сработал из панциря черепахи, и принялся играть вместе с ней. Воскликнула Сладкогласая: «Что ты желаешь за это сокровище?!». Улыбнулся Искушающий. Так родились двенадцать мелид – по числу плат, потребованных и уплаченных.

– Какое подношение требуется? – Хилон огляделся: пылающая жаровня посередине, три колонны, возле каждой пъедестал, один с черепаховой лирой, другой с двутрубой флейтой из ослиной кости, третий с пастушеской свирелью из речного тростника, а четвёртый пустой.

– Музыка, конечно. Лиру и флейту Щедрый подарил Мелии Легкопляшущей, а свирель оставил себе. Тебя же учили играть на чём-то? А не можешь играть, так спой, – Алкеад указал на пустой пъедестал.

Хилон ещё раз огляделся. Как и всякий, кто получил свободное воспитание, он учился музыке, и, хотя не достиг особых успехов, владел благородными инструментами вполне сносно. Он с лёгкостью сыграл бы на флейте или лире, но угодит ли это хозяину этого места? Шумному Сагвенису, конечно же, приятние звуки кимвалов, бубнов и простонародной свирели, игре на которой аристократов не обучали. Подумав немного, Хилон затянул песенку, что пели по тавернам во времена его юности:

«У тебя есть лоно, у меня есть уд,

Сладим дело, милая, мы за пять минут.

Будь он как горошина иль длиной в аршин,

На всякую ложбину размер идёт один...»

Кажется, Хилон имел успех: пламя жаровни заметалось в такт хохоту Алкеада, рассмеялись даже хорошо вышколенные рабы, настолько не вязались слова песенки с обликом философа.

– Лайифос талаксо, зеэ эрехвиойейн. Мнаэтийм ойоло имэпэтаксойр. Филокр. Слава тебе, веселейший бог. Вкладывающий смех в уста. Разжигающий пламя, – еле сдерживая смех произнёс Алкеад. – Боги, Хилон, а ведь ты полон дарований!

– Только никому не рассказывай, не то мои наставления в философии никто не воспримет всерьёз.

– Сагвенис исступлённый, как жаль, что сейчас осень! Тебе непременно надо приехать в сагвенисионе, когда съезжаются паломники. Клянусь Миртовой булавой, такой пэан требует зрителей!

– Давай, для начала, закончим, что начали. Что дальше?

– Самое веселье. Идём.

Поднявшись по широким ступеням, они вошли на храмовый двор, где рабы принялись распрягать ослов, Хилон с Алкеадом омыли лицо и руки в каменном бассейне с подкрашенной вином и лепестками роз водой. Освежившись, они подошли к запертым воротам и Алкеад звучно ударил в медный щит у входа. Прошло несколько долгих мгновений и двери распахнулись. В проёме, подсвеченном мягким светом факелов, появился согбенный служитель в пурпурной хламиде, опирающийся на увитым плющом посох. Лицо жреца скрывалось под глумливой комической маской.

– Так-так, Алкеад, сын Алкеада, известный распутник... – проскрипел жрец донельзя противным голосом. – Ну и кого ты притащил сюда?

– Всё пьёшь, старый козёл, уж все глаза пропил, – неожиданно грубо ответил Алкеад. – Это Хилон из Анфеи, знаменитый философ, украшение Эйнемиды!

– Значит, ещё один бездельник, – проворчал жрец. – Небось с пустыми руками, безо всякого почтения... Сагвенис Милосердный, отчего ты так добр и снисходителен ко всяким проходимцам?! – он картинно воздел руки к небу.

– Замолчи, старик, ибо твои слова терзают уши как псиный брёх! Вот два прекрасных осла, откормленных наилучшим образом и обладающих добрым нравом – не чета тебе. Скорее зови своих пропитанных вином, утомлённых ленью служителей! Пусть поднимут свои жирные тела с лож и приготовят угощение для Шумного!

– Видно ты совсем безумен, Алкеад, если думаешь, что некто, отмеченный Подателем радости, пошевелит хоть пальцем ради этих доходяг, – каркающе рассмеялся жрец. – Вон у тебя пара рабов, пусть берутся за ножи и сделают хоть что-то полезное, раз хозяин на то не способен!

Рабы, точно того и ждали. Они с готовностью схватили каждый своего осла и потащили к расположенным по обе стороны от входа алтарям. Читая заклинания, рабы перерезали животным глотки и с необычайной сноровкой разделали туши для жертвоприношения. Появившиеся точно из ниоткуда служители в хламидах и театральных масках приняли мясо и унесли его внутрь, рабы же закрепили ослиные шкуры и головы на предназначенных для этого деревянных рамах. Жрец довольно кивнул.

– Наконец-то, хоть кто-то сделал что-то правильно, – сказал он. – Клянусь венком Сагвениса, эти достойные и умелые люди слишком хороши, чтобы прислуживать такому оболтусу. Всё, Алкеад, я их забираю, найди себе других, столь же бесполезных, как ты сам. Эй, кто там, а ну-ка, оденьте их как полагается!

Последовала весёлая перебранка между жрецом и Алкеадом, а храмовые служки, точно не замечая спорящих, омыли сияющих от радости рабов и поднесли каждому по полному козьему рогу неразбавленного вина. Мгновение, и на плечи недавних слуг легли пурпурные хламиды, а их лица скрылись под масками, и когда Алкеад обернулся, взгляду его предстала дюжина одинаковых, глумливо ухмыляющихся рож. Картинно разведя руками и нарочито громко изъявляя досаду, он признал поражение.

– Ослятина – дело хорошее, – довольно ухмыльнулся из-под маски жрец, – но какой-то скучный выходит симпосий, а, Алкеад?

Изобразив недовольство, Алкеад бросил жрецу толстый кошель, тяжело звякнувший в узловатых старческих пальцах. Взвесив его на руке, служитель принялся считать серебро, а между тем, будто бы случайно, монеты по одной выскальзывали из перевёрнутого кошеля в сумку на его поясе. Наконец, он закончил со счетоводством и, ненароком ссыпав в сумку остатки, вернул владельцу кошель с единственной монеткой внутри.

– Ну что ж, раз так, заходите, – жрец отступил от входа, и Хилон с Алкеадом вошли в едва освещённый факелами пронаос. Дверь тихо затворилась у них за спиной.

– А что с рабами? – спросил Хилон, пока они ожидали перед закрытой дверью во внутреннее помещение храма.

– Обычное подношение. Устроитель паломничества отбирает наиболее благонравных и достойных рабов, чтобы рассечь дарственную жертву. Если рабы справляются умело, жрец может принять их на службу в храм, ведь не зря Сагвениса зовут Освобождающим. Об этом мечтает любой раб.

– Прости, я ввёл тебя в расходы. Я слышал, обыкновенно паломничества собираются вскладчину.

– Брось. Я всё равно хотел освободить этих двоих: это любимые слуги отца. А золото наживём ещё. Гостеприимство дороже, так ведь?

Хилон не успел ответить. Двери отворились, и служитель провёл их в украшенное цветами помещение для винных церемоний. Вдоль расписаных сценами пиршеств стен висели широкие пурпурные и зелёные ленты, покрытые изящными глифами и рисунками, а посреди, вокруг овального стола с посудой и кувшинами, располагались три пиршественных ложа. На дальнем от входа возлежал полнотелый, гладко выбритый мужчина в пурпурном гиматии, с венком из мирта и плюща на голове.

– Калиспера, калиспера, дорогие гости! – воскликнул он высоким журчащим голосом. – Я вас уже заждался. С тобой, Алкеад, мы знакомы, а это, конечно же, Хилон из Анфеи, философ из философов.

– Просто философ, – усмехнулся Хилон. Было в этом толстяке что-то располагающее.

– Скромность – украшение мужа, – густо рассмеялся толстяк. – Ну а я Геарон, настоятель и распорядитель этого святилища, – ловким движением сорвав сургуч с горлышка, он водрузил на стол пузатый глиняный кувшин. – Я знаю, зачем ты здесь... Но боги, ещё не готово главное: духи воздуха не напитали вино! Дайте-ка мне минутку, друзья мои.

Теперь следовало обойти помещение против хода солнца, насладиться красотой обстановки и отдать должное вкусу хозяина. Хилон с Алкеадом осмотрели искусно составленные композиции из роз, плюща и папоротника, прочли изречения на тканевых лентах и громко, чтобы слышал хозяин, выразили одобрение ‒ вполне искреннее: кому лучше разбираться в тонкостях винопития, как не служителям создателя этой церемонии.

– Алкеад, друг мой, составишь ли ты нам компанию? – спросил хозяин, когда они закончили.

– О нет. Однажды мне доводилось пить с тобой, о знаток возлияний, и когда я об этом вспоминаю, у меня сразу начинает болеть голова.

– А ведь неплохое было возлияние, – довольно пожевал губами толстяк. – Ну что ж, заходи в другой раз, а пока иди, подожди своего друга. Знаешь где?

– Да.

– Вот и хорошо. Тебя угостят и дадут всё необходимое, ну а ты, Хилон, ложись к столу. Выпьем немного.

Алкеад, ободряюще подмигнув, удалился. Хилон прилёг на ложе слева от хозяйского и водрузил на голову висевший на подлокотнике венок. Третье ложе осталось пустым.

– Обыкновенно мы устраиваем таинство в Большом зале, но это летом, когда паломников много. Маленькой компанией там неуютно, – Геарон поставил перед Хилоном краснофигурную чашу, расписаную сложным узором из виноградных листьев и гроздей. – Тебе ведь доводилось принимать участие в высоком винопитии?

– Да, конечно, но наши мастера винопития вряд ли сравнятся с леванскими.

– Ну, полно. Вы, анфейцы, не так уж плохи в выпивке, не зря ваша Златовласая – жена нашего Шумного. Давай-ка, начнём с чего-нибудь простого...

Он наполнил свою и хилонову чаши красным вином из широкоголого кувшинчика – совсем немного, едва ли на палец. Этот порядок Хилон знал. С почтением взяв чашу двумя руками, он полюбовался изяществом сосуда и танцем огненных бликов на тёмной поверхности вина. Затем вдохнул аромат, осторожно пригубил и, дав вину омыть рот, шумно втянул. Сердце тронуло одновременно щемящей и сладкой тоской – воспоминанием о доме.

– Это наше, из Ахелики, – сказал он. – Такое делают на юге: свежее, вкус вишни, земляники. Нестарое.

– Да, вишня, земляника, будто бы даже мята, – кивнул жрец, почмокав. – Очень люблю это вино, оно напоминает о лете.

Лицо, казавшееся образцовой физиономией чревоугодника и выпивохи, неуловимо изменилось, стало мечтательно-вдохновенным, точно у поэта. Заметив внимание Хилона, Геарон усмехнулся.

– А знаешь, как определить, кто из жрецов Шумного самый главный? – неожиданно спросил он и сам же ответил. – Смотри у кого самый красный нос, ведь пурпур – цвет Сагвениса, – жрец весело расхохотался собственной шутке. – Ну что, давай познакомимся с этим вином получше. Попробуй-ка вот с этим.

Угостившись предложенной закуской из холодного мяса и груш, Хилон зажмурился, пытаясь лучше прочувствовать сочетание вина и пищи.

– Великолепно, – он позволил себе вольность и дополнил вкус ещё одним глотком.

– К простому вину подходят сложные блюда и наоборот, – Геарон тоже пригубил вина, его полные губы чмокнули столь сочно, что у Хилона заложило в ушах. – Вино подчиняется законам природы, а природа создана по лекалам гармонии. Ты не думал о том, почему Камень преобразования, который ищут герметики, изображают красным? Вино и есть плод такого преобразования. Гроздь впитывает в себя землю, воду и воздух, среди которых растёт, впитывает свет и темноту. Винодел преобразует их в огонь, а попав в человеческое тело, вино превращается в дух. Так из отдельных веществ рождаются новые, отличные по свойствам.

– То же можно сказать и про яблоко или зерно, – улыбнулся Хилон.

– Можно. И про яблоко, и про зерно, и про всю природу – она ведь и есть этот самый Камень, Единая вещь. Всё в ней преобразуется и изменяет свойство, каждое вещество содержит в себе свойства других веществ. Вино отражает суть этого явления лучше всего. Вино – это преобразованная истина, естество, сжатое в одну точку. Оно вмещает в себя все первовещества, а значит, его посредством, мудрый способен познать их суть. Тебе доводилось прежде участвовать в таинствах?

– Да, у нас, в Анфее.

– О, эти таинства Аэлин… – полные губы Геарона расплылись в мечтательной улыбке. – Значит, ты знаешь три степени погружения в таинство?

– Познать умом, познать чувствами, соприкоснуться с бессмертным... – кивнул Хилон.

– И до какого ты дошёл?

– Я был молод и не отнёсся к делу серьёзно. Выслушал поучения вполуха, а потом... Боюсь, что дело ограничилось чувствами.

– Понимаю, понимаю: легкомыслие юности… Но это тоже своего рода мудрость, – ковшом с длинной ручкой, жрец налил Хилону ключевой воды. – Омой рот, давай попробуем другое вино... Так вот, не огорчайся, если кажется, что суть таинства ускользнула. Это не так.

– Что ты имешь ввиду?

– Видишь ли... – жрец наполнил Хилонову чашу из тёмно-коричневого кувшина с похожими на кахамские рисунками на пузатых боках. – Попробуй, это чёрное вино из Талиска, совсем новое... Так вот, огорчаться не стоит. Для чего нужны таинства?

– Я полагал, таинство раскрывает суть божества людям – так нам говорят учителя.

– Отражаясь в божестве, ты видишь себя... – жрец пригубил вина и задумался. – Очень густое, вяжущее – необычные вина у них в Талиске. Попробуй-ка с острым мясом, справа от тебя, спрысни оливковым маслом... Да, так вот, в божестве ты видишь себя, и познаёшь себя. Таинства раскрывают естество мироздания, которое суть божество, и естество человека. Ты как бы смотришь на эти предметы с разных сторон. Не рассмотрел с одной – не беда: посмотри с другой. Чем больше сторон рассмотришь, тем больше узнаешь, ведь тот, кто посмотрит на дом только с фасада, может решить, что он плоский.

– Постой, как ты сказал, – от нахлынувшего озарения, Хилон встрепенулся так, что едва не расплескал чашу, – Чем больше рассмотришь, тем больше узнаешь. Это ведь подобно глифам Тирона: кто знает два начертания, видит больше, чем тот, кто знает одно, кто знает три, видит ещё больше и так далее... Правильно?

– Никогда об этом не думал, но да, пожалуй. Кажется, наши предки любили такие вещи.

– Наши предки... Таинство, – Хилон потёр лоб, вспоминая записку Тефея: «все ответы в тебе...», – Если причаститься таинству, узнаешь себя, причастишься двум – узнаешь лучше.

– Так я и сказал… Зачем тебе нужно таинство, Хилон? Ты уверен, что сам знаешь это?

– Да... И нет, – Хилон с отсутствующим видом уставился в пустую чашу. Жрец терпеливо ждал, – Я хочу получить ответы, но не знаю, как и на что...

– По крайней мере, ты знаешь, чего хочешь, – Геарон положил в рот кусочек мяса и задумчиво пожевал.

– Скоро начнётся таинство?

– Уже началось – мы ведь пьём вино, – жрец рассмеялся. – Каждый глоток вина, это таинство, способное раскрыть тебе мудрость. Давай же теперь попробуем старого леванского и позовём на наш пир главного гостя.

Он хлопнул в ладони и в комнату неслышно вошли служители. Быстро, точно по волшебству, перед пустым ложем появились странные яства: жареный ослиный окорок, запечёный ворон, пирог из цикад и язычков соловья. Яркий запах корицы – пряности богов – дразняще щекотал ноздри. Загадочно улыбаясь, жрец наполнил чаши из непримечательной изумрудно-зелёной бутылочки.

– Вино богов, – с благоговением произнёс он. – Покажем, что достойны их компании. До дна, и горе нам, если оставим хоть каплю!

Резко пахнущая жидкость, пряная и жгучая, маслянисто обволакивающая язык, комком провалилась по горлу в желудок. Воздух вышибло из лёгких, точно по спине ударили поленом. Тщетно пытаясь вдохнуть, Хилон с ужасом увидел, что Геарон вновь наполнил чаши.

– Сагвенис шумный, весёлый, конечно, нас видит, – как ни в чём не бывало сказал жрец. – Ещё не придумал, о чём хочешь спросить?

– Дай-ка подумать, – удивительное чувство полнило Хилона изнутри: неизъяснимый восторг пополам с дикой злостью. В голове то кристальная ясность, то густой туман. – Нет!

– Тогда выпьем! Узри нас, бог радующийся, и благослови своим присутствием.

Вторая чаша показалась гораздо приятнее первой, жидкость – Хилон поостерёгся бы назвать её вином – проскользнула легко. В огненной остроте почувствовался неуловимый, ни на что не похожий, восхитительно-дразнящий вкус.

– Кажется, ты готов, – удовлетворённо кивнул жрец. – Приди, горький пьяница, мы ждём тебя!

Из глубины храма зазвучал неритмичный, дикий, исступлённый гимн. Дребезжаще зазвенели кимвалы, пронзительно застонали флейты. Не понимая, что делает, Хилон налил себе и выпил ещё. Жрец расхохотался.

– Приди, Исступлённый, приди! Ийэ Саэгвеннэ, бромейн, хакелейн! Не дай нам напиться без тебя!

Появившийся из ниоткуда ветер всколыхнул ленты, пробежал по лицу, взъерошил волосы и бороду. Всё перед глазами расплывалось. Показалось, или на пустом ложе мелькнуло что-то яркое? Хилон явственно различил полное молодое лицо, улыбающееся пухлыми винно-красными губами. Глаза незнакомца сияли пурпуром.

– Да продолжится пир, – зазвучал в голове журчащий голос жреца... или кого-то другого? Рассмеявшись неведомо чему, Хилон осушил неведомо кем наполненную чашу. Пурпурные глаза без зрачков смотрели на него с одобрением.

***

Нечеловеческим усилием разлепив веки, Хилон обнаружил Алкеада за странным занятием. Сидя на камне и что-то насвистывая под нос, леванец, одетый лишь в зелёный хитон, помешивал бурлящую жидкость в закопчёном котелке. Задумываться о происходящем было некогда: носа достиг тяжёлый, духовитый запах варёного мяса. Внутренности тут же скрутило, в горле появился отвратительный железный привкус. С ужасом думая, не был ли отравлен снова, Хилон кое-как встал на колени и тяжело, надрывно опорожнил желудок под удачно подвернувшийся куст.

– Г-где... – прошептал он. Боль пульсировала в голове, будто собираясь разорвать череп изнутри, язык, шершавый и распухший, еле ворочался во рту. Хилон почувствовал, что чья-то рука легла ему на затылок, в его губы втиснули горлышко фляги, и прохладная солоновато-шипучая вода увлажнила пылающий от сухости рот.

– Эссентунский родник, – Алкеад осторожно отнял он губ Хилона флягу. – Место, известное всем, кто любит перебрать неразбавленного. Говорят, тут Сагвенис, напившись допьяна, выронил Миртовую булаву, и из дыры в земле забил этот ключ. Самое полезное питьё при твоём недуге. Пирушка-то, кажется, удалась на славу.

Хилон осмотрелся. Они находились на густо поросшем кустарником холме, нависающем над живописной рощицей подле храма. Освещённый не по-осеннему ярким солнцем пейзаж выглядел умиротворяюще, но собственный вид занимал сейчас Хилона куда больше любых красот. Испачканая вином и едой одежда, засохший венок, одна сандалия порвана, другая вообще отсутствует. Нет сомнения, под глазами синяки, борода грязная, а волосы спутаны колтуном – отличный вид для философа, призывающего к умеренности и здравомыслию. От стыда хотелось провалиться под землю.

– Боги, это чудовищно... – простонал Хилон.

– Наоборот! По тебе видно, что ты на славу почтил Шумного и явил пример подлинного благочестия. Ну и, поверь мне, многие после встречи с ним выглядят куда хуже, – Алкеад было снова рассмеялся, но, спохватившись, кинулся к своему котелку и осторожно снял его с огня. – Гарпия! Едва не прозевал!

– Что это?

– То, что тебе сейчас необходимо. Вино Шумный подарил людям первым делом, а суп из ляжек козлёнка и коровьего желудка – сразу после, ибо любил людей и хотел избавить их от страданий. Жрецы готовят этот суп для гостей – знают, чем дело всегда заканчивается. Он так и называется: благочестивый. Сейчас добавлю петрушки с кориандром, и готово. А потом нужно сразу выпить крепкой виноградной настойки на мойранском зоире, нам её тоже дали.

– Я не буду пить... – при мысли о вине, Хилон содрогнулся, на губах снова появился тошнотворный привкус.

– Подобное, друг мой, лечат исключительно подобным, – полного сил, выспавшегося и жизнерадостного леванца состояние Хилона откровенно забавляло. – Но сперва поешь, чтобы заработал желудок.

Не ответив, Хилон бездумно уставился в землю. Таинство... Они говорили, он говорил – что-то важное, что-то необходимое, что-то, что вспоминается смутно, точно сон, и так же, как сон, ускользает с каждым мгновением, не оставляя в памяти ничего кроме зыбкого ощущения.

– Мне нужно срочно записать... – сказал он. – Можешь найти папирус или что-то?

– Вот истинный философ! – рассмеялся Алкеад. – Обычный человек после попойки просит воды и лекарство от головной боли, а ты принадлежности для письма!

– Пожалуйста, Алкеад, прошу... Мне очень надо.

– Ну ладно-ладно, внизу Дилейская роща, там всегда гуляют учителя с учениками – может у кого найдётся доска для письма. Ты пока ешь, его едят горячим, а я схожу.

– Спасибо, – прошептал Хилон, осторожно принимая деревянную миску и делая глоток. Обжигающий, жирный суп действительно был даром богов: тошноту сняло как рукой и даже голова, кажется, стала болеть меньше. – Быстрее, Алкеад, пожалуйста, быстрее...

– Всё, уже бегу!

Он и впрямь побежал вниз по склону, легко и ловко перескакивая через изгибы тропинки. Проводив его взглядом, Хилон отставил миску. Разровняв рукой землю, он подобрал сухую веточку дрожащей рукой написал: «Что такое пророчество? Предвидение будущего? Если я брошу яблоко, оно упадёт на пол. Считать ли это пророчеством?».