Эйнемида II. Право слабого.

Глава II

В последний раз проведя куском неподрубленного белого полотна по серому камню домашнего алтаря, Кинана покосилась на жрицу в фиолетовом одеянии. Та удовлетворённо кивнула и хлопнула ладонями. Обряд уборки отеческого дома был окончен.

Под грустные песнопения о расставании с отчим домом, в святилище вошли служанки в белом. На украшенных цветами сирени подносах они несли всё необходимое для обряда прощания. Жрица за руку подвела царевну к очагу, украшенному символами Осме, и распевно произнесла:

– Осме, хранительница, кормилица, сё дары девы, оставляющей дом отца. Обереги дочь этого дома, куда бы она не шла, зажги для неё огонь, где бы она не была, да пребудет с ней вечно благословение предков. Матиэ Аосмэ, махта, филокрис!

– Матиэ Аосмэ, махта, филокрис! – хором подхватили девушки, и первая из них приблизилась к Кинане. Взяв с протянутого подноса свою детскую куклу – смешную кахамскую девочку с болтающимся на нитке глазом-бусинкой – царевна, еле сдерживая слёзы, бросила игрушку в пламенеющий зев очага. Две девушки сняли с неё домашнее платье и соломенные сандалии, эти предметы полетели в огонь вслед за куклой. Кинана печально смотрела на огонь, пожирающий её детство. «Это правильно, – подумалось ей. – в один месяц утратив любимую, отца, подругу, свободу и царство, можно ли остаться ребёнком?»

Обнажённую девушку тщательно омыли водой с лепестками фиалок и умастили лавандовым маслом. Две служанки ловко расчесали её непослушные волосы и уложили их в сложную причёску невесты. Затем царевну обрядили в фиолетовый хитон, полупрозрачное сиреневое покрывало и сандалии цвета светлого олова. На шею легло оловянное ожерелье с крупными топазами, а голову украсили пышным венком из фиалок, сирени и лаванды. Жрица перехватила талию девушки ажурным пояском из оловянных колец и повесила на него небольшой кошель с серебряными монетами. Под весёлую песнь о красоте и благонравии невесты, Кинану повели к выходу.

Во дворе стояла раззолоченая колесница, запряжённая белой четвёркой. Перед нею, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно, поджидал жених. Бело-голубой наряд и венок из эдельвейсов очень шли златокудрому румяному Аминте, и многие девушки не сдержали томного вздоха, провожая взглядом колесницу юного царя. Конями правил главный конюший, а спутниками жениха были сын знатного вельможи Лаих и перисский царевич Гермий, чья мрачная красота приковывала даже больше девичьих взоров, чем сам Аминта.

Чету полагалось сопровождать родственникам и друзьям, но в этот раз жених с невестой происходили из одной семьи, и придворных попросту разделили на две партии. Краем глаза Кинана изучала своих «друзей», не видя меж ними ни единого дружеского лица. Все, кого подозревали в недостаточной любви к Аминте, уже разъехались по поместьям, те же, кого назначили «друзьями» царевны, гадали, не скрывается ли в этом зловещий намёк. Впереди стоял суровый мужчина в графитово-сером гиматии. Увидев Кинану в свадебном наряде, он болезненно скривился, и царевна ответила печальной улыбкой из-под лавандового покрывала. Не стоит отворачиваться, дядя, я знаю, тебя они купили тем же, чем и меня. Те, кого мы хотели спасти, живы. Пора расплачиваться и за это, и за поражение. Никто не виноват, просто так легли кости ветреной Дихэ.

Жених с друзьями двинулись к невесте по широкой дорожке из пурпурного неподрубленного полотна. Сосфен заслонил им дорогу.

– Выкуп установлен и размер приданого определён?! – звонкий голос Аминты уже начинал по-юношески ломаться, что немного портило торжественность момента.

– Всё оговорено, записано и определено, – ответил Сосфен.

– Отдашь ли обещаное?

– Вот то, чего желаешь, – дядя отошёл в сторону, и Аминта, нервно сглотнув, посмотрел на скрытое покрывалом лицо невесты. Кинана покорно протянула ему руку. Несмотря на утреннюю прохладцу, пальцы Аминты были влажны. Царевне показалось, что брата бьёт мелкая дрожь.

Под радостные славословия, молодой царь взвёл невесту на колесницу. Друзья жениха обнажили мечи и принялись мерно бить ими в бронзовые щиты, отпугивая зло от молодой четы. Три десятка стражников тоже застучали копьями по щитам, производя страшный грохот. Шумная процессия неторопливо двинулась по улицам Ордеи, направляясь к храмовой площади.

У невысоких ступеней храма Осме, похожего на большой герийский дом, жениха с невестой ожидала Талая в светло-сиреневом облачении жрицы. В руке царица держала оловянный посох с горящей свечой в навершии. В день рождения своего ребёнка и в день его женитьбы, любая мать – жрица Осме. Нет способа вернее донести мольбу до богини, чем через роженицу или мать жениха. После заключения брака, Талая будет молить Осме Хранительницу о счастье молодых и передаст ей просьбы достойных этой чести. Свитки с просьбами прибывали вместе со свадебными дарами.

Аминта подвёл невесту к матери. При виде красавца-сына в свадебном наряде, Талая засветилась гордостью. О том, чьё лицо скрывается под лавандовым покровом невесты, она старалась не думать.

– Добро пожаловать домой, сын. Входи, хлеб и смоквы ждут тебя.

– Взгляни, мать. Сие дева хорошего рода, пристойного воспитания и доброго нрава. Примешь ли её как дочь?

– Взял ли ты её по закону и согласию? Принят ли выкуп? – при упоминании «пристойного воспитания и доброго нрава», Талае наверняка стоило немалого труда сдержать усмешку.

– Всё оговорено, записано и определено.

– Как твоё имя, дитя? Какого ты рода?

– Я Кинана из рода Аэропа. Дочь Пердикки от Калаиды.

– Верно ли, что ты желаешь войти в этот дом?

– Да, мать. Добровольно и согласием.

– Да будет так, – Талая простёрла руки над молодыми. – Входите. Аосмэ ном!

Возле алтаря, похожего на деревенский очаг, царица-мать обернулась. Четыре жрицы Осме со свечами в руках встали по обе стороны от Аминты с Кинаной, гости расположились вдоль стен, увешанных предметами домашнего обихода. Хор женских голосов затянул негромкий гимн.

– Открой лицо, дитя, – велела Талая. Кинана отбросила лавандовое покрывало назад и гордо взглянула в глаза мачехе. Мачехе, которой предстояло стать её свекровью – можно ли выдумать сочетание приятнее?

– Пред Осме, хранительницей, кормилицей, пред камнями этого священного места, пред пламенем очага, клянитесь!

– Свидетельствую, что беру эту женщину в жёны, добровольно и без принуждения, законом и согласием. Куда ты пойдёшь, туда пойду и я, где ты зажжёшь огонь, обогреюсь и я, мой хлеб – твой хлеб, моя земля – твоя земля, мой дом – твой дом. Аосмэ махта, филокрис, спренсиэ а фэйэ.

Аминта взволнованно посмотрел в глаза невесте. Они были почти одного роста, но разнились, как день и ночь: златовласый румяный юноша с по-детски пухлыми губами и поджарая темноволосая девушка с бледным, костистым лицом.

– Свидетельствую, что беру этого мужчину в мужья, добровольно и без принуждения, законом и согласием. Куда ты пойдёшь, туда пойду и я, где ты зажжёшь огонь, обогреюсь и я, мой хлеб – твой хлеб, моя земля – твоя земля, мой дом – твой дом. Аосмэ махта, филокрис, спренсиэ а фэйэ.

‒ Осме, хранительница, разжигающая очаг, узри и благослови!

Слово сказано, брак свершён. Кинана всё-таки стала царицей, хотя и не совсем так, как предполагала.

– Клятвы приняты! – провозгласила Талая, поднимая руки к небу. Сухие от волнения, губы мужа прильнули к губам Кинаны в первом супружеском поцелуе.

***

– Городская община Грейи приветствует и славит царя с юной супругой. Радуются сердца, глядя на священный союз детей Аэропа. Да будет этот брак долог, полон согласия, и обилен детьми, во славу Даяры неистовой, непокоряющейся. Прими, владыка, наши дары, в знак нашей верности и любви к дому Аэропа.

Посланник отступил в сторону, а глашатай принялся зачитывать список подарков грейской общины: двадцать медимнов зерна, вяленое мясо, пятьсот локтей льняного полотна и прочее – всё необходимое для содержания воинского отряда в течении нескольких месяцев. Разодетые в золото и пёстрые ткани, келенфияне, сапиеняне и прочие гости Талаи презрительно разглядывали корзины с репой и зерном, подмигивая друг другу и перешёптываясь.

Вновь заиграла музыка, и гости вернулись к угощению. Кинана окинула взором зал – тот самый, где совсем недавно рыдала над телом отца. Гернх из Гатмахуна. Удар его ножа дал Герии нового царя, а новому царю – жену. Кинана невесело улыбнулась этой мысли. Отец мёртв, Нейя мертва, а она проиграла, хоть Каменный Венец и коснулся её головы. Теперь она царица Герии, по закону и обычаю. Царица и пленница.

Свадьбу играли неприлично быстро, не дожидаясь месяца невест, потому и торжество вышло скромным. Из царственных особ прибыли лишь родичи царицы ‒ слетелись на поживу. Среди одеяний посланников бросалось в глаза отсутствие красно-розового. Вести из Анфеи доходили тревожные, никто толком не знал, что произошло, но посланник Хиан спешно покинул Ордею. Зато эфериянин Филопид сиял, как молодой месяц. Он первым из посланников поднялся с отведённого ему почётного места, и двое рабов внесли широкий поднос, накрытый сине-белой тканью.

– Царь Аминта, – звучному голосу Филопида позавидовал бы любой глашатай. – От имени свободных граждан Эфера я приветствую тебя и твою царицу. Да благословит Осме-кормилица ваш союз, и да направит Эйленос безупречный на стезю мудрости и справедливости. Народ Эфера поручил мне заверить тебя в нашей неизменной приязни. Во имя согласия между нашими народами, прими скромный дар.

Он сорвал покрывало, и вздох прокатился среди пирующих. На синем полотне, в окружении цветов эдельвейса, лежал эферский короткий меч в бело-синих ножнах, а подле него серебряное ожерелье с шестью очень крупными и чистыми адамантами. Свет факелов причудливо играл на гранях камней.

– Нам выпало жить в непростые времена, царь, но есть те, кто всегда готов протянуть руку дружбы. Пусть эти дары напоминают тебе об этом, и пусть твои решения будут мудры. Да пребудет над твоим домом благословение богов и да одарят они щедро этот брачный союз!

Аминта поднялся, и все затаили дыхание. Намёк эфериянина слишком очевиден, чтобы оставить его без ответа. Адаманты в окружении символов Эфера загадочно мерцали на синем полотне.

– Благодарю тебя и эфериян, посланник. Это щедрый дар и мудрые слова. Всякий нуждается в друзьях, поэтому здесь, в радостный для меня день, я принимаю вашу дружбу. Поднимаю чашу за наше будущее, да благословят боги наш союз!

Дрожа от волнения, Аминта поднёс чашу к губам. Вот и всё. Долгие годы отец отстаивал независимость Герии, с ловкостью акробата лавируя между Эфером и его недругами, но пришло новое время. Эфер заполучил север, и – к добру ли, к худу ли – вся расстановка сил в Эйнемиде летит в Бездну. Гости соревновались в том, кто громче похвалит царскую мудрость, а Кинана, не отрываясь, смотрела на блестящие в свете ламп адаманты.

За эйнемскими посланниками настал черёд варваров. Высокие могучие дураги с гривами светлых волос и заплетёнными в косы бородами, пышноусые адрийцы, гисеры в вычурно расшитых куртках и штанах – все они клялись в вечной дружбе и подносили богатые дары, но Кинана видела хищный блеск в их цепких глазах. Эти не упустят ни малейшего намёка на слабость. Тот, кто держал в их страхе, мёртв, и надолго ли того страха хватит, зависит теперь от наследника. Бросив взгляд на Аминту, Кинана еле сдержала презрительную усмешку.

Наконец, настал черёд герийских вельмож. Много споров было среди аристократов, кому надлежит приветствовать царственных супругов раньше, а кому позже. Дело даже дошло до поединков, но одно не обсуждалось совсем: кто будет вручать свой дар первым. Дядя царя и царицы, непобедимый Сосфен, поднялся со своего ложа.

– Племянник и племянница, – сказал он отрывисто, словно командуя на поле битвы. – Вы оба дети Аэропа и ваш союз – славное дело. Мой брат и ваш отец порадовался бы сегодня, будь он жив. Не забывайте никогда кто вы и от кого произошли, живите в согласье, и тем принесётё пользу Герии.

По его знаку, рабы развернули подарки: длинное ясеневое копьё с бронзовым наконечником, большой тисовый лук и простые ременные вожжи, свёрнутые красивым узлом.

– Это копьё принадлежало вашему предку Аминте I, оно мне досталось от моего дяди Аргея. Луком когда-то владела Иокаста-львица. Вожжи… – на суровом лице промелькнуло нечто похожее на усмешку. – Их я купил у колесничных дел мастера Херсея с Холодной улицы, и мне до сих пор кажется, что негодяй обсчитал меня не меньше чем на сорий.

Гости рассмеялись.

– Пусть эти подарки напоминают вам, что вы оба Аэропиды. Прародители нашего рода выходили на бой вместе, Аэропа разила врагов стрелами, пока её брат и муж правил конями, а когда нужно, Аэроп отдавал ей вожжи и брался за копьё. Тебе, Аминта, я дарю копьё, тебе, Кинана – лук, а – вожжи вам обоим. Правьте колесницей совместно, передавайте друг другу вожжи, когда требуется, и будьте друг другу надёжной опорой. Так поступали ваши предки.

Все одобрительно застучали по столам. Стратег принял у рабов дары и вручил подарки. Радостный Аминта, получив своё копьё, по-ребячески бросился дяде на шею, Кинана, едва её руки легли на прохладное дерево лука, подняла серьёзный взгляд на Сосфена.

– Живите в согласии, племянники, – сказал стратег. – Так будет лучше для всех.

Музыка заиграла, и свадебный пир продолжился с прежним весельем.

***

В жарко натопленном очаге уютно трещат поленья, распространяя по гостевому залу блаженное тепло, столь приятное сырой и холодной герийской ночью. Пляшут языки огня, алеют пылающие дрова, монотонно гудит тяга. Гул усиливается, густеет, набирает силу, превращаясь в яростный бычий рёв. Алеют дрова, пламенеющий свет раскалённых углей застилает всё, ослепительной вспышкой выжигая глаза. Бычий рёв терзает уши...

Гермий дёрнулся, точно очнувшись от кошмара. Зло отбросив нож, он дрожащими руками схватил со стола кубок и махом осушил, не чувствуя вкуса. Его дыхание пресеклось, на лбу выступил холодный пот. Тяжело облокотившись на стол, юноша бессмысленно уставился на лежащую на столе недоделанную деревянную фигурку.

«Сообщают, что в некоторых частях Архены преступника помещают в медного быка, полого изнутри. Затем под брюхом быка разводят огонь, так, что пламя нагревает медь и она раскаляется почти докрасна. Во рту быка сделано отверстие, похожее на трубу, и, таким образом, крики несчастного доносятся наружу. Из-за особого устройства трубы, звук этот весьма напоминает рёв разъярённого взрослого быка. По сведениям Проклиппа, именно таким достойным осуждения способом казнили царя Периссы Спифрина и его семью».

Дамоклей Птесиполийский, «Описание дальних земель и народов, их населяющих». Проклятый свиток попался маленькому Гермию случайно, когда он искал в храмовой библиотеке «Войну ста царей» Браила. После этого он долго не мог смотреть на огонь, в слезах выбегая из комнаты, где топили очаг, и отказывался есть пищу, тронутую ненавистным пламенем. С тех пор, Гермий не ел ни жареного, ни печёного мяса, любым яствам предпочитая овощи, сыр и орехи.

– Спорим, я залезу ему прямо на рог!

– Слезай, Гермий, мама будет ругаться! Нам нельзя баловаться снаружи дворца.

– Кера, почему ты такая трусиха? Кто нас тут увидит? Полдень – все ещё обедают!

– Я тоже хочу кушать! Пошли на кухню!

– Ну ещё минутку, обжора!

Бык стоял у самого входа во дворец. Гордый красавец, символ мощи и власти Периссы. Гермий любил залезть ему на голову – ни у кого из детей не получалось, а он залазил с лёгкостью. Оттуда было так здорово смотреть на площадь, цветные палатки торговцев и маленьких, точно игрушечные, человечков. Гермий назвал быка Перисом. Сидя на могучей шее, он воображал себя великаном верхом на гигантском быке. Сегодня они едут посмотреть дальние земли, а домой вернутся прямо к ужину... Сжав руку в кулак, так, что побелели костяшки, юноша поднял взгляд на огонь. Таким взглядом смотрят на врага, не имея возможности до него дотянуться, даже ценой собственной смерти. Из-под впившегося в кожу ногтя вытекла тёмная капля крови. Гермий не заметил.

Леодикерия – Кера, сестричка, на год младше. Светлые косички, вечно плаксиво морщит носик, точно собираясь чихнуть, страшная трусиха, обожает булочки с маком, да и вообще любит покушать. Когда всё случилось, ей было шесть лет. Что ты чувствовала в тёмном медном чреве, стиснутая разгорячёнными телами? О чём думала, когда твоей нежной кожи коснулась раскалённая докрасна медь? Отец был могуч, он бы избавил вас от мучений даже голыми руками. Они знали это и лишили его пальцев...

Шуршание женских одежд и запах жимолости – Диена, приятельница царицы, в который уже раз за сегодня. Женщина словно ненароком коснулась бедром руки сидящего в кресле Гермия, и принялась что-то говорить, а её глаза горели жаждой. Не глядя на неё, он невпопад мотнул головой и потянулся за кувшином. Обиженная женщина отвернулась и ушла. Вернётся. Или нет. Какая, к гарпиям, разница?

– Ну что, друг мой Кратиск, добро пожаловать домой. Посмотрел на красоты Архены? Небось там повеселей, чем у нас на скучном островке?

– Везде хорошо, наставник, а наш Кео всего лучше.

– Ну-ну. И что нового творится на свете? А то мы тут отшельниками, совсем уж отстали о жизни.

– Как и всегда, наставник, кто-то воюет, кто-то мирится, а искусство живёт. Из последнего: умер Тиматр, тиранн Эполы.

– Вот как? Это точно? Он же совсем ещё не старый был. Как это случилось?

– По-глупому, наставник. Захотел надругаться над какой-то девчонкой и погнался за ней на коне прямо по деревне, а её пёс возьми, да вцепись коню в ногу, ну тот и понёс. Тиматр так ударился о землю, что все внутренние соки вышли наружу. И дня не прошло, как Эретерос Молчаливый призвал его к Урвосу Всеприемлющему.

– Мелия Сладкогласая! Воистину, пути бессмертных смертным неведомы. Однако, эта история так и просится в песню. Злодейский умысел и справедливое возмездие. Воля богов... Гермий, мальчик мой, что с тобой?! Гермий!!!

Тиматр Эполский, Сабиабаз Карамнский, Фалар Аркиейский. Тиматр, Сабиабаз, Фалар... Приказ отдали они, это Гермий выяснил точно, немало времени затратив на расспросы, чтение свитков и сопоставление сведений. Мидонийский военачальник Ламанур увёл свои войска домой сразу после сражения у Козьего источника. Омрий из Плефирн был тяжело ранен, дар речи вернулся к нему хорошо если через месяц. Никатий, тиранн Тресента, не вступал в Периссу, встав лагерем у Кфирны. Узнав, как умер царь Спифрин, он проклял своих союзников и разорвал с ними все отношения, не желая быть причастным к такому злодеянию. Тиматр, Сабиабаз, Фалар... Гермий повторял эти имена точно в бреду, втайне от жрецов выискивая в свитках знаменитой библиотеки Кео любые упоминания о пытках и казнях. Мидонийские, кахамские, верренские пытки, жестокие обычаи тураинских орфотавров, леденящие кровь истории о некромантах Занбара – немногие из палачей смогли бы потягаться с юношей в знании своего ремесла. Тиматр, Сабиабаз, Фалар... Все трое сбежали от него в смерть. Сабиабазу повезло напиться из отравленного трупным ядом ручья, и он умер легко – всего после суток жестоких мучений. Фалара схватили враги и разорвали конями, но эти растяпы даже не догадались сперва подёргать рывками, сразу погнали вскачь. Хорошо хоть не хватило ума подрезать сухосжилия, иначе конечности бы оторвались вмиг, и казнь бы закончилась, едва начавшись. Когда пришли вести о смерти Тиматра, Гермий, более не таясь, кричал как безумный и в слезах катался по полу под испугаными взглядами приютивших его жрецов. Они сбежали, и жить стало незачем. У них остались семьи, но Гермий не обманывал себя: убить ребёнка за преступление отца он не сможет. Они сбежали, и нужно было искать в жизни новую цель. Наутро Гермий сказал настоятелю, что хотел бы обучиться военному делу, и старый Микон вспомнил, что у юноши есть родственники в далёкой Герии...

Поток тягостных воспоминаний прервали громкие шаги в коридоре. Подняв глаза, Гермий приметил знакомый наряд, мелькнувший в дверном проёме. С сожалением отставив полный кубок, юноша поспешно бросился следом.

Аминту он обнаружил в боковой галерее, прошёл бы мимо, если бы не услышал из-за массивной колонны сдавленный всхлип. Гермий заглянул за колонну, и взгляду его предстал съёжившийся на зябком ветру царь в голубом свадебном хитоне. Лицом мальчик уткнулся в холодный камень, а его плечи дрожали, явно не от ночного заморозка.

– Аминта, друг мой, что случилось? – периссец ласково коснулся плеча Аминты.

– Ничего, – огрызнулся тот, стуча зубами от холода. – Я хочу побыть один.

– Та-ак, – протянул Гермий. Легко запрыгнув на каменные перила, он свесил ногу вниз и, скрестя руки на груди, опёрся спиной на колонну. – Как прошла брачная ночь? Было здорово?

– Ничего не было, – буркнул Аминта. – Не было никакой ночи.

Проклятье! А ведь было же ясно, что так и получится. Говорили ведь, что надо бы свести парня с хорошей гетерой. Она бы ему показала, что к чему, да и страха бы поубавилось. Но нет же, тётушка Талая вбила себе в голову, что царю негоже становиться мужчиной с девкой низкого рода. Боги, ну пригласили бы девку высокого рода, благо разницы нет никакой! С высоты своих неполных восемнадцати, Гермий считал себя сведущим в таких делах. Жрецы храма Мелии Среброструнной, при котором он рос, считали науку любви угодным богине искусством, потому храмовые воспитанники и, что особенно важно, воспитанницы свободой нравов не уступали поклонникам Аэлин. Однако же надо что-то делать. Насколько мог весёлым и уверенным голосом Гермий сказал:

– Бьюсь об заклад, всё было не так плохо. Я вот, когда первый раз уединился с девчонкой, разволновался так, что испортил воздух.

– Да ну! Правда? – Аминта заинтересованно обернулся. На бледной от холода щеке виднелась тёмная дорожка от слезы.

– Честное слово! Только никому не рассказывай – засмеют.

– Не расскажу, честное слово. И что было дальше.

– Девчонка смеялась, наверное, с час, так что я было сник и думал потихоньку убежать, но потом слово за слово, улыбка за улыбку и всё сладилось. Видишь, как бывает. Надеюсь, ты не испортил воздух в царском покое? Это не подобает сыну царя, совсем не подобает, – скрипучий голос учителя Акатея Гермий изобразил очень точно. Жрецы на Кео всегда говорили, что их воспитанник мог бы стать отличным актёром.

– Нет, не испортил, – улыбнулся было Аминта, но тут же сник. – Ничего не получилось. Я не могу. Это всё она...

– Царица Кинана? А что не так? – притворно удивился Гермий, прекрасно догадываясь, что было не так. – Она красива и умна. Или ты не любишь худеньких?

– Да нет, я люблю... Нет, Гермий, не в том смысле... Не в том дело. Кинана, она... Ну ты же знаешь, как она себя всегда ведёт.

– Она насмехалась над тобой?

– Нет, она не делала ничего, просто молчала... Ну это было знаешь, как... Как если наставник рассердился и не разговаривает. Вроде ничего страшного, никто не обижает, иди куда хочешь, а лучше бы отхлестали розгами или оставили без сладкого. Она злая, Гермий, злая и всех ненавидит – мама правду сказала!

Гермий, в очередной раз, выругался про себя. Нет, тётушка Талая – прекрасная женщина, и не только лицом ‒ благослови её боги за доброту и ласку – но иногда он её не понимал. Понятно, что царевну она не любит, но зачем же говорить об этом при Аминте за считанные дни до женитьбы? Вздохнув, юноша сказал:

– Ты ошибаешься, Аминта, она совсем не злая.

– Что ты такое говоришь, Гермий? Ты разве сам всё не видел? Она всегда надо мной смеялась и дразнила, всегда ругалась с учителем Акатеем, обижала маму. Точно говорю тебе: злая. Медведица она и есть медведица, – Аминта назвал кличку, которую он и его друзья дали царевне очень давно.

– Она не злая, Аминта, поверь мне. Твоя жена – чудесная девушка, смелая, умная. Просто она очень несчастна.

– Несчастна?

– Конечно. Подумай, ведь с тобой всегда были отец и мать, они тебя любили и заботились о тебе, а Кинана потеряла маму ещё в детстве. Ты ведь знаешь, что это такое, ты и сам потерял отца. Но ты мужчина и ты уже взрослый, тебе легче, а она тогда была совсем маленькой. Герия воевала, царь постоянно был в походах, и она осталась, считай, что одна. Представляешь, каково ей было?

Мальчик задумчиво молчал.

– Твоя сестра – сильный человек, не зря вы с ней дети своего отца. Она всё пережила и стала такой, какой стала – я по себе знаю, как это нелегко – но она почти не знала материнской любви. Она ведь маму, наверное, даже не помнит. Можно ли её судить за то, что она так сурова? Поверь мне, за всей этой суровостью прячется ребёнок, которому нужна ласка.

– Сегодня она была не очень ласкова, – обиженно буркнул Аминта.

– Поставь себя на её место, Аминта. Она потеряла отца, я слышал, убили её подругу, к тому же – давай по-честному – у неё отобрали царство. Представляешь, что она сейчас чувствует? Она не показывает, но ей сейчас тяжело, она страдает, винит себя во всём, возможно даже хочет умереть, и, при этом, она твоя жена. Ты мужчина, Аминта, она твоя женщина и ты за неё в ответе. Сейчас твоей женщине плохо, и ты обязан помочь ей. Ты ведь мужчина?

– Ты правда думаешь, что это так? Что ей так плохо?

– Даже думать нечего. Это понятно сразу.

– И я должен помочь ей... Но как?

– Стать ей хорошим мужем. И, прежде всего, сегодня ты должен выполнить свою мужскую работу. Я знаю, тебе страшно – всем первый раз страшно – но разве ты трус, чтобы от страха не сделать, что должен?

– Нет, я не трус! – решительно сказал Аминта, хотя впечатление было изрядно подпорчено текущим носом и заплаканными глазами. – Я пойду к ней и сделаю что должен.

– Вот и молодец, – Гермий с сомнением взглянул на посиневшие от холода губы мальчика. – Иди к своей царице, владыка, только давай-ка сперва зайдём согреемся.

– Мне не холодно!

– Тебе нет, но я-то южанин. Пошли, научу кое-чему, чтобы твоя жена осталась сегодня довольна.

– Да, а чему?

– Узнаешь. Только постой, царю нельзя являться в гостевой зал в таком виде.

Накинув нижний край своего бордового хитона на заострённый каменный завиток в решётке балюстрады, Гермий, не без сожаления подумав, что дорогой свадебный наряд был бы неплохим дополнением к его небогатому гардеробу, выдрал клок ткани. Получившимся платком он, пренебрегая царским достоинством, тщательно вытер следы слёз с лица сопротивляющегося Аминты. Осмотрев результат своих трудов, Гермий решил, что лучше уже не будет. Рука об руку они вернулись в гостевой зал.

– Присядь, Аминта, я сейчас, – сказал Гермий. Он с удовольствием отметил, что его уединённое место у очага осталось незанятым. Кувшин вина, нож на столе, накинутый на спинку кресла коричневый плащ – всё там, где и должно быть.

На другом конце зала, у накрытых столов, угощалась вином пёстрая стайка придворных. Рассеянно отвечая на приветствия и шутки, Гермий отыскал подходящий кувшин, и, прихватив заодно серебряный кубок, вернулся к зябко скорчившемуся в кресле Аминте.

– Держи, – он наполнил кубок рубиновым вином, ноздри сразу наполнил густой запах пряностей. – Сделай глоток побольше.

Заметив, что молодой царь всё ещё зябко дрожит, Гермий подхватил с кресла свой плащ и укутал им холодные плечи мальчика.

– Что это? – Аминта осторожно заглянул в кубок.

– Верренский гипокрас. Отлично согревает нутро, разгоняет кровь, а для тех, кто желает удивить женщину лучше не придумаешь. Сейчас выпьешь кубок, согреешься и царица Кинана сегодня уснёт счастливой. Никогда не иди к женщине замёрзший и на пустой желудок – ничего хорошего не выйдет, но выпей вина, хорошо согрейся, расслабься и всё получится само собой.

– А как нужно... – Аминта смутился, его щёки начали розоветь от вина и тепла, так он казался совсем ребёнком. Впрочем, он и был им – четырнадцать ему исполнится через пару месяцев.

– А ты не думай об этом – совсем. Просто наслаждайся. Войти к жене – твой долг, но, клянусь Лирой Мелии, знавал я обязанности похуже. Это тебе не уроки Акатея, знаешь ли. Это очень здорово, ты просто ещё не пробовал, а попробуешь – не оторвёшься. Самое лучшее занятие.

– Что, даже лучше игры в мяч?

– Ну, почти так же хорошо.

Они рассмеялись, и Аминта ещё раз отхлебнул из кубка.

– Ух ты, что это?! – воскликнул он, подхватив со стола недоделанную фигурку воина и вертя её в руке.

– Воин, – улыбнулся Гермий. – Гоплит. Знаешь же, кто это такие?

– Да-да, это вроде наших гипаспистов. Фалангу гоплитов нельзя атаковать с фронта в конном строю, следует пустить вперёд пельтастов, чтобы заставить их потерять шаг, а конницу направить во фланг или тыл... а что у него с ногой?

– А ну-ка дай, – Гермий взял фигурку из рук мальчика и, сноровисто орудуя ножом, закончил работу. Аминта от восторга едва не расплескал вино.

– Здорово! Научишь меня так же? – спросил он, сияющими глазами глядя на фигурку.

– Конечно, когда будешь отдыхать от государственных дел.

– Так это ты сделал! Красиво, а как его зовут?

– Как зовут? Хмм… Энекл. Энекл-эфериянин.

– А почему Энекл?

– Так звали стражника у нас во дворце, – Гермий прикрыл глаза, вспоминая. – Я его угостил пирогом с голубями – стащил с кухни – а он мне подарил вот этот нож и показал, как вырезать свистелки. Потом, на Кео, я и фигурки делать научился.

– А где он сейчас?

– Энекл? Не знаю. Ушёл на битву и, наверное, погиб. Оттуда немногие вернулись.

– Как жалко… Красивая фигурка. Когда научишь меня вырезать, я сделаю себе такую же.

– Не надо, – улыбнулся Гермий. – Бери эту, она твоя.

– Правда? – радостно встрепенулся Аминта.

– Правда. Пусть она хранит тебя от бед, как Энекл хранил когда-то меня – и даже лучше.

– Спасибо! – юный царь с восхищением посмотрел на фигурку и прижал её к груди. – Гермий, ты знаешь, ты мой настоящий друг. Таких друзей у меня больше нет.

– Ты тоже мой друг, но и кроме меня у тебя есть верные друзья. Я лишь один из многих.

– Нет, – Аминта упрямо мотнул головой, – то другие друзья, а ты... Знаешь, когда я был совсем маленький, я хотел, чтобы вместо сестры у меня был старший брат – такой же как ты.

– А у меня был младший брат, немного постарше тебя... – Гермий шумно сглотнул и опустил взгляд. Слишком сильны были нахлынувшие воспоминания.

– Он тоже умер, да? Я знаю, все твои родные умерли, – Аминта ласково тронул Гермия за руку. – Мне так жалко. Хочешь, я буду тебе братом? Мы же ведь и так родственники. Хочешь?

– Спасибо, Аминта, спасибо, – с чувством выдохнул Гермий, усилием воли загоняя воспоминания в самые глубины памяти. – Ты так много сделал для меня, ты, твоя мать, твой отец – все вы. Я и так отношусь к тебе, словно к брату, так будет и впредь, верь мне… Ты допил вино?

– Да, – Аминта удивлённо посмотрел на пустой кубок.

– Хорошо, теперь иди, и ничего не бойся. Ты сильный мужчина и царь, к тому же теперь у тебя есть Энекл, он тебя защитит, – Гермий подмигнул, и Аминта улыбнулся в ответ.

– Всё же получится? – робко спросил он.

– Даже не думай об этом. Иди и развлекись как следует. Главное, будь с женой ласков, что бы она не делала и не говорила.

– Всё, иду, – решительно кивнул Аминта и встал, прижимая фигурку к груди. – Всё будет хорошо. Увидимся утром.

– Да, утром, когда ты станешь настоящим мужчиной. Только не забудь поставить Энекла на стол. Другой мужчина на брачном ложе тебе ни к чему.

– Конечно, – Аминта рассмеялся, и, развернувшись на пятках, быстрым шагом направился к выходу.

Гермий остался один. Из поясного кошеля он достал небольшую фигурку. Простая деревянная игрушка, но при взгляде на неё глаза юноши странно блестнули. Что-то с ласковой улыбкой прошептав, он поставил фигурку на стол и осторожно пригубил вино. Глаза его замерли, глядя на языки пламени, откуда-то издалека донёсся трубный бычий рёв.

Брат, Эвриам, младше на два года – он всегда поправлял: «на один с половиной», хотя это было не так. Непоседливый, всё интересно, всё хочет посмотреть, что там внутри. В тот день они поссорились: Эвриам разломал его любимую игрушку – двигающего щитом и копьём воина – чтобы узнать, как тот устроен. Гермий наорал на брата и не разговаривал с ним весь день, а тот ходил вокруг и ныл. Под вечер, Гермий остыл и пошёл искать братика, чтобы помириться, но на пороге комнаты появился отцовский телохранитель Делиад, грязный, окровавленный. «Гермий, идём со мной, так велел отец» – сказал он...

Отец послал пятерых воинов вывезти семью – порознь, чтобы хоть кто-то смог спастись. Удача улыбнулась лишь Делиаду. Воин стал первым воспитателем Гермия, он учил мальчика владеть оружием, бороться, бегать, плавать, рассказывал ему о Периссе, о маме с папой – эти истории звучали как добрые сказки, всегда с хорошим концом. Делиад заменил Гермию отца, а тот ему потерянную в горящей Периссе семью. Когда Гермию было одиннадцать, к берегам Кео прибило тураинскую тетреру – осколок пиратского флота, разбитого хисским навархом Плинократом. Пираты потребовали огромную дань – почти все запасы пищи, что были на острове. Многие жители Кео умерли бы голодной смертью в ту зиму, но Делиад убедил их сопротивляться. Он сплотил кеонян, организовал оборону, и вскоре немногие уцелевшие орфотавры в страхе бежали на свой корабль, чтобы никогда больше не вернуться к каменистым берегам Кео. Изрубленное тураинскими лабрисами тело Делиада принесли под вечер. Покрывалом служила главная святыня острова –драгоценное одеяние богини – а за сложенными из копий носилками несли на пике голову вожака орфотавров с глубоко засевшим в кости перисским мечом. Гробницу Делиада, увенчаную огромным рогатым черепом, можно увидеть на Кео и сейчас. Жители украшают её цветами и приносят подношения, веря, что дух героя оберегает их остров от врагов. В тот день, на груди Гермия появился широкий неровный шрам – порезался об острую зазубрину на проломленом доспехе, когда его тщетно пытались оторвать от истекающего кровью тела.

Мама, тёплые руки, ласковая улыбка... Мама... Маленький свёрток, из белых пелёнок смотрит розовое личико... «Смотри, Гермий, это Деневра, твоя сестричка…» Мама...

Запах жимолости и шелест юбок. Диена, в очередной раз. Пройдя мимо так близко, что край её пеплоса коснулся его волос, женщина призывно обернулась через плечо и исчезла в коридоре. Схватив кубок так крепко, что согнулась серебряная ножка, Гермий осушил его до дна и решительно поднялся. Она старше лет на пятнадцать и не так уж хороша собой, а отделаться от подруги царицы будет непросто. Плевать! Какая к гарпиям разница, кто она, если в ней спасение от неумолкающего бычьего рёва и терзающих душу воспоминаний? Допив остаток вина прямо из кувшина, юноша последовал за Диеной.

Нож и деревянную фигурку – тоненькую девушку с завязанными конским хвостом волосами, одетую в наряд царской воспитанницы – он, прежде чем выйти, заботливо спрятал в кошель.