Эйнемида II. Право слабого.

Глава XXIII

Выкаченные из орбит глаза, вываленный язык, мокрый подол хитона – поганая смерть. Удавка погрузилась в шею здоровяка-пентикоста целиком, оставив на коже тёмную полосу. Убитый сидел, привалившись к поддерживающему крышу палатки колу: кто-то накинул удавку и затянул узел вокруг деревянного столба. Точно так же, как намеревался сделать тасимелехов палач.

– Как это произошло? – чеканя слова, спросил Энекл. Подчинённые боялись взглянуть на тёмное от гнева лицо командира.

– Мы не знаем, лохаг, – на Неалее не было лица. При полном несходстве характеров они с Амфотером были дружны. – Так его нашли. Никого рядом не было.

– Почему он был один? Я приказал.

– Так он же в палатку ушёл. Что с ним там будет... – Неалей странно сглотнул, глядя на страшно вытаращенные глаза товарища.

– Энекл, подожди, что ты задумал? Не надо сгоряча! – Ансар подвернулся на дороге к палатке, видно, уже прослышал. – Созови командиров, мы же на войне! Нельзя...

– Уходи, Ансар, – Энекл не удостоил мидонянина даже взглядом. Слова падали точно тяжёлые камни. – Оставайся в палатке, пока не закончится. Это не твоё дело, тебя не должны тут видеть.

– Но что ты будешь делать? Энекл, прошу, так нельзя...

– Что я буду делать? – бесстрастно ответил лохаг. – Тэйхэкай эдэтэа!

От яростного рыка, казалось, на мгновение испуганно прекратился даже бесконечный дождь. Точно по волшебству, на улицу выбежали гоплиты с оружием. Где-то среди эйнемских палаток, забил медный колокол.

– Уходи, Ансар, –сказал Энекл. – А вы, парни, за мной. Нам кое с кем здесь нужно поговорить.

Разъярённо-радостный рёв был ответом. Эйнемы спешно хватали копья, надевали шлемы, поправляли щиты, выстраиваясь подле своего предводителя. В других частях лагеря поднялась суматоха, воины выскакивали из палаток с оружием наголо, решив, что напали враги.

– Энекл... – отчаяный призыв Ансара пропал втуне. Эйнемский отряд боевым строем двинулся вперёд.

Их встретили возле тасимелехова шатра: телохранители в доброй чешуйчатой броне и бедолаги-ополченцы с Нижнего Закара с копьями и лёгкими тростниковыми щитами. Все они выстроились в несколько рядов, не слишком умело изображая эйнемскую фалангу. Вперёд выбежал круглолицый невысокий толстячок в командирском доспехе – Итумал, начальник пехоты и верный пёс Тасимелеха, ещё с тех времён, когда тот был лугалем.

– Что происходит?! – возопил он. – Эйнем, ты с ума сошёл?!

– Прочь с дороги! Иначе прольётся кровь!

– Ты что делаешь?! Это ведь бунт! С тебя кожу снимут! – Итумал угрожающе взмахнул топориком на длинном древке. Вокруг уже начинали собираться вооружённые воины, мелькнул в толпе чёрный бурнус Бадгу, показался Равхар, окружённый молчаливыми чернобородыми гутами, сжимающими в руках страшные боевые топоры.

– Наставить копья! – скомандовал Энекл, и эйнемский строй вмиг ощетинился крепкими ясеневыми древками со смертоносными жалами на концах.

– Немедленно прекратить бесчинство! Что ты творишь, дурак?! – при виде Тасимелеха, высунувшегося из-за спин своих воинов, Энекл зарычал и перехватил копьё, прикидывая, не получится ли достать ублюдка броском. Хотя нет, не стоит: хочется почувствовать, как остриё входит в его заплывшее жиром тело.

– Ты убил моего человека, – прорычал Энекл, присовокупив грязное ругательство нинуртских бродяг и ночных грабителей. – Теперь я убью тебя!

– Что ты несёшь, напился дурной воды?! – вытаращился Тасимелех. – Какого человека?!

– Его звали Амфотер, вчера ты хотел его задушить. Задушил. Доволен? А сейчас будешь за это платить.

– Это чушь, я никого не душил! Какой Амфотер?

– Лжёшь, – отрезал Энекл, наставляя щит.

– Довольно! – гневно взревел Тасимелех. – Бросайте оружие, сброд, немедля!

Никто из эйнемов не сдвинулся с места, воины на флангах и в тылу развернулись, превращая строй в ощетинившегося со всех сторон ежа.

– Я в этом не участвую, – громко сказал Бадгу, скрестив руки на груди. Равхар нерешительно оглянулся на гутов и воскликнул:

– Давайте образумимся! Нам надо воевать с врагами, а не друг с другом!

– Этот человек умрёт, – твёрдо сказал Энекл и коротко скомандовал. – Аваэ!

Фаланга тронулась с места, надвигаясь на испуганно озирающихся мидонийских ополченцев. Итумал, облизнув пересохшие губы, затерялся среди своих воинов. До строя мидонийцев осталось три шага, грозно взметнулись копья, как вдруг по лесу пролетел жуткий, трубный рёв.

Болото взбурлило, и из-под обманчиво спокойной трясины на удивлённо озирающихся мидонийцев рванулись твари, каких Энекл не смог бы вообразить даже в самом кошмарном сне. Огромные, бесформеные, покрытые панцирями, все в зелёно-коричневой болотной тине, точно сама трясина ожила и набросилась на незванных пришельцев.

– Граззги, – завопил кто-то из каннаарцев, и тут же раздался голос Ансара. – На нас напали! К оружию!

Страшные твари достигли ближайших палаток и над лагерем пронёсся вопль ужаса. Чудовища сминали не успевших опомниться людей, точно давильный пресс, огромные лапы отбрасывали пытающихся сопротивляться, словно то были не воины в доспехах, а тряпичные куклы. Пожалуй, более жуткого зрелища Энеклу не доводилось видеть даже в Цсерехе.

Раздался новый вой, и из древних развалин, прямо посреди лагеря, хлынула волна потрясающих оружием дикарей. Лес изрыгнул сонмы их собратьев, с отчаянным визгом бросившихся в атаку, а позади, за деревьями, грузно ворочалось нечто огромное. Энекл с ужасом понял, что из-за устроенного им переполоха границы лагеря совершенно беззащитны.

– Тасимелех! – взревел он. – Ссоры потом. Ты начальник – командуй!

Но предводитель царского войска словно не слышал, стеклянными глазами таращась на заполонивших его лагерь врагов. Для него битва закончилась не начавшись

– Гарпия, – выругался Энекл и зычно гаркнул. – Сплотить ряды! Бадгу, Равхар – к болоту! Итумал – за мной!

Этот миг всегда самый важный: услышат ли, повинуются чужаку, которого никто не назначал командиром? С другой стороны, когда люди растеряны и напуганы, им нужен тот, кто отдаст хоть какой-то приказ, а исполнив первый, исполнят и остальные. Лишь бы повиновался хоть один. Первый последователь превращает обычного крикуна в предводителя.

Бадгу понял всё мгновенно: он кивнул своим, и командиры застрельщиков бросились собирать подчинённых. Следом принялся раздавать приказы и Равхар. Дрались уже в самом лагере, нужно спешно сколотить, кого можно, в кулак, а дальше... Видно будет. Но нужно время.

– Итумал, – обернулся Энекл к командиру мидонян, не обращая внимания на наставленные копья ополченцев. – Все ссоры потом. Мы должны спасти себя и людей. Ты со мной? – мидонянин на мгновение задумался и судорожно кивнул. Большего Энеклу не требовалось.

– Фаланга, кругом! Метонисский контрмарш! Аваэ! – скомандовал он, и его бойцы, сквозь царящую в лагере суматоху, двинулись к развалинам, откуда валили и валили толпы врагов. Воины Итумала пошли за ними.

Первые визжащие дикари налетели на стену эйнемских щитов, и это был совсем не тот враг, что бился с ними прежде. Вроде те же ти-ю, с каменным оружием, полуголые, в перьях, но такой бешеной ярости и презрения к смерти раньше за ними не водилось. Безумие заменило им оружие, они вцеплялись в эйнемские щиты, не обращая внимание на пробившие тело копья, и пытались вырвать бойцов из строя. Они не боялись, не отступали и продолжали биться, даже получив тяжёлую рану. Трое-четверо дикарей за одного эйнема, но это плохой размен: врагов намного больше. В глазах ти-ю полыхал бешеный зелёный огонь.

Хвала богам, опомнились и остальные. Бадгу напал на лезущих из болота граззгов, его застрельщики сменили пращи и пули на тяжёлые дротики, метя в пасть и глаза чудовищ. Стрелков поддержали воины Равхара. Они умело уклонялись от атак граззгов, подсекали им лапы огромными топорами и, облепив чудовище, точно муравьи хлебную корку, вырубали пластины брони, стремясь добраться до нежной плоти. Местные рассказывали, что на граззгов охотятся ради необычайно вкусного мяса, но, глядя на бронированную кучу грязи, Энеклу совсем не хотелось попробовать.

Мидонийские ополченцы и каннаарские беженцы на левом фланге столкнулись с толпами дикарей, валящими из леса и всё смешалось в кровавую кашу. Вместе с малорослыми дикарями в атаку бежали... Эйленос Справедливый, великаны! В полтора, а то и два, человеческих роста, голокожие, мускулистые, с головами, точно высеченными из цельного валуна неумелым скульптором. Стволы цельных деревьев, сжатые в огромных руках, заменяли этим чудищам дубины, а на спине у каждого сидело по два-три ти-ю, стреляющих из примитивных луков, либо плюющих отравленными иглами из украшенных разноцветными перьями трубок.

Возглавляемые Энеклом, гоплиты пробились к развалинам, где сопротивление дикарей было особенно яростным. Бой кипел уже на самых ступенях, стёртых бесчисленными столетиями. Ти-ю лезли из нескольких ходов, ведущих вглубь древнего сооружения, видно там был какой-то лаз, который, осматривая развалины, попросту проморгали. Гоплиты обрушили остаток стены в один из таких ходов, завалив его почти целиком. Надо завалить и остальные. Поплевав на руки, эйнемы принялись за тяжёлую и кровавую работу.

Вслед за граззгами полезли двуногие болотные ящеры набатулы, каждый с десятком ти-ю на спине. Лучники-дикари накрыли застрельщиков Бадгу плотным градом отравленных игл и стрел, но и те в долгу не остались, то и дело кто-то из дикарей скатывался с гладкой спины чудовища. Гуты расправлялись с тварями не менее ловко, чем с предыдущими, запутывая столбообразные ноги длинными верёвками и добивая лежачих, но эти звери были ловчее граззгов, и немало бородачей с топорами пало от их острых зубов и могучих лап.

– Зиррак! – раздался чей-то истошный крик, и на ряды мидонян с высоких древесных крон бросились очередные порождения ночных кошмаров: то ли ящеры, то ли птицы, с перепончатыми крыльями, покрытыми редкими перьями, и длинными чешуйчатыми пастями, полными кинжально-острых зубов. По счастью, тварей было всего около десятка. Застрельщики, охотники из каннаарцев и лучники-наиритяне встретили летучих чудовищ стрелами и дротиками. Двоих сбили, но другие всё же вырвали бойцов из строя и утащили в лес.

Энекловы гоплиты наглухо завалили проходы в развалинах выломанными прямо из древних стен камнями, окончательно довершив ту работу, что за многие столетия не смогли сделать дожди и ветра. Диоклет, наверное, назвал бы это варварством, но Энеклу сейчас было не до загадок прошлого. Не давая своим людям отдохнуть после тяжкого труда, скорее приличного каменщику, чем воину, он выстроил их в боевой порядок и повёл на помощь мидонянам.

Появление гоплитов переломило ход битвы. При виде грозной стены щитов ополченцы взбодрились и ринулись в бой с новым рвением. Слаженно работая копьями и щитами, эйнемы отбрасывали дикарей, точно скала волны, а прорвавшихся великанов забрасывали дротиками застрельщики. Одно из таких чудищ бросилось на Энекла, размахивая огромной дубиной. Лохаг увернулся и ткнул копьём туда, где у мужчины обыкновенно располагается наиболее драгоценная часть тела. Оказалось, что мужское естество у этих тварей всё-таки имеется: с диким трубным рёвом, великан свалился наземь, хватаясь за промежность, точно забияка, получивший по фасолинам в кабацкой драке, и сразу дюжина воинов набросилась на поверженного, коля, рубя, забивая дубинами. Одного из пробегавших мимо каннаарцев Энекл поймал за длинную полу кафтана.

– Где Ансар?! – спросил он.

– Нет Ансара, – отмахнулся каннаарец, совершенно ошалевший от происходящего. – Зиррак утащил!

Энекл зло выругался.

У болота бой кипел своим чередом. Весь берег был завален изрубленными и утыканными дротиками тушами чудищ. Последнего набатула сразил сам гутийский военачальник Равхар, поднырнув между столбообразных ног и разрубив мягкое подбрюшье. Весь в чёрной крови, он спешно выскочил из-под чудовища, но ящер, подыхая, всё же сомкнул челюсти на бедре своего убийцы. Равхар свалился навзничь, и его воины разразились горестным стоном. Несколько гутов остались возле поверженного командира, прочие же, под началом Бадгу, бросились на помощь Энеклу.

Только теперь Энекл окончательно уверовал в победу. Плотный град дротиков обрушился на набегающих дикарей, гутийские топоры жадно врубались в плоть великанов, эйнемские копья сражали одного врага за другим и те начинали поддаваться. Угасал безумный зелёный блеск в глазах, движения становились неуверенными, сперва один, потом другой, а за ними сразу несколько ти-ю бросились бежать в направлении леса. Ещё немного нажать, и конец... И тут Энекл впервые увидел некроманта.

Стройная фигура в чёрной мантии и тёмно-синем тюрбане появилась на краю леса, точно сгустившись из воздуха. Тонкая рука в чёрной перчатке изящным, но сильным движением всадила в грязь эбеновый посох с сапфировым навершием, а дальше началось невообразимое.

Глаза дикарей снова вспыхнули огнём, на этот раз красным, и они ринулись в бой – без привычных криков и визгов, храня полное молчание, и это были совсем не те люди, с которыми царское войско сражалось только что. Казалось, кто-то выдернул из тел жалких дикарей их собственные души и вложил на освободившееся место чужие сознание и разум. Каждый из них, в мгновение ока, превратился в испытанного воина, мастера оружия, прошедшего сотни кровавых битв. Дубины с острыми камнями по краям, короткие копья с каменными наконечниками и прочие жалкие поделки стали опасными и гибельными в их руках. Стрелы и отравленные иглы, прежде летевшие беспорядочно, обрушивались на мидонийские ряды слаженными залпами. Опешившие и растерянные, царские воины падали один за другим, их строй начал подаваться назад.

Прогудел уже знакомый трубный вой, и из леса на защитников лагеря бросились люди в чёрной одежде, чёрных тюрбанах и закрывающих лицо платках, с небольшими круглыми щитами и длинными, изогнутыми к острию мечами. Их было немного, но воинами они оказались отменными. Чёрные врубились в строй мидонян, словно топор в мягкую иву. Над полем битвы пронёсся стон ужаса, царское войско заколебалось и дрогнуло. Они ещё держались, зная, что в этом гиблом краю нет спасения в бегстве, но скоро страх заглушит голос разума, и сперва один, за ним другой ринется прочь, куда угодно, лишь бы подальше от окровавленных вражеских клинков. Тогда и наступит конец.

Выскочив из боя, чтобы оценить положение со стороны и понять, что же всё-таки, ради Эйленоса, делать, Энекл наткнулся на Бадгу. По своему обыкновению, уперев руку в бок, начальник застрельщиков наблюдал за битвой. Его лицо под чёрным бурнусом было необычайно бледным, таким невозмутимого командира Энекл видеть не привык.

– Хороша драка, а? – воскликнул он, желая подбодрить растерявшегося соратника. – Давай убъём ещё этих гадов!

– Ты убьёшь, не я, – спокойно ответил Бадгу, поднимая руку, и Энекл с ужасом увидел почти целиком засевшую в предплечье иглу.

– Но... Надо вытащить, – прошептал он ошеломлённо.

– Без толку... – начальник застрельщиков слабо улыбнулся, но тут его ноги подломились и Энекл едва успел подхватить падающее тело.

– Грязь... И кровь. Одна сплошная грязь... – на лице умирающего играла безумная полуулыбка, глаза начинали стекленеть. – Кровь... Какая всё-таки гадость... – он шумно вздохнул и его тело безвольно повисло на руках Энекла.

– Прощай, товарищ, – Энекл бережно положил мёртвого командира на землю. Что-то белое мелькнуло на тёмном одеянии мидонянина, и Энекл с удивлением узнал белый шарик на нитке – символ загадочного то ли бога, то ли не бога Алгу.

Вместе с печалью пришла и ясность мыслей. Энекл понял – или ему казалось, что понял – в чём путь к спасению. По крайней мере, другого не видно. Приняв решение, он бросился к своим.

– Лоиксо фаледэкай, кэрайимо веллиэй!

Эйнемский строй – в который раз за сегодня – сплачивается, сжимается так, чтобы большой круглый щит-гоплон прикрывал и себя, и товарища, накладываясь на щит соседа, точно рыбья чешуя.

– Ликадийское наступление! Пошли!

Фаланга трогается с места, точно кусок берега, оторванный землетрясением. Мерно, неумолимо, сквозь толпы разъярённых врагов, она двигается вперёд. Ураги – замыкающие командиры – отбивают темп, ударяя копьём о щит.

– Запе-е-евай!

– Э-эхэй, Хорос гневный! Э-эхэй, испей крови! Э-эхэй, медь согрею! Э-эхэй, в чьём-то брюхе! – старая и страшная воинская песня, древняя, почти как сама Эйнемида. Кое-где за неё штрафовали, как за богохульство, но они наёмники на самом краю света, жрецы Хороса смеющегося, им можно. Им всё можно.

– Толкай! Удар! Толкай! Удар!

Строй работает как механизм, как водяное колесо клепсидры, как ткацкий станок. Удар копьём, толчок щитом – шаг вперёд, удар, толчок – шаг. Враги сопротивляются отчаянно, они сильны, умелы и многочисленны, но и им не по силам остановить эйнемскую фалангу. Не зря же во всех городах Архены гоплиту платят по увеличенной ставке.

– Боковое перестроение, два ряда!

Враги наваливаются со всех сторон, отряд похож на майского жука, угодившего в муравейник. Спереди, слева, с тыла – везде врагов встречают острые копья, а фаланга, по колено в кровавой грязи, идёт вперёд.

– Нажали!

Уже близко. Некромант, положив руку на навершие посоха, смотрит в землю. Он близко, но так далеко. Дорого каждое мгновение: если остальное войско не выдержит и побежит – это конец, а оно может не выдержать в любой миг. Нужно что-то делать. Что?

– Найимос эйэ, Фамэрта кионэлата, кэйкэпратейна… Будь со мной Тимерет легконогая, лебяжекрылая…

Сорваным голосом, Энекл пробормотал молитву покровительнице стрелков и метателей, и его тяжёлое копьё, брошенное с такой силой, что хрустнули связки, устремилось к чёрной фигуре в синем тюрбане. Лишь бы долетело, лишь бы не промахнуться. Найимос эйэ, Фамэрта!

В последний миг, когда казалось, что железный наконечник пробьёт незащищённое доспехом тело насквозь, некромант заслонился посохом, и копьё Энекла с неестественно громким хрустом переломило чёрное древко пополам.

Не дожидаясь второго копья, некромант горделиво развернулся и скрылся меж деревьев. Протяжно прогудела труба, и чёрные воины, оставив в покое растерзанный мидонийский строй, бросились отступать. На поле битвы остались лишь несчастные ти-ю, в глазах которых медленно угасал дымчатый красный отблеск. Место мастеров битвы вновь заняли обычные дикари, мигом сообразившие, в каком положении оказались. Не прошло и четверти часа, как ти-ю, дико визжа и бросая оружие, уже бежали в сторону леса, провожаемые стрелами и дротиками – у кого они ещё остались.

– Победа! – безумно радостный клич пронёсся по изрядно поредевшему строю царского войска. Суровые бородатые воины плакали, не стесняясь своих слёз. Энекл их понимал: он и сам не верил, что сегодня останется в живых.

Лохаг снял шлем, на душной жаре превратившийся в нечто вроде печки, и проорал благодарность своим обезумевшим от счастья людям. Победа! Война ещё не закончена, но сегодня они живы, и они победили. Этот день их. Его, Энекла, день.

Словно назло мыслям Энекла, со стороны шатра Тасимелеха послышалась победная музыка и загремели славословия. Лизоблюды славят победителя, вообще не принявшего участие в битве, и можно не сомневаться, что завтра беспорядочная кровавая свалка в вонючей грязи превратится в блистательную битву, спланированную мудрым стратегом. День может и их, но победа будет принадлежать Тасимелеху. Что бы кто ни думал на этот счёт.

Энекл зло сплюнул и отправился раздавать необходимые указания.

***

Рассеивая факелом туманную вечернюю тьму, Энекл решительно шёл к шатру Тасимелеха. Нет, не затем, чтобы убить – это ещё будет сделано, но не сегодня. Лохаг последними словами клял себя за устроенные беспорядки, едва не погубившие войско, и зарёкся иметь дело с Тасимелехом до конца похода. Благо и без того забот хватало: устроить раненых, избавиться от тел, организовать охрану и патрули. В лагере придётся провести несколько дней, значит нужно сделать его более основательным, укрепить подходы, на случай если некромант сунется снова, выстроить заграждения, расставить рогатки. Эти и другие дела заняли весь последовавший за битвой день, а ближе к вечеру Энеклу сообщили, что вражеский посол прибыл на переговоры.

То, что Тасимелех не удосужился пригласить Энекла, не удивило, но сейчас на это было наплевать. В конце концов, от переговоров зависела судьба всего войска, а Энекл остался единственным из высших командиров. Тела Бадгу и неожиданно геройски павшего Итумала приняла в себя болотистая земля, столь непохожая на их солнечную и засушливую родину, Равхар же не приходил в сознание. Пасть укусившего его чудища, полная застрявших меж острых зубов полусгнивших остатков пищи, была всё равно что отравлена. Жрец Марузаха отнял гутийскому начальнику ногу, но боялся, что уже слишком поздно и заражение проникло в кровь. Ради павших и, тем более, ради тех, кому повезло выжить, Энекл намеревался принять участие в переговорах во что бы то ни стало.

Тохраб, командир, принявший гутов под начало вместо Равхара, встретился Энеклу на полпути до командирского шатра. Его заросшее чёрной бородой лицо расплывалось в довольной улыбке.

– Ты слышл, эйнем, – сказал он по-мидонийски, коверкая слова так, что Энекл его едва понимал. – Йдём, дъмой. У нас мир!

– Как мир? – удивился Энекл, про себя обругав всё на свете за то, что второй военачальник не знает того, что известно, похоже, уже везущим обозные телеги волам. – На каких условиях?

– Не знай точн, – Тохраб пожал плечами. – Вродь Тахал наш, а они чот ужо взъали, та ихне.

– Как ихнее? Мы же победили! Здесь мидонийская земля!

– А не побок нам? – рассмеялся гут. – Ты не мидон, и я не мидон. Плъвать я хотил, где там ихна зъмла.

– М-да… – Энекл коротко кивнул Тохрабу и прибавил шаг.

При виде вышедшего из шатра человека Энекл оторопело замер. Роскошная чёрная мантия с синей оторочкой, длинный посох, почти такой же, как расколотый копьём Энекла, синий тюрбан, украшенный большим чёрным агатом в золотой оправе, а под тюрбаном лицо, обрамлённое волнистыми чёрными волосами, безбородое и безусое, с миндалевидными чёрными глазами и длинным красиво очерченным ртом. Очень знакомое лицо.

– Ансар, – удивлённо выдохнул Энекл, чувствуя, что сходит с ума.

– Так звала меня мать, – изогнутые подобно мидонийскому луку бескровные губы тронула лёгкая усмешка. – На занбарском это значит «жеребёнок». Но чаще меня называют Мизаром. Я рад видеть тебя живым, лохаг Энекл.

– Ты... некромант!

– У нас предпочитают говорить «овладевший знанием». Постижение ушедших не единственное моё занятие, но да, можно сказать и так: я некромант.

Ответить было нечего: всё понятно и без слов. И постоянные вопросы о военных планах, и «безопасное» место для лагеря, выбранное любезным каннаарцем, и бесконечные, будто бы случайные, проволочки в пути. Энеклу казалось, что скрип его зубов слышен на стадий окрест.

– Я хотел бы попросить у тебя прощения, Энекл, – сказал некромант. – За Амфотера. Как у вас говорят? Да смилуются боги над его тенью? Я бы хотел этого избежать, но это война, а на войне убивают.

– Что?! – Энеклу показалось, что земля уходит у него из-под ног.

– Это я его убил, – твёрдо сказал Ансар... Нет, не было никакого Ансара, был некромант Мизар, владыка Халлуса, кошмар из детских сказок. – Ты зря напал на Тасимелеха, он ни в чём не виноват.

Глядя в спокойное бледное лицо некроманта, хотелось плакать от бессилия. Посланник неприкосновенен, таков закон всех более или менее цивилизованных народов: уложения Иулла у эйнемов, наказ Хазраддона у мидонян и многие, многие другие. Причинивший вред послу проклят богами и людьми, позор лежит на его семье, осквернён тот, кто даст ему пищу и кров. Даже Каллифонт и Диоклет презрительно отвернутся от товарища, узнай они о подобном. Энекл почувствовал, как захрустели пальцы его добела сжатых кулаков. Мизар сочувственно смотрел на эйнема, его губы чуть скривились в понимающей усмешке.

– Ты мерзавец... – выдохнул Энекл. – Убийца...

– Так же, как и ты, – спокойно ответил некромант. – Это бой, и я убил врага.

– Это не бой!

– Разве? – выражение лица Мизара стало жёстким. – Мы на войне и убиваем врагов, как считаем нужным. Мне жаль Амфотера и других, но мы были врагами. Да, я убил его, чтобы ты сцепился со своим начальником, благо вы с ним дали мне такой отличный повод. Да, я немного поиграл с тасимелеховым вином и пищей, совсем чуть-чуть, чтобы высвободить некоторые его пороки: пьянство, лень, чревоугодие и всё прочее. Впрочем, – он усмехнулся. – тут и стараться особо не пришлось. Я сделал это и многое другое и не жалею, потому что воевал за свой народ. А ради чего сражаешься здесь ты, Энекл из Эйнемиды?

Ответить Энекл не успел, из шатра показался Тасимелех, с довольной улыбкой на широком лице и, кажется, уже снова хмельной. Слегка покачиваясь, он приблизился к собеседникам.

– А ты уже тут, – презрительно бросил он. – Болтаете? Наш любезный гость уже рассказал тебе, кто уходил твоего приятеля? Я тебе говорил, дураку, что это не я. Дружок твой, Ансар, то есть, – Тасимелех издевательски поклонился, – великий повелитель Мизар. Ну что, пойдёмте все, выпьем за помин твоего Амфисбена или как его там...

Энекл ударил сильно, подсердечно, выплёскивая всё, накопившееся за эти проклятые дни. Кулак вонзился в скулу Тасимелеха со звонким хрустом, и военачальник мешком повалился в грязь. На губах некроманта играла всё та же понимающая усмешка.