Фолкнер

Глава XXII

— Как вам известно, приехав в Ланкастер, я не обнаружил там Хоскинса. Следуя оставленным указаниям, я отправился искать его в Лондон и через некоторое время нашел. Он занимался своими делами, и условиться о встрече с ним оказалось не так уж просто; однако я проявил настойчивость и наконец попросил его поужинать со мной в кофейне. Он оказался уроженцем Рейвенгласса, жалкого городишки на морском побережье Камберленда; я хорошо знаю это место, так как оно находится недалеко от Дромора. В Америку он эмигрировал еще до моего рождения и через некоторое время обосновался в Бостоне и занялся торговлей; дела привели его в Англию, и он решил заодно навестить своих родственников. Те по-прежнему жили в своем унылом Рейвенглассе; окна их дома выходили на мрачный берег, грязь, болота и далекие холмы, обманчиво казавшиеся обитателям равнин зелеными и благодатными.

Хоскинс обнаружил, что его мать, которой исполнилось почти сто лет, еще жива. С ней жила его овдовевшая сестра и дюжина детей от мала до велика. Он провел в их компании два дня и, естественно, расспросил, что нового случилось в округе за время его отсутствия. Прежде он вел дела с управляющим поместьем в Дроморе и видел моего отца. Когда он эмигрировал, сэр Бойвилл только женился. Хоскинс спросил, как дела у помещика и его жены. Поскольку наша несчастная судьба в этих краях известна каждому простолюдину, ему поведали и о таинственном побеге моей матери, и о моих скитаниях и поисках, и о награде в двести фунтов любому, кто поможет прояснить ее судьбу.

Вначале он не придал этому значения, но наутро смекнул, что может получить эту сумму, и написал мне письмо, а поскольку меня описали ему как скитальца без постоянного места проживания, он написал и моему отцу. Когда я увидел его в городе, ему, кажется, стало стыдно, что из-за него я проделал такой путь.

«Можно подумать, это вы, а не я, явились за наградой, — промолвил он. — Некоторые усилия ради такого шанса потратить стоило, однако, глядишь, вы сочтете, что не стоило утруждать себя столь далекой дорогой ради моих скудных сведений».

Наконец я подвел его к сути нашего разговора. Оказалось, что много лет назад он одно время жил в Нью-Йорке и случайно познакомился с человеком, недавно приехавшим из Англии; тот просил его совета по поводу трудоустройства. У него было немного денег — несколько сотен фунтов, — но он не хотел вкладывать их в торговлю или покупку земли, а желал найти место с достойным заработком, сохранив свой небольшой капитал. Странный способ распорядиться временем и деньгами — тем более в Америке! Но именно этого хотел незнакомец; он сказал, что ему будет неспокойно, если он лишится возможности в любой момент использовать свои небольшие накопления и эмигрировать в другую страну. Его звали Осборн; он был умен, смекалист и добродушен, но не отличался ни трудолюбием, ни принципиальностью. «Однажды он оказал мне услугу, — сказал Хоскинс, — оттого не хочется плохо о нем отзываться, но раз он в Америке, а вы здесь, вреда ему не будет. С момента нашего знакомства он высоко поднялся и в данный момент служит у нашего консула в Мексике. Многого он мне не рассказывал, но пару раз мы вместе ездили на Запад, и в ходе долгих разговоров я постепенно кое-что о нем узнал. Он путешествовал и воевал в Ост-Индии; повсюду его преследовали неудачи, в Бенгалии ему пришлось совсем скверно, и помогла ему лишь доброта друга. Тот был гораздо выше его по статусу; он его выручил и оплатил билет в Англию, а когда вернулся сам, то обнаружил, что Осборн вновь в беде, и снова пришел на помощь. Короче говоря, сэр, выяснилось, что этот джентльмен, который ему помогал, — Осборн так и не назвал его имени — делал это не просто так. Ему понадобилась помощь, чтобы увезти одну даму. Осборн клялся, что не знал ее имени; он думал, парочка бежит по сговору, но оказалось, все хуже, ведь ни одна женщина не стала бы так сопротивляться, если б ее увез из дома возлюбленный. Мой рассказ сбивчив, поскольку я сам никогда толком не слышал эту историю от начала до конца; знаю лишь, что все кончилось трагически: женщина погибла, утонула в какой-то реке. Сами знаете, как опасны реки у нас на побережье.

Когда он упомянул Камберленд и наши реки, я принялся подробнее его расспрашивать, и Осборн испугался, — продолжал Хоскинс. — А узнав, что я родом из тех мест, стал нем как рыба, и больше мне не удалось выудить из него ни слова про ту даму и его друга; могу лишь догадаться, что его щедро вознаградили и услали прочь за океан. При этом он поклялся, что, по его мнению, тот джентльмен тоже мертв. Это было не убийство, а прискорбный трагический несчастный случай; он заявил так со всей уверенностью. С тех пор, стоило мне попытаться вновь завести разговор на эту тему, он бледнел как привидение. И тем не менее очевидно, что мысли о случившемся неотступно его преследовали; он разговаривал во сне, ему снилось, что его ведут на виселицу; он бормотал что-то о могиле в песках, о похоронах без пастора и темных океанских волнах; о скачущих прочь лошадях и мокрых женских волосах, — одним словом, бормотал что-то бессвязное, и мне часто приходилось его будить, потому что, бывало, из-за его ночных метаний я сам не мог уснуть.

Была ли дама, о которой идет речь, вашей матерью, сэр, я сказать не могу, — признался Хоскинс, — но время и место совпадают. Прошло двенадцать лет с тех пор, как он мне открылся; думаю, он сделал это, потому что его сердце и мысли слишком терзали всякие ужасы, и он боялся каждого корабля, приплывающего из Англии, думая, что тот везет ордер на его арест или нечто подобное. Этот малый вообще был труслив и однажды прятался неделю, когда из Ливерпуля прибыл пакетбот. Но постепенно он осмелел и в нашу последнюю встречу, казалось, обо всем забыл, а когда я в шутку припомнил ему его прежние страхи, он рассмеялся и сказал, что теперь все хорошо и он при желании может даже вернуться в Англию: с той историей покончено, и ни его, ни его друга ни в чем не подозревают.

Вот и все, сэр, — проговорил Хоскинс. — Больше он мне ничего не рассказывал, а если и рассказывал, то я забыл; но в остальном я совершенно уверен. Была женщина, с которой сбежал его друг, и она погибла, не добравшись даже до побережья; была ли ее смерть случайной или неслучайной, ее похоронили, как мы хороним на дальнем Западе: без колокольного звона и молитвенника. Имени этой дамы Осборн не знал, но знал имя джентльмена, однако с тех пор тот не давал о себе знать, и Осборн считает, что он мертв. А теперь сами решите, стоит ли мой рассказ двухсот фунтов». Вот что он рассказал, София. Из грубых уст этого простого человека я впервые узнал что-то, что пролило свет на судьбу моей матери.

— Странная история, — ответила леди Сесил и поежилась.

— Но я готов жизнью поклясться, что она правдива, — воскликнул Невилл, — и я это докажу. Осборн сейчас в Мексике. Я навел справки в американском консульстве. В конце лета он должен вернуться в Вашингтон. Через несколько недель я отплыву в Америку и увижусь с этим человеком, который теперь приобрел приличную репутацию; узнаю, обоснованны ли предположения Хоскинса. Если да — а разве можно в этом сомневаться? — если моя мать действительно погибла при описанных обстоятельствах, я узнаю, как именно это произошло, и выясню имя убийцы.

— Убийцы? — воскликнули женщины.

— Да; я не могу назвать его иначе. Даже если все произошло случайно, он все равно убийца! Помни, я сам был свидетелем того, как мать увезли силой. Тот, кто ее увез, по справедливости может считаться убийцей, пусть даже его руки не запятнаны кровью! Я сказал «кровью»? Нет, ее кровь не пролилась; но я знаю, где она погибла, знаю то самое место, будто все произошло на моих глазах. Я представляю наш пустынный, одинокий берег; коварные, смертельно опасные воды, забравшие ее жизнь в ту самую ночь, когда бушевала буря; свирепый западный ветер, чьи неумолимые порывы гонят волны к устью. Он искал безлюдное место на берегу; возможно, рядом его поджидало судно, которое должно было незаметно увезти ее прочь. Я словно читал каждый акт этой трагедии и слышал, как она испустила последний вздох, погрузившись под воду и думая обо мне. Эти негодяи увезли ее силой; ни друзья, ни священник не присутствовали на ее похоронах; их провели без должных ритуалов; вместо надгробия враг воздвиг над ней гору клеветы, а унылый песчаный берег стал ее могилой. Ах, как терзают, как мучат меня эти мысли! Вместо того чтобы унять мои тревожные сомнения, рассказ Хоскинса лишил меня сна. Теперь я вечно вижу перед глазами картины смерти, сердце рвется отомстить убийце, а мысль о матери вызывает у меня такое сожаление, такую священную скорбь, что я готов потратить жизнь, блуждая по этому берегу в поисках ее останков, чтобы наконец пролить над ними слезы и перенести их в более достойное место захоронения. Впрочем, возможно, и не придется тратить жизнь, чтобы достичь обеих этих целей; все может оказаться намного проще.

— История печальная, но слишком странная и неопределенная, — заметила леди Сесил, — и чересчур запутанная, чтобы покидать нас и ехать куда-то за океан!

— Я бы поехал, даже следуя более призрачной нити, — ответил Джерард, — и тебе это прекрасно известно. Неужто та, что доехала до самого Египта, боится расстояний? Моя дорогая Софи, ты определенно посчитала бы меня безумцем, если бы я, посвятив свою жизнь одной-единственной цели, позволил трансатлантическому плаванию встать между собой и шансом раз и навсегда прояснить это дело, пусть шанс и невелик! Тысячи людей еженедельно совершают подобное плавание из любопытства и удовольствия. Я и так себя сдерживаю, откладывая путешествие до момента возвращения этого человека в Вашингтон. Сначала я думал отправиться в путь немедленно и встретить его на полпути из Мексики, но побоялся с ним разминуться. Но я должен быть там, в Америке; ведь если с ним что-то случится, если он умрет, его тайна умрет вместе с ним, и я вечно буду себя укорять!

— Но домыслы так безосновательны… — начала было леди Сесил, однако Невилл нетерпеливым жестом ее остановил и воскликнул:

— Ты неблагоразумна, Софи! Отец, кажется, переманил тебя на свою сторону.

Тут вмешалась Элизабет и спросила:

— Вы несколько раз встречались с этим человеком?

— С кем? С Хоскинсом? Да, трижды, и каждый раз он рассказывал одно и то же. По основным вопросам никогда не путался. Он всякий раз утверждал, что женщину похитили в его родных краях, на побережье Камберленда; что сразу после этого происшествия — то есть двенадцать лет назад — Осборн приехал в Америку; что она погибла, став жертвой своего прокля́того возлюбленного. Он познакомился с Осборном сразу после приезда в Нью-Йорк, когда тот еще страдал от панического страха после случившегося и пугался прибытия любого корабля из Англии. Поначалу он тщательно скрывал от своего нового знакомого, что с ним произошло, но потом его сердце не выдержало — и он обо всем рассказал. Хоскинс также вспомнил, как однажды из Лондона прибыл полицейский искать подозреваемого в растрате банкрота — и Осборн, лишь прослышав, что ведутся поиски преступника, несколько дней скрывался. Так что я не сомневаюсь, что Осборн был причастен к ужасной трагедии, которая в моих глазах приравнивается к убийству, а возможно, и являлся активным ее участником. Я не сомневаюсь — не могу сомневаться, — что моя мать умерла именно тогда и именно там. Но как она умерла? Кровь стынет в жилах, когда я задаю себе этот вопрос, и я готов отправиться на край земли, чтобы узнать об этом, обелить ее имя и отомстить за ее смерть.

Элизабет почувствовала, как рука Джерарда задрожала и похолодела. Он встал и направился в гостиную, а леди Сесил шепнула подруге:

— Как же мне его жаль! Ехать в Америку, наслушавшись таких рассказов! Даже если хоть что-то из этого правда, лучше всего об этом навсегда забыть. Дорогая Элизабет, умоляю, попробуй его отговорить!

— Думаете, мистера Невилла так легко отговорить? И надо ли это делать? — ответила ее подруга. — Безусловно, все, что ему рассказали, очень неопределенно; показания прозвучали из третьих уст, от человека, заинтересованного в награде. Но не забывайте, он посвятил всю жизнь попыткам снять с матери обвинения; и если он полагает, что эта история — ключ, который приведет его к правде, возможно, это действительно так; он ее сын, и его внутреннее чутье не сравнится с нашим, ведь оно проясняет его взгляд и обостряет инстинкты. Что, если таинственная, но могущественная рука наконец поможет ему завершить свою миссию? Ах, дорогая леди Сесил, мир души и чувств полон тайн, о которых мы ничего не знаем; благодаря этому таинственному чутью Гамлет увидел призрак своего отца, и именно оно сейчас пробуждается в сердце вашего брата и открывает ему истину, хотя он сам может этого и не понимать!

— Ты, как и он, сошла с ума, — недовольно проворчала леди Сесил. — Я считала тебя спокойным и рассудительным существом и думала, что ты встанешь на мою сторону и вместе мы поможем Джерарду забыть о его неистовых фантазиях и примириться с реальным миром; однако ты сама предаешься метафизическим рассуждениям и полетам воображения; для моего приземленного ума это все равно что следовать за блуждающими огоньками на болоте! Ты не помогла мне, а предала меня. Я желаю миссис Невилл только покоя; где бы она ни была — в могиле или неизвестно где, — она наверняка сожалеет о совершенных в юности безумствах. Ее оплакали, как никогда не оплакивали ни одну мать, но будь благоразумна, милая Элизабет, и помоги мне положить конец безумным поискам Джерарда! Ты можешь, если захочешь, ведь он тебя боготворит и готов к тебе прислушаться. Не надо больше разговоров о таинственной могущественной руке, призраке отца Гамлета и обо всем прочем, что уносит нас в страну грез; поговори с ним о рациональном жизненном долге и подлинной цели мужчины, которая состоит в том, чтобы приносить пользу живым, а не тратить лучшие годы своей жизни, мечтая о мертвых!

— Что я могу сказать? — ответила Элизабет. — Вы можете сердиться, но я сочувствую мистеру Невиллу, и, хотя вы будете надо мной смеяться, я все же скажу, что в своих поступках он следует самым священным законам нашей природы, пытается оправдать невинных и выполнить свой долг перед той, кто, живая или мертвая, имеет полное право претендовать на его любовь!

— Что ж, — рассудила леди Сесил, — похоже, у меня ничего не вышло; я думала сделать тебя своей союзницей, но потерпела неудачу. Я не сэр Бойвилл и не возражаю Джерарду агрессивно и открыто, но с самого начала стремилась охладить его пыл и превратить его из безумного мечтателя в обычного человека. Он одарен, он является наследником большого состояния, и его отец с радостью бы поддержал его в любом разумном начинании; он мог бы стать видным государственным деятелем, да кем угодно, если бы захотел, но вместо этого он тратит свои силы на несчастных покойников. Ты зря его поощряешь; подумай о моих словах и используй свое влияние во благо.

В последующие дни они еще несколько раз спорили на эту тему. Леди Сесил, прежде противостоявшая Невиллу неявно и старавшаяся проявлять сочувствие, неискренность которого он быстро распознал, стремившаяся скорее заставить его забыть о случившемся, чем спорить с его взглядами, теперь открыто выступала против путешествия в Америку. Джерард слушал ее молча и ничего не отвечал. Ее слова ничего для него не значили; он давно привык встречать сопротивление и все равно поступать по-своему. Вот и сейчас он даже не пытался переубедить леди Сесил и продолжал вести себя по своему обыкновению. Но он обиделся и обратился за утешением к Элизабет. Ее бескорыстная теплая поддержка и уверенность, что в конце концов его ждет успех, что энтузиазм и пыл даны ему природой для того, чтобы он смог оправдать мать, и если сейчас он отступится, то не выполнит свой высший долг, — все это вторило его собственным мыслям, и ему уже стало казаться, что Элизабет вошла в его жизнь, сделалась ее частью и он уже никогда не сможет с ней расстаться. Он стал воспринимать ее как заветную обещанную награду за труды.

Обуреваемая пылкими чувствами, Элизабет написала Фолкнеру. Она и прежде писала, что снова встретила своего друга из Марселя; писала и трепетала от страха, что ее вызовут домой, поскольку помнила, как ее отец загадочно замкнулся при упоминании имени Невилла. Однако в ответном письме сообщалось лишь о том, что Фолкнеру пришлось ненадолго уехать и поэтому он не сможет присоединиться к ней в ближайшее время. Она снова написала о сыновнем благочестии Невилла, о смерти его матери и ее якобы бесчестье, о его страданиях и героизме, распространяясь на эту тему с ласковым одобрением и с пылким пожеланием успехов. После этого она долго не получала ответ; наконец пришло письмо, в котором кратко сообщалось, что она должна немедленно вернуться домой.

Не будь его почерк четким и уверенным, Элизабет решила бы, что ее благодетель умирает; сомнения все же остались, ее обуял страх и необъяснимое желание повиноваться его воле; бледная, дрожащая, она предстала перед леди Сесил и стала умолять немедленно подготовить все для ее возвращения домой. Узнав об этом, Джерард расстроился, но не удивился; он знал, что Элизабет никогда не ослушалась бы отца, случись тому потребовать ее присутствия. Но ему было невыносимо видеть ее муки, и он начал задумываться, почему так совпало, что они оба обречены страдать из-за несчастий своих родителей.