Гарпии визжат

Глава 17. Марципарина, вперёд!

Кто кому первый сказал, что Лулу Марципарина Бианка непременно родит нового Драеладра? Этот момент не то, чтобы отсутствует в её памяти, но присутствует в нескольких противоречивых вариантах.

Сказала Кэнэкта Марципарине, или Марципарина Кэнэкте? Вроде, было и так, и этак. Но не знала ведь Марципарина прежде того, как её уведомили?

Сказал Хафиз? А ему-то откуда знать? От самой же Марципарины?

Сказал Бларп Эйуой? Может быть. Но и тут возникает путаница. Источником Бларпу могла бы служить его провидица-бабушка по имени Бланш — разумеется, кто же ещё? Тем более, что все говорят, Бланш действительно сделала предсказание — по глазам дракона по имени Яндротар.

На этом бы успокоиться. Но цепкая память Бианки отмечает странную нелогичность и рассогласованность по времени. К провидице Бланш Яндротара послал провериться её собственный внук Бларп. А зачем посылал? Чтобы сделала предсказание. О чём предсказание? Ну, о рождении Драеладра Марципариной. Что-что?

Получается, Бларп о предсказании знал заранее, до того, как оно было совершено.

И уж точно заранее, до предсказания Бланш, Марципарину — как будущую родительницу Драеладра — перевели в новые апартаменты. Из гостевого флигеля над пропастью — в центральное здание Драеладрова дворца. Ведь кого попало туда не селят.

Правда, Лулу Марципарина — тоже не «кто попало». Умершему Драеладру она приходилась дочерью. Всё так, но загадка сохраняет остроту, ведь в том самом дочернем статусе и с ведома Драеладра-отца Лулу поселили всего лишь в гостевой флигель.

Хафиз говорил, что добился её переселения именно он, Хафиз. И Кэнэкта ему вторила, мол, да, твой бывший наложник побеспокоился… Но когда попросишь Хафиза мотивировать эти его внезапные хлопоты, что отвечает он? Что будущей родительнице Драеладра не пристало жить в гостевом флигеле.

И опять же — возврат к беспочвенному знанию Хафиза об ещё не предсказанном событии.

Может ли один человек другому человеку несколько раз впервые сказать об одном и том же? Да, может. Лулу Марципарина имеет такой опыт.

Лулу Марципарина Бианка — конечно, фантазёрка. Потому, пребывая в своих самых радужных фантазиях, она и беременность свою заметила поздно. Незадолго перед тем, как родить.

Или опять не так? Заметила рано, но никому ничего не сказала из глупой драконьей гордости, а там и саму себя заставила позабыть?

Говорят, беременность яйцом дракона протекает совсем иначе по сравнению с обычной человеческой беременностью. Иные сроки, иные ощущения, иное — более глубокое — погружение в процесс. Правда, Лулу Марципарине и тут не с чем сравнивать, ведь прежде она не рожала ни людей, ни драконов — вообще никого.

Хотя тридцать лет — изрядный возраст для человеческих рожениц.

Изрядный? Ну, по меркам живых местностей, вроде высокогорного Ярала и других эузских земель, наверное, так оно и есть. Но Лулу с раннего детства воспитывалась в городе Цанц — среди мертвецов, чьи неживые женщины не рожают вообще никогда. Немудрено, что она и не была знакома с этими нормативами.

В Цанце она воспитывалась мёртвыми мужчинами-некромантами, которые не то чтобы вовсе обходили вопросы родов, материнства и способности живых женщин беременеть, но затрагивали их в сугубо книжном формате, который Марципарина никак не могла соотнести с собой. Ну какое ей может быть дело до каких-то живых женщин?

Позже, когда у юной Лулу появились живые «воспитатели» — наложники, многие тайны женского тела для неё самой впервые открылись. Многие, но не все. Наложники сами прошли специальное воспитание в лучших невольничьих традициях Уземфа, Карамца и пиратского Саламина — и там крепче всего усвоили главное правило: наложник ничем не должен обременить госпожу, ведь обременяющий, как правило, долго не проживёт. А значит, предохранение от её нежелательных беременностей — его задача. И решать её полагается делом, а не просветительскими беседами.

Удивляться ли, что тему беременности, родов и материнства в жизни Марципарины впервые затронула её старшая подруга Кэнэкта? Эрнестина уже рожала, и не раз, её дети, правда, вырастали без неё, где-то далеко — как потом оказалось, в нижней, равнинной Эузе.

Вот о детях Кэнэкты как-то раз и зашла у них беседа. Старшая подруга жалела, что её не удаётся их часто видеть, но всё же испытывала счастье от того, что они есть. Лулу тогда послушала её и неуверенно сказала: «Кажется, я бы тоже хотела кого-нибудь родить». Кэнэкта заверила: «У тебя получится. Ты ведь живая».

Однако тот разговор состоялся задолго до встречи с Чичеро и тесного общения с тремя его карликами. Вышколенные наложники всё так же ревностно старались ни в коем случае не дать ей счастья материнства. А ей уже хотелось…

Может, и от Чичеро ей желалось получить в основном детей?

Выбор мертвеца как источника детопроизводства — конечно, неразумен. Да только в составе мёртвого рыцаря оказалось столько живых любовных составляющих, что хватило бы и на отдельный маленький сераль. И карликов Чичеро в их плодовитой Отшибине не учили вспомогательному любовному искусству «заметать следы», то есть не оставлять потомства.

Легко ли Марципарина Бианка освоилась на новом месте? Нет, не сказать, что очень легко. Живя в гостевом флигеле, где ты мало кому интересна, ты вольна распоряжаться собой и своим временем, выбирать тропы для прогулок и удобную одежду на всякий день. И если ты, к примеру, не любительница постоянно прихорашиваться, то можешь это делать лишь для себя самой — в те моменты, в которые тебя застигает фантазия: а не войдёт ли сейсас твой возлюбленный Чичеро?

Во дворце Драеладра уклад пришлось поменять. Дворец образует центр аристократической части Ярала, здесь все на виду, куда попало погулять не выйдешь — кто-нибудь непременно станет шушукаться, к тому же здесь женщины-аристократки постоянно друг на друга смотрят и замечают, кто во что облачается. А уж когда встречают кого-то в одном и том же — находят тысячу способов едва заметно обдать презрением.

А ведь Марципарина, покидая замок Окс на спине белого дракона, вовсе не озаботилась прихватить подходящие вещи из аристократического гардероба. Зелёное кранглийское платье, синий цанцкий парадный костюм с бисерной вышивкой, или же бархатный, цвета пьяной вишни, кадуанский наряд — очень бы её сейчас выручили. Заставили бы яральских провинциальных модниц смотреть на неё совсем по-другому.

В дополнение к тому платью, в котором Лулу сюда прилетела (изящная штучка из самого Приза, но как же она истрепалась и примелькалась решительно всем!), Эрнестина Кэнэкта снабдила её парочкой собственных одёжек, но те — уж наверное, мало годились для появления в аристократическом квартале.

Вроде, и глупые донельзя заботы, а как на тебя влияют!

Лулу совсем уж собралась поговорить с Эйуоем или с Кэнэктой о возвращении в прежний уютный флигелёк над пропастью, но тут, как назло, обоих отвлекли срочные дела: одного в небесном мировом ярусе, другую же — в пиратском Саламине.

С кем осталось Марципарине обсуждать идею возвращения из неуютного дворца? Только с Хафизом, который, кстати, повёл себя странно. Во-первых, вдруг заволновался, во-вторых, принялся госпожу разубеждать (хотя что ему в том, если сам он в вопросе её поселения ничего не рашает?), в-третьих, оставил у Бианки впечатление, что чего-то недоговаривает.

Лишь начнёт свою мысль доказывать — и останавливается на скаку с тревожным блеском во взоре. И рот поспешно захлопывает — ясно, чтобы не проболтаться. Но притом — снова готов голословно перечить госпоже. И чем ему так немил одинокий гостевой флигель?

— Бларп и Кэнэкта вас непременно убедят, добрая госпожа, — привычно кланялся ей наложник, извиняясь за вынужденное несогласие, — ибо они меня тысячекратно умней и могущественней.

Ох уж эта нижневосточная церемонная предупредительность!

Когда в Ярал с первым воздушным замком возвратилась Кэнэкта, то была взбудоражена до предела, переполнена яркими эмоциями. Настолько яркими, что мелких неудобств Марципарины Бианки попросту не поняла.

Наскоро выслушав жалобы Лулу, Кэнэкта ответила на них лишь обещанием снова открыть для подруги свой не самый изысканный гардероб и повторила голословное заявление Хафиза: возвращаться нельзя!

Ну отчего же нельзя-то?

— Подробнее Бларп ответит, — пообещала Кэнэкта.

И скорей заговорила о своём.

Оказывается, там, в Саламине, разведчице удалось сорвать очередной изощрённый план мертвецов. Понять этот план до конца ей так и не пришлось, но некоторые звенья очень уж нагло выпирали наружу — вот и повлекли разоблачение.

Мертвецкое подполье открыло в Саламине десяток публичных домов с мертвечихами (уже событие заметное), путём устранения конкурентов добилось их посещения моряками Кьяра (в этом откровенный вызов!), да ещё тайно снабжало парней приворотным зельем!

— А к кому приворот? — против воли заинтересовалась Лулу.

— Несфокусированный, — пояснила Кэнэкта, — тот, при котором у них встаёт на каждую юбку. Да с пиратами другое и не сработало бы…

— Ага, — сказала Лулу, теряя интерес к привороту.

Зато дальнейшая история оказалась любопытной. Оказывается, в дополнение привороту на зелье, которое мертвечихи раздали людям Кьяра, были наложены и какие-то разрушительные магические чары. Способные, между прочим, топить корабли. Кэнэкта первая догадалась об их существовании, вот и убедила парней не брать опасные зелья с собой на дело, а лучше всего проиграть кому-то, кому не судьба участвовать в морском походе. Вернее, всех убедила, но одного матроса — нет. А поскольку вспомнила о том в самый последний миг, была вынуждена догонять пиратскую армаду на воздушном замке. Чего иначе делать бы не стала.

— …И вот спускаюсь я по верёвочной лестнице на палубу флагманского корабля. Вижу Кьяра и Переса, кричу им на капитанский мостик: «Джу до сих пор не отдал бутылочки!». Перес тут же послал за матросом, привели Джу, а тот клянётся, что бутылочку свою давно выбросил. Перес не поверил и давай его допрашивать, а попутно велел и обыск учинить. Бутылочка не нашлась. Получалось, или Джу от флакона таки избавился, или просто хорошо его спрятал. Если бы спрятал — плохо бы нам всем пришлось!

— Значит, всё-таки выбросил?

— Да, но не «давно», как он клялся. Но как только заметил в небе мой замок, так его бутылочка за борт и полетела.

— Значит, не зря догоняла корабль! — сделала вывод Лулу.

— Ещё бы! Вот только стоило бы пораньше… Потому что как только спустилась ночь, примерно на том месте, где Джу выбросил бутылочку, забушевал сильный шторм. Вернее, и штормом такое не назовёшь: волнами заливало палубы кораблей, но штормового ветра не прилетело. Верный признак того, что на бутылочке висело какое-то заклятие на водную стихию, а воздушную никто не включил даже ради правдоподобия!

— Но со штормом-то моряки справились?

— Да, конечно, — сказала Кэнэкта, — но их здорово потрепало и рассредоточило. Вдобавок уже на подходе к Южным островам им встретился неприятельский флот, чётко построенный в боевой порядок. Ещё вдобавок его предали союзники, которые шли в основной группе нашей армады: завидя противника, первые ударили по своему же авангарду — здесь тоже не обошлось без мертвецкого подкупа. Кьяр оказался в невыгодном положении меж двух неприятельских флотов — и вывернулся не без труда.

— Но он одержал победу?

— Нет, — покачала головой Кэнэкта, — всего лишь сравнял счёт потопленных судов. Противник в какой-то миг одумался и отошёл, прикрывая свои берега. Бывшие союзнички — тоже быстро убрались. Видно, расчёт их был на козни мертвечих и на то, что корабли авангарда Кьяра сохранятся в меньшем количестве. Но ведь и Кьяр был вынужден вернуться в Саламин (у него в результате боя осталось лишь семь кораблей в очень-очень плохом состоянии). Возвращается — а Саламин-то весь разворочен! От портового квартала вообще мало что осталось — на город наступило море.

— Да ты что? — вежливо изумилась Лулу.

— Просто те водные силы, которые по мертвецкому замыслу должны были топить корабли Кьяра, сработали прямо в Саламине, где нам удалось оставить почти все опасные флаконы. В море из-за одной лишь бутылочки случился неслабый шторм, а в городе-то бабахнуло — больше сотни! Можешь себе представить! Если точнее, то выигравший бутылочки одноногий Зильбер хранил их в заведении Кривого Джабы — ну да это уже подробности. Причём о том, что дело в бутылочках, в городе слишком уж многие оказались осведомлены…

Кэнэкта остановилась, отдышалась и, справившись с волнением, продолжила:

— Когда Кьяр вернулся, по всему Саламину толпы обозлённых головорезов искали Джабу, искали мертвечих, раздававших те флаконы, искали Зильбера, который спрятал их в городе, ну и Бабозо нашего тоже искали — это ведь он проиграл Зильберу полную коллекцию всякой гадости, значит, мог подменить хорошие бутылочки на плохие, — Кэнэкта невесело усмехнулась, — так из тех мертвечих они кой-кого понаходили да зарезали, от Зильбера и Джабы, поди, не осталось-то ничего, а насчёт Бабозо — пришли к самому Кьяру: выдавай, мол, на расправу. Кьяр своего человека в обиду, понятное дело, не даст, но до Бабозо ли ему было? В общем, пришлось мне взять руль в свои руки. Бабозо я вывезла из Саламина воздушным замком и доставила к нашим в Адовадаи. Вот такой у нас там приключился случай… Да, Лулу, дорогая, я забыла: ты что-то хотела?

— Нет, спасибо, — Марципарина поспешила отказаться от собственных просьб, — ничего не надо, я лучше обращусь к Бларпу.

— Ну, вот и здорово, — заключила Кэнэкта, — а то я, извини, очень-очень-очень устала!

«Обращусь к Бларпу», а «Бларп ответит».

Что ж, Бларп ответил. И лучше бы не отвечал, потому что Лулу Марципарине сделалось стыдно. Надо же, до чего эгоистично она смотрит на мир! Оказывается, от того, где она живёт в Ярале, зависит не только её доброе расположение духа, но и судьбы многих драконов и людей.

Полно, да Бларп, наверное, шутит? Бларп не шутил.

— Положение драконов, да и людей в Ярале довольно-таки шатко, — веско сказал он. — От того, родится ли новый Драеладр, зависит в их жизни буквально всё. А родить его суждено тебе, Марципарина Бианка…

В первый ли раз о том Бларп ей сказал? В том-то и дело, что Марципарина не помнит! Вроде, и в первый, но до чего же знакомый текст…

— А если я рожу не дракона? — спросила Лулу. — Вдруг это окажется человеческий мальчик или девочка? Очень даже возможно, что родится и тройня карликов… — говорила, а сама остро чувствовала, что сказанное не ново, будто повторяла слова из театральной роли.

— Не дракон у тебя родиться не может, — жёстко пресёк Эйуой её пустые и замшелые разглагольствования, — Бланш уже видела рождение дракона, значит, предстоит именно оно. Но когда он родится — вот вопрос. Хорошо бы пораньше, потому что мощные силы нам противодействуют. Одержимый гарпией клан Рооретрала…

Что там с кланом Рооретрала, Марципарина прослушала. Можно подумать, ей важен посторонний драконий клан, если речь идёт о её собственном материнстве. Значит, решено: будет дракон? Кем решено?

— …К сожалению, ускорить события мы не можем. Новый Драеладр вылупится тогда, когда он решит вылупиться. Но для начала должно быть снесено яйцо. И снести его надлежит здесь, в интерьерах центрального Драеладрова дворца, ибо Бланш именно так видела…

— Это значит, если я вернусь в гостевой флигель, то тем самым задержу рождение дракона? — усомнилась Бианка.

— Не обязательно, — ушёл от ответа Бларп, — но в чём я уверен: всякая отсрочка на руку противодействующим силам. Если будущая роженица повелителя дракона вернулась из того места, где должна рожать, не значит ли это, что рождение Драеладра откладывается? Как там на самом деле — не берусь судить. Но для многих интерпретаторов это будет удобным козырем, чтобы заявлять: новый Драеладр вообще не родится.

— Я поняла, — закивала пристыженная Лулу, — я просто не представляла себе всех обстоятельств. И я не думала, что я настолько важная птица в мироздании, чтобы столько всего предопределять одним своим местом жительства. Конечно, я останусь во дворце. Здесь, если разобраться, очень даже мило. В конце-то концов, Хафиз наведёт уют, он умеет. И с гардеробом — Кэнэкта поможет. А что платья её мне широки — так ведь в Ярале есть и портные… Да, я всё поняла, я всё выполню.

Только той же ночью она спросонья сорвалась на крик, гулким эхом разнёсшийся по длинной дворцовой анфиладе и до смерти перепугавший Хафиза. Тот подбежал к её постели, глалил ладони, с нежной силой удерживая от порывов резко вскочить и нестись очертя голову прочь, прочь из крепостнического Ярала, хоть бы и в пропасть, но только прочь!..

— Не хочу! — билась она в истерике. — Не хочу дракона, не хочу для всех! Хочу простое человеческое дитя для себя одной!!!

Покричала, выкричалась, да и обмякла. Нет, глупо протестовать, когда Бларп Эйуой кругом прав. Кроме неё Драеладра никто не родит, ведь если не она, то кто же?

А человеческое дитя — будет у неё и такое. Вон, у царевны Эллы, родительницы первого Драеладра, того, что драконью династию основал — так у неё ведь потом и обычных детей вышло пятеро. От героя Ашогеорна.

Правда, царевне Элле было намного проще. Ашогеорн ей приходился законным мужем и, пусть не очень её любил, всё же не упускал удобного случая с нею возлечь. Иное дело — Чичеро.

Ах, Чичеро — почти во всех отношениях совершенно иное дело!

Наверное, внезапным ночным криком Лулу перепугала Хафиза настолько, что тот уже наутро нашёл способ поскорее позвать Бларпа. Во всяком случае, Бларп тем же утром явился — и снова начал ей объяснять, что рождение Драеладра слишком важно для всех, всех, всех.

На сей раз он не ограничился простой констатацией сложного положения Драеладрова клана, а начал копать вширь и вглубь. Мол, во-первых, не одна Лулу испытывает сейчас неудобства и чувство несвободы ради общего блага, во-вторых, существуют ещё легендарные прообразы мудрых способов преодоления таких неудобств и переживания несвобод.

С видимым нежеланием Эйуой поведал о погроме, учинённом одним полоумным драконом в отшельническом доме Бланш. А ведь всё, что сделала провидица — предсказала рождение Драеладра и вовремя довела свою новость до сведения Матери-Драконицы Гатаматар.

— Бланш и сама могла пострадать? — догадалась Бианка.

— Да, чудом не пострадала. Стоило Финдарокрегу подойти к своей чёрной задаче с умом, он убил бы её сразу. Но на наше счастье, недоумку захотелось сперва поглумиться. Тут его и остановили…

Кажется, Бларпу оттого было так трудно рассказывать о случае с домом Бланш, что полоумного дракона сумел остановить вовсе не он. Сам-то он был занят, и занят, между прочим, тем же самым важнейшим делом: доказательством, что новый Драеладр скоро родится.

— А где сейчас твоя бабушка? — спросила Лулу.

— Гостит у Гатаматар. Да только ей там, в небесном драконьем дворце, тоже ведь не сладко, — Бларп Эйуой подмигнул, широким жестом указывая на внутреннее пространство дворца Драеладра, в котором столь неуютно почувствовала себя Лулу Марципарина. Хороший нашёл момент для сравнения.

— Я думала, ей всё равно, где находиться.

— Дело ведь не в интерьре. Там множество крылатых драконов, которые к драконам двуногим относятся свысока, а некоторые — и с откровенной враждебностью. Обойдённый судьбой клан Рооретрала никуда ведь не делся! В общем, вокруг бедной Бланш слишком много ненависти. Надеюсь, ей там гостить придётся недолго: новый дом уже строится — возведут на том же фундаменте, отделают, накроют заговорённой крышей от драконов-погромщиков — а обживать будет уже сама.

С видимым облегчением закончив пример из жизни собственного семейства, Бларп Эйуой заговорил о семействе легендарного Ашогеорна, и уж тут-то показал себя куда более вдохновенным рассказчиком, истинным мастером плетения древних историй на новый лад.

— Рождение крылатых драконов человеческими женщинами, — сказал он, — составляет важный предмет рассмотрения во многих фольклорных традициях. И неспроста…

Первой родила дракона, как известно, царевна Элла — дочь правителя земли Цанц. Родила первого истинного Драеладра, основателя династии, существующей по сей день. Родила его от другого, «ветхого» Драеладра, впоследствии убитого в честном сражении героем Ашогеорном. Которому, в свою очередь, Элла досталась в качестве одного из боевых трофеев — как законно добытая невеста.

О подробностях отношения Эллы к своей судьбе героические саги умалчивают. Известно, что более всего в жизни царевну волновала жемчужина Лунный Пламень, за которой она и отправилась — к «ветхому» ещё Драеладру; отправилась, по-видимому, вполне добровольно, хотя и не имея внутренней возможности выбора. Да и что другое очарованная царевна могла выбрать? Жемчужина звала — Элла двигалась к ней.

Неизвестно и то, добровольно ли Элла возлегла с драконом, а также неясно, какие чувства к «ветхому» Драеладру она испытывала. Вернее всего, просто приняла как неизбежность все брачные ухаживания чудовища, какими бы они ни были, ибо не могла не признать его власть над пленившей её жемчужиной. «Ветхий» Драеладр обладал жемчужиной, жемчужина же владела ею.

Грустная, но правда: отношения земной женщины с чудовищным перводраконом и не могли быть вполне человеческими. Зато от Эллы, начиная от её крылатого первенца, пошла ветвь совершенно иных драконов, дружественных своим родственникам-людям и, наряду с другими яркими достоинствами, впитанными от людей, очень нежных и страстных любовников. Но те замечательные любовники достались уже другим женщинам и драконицам — из новых легендарных поколений.

Об Элле же мы наверняка знаем, что и в замужестве за человеком Ашогеорном её любовные чувства по-прежнему спали, а единственная подлинная страсть — к Лунному Пламени — распространилась только на первенца. Ему-то она и передала в наследство эту жемчужину, принадлежащую, говорят, к величайшим Костям Вселенной — при том, что у нашей вселенной не так уж и много костей.

Второй женщиной, чьи отношения с драконом стали предметом воспевания, оказалась дочь Эллы от Ашогеорна — легендарная Кешла. К её чувствам и мыслям традиция отнеслась уже гораздо внимательнее. Возможно, потому что были они у неё — эти чувства и мысли.

Кешла — средний ребёнок из родившихся у Ашогеорна и Эллы, причём единственная девочка в их браке. Не удивительно, что сказители разных народов, обращаясь к поколению детей Ашогеорна, почти всё внимание уделяют Кешле. Что ж, расскажем о ней и мы. Ибо она того достойна.

Чем удостоилась? А вот чем.

Ведь это она первая из детей Ашогеорна стала вопрошать отца, что же значат их имена. И поставила его в тупик. О значении-то имён называтель и не подумал. Как человек прямодушный, честно сказал дочери: «Отстань, сам не знаю». И лишь после выспросил всё, что надо, у проходящего через Гуцегу мудреца. Но то случилось намного-намного позже, хотя и раньше, чем Кешла выросла. Так что и нам забегать не след.

Да уж. Когда драконоборец давал имена собственным детям от спасённой царевны, то даже сам диву давался, что за странные выходили имена: Глелдав, Двавр, Кешла, Керокегер, Шувшер. Думал Ашогеорн, что чудные эти созвучия ровным счётом ничего не значат, но тут он, конечно, просчитался.

Семья Ашогеорна жила в лугах Гуцегу, в местности, в которой в ту пору люди не селились, так что странности детских имён в округе и удивляться-то было некому. Но то — до поры. До той самой, до которой мы покуда не забегали, а тут она и сама подошла.

Как-то мудрец Авдрам, шедший по дороге из Адовадаи в Менг, забрёл в гости к драконоборцу, услышал эти имена и узнал драконий язык. Герой Ашогеорн никогда не изучал этого языка, но, как оказалось, успешно им воспользовался. Имена мальчиков, как их истолковал Авдрам, все относились к разным этапам драконоборчества, имя же девочки означало «кормилица драконов».

Мудрец истолковал, да и пошёл себе дальше, а Элла и Ашогеорн, пока сами не забыли, поспешили обрадовать детей. «А что значит «кормилица драконов», а?» — нахмурилась тогда Кешла.

Ей не ответили, но над вопросом задумались. Ашогеорн так ни к чему и не пришёл, зато Элла потихоньку спросила у Лунного Пламени: «Значит, Кешле суждено повторить мою судьбу?». «И не только ей», — был ответ; видать, в особо торжественных случаях жемчужина ей отвечала.

Из всех пятерых детей секретом собственного имени заинтересовалась только девочка, потому не удивительно, что с трудом добытое значение остальных имён и сами они позабыли, и целые поколения сказителей.

А Кешла — та не забыла. Она продолжала вопрошать.

«А если я не хочу быть кормилицей драконов?» — спрашивала она.

— Вот-вот! — воскликнула Марципарина. — Кешле не хотелось, да и мне, положа руку на сердце, не очень-то хочется. Неужели нет выхода? Никакого выхода — ни у неё, ни у меня?

— Выход-то есть, — отвечал Эйуой, — но, чтобы его отыскать, надо сперва войти. Кто не вошёл, ведь тот, наверное, и не выйдет?

— Да, наверное. Но куда войти? — спохватилась Лулу.

— В легенду.

Ну да, в легенду. Куда же ещё?

Кешла своё место в легенде заслужила не только происхождением, но и тонким умом. Её старшие и младшие братья не стали доискиваться глубинных причин своих наименований — и потому были вынуждены свои предназначения просто выполнить, без какого-либо свободного выбора. Она же ради самой возможности выбора стала бунтовать.

«Нет, в кормилицы драконов я точно не пойду!» — так и сказала родителям. «Ну ладно!» — принял к сведению Ашогеорн. Ему-то что, в самом деле? Но Эллу слова дочери зацепили: «Ты что, не любишь драконов? — спросила она. — Или ты ненавидишь своего сводного брата Драеладра?».

Кешла ответила, что к Драеладру недобрых чувств она не испытывает, да и среди других драконов наблюдала парочку вполне симпатичных. Но сама постановка вопроса её не устраивает. Кто за неё решил, что ей быть «кормилицей драконов»? Почему не спросили у неё самой?

«Не хочешь — не надо! — сказал тогда любитель простых решений Ашогеорн. — Так и быть, выйдешь замуж за человека». Стоило ему это произнести, как в ушах Кешлы раздалось осторожное злое хихикание на пределе слышимости — верный признак неверного выбора.

«Кто смеётся?» — резко спросила она. Нет, никто не смеялся. Домашние к ней обратили самые серьёзные лица.

«Нам не должно смеяться, — сказала мать Элла, — нам должно с одобрением прислушиваться к мудрым решениям Ашогеорна». Считала ли она своего прямолинейного муженька образцом мудрости — вилами по воде писано, но вела себя в точности, как должно. И, наверное, зря, ибо герой-драконоборец в такие моменты немилосердно зазнавался. Или не зря, ибо у зазнавшегося героя получала многое важное для себя.

Но как было поступить Кешле, слушая мерзкий хохоток в ушах? Она подумала и решила: смех безответственный, смех анонимный, к тому же он тщится обесценить именно то решение, в котором отец в кои-то веки прислушался к единственной дочери.

«Ты прав, отец, — объявила она, — я согласна выйти замуж за человека». И как только Кешла такое сказала, хохот в ушах усилился, стал болезненно-оглушительным и с откровенной издевкой — впору пожелать себе сразу оглохнуть, чтобы подобного больше не слыхивать.

«Вот и славно, — просиял Ашогеорн, — я подготовлюсь. В том, как следует обставить человеческую женитьбу, я худо-бедно разбираюсь. Будет не зазорно и людей пригласить». И, наверное, в тот момент он и задумал строительство замка — особого, испытательного. Того, в котором центральное место займёт не парадная анфилада, а полоса препятствий.

Пройти те препятствия сможет только сильный, смелый, ловкий, умный, находчивый — такой, какому не стыдно вручить в жёны дочь героя.

Полоса задумывалась не для дракона — только для человека. А что: если ты человек, изволь соответствовать! А если дракон, извини: моя дочь отказалась следовать ограничивающему предопределению своего имени!

Впрочем, строительство замка — дело не быстрое, к тому же, к реализации главного замысла Ашогеорн приступил далеко не тотчас же — сперва тщательно продумал каждую ловушку. Ну, чтобы недостаточно сильные, смелые и так далее — неминуемо срезались.

В общем, Ашогеорн с головой ушёл в строительные планы, Кешла же о том разговоре почти забыла, только и помнила странный смешок на пределе слышимости, усиливающийся затем до боли в ушах. Ещё бы не запомнить, когда он потом не раз повторялся.

А кто смеялся-то? Ясное дело, гарпии. Кешла с ними вскоре свела знакомство — не слишком приятное, но необходимое. Когда от гарпии не можешь избавиться, о ней надо, по крайней-то мере, знать.

Как свела знакомство? Первоначально — на ярмарке.

Ведь в первом семейном доме Ашогеорна, расположенном в ветвях дерева Буцегу, эти твари не появлялись, только и могли, что издали хохотать. Зато на ярмарке они способны и в зримом облике предстать, и в полный рост явиться, а то и ловким движением опытных падальщиц закогтить кого.

Известно, что гарпии — существа, до кончиков когтей наполненные едкой критикой, а критике нужна подходящая пища, а пищей подчас идеально служат былые предания. Не в меру идеализированные предания, какие исполняют на ярмарках — те служат особо лёгкой пищей.

Легенды об Ашогеорне — победителе ветхого Драеладра у скалы Глюм, освободителе царевны Эллы, хранителе Лунного Пламеня, воспитателе нового Драеладра (истинного основателя драконьей династии), а также родителе пятерых прекрасных детушек — все эти легенды множились ещё при жизни героя, его жены и детей. Пока дети были малы, беда в том ещё небольшая, но как стали подрастать, да выходить в мир — тотчас наслушались и ярмарочных баек о собственном житии, полных розового сиропа.

Случилось как-то повзрослевшим детям героя посетить ярмарку в Располе, а там как раз собралось сказителей со всего Лугового королевства. Ну, и давай они славить Ашогеорна и семейство его на все голоса. Тут-то из-за сутулой спины самого медоточивого сказителя и подняла голову гарпия.

Подняла — и сразу же спрятала. Но внимание привлекла.

Кешла и не поняла, зачем, а подошла к сказителю, слушала-слушала, да и призадумалась. «Дружно зажили» — это разве про них? «В любви и согласии» — а это по каким признакам заметно?

Ашогеорн и Элла целыми неделями словом не перемолвятся. Глелдав отправляется на охоту засветло, а возвращается заполночь, дабы младших братьев лишний раз не увидеть. Мрачный увалень Двавр по природной лени сидит дома, но этот жуёт особую дурман-траву, только бы поспать подольше и не встретиться со старшим. Близнецы — ух и мутузят друг друга, как только Ашогеорн с Эллой отвернутся. Этим, по крайней мере, друг до друга есть дело, да только не самое благородное: чисто по мелочам напакостить брату.

И главное, каждый из нас делает вид, что доволен своей жизнью. Не для того ли, чтобы половчее войти в это лживое предание? И кажый из нас, не задумываясь, так и отбудет свою судьбу, до самого последнего завитка предначертаний. «Кроме меня», — хотелось бы ей добавить. Но не добавила, ибо мудрела не по годам. Опасно себе показаться счастливым исключением.

Вокруг безостановочно вертелись ярмарочные карусели, а Кешла всё думала, думала. Что-то из того, о чём думала, возможно, ей кое-кто и нашептал. Или, возможно, сама дошла в миг помрачения мысли? Эх, да что искать виноватого — ибо вместе, всё вместе…

Если о нас всё так бессовестно переврали, так может и Драеладра мой отец не побеждал?

Так подумала Кешла и тут же услышала где-то в сторонке от шумных ярмарочных аттракционов едва слышный ехидный смешок. Девушка поглядела туда украдкой, но никого не приметила, только лёгкое движение воздуха. Видать, её нарочно дразнили. Ждали момента, чтобы хихикнуть и быстро спрятаться.

«Вы часом не слыхали здесь противного такого смеха?» — спросила Кешла у самого пафосного из сказителей, но тот решил, что это она над ним смеётся, а потому озлился и обозвал гарпией.

«Вы думаете, я гарпия? — удивилась Кешла. — Мне кажется, это не так, но, пожалуйста, поясните, кто она такая». Сказитель же наотрез отказался с насмешливой гарпией чесать языком, а вот кулаки его, наверное, как раз чесались — почему Кешле и пришла разумная идея унести ноги, а насчёт гарпии поговорить с кем-нибудь другим.

Желающих поговорить о гарпии на той ярмарке Кешла нашла с десяток. Правда, всё вновь добытое знание свелось к утверждению, что гарпий не существует. Причём одновременно с каждым из отрицаний дочь Ашогеорна неизменно сдышала откуда-то сбоку знакомый уже смешок.

Подобным приёмам гарпии кого хочешь доведут до умопомешательства, но Кешла всё же не такова. Жизнь в гибких кронах шагающих деревьев на лугах Гуцегу приучила её к внезапным хлёстким поворотам. Одна гарпия этой её способности не учла — и не успела спрятаться.

И смотрит Кешла, и что же она видит? Зачуханное такое «чудо в перьях». Женский торс, орлиные крылья, а всё вместе — ни дать, не взять, курица. Одним словом, форменнейшая гарпия. Всё бы им хихикать, кихикать, а как кто-то в ответку прижмёт хвост — поднимают истошный визг.

Кешлу от поднявшегося визга тоже вмиг затошнило. Но достойная дочь Ашогеорна себя переборола и говорит существу: «Эй, ты чего распищалась?». А гарпия ей в ответ: «Что ты, я не просто пищу, я борюсь с режимом. Айда с нами?». — «Тоже вот этак пищать — да я что, дурная?».

Вот и поговорили.

А как вернулась Кешла с ярмарки, видит: Ашогеорн уже с дерева спустился и выстроил дом на краю лугов Гуцегу. Ну, а к дому тому — замок пристраивает. Тот самый, испытательный — для женихов Кешлы.

Быстро Ашогеорн работал, как-никак, он герой из не самых слабых. Правда, за скоростью забывал многое довоплотить. В доме — совсем не потрудился отделать чердак. Удивляться ли, что именно там-то и поселилась парочка гарпий? Развела свой пакостный птичник.

Не успела Кешла войти в новый дом, а знакомые смешки — тут как тут. И две рожи распатланные торчат из окна чердачного. Чтож, ну, будьте здоровы, гарпии — давно не виделись!

Гарпии-то, стоит им раз человеку показаться, дальше уже не стесняются. Чай, не девственницы в купальне. И, какие не есть, а женщины: любят себя показать при случае. Вот только случаев на чердаке у Ашогеорна имели немного никто, кроме Кешлы, их так и не видел. Недоставало восприимчивости.

Видеть не видели, но, небось, иногда слушались.

Междк тем, не прошло и десятка лет, как замок для испытания женихов Кешлы был закончен. Ашогеорн, лучась от радостных предвкушений, спросил у дочери: «Ну как?». И показал на очередь у парадного входа: всё женихи, женихи, женихи… Ты ведь этого хотела?

«Ты ведь этого хотела?» — спросили с издевкой гарпии, повторяя, а может, и предваряя её собственную мысль. «Не уверена, — возразила себе и гарпиям Кешла, — что я хотела именно такого». «Ты как хочешь, — хихикнули гарпии, — а мы переселяемся. Отсюда, с чердака, многого не увидишь, а в замке теперь нам предстоит нескончаемое веселье!».

Да, замок Ашогеорна удался на славу. Для укротителя деревьев и драконоборца — очень-очень недурно! Правда, ловушки на полосе препятствий вышли сплошь небезопасными для жизни, но, с другой стороны, отец прав: зачем дальше жить жениху-неудачнику с вечным клеймом позора несоответствия?

«Даю отмашку, и запускаем первого жениха! — вскричал Ашогеорн. Или это гарпии дали отмашку? Как бы то ни было, кешлины женихи покорно потопали к полосе испытаний.

Первый же день дал дюжину смертей, да ещё в самом начале пути: кто не сверзился в колодец, того доконал маятник. Ашогеорн задумался, но ошибки в расчётах не нашёл. Если бы женихи, да не были слабаками — прошли бы испытания, играючи, да ещё ноги об тестя вытерли.

На второй и третий день — то же самое. И вся неделя — одни слабаки?

Спустя месяц Кешла попросила отца остановить эту бессмысленную машину убийств. «Я не могу, — развёл руками тот, — выйдет не по закону, да и что о нас люди подумают? Ашогеорн промахнулся? Семейка его не держит слова? Обещали руку дочери героя — и на попятную?.. К тому же, остановить бойню сейчас будет нечестно к памяти уже погибших».

«Но ведь можно избежать хотя бы новых смертей!» — кипятилась Кешла. На что Ашогеорн ответствовал: «Так на смерть они идут по собственному решению — никто не неволит. Отказать им? Несправедливо. К тому же и ты, доченька, что-то засиделась в девках — перед сверстницами, поди, неудобно?».

Кешле осталось лишь умолчать о том, что её сверстницы повыскакивали замуж ещё полутора десятками лет ранее, как раз когда светлая идея испытательного замка заботливого отца едва-едва осенила.

И новые смерти. И новые, и новые…

К счастью, однажды наступил миг, когда очередь встала. Женихи не решались уйти восвояси (позор-то какой!), но и проходить испытания больше не рвались. А смысл? В этом-то состоянии очередь застал подоспевший из Адовадаи мудрец Авдрам.

Дальше-то всё пошло быстро. Под именем Кёсма из Алахара мудрец вошёл в злополучный замок — и единственный сумел не провалить испытание. В замке он нашёл всего двух гарпий. Старшая, особо жирная, принадлежала Элле, младшая, почти не оперившаяся — самой Кешле.

Непостижимым образом Авдрам обеих победил. Чем и освободил женихов и Ашогеорна от данных ими себе же клятв. И на Кешле жениться не стал, чем освободил и её от неясных ей самой обязательств. Пояснил: «Я ведь не Кёсм из Алахара! Значит, прав на невесту не имею». Ашогеорн вскричал: «Но ведь настоящий Кёсм не прошёл испытания!». «Прекрасно, — ответил Авдрам, — значит, прав на Кешлу не имеет и он!».

Так удалось Кешле, дочери Ашогеорна увильнуть от мрачного предопределения, к которому она пришла на основе собственного раннего выбора. Что же до предопределения имени — так оно осуществилось.

Спустя некоторое время Кешла встретила молодого дракона, с которым ей захотелось вместе быть. Этому дракону — которого разные традиции называют разными именами — она и отдалась, вовсе не заботясь о том, чтобы далее противиться немилосердной судьбе. И в положенный небесами срок снесла драконье яйцо…

— В том яйце сидел тоже Драеладр? — спросила Марципарина.

— Нет, — улыбнулся Бларп, — сводный брат Кешлы к тому моменту ещё здравствовал. Потому своего крылатого сына она назвала иначе. Бларобатаром — ведь это тоже сильное драконье имя.

Когда Бларп ушёл, Марципарина себе сказала: итак, он меня подготовил. Сказала почти без горечи, даже с благодарностью. Осознала свою благодарность — и встрепенулась. Подготовил, но к чему? К роли несчастной Кешлы?

Нет, Кешла со всеми предопределениями её имени под конец истории несчастной уже не выглядела. Несчастна не Кешла. Несчастен кто-то другой. И не из-за того, из-за чего счастлива Кешла.

Но Кешла снесла яйцо любимому дракону. Марципарине предлагают снести его просто так — в мир. Это, конечно, разница. Если бы Чичеро…

Но Чичеро в игре судьбы ближайшего хода не сделает. Ход за нею.

Меня используют, обожгла другая, тоже давно знакомая мысль.

Конечно, меня используют для рождения Драеладра, Бларп этого даже не скрывает. Он давно заврался в своих поспешных рапортах Гатаматар о снесённом яйце и вылупившемся дракончике. Весь расчёт его лишь на то, что драконы нескоро проверят, а ещё на то, что Лулу побыстрее родит.

Шаткая у Бларпа позиция.

Но, с другой стороны, Марципарине он не соврал. А легенда о Кешле, которую привёл в подкрепление своих чаяний, легенда-то — подлинная. Бианка, как истинная драконица, легко бы почувствовала фальшь.

А ещё с последнего визита Бларпа Лулу Марципарина неожиданно для себя ощутила особый уют дворца Драеладра. Вроде, и ничего вокруг не поменялось, но — поменялось, наверное, в ней самой. Куда-то ушёл внутренний протест (не спросили, переселили!), пропало раздражение взглядами посторонних во время прогулок перед дворцом, исчезло стеснение по поводу наскоро перешитого кэнэктиного платья.

А ведь я скоро рожу, сказала себе Бианка, с новым пониманием, будто впервые. Вернее, снесу яйцо, но это же мало чем отличается от человеческих родов. Хотя, чтобы проверить, стоило бы испытать то и другое.

Но всему своё время. Яйцо Драеладра родится первым.

Родится-родится — а тут вдруг и родилось. Не простое, а золотое.

Встречайте!