Гарпии визжат

Глава 18. Звуки гарпии. Цепенящий визг

Едет-едет берегом широкого моря Ксеркса глиночеловеческий брикет.

Внутреннее состояние брикета — молчаливое многоголосие-голосие-голосие, ни разу не высказанное, не выраженное, не произнесённое вслух-вслух-вслух.

Едет и слушает, ибо не может пошевелиться, уравновешенно-скованный во всех внутренних движениях. Слушают люди, слушают их бальзамы, слушает чёрная морская глина. Всё и вся обратилось во слух.

А и есть, что послушать, о, глиночеловечине есть что послушать, выслушать, прослушать, вдоволь наслушаться, воспринять на слух — и дивиться, дивиться, дивиться услышанному.

Долго дивиться, ибо быстро для глиночеловеческого единства ничего никогда не бывает. Не бывает ныне, не бывает и вовсе. Не бывает такого быть, чтобы когда-то оно бывало, а даже если когда и бывало, то не бывать тому впредь. Не бывать! Не бывать! Остаётся слушать…

Слушать тех, кто сидит на козлах, кто достаточно отделен, чтобы от своего имени говорить, слушать тех, кто говорить может…

— А скажите, Ангелоликая, — доносится с козел тихий, мяукающий голосок госпожи Лейлы, или, что есть то же самое, поэтессы Лайл, — скажите-ка, почему на нынешнее испытание в Саламине вы прикололи к платью именно эту брошь? Потому ли, что гарпия — это сейчас модно?

— Модно? Ну уж не в том дело! — издаёт Ангелоликая лукавый смешок. — Дело не в моде профанов, дело во мне. Потому и модно, что я её надела!

Оксоляна в глиночеловеческом брикете припоминает последнюю брошку Мад, припоминается тяжело, с почти мышечным усилием, и тогда чужие воспоминания приходят на помощь, ибо как же не помочь бывшей первой ученице одной из септим, когда она — больше никакая не она, а мы, мы, мы… Брошка на платье Мад, эта брошка встаёт как живая, кланяется сверкающей самоцветами головкой, растопыривает орлиные крылья — хороша!

Все хотят брошку Мад? Все хотят быть похожими на неё? Ну так знайте: мы и так на неё похожи.

— По правде говоря, хоть я этого и не афиширую, — Мад снова хихикнула, — весь наш культ Вечнотраурной Смерти является некрократическим переосмыслением культа гарпии. Ты не догадывалась?

— Нет, — призналась Лейла — старшая подруга слитых воедино участниц новообразованных гекс.

Она-то не догадывалась, а мы первые, первые, первые-первые — своим сплочённым умом дошли. Своим умом, умом, умным умом…

— Наши септимы… Ну, после Саламина — гексы, — вела дальше Мад, — не что иное, как иначе поименованные рои гарпий. Важно это иметь в виду.

— Рои гарпий? Простите, Ангелоликая, но я о них ничего не слышала, — голос Лейлы, которая Лайл, зазвучал огорчённо.

Сейчас услышишь, сейчас, дурочка, услышишь, ты услышишь, услышишь. Ты сидишь на одной досточке с Мад, но ты не похожа на гарпию, не похожа совсем на гарпию, на неё похожи мы, мы, мы…

— Простите, Ангелоликая, вдруг забеспокоилась Лейла, — мне вдруг показалось, изнутри фургона доносятся какие-то голоса. Может проверить?

— Не стоит, моя милая наследница, — серебристо смеётся Мад, — мы ведь везём рой. Пока он не расправит крылья, будет многое болтать, но ни слова — вслух. Рой молчалив, но в нём постоянно все говорят. Если отсюда вслушиваться — утратишь себя.

Кто говорит? У-у, хорошо говорит, верно говорит, нам нравится, как он говорит, и мы похожи на гарпию, и мы тоже гарпия, и мы, мы, мы…

Не важно, кто говорит, мы ведь все едины, мы ведь всё едино, мы едем все, все, все прочь от Саламина в гробу на колёсах, поскольку в воде не тонем, не тонем, не тонем, тонем не мы. Не важно, совсем не важно, кто из нас говорит, и что говорит, а важно, что говорит Ангелоликая, и то, что именно она говорит. Она даст легенду-легенду-легенду: кушайте!

— О гарпиях, — наконец сдаётся Мад на молчаливые мольбы роя, — есть замечательная легенда, которую профаны понимают превратно. Сейчас настало подходящее время, чтобы её поведать. И тебе, Лейла, и твоим младшим товаркам, замурованным за нашими спинами.

И нам, и нам, и нам, и нам, и нам!

Начну с того, о чём все другие легенды врут.

Если вкратце пересказать враньё, то в главном сюжете «Драеладр и Ашогеорн» царевна Элла, дочь правителя земли Цанц, очарована сиянием таинственного артефакта «Лунный Пламень», являющегося в разных версиях сказания то камнем, то жемчужиной — вруны не договорились — но неизменно принадлежащего к главным Костям Вселенной и манящего её к себе из некоей дальней земли.

Оцени пафос! Но мы-то с тобой понимаем, что никакой жемчужины на самом деле нет, а какая на самом деле есть, та и без поисков всегда с нами, не правда ли, Лейла? Стоит немного раздвинуть ноги — вот она и жемчужина, вся в твоей власти, можешь и так играться ею хоть до изнеможения, а у живых девушек, помнится по себе, эта штука ещё чувствительнее. Искать её за тридевять земель? Смешно.

Однако, очарованная царевна будто бы ищет свой камень и находит его в глубокой пропасти под горой Глюм, где его сторожит свирепый «ветхий» Драеладр — последний из драконовидных чудовищ, в отношении которых людьми предпринимался так называемый «акт драконоборчества».

А ну-ка задумаемся. К чудовищу за «жемчужиной»? Нет, уж верно, героиня искала там вовсе другую штуку — продолговатый скипетр всевластия, так сказать. Но о нём-то легенды профанов стыдливо умалчивают. Почему, как думаешь? Они боятся! Боятся, что их излюбленным скипетром кто-нибудь завладеет!

Правда, Лейла — очень смешно! Ну, отсмейся, и я продолжу.

Дальше история сильно скучнеет. Как и надлежит дракону-чудовищу, хозяин жемчужины пленяет царевну Эллу, что и требует вмешательства героя-драконоборца, специально ради спасения прекрасной пленницы найденного её отцом в земле Гуцегу.

Впрочем, оказывается, Ашогеорн из Гуцегу до сражения с Драеладром опыта драконоборчества не имел, а, как полный придурок, занимался в основном укрощением шагающих деревьев. Видно, плохо укрощал: те деревья по лугам Гуцегу ещё до недавнего времени вышагивали, пока не покончил с ними навеки Порог Смерти.

Почему же Ашогеорн? Обращение царя именно к нему выглядит логичным лишь в свете того обстоятельства, что все другие возможные драконоборцы отказались, либо не справились. Облажались, иначе говоря.

Ашогеорн прост, прямодушен, я бы сказала — недалёк, но лишён того мелочного азарта, который и губит обычно охотников за драконами, когда дело доходит до решающей схватки.

Дурачина решил, что к нему обратились всерьёз — понимаешь, Лейла? Поэтому он и не согласился договориться с драконом полюбовно, а настоял на поединке. К тому же этому «великому герою» весьма пригодился опыт обращения с волшебными веревками, которые помогли сперва обездвижить Драеладра, спутав ему крылья, а затем и спуститься в логово чудовища.

Честно ли так сражаться с драконами — этот вопрос пропустим. Как бы ни сражаться, лишь бы драконов стало меньше. Наша-то сестра гарпия тоже воюет с ними без оглядки на неписанные кодексы. Верёвки ей, правда, без надобности, но как мастерски она к ним заходит с незащищённого тыла!

Но продолжу. В чём единственном остальные легенды не врут, Ашогеорн того Драеладра таки победил. Вот и является он в драконье логово будто бы гордым спасителем — а оказалось-то…

Ой, хи-хи-хи, как неудобно всё оказалась!

Даже в тех версиях, которые трусливо врут, неудобство — самое полнейшее. Ибо в логове простодушный герой узнаёт, что положение Эллы в бездне под скалой Глюм э… очень мало напоминало плен.

Напротив, царевна жила с чудовищным Драеладром как с мужем — и даже выносила драконье яйцо, из которого к тому времени вылупился маленький Драеладрик — тот дракон, которого традиция признаёт основателем правящей драконьей династии.

Впрочем, лгущие традиции пытаються утверждать, что с прошлым Драеладром Элла жила «не по любви», а любила она только жемчужину, да ещё летучего своего сынишку. Но мы-то с тобой о жемчужине всё понимаем, и о скипетре того Драеладра кое-что понимаем тоже. Ясно, что сбежала она с тем чудовищем ради единственной радости — чтобы оно её пялило, да покрепче, изо всех не маленьких сил во могучих драконьих чреслах!

А жемчужина — что ж, сойдёт и «жемчужина», если «герой» Ашогеорн тебя так и не сможет удовлетворить.

Что до любви Эллы к дракончику — тоже не верю! Кому они потом нужны, эти жалкие выблядки? В особенности — из чешуйчатой расы.

— А что, Ашогеорн был так уж плох в постели? — с лёгким недоверием произнесла Лейла. Ишь, размечталась.

— Ну, может, не так уж и плох, — Ангелоликая оценила его возможности менее пристрастно, — пятерых-то детей он ей сделал. Но после фееричного опыта с неудержимым драконом — нет, не в человеческих силах удивить нашу сестру!

Что характерно, даже лживые легенды не утверждают, бкдто Элла любила своего «спасителя». Любить Ашогеорна царевна с самого начала не обещала, да тот и не настаивал. Однако, был вынужден на ней жениться, раз так положено в неписаном кодексе драконоборцев — спасителей пленных царевен. Ибо если не женился — лох он, а не драконоборец.

Кстати, Элла также не возражала против следования древнему закону, но, как врут версии для профанов, поставила два условия: во-первых, её не разлучат с жемчужиной, во-вторых, её муж должен признать и не обижать юного Драеладра. На том и порешили.

Дальнейшая жизнь Ашогеорна описывается как идиллия в лугах Гуцегу, где «личная сноровка укротителя» и «присутствие важнейшей Кости Вселенной» помогли смирить строптивый нрав огромных деревьев и зажить с ними в мире, дружбе и взаимопонимании. Фокус же внимания многих повествователей смещается на развитие Драеладра. Акцентируется поиск драконом смысла собственного имени, прохождение драконьей инициации посредством спуска в туманную бездну под скалой Глюм, обретение знания драконьего праязыка, исцеление троих заколдованных драконов — будущих основателей кланов (Рооретрала, Ореолора, Горпогрурфа), закономерным следствием каковых деяний становится его «справедливое воцарение».

Поверила, Лейла? Да полная туфта всё это!

Ай туфта-нетуфта, нетуфта-туфта! Ай, поверила Лейла — не поверила Лейла — что за беза! То ведь легенда, то легенда, то просто легенда!

Фу ты, ведь то пока была не легенда, не легенда, опять не легенда, и снова опять не легенда, а перед ней — ещё, и ещё одна, нет, всего одна, лишь одна только лживая присказка…

Какая разница-проказница: надо слушать, слууууушшшшшать!

Слушать, что сказывается Ангелоликой, Ангелоглазой, Ангелоносой, Ангелошеей, Ангелогрудой, Ангелобрюхой, Ангелорукой, Ангелоногой, Ангелобокой, Ангелозадой, Ангелоперёдой, Ангеложемчужной в раковине, Ангелосердечной, Ангелобальзамной, Ангелокишечной, Ангеложелудочной, Ангелогортанной, Ангелозубой, Ангелоязыкой, Ангело-, Ангело-, Ангело-.

Ибо ею сказывается легенда!

Легенда-легенда-легенда-легенда: слушайте!

Легендарный свод, в подробности которого я вдаваться не стала, описывает происхождение и развитие современных отношений людей и драконов от периода драконоборчества к периоду доверия, добрососедства и даже межрасовых брачных связей. Тот, кто сей свод придумывал, пытался всех уверить, что подобный счастливый период имел место.

То есть, вводил в заблуждение легковерных живых людишек.

Ибо власть Драеладра и основанной им династии покоилась на выкраденном у матери артефакте. Да, на той самой «жемчужине», кторой, строго говоря, нет. Как такое возможно? Трудно поверить, но возможно.

Ибо нет такой низости, на которую не пойдёт живой человек и породнившийся с ним дракон ради… Да просто ради хотя бы и того, чтобы смачно пойти на низость!

А худшей низостью, за которую так любят мстить гарпии, является матереубийство. Так вот, умные мёртвые люди рассказывали, что злодей-Драеладр убил свою мать Эллу, как только узнал, что она приняла посмертие и присягнула на верность Владыке Смерти. Убил — и вырезал жемчужину из её мёртвого тела. Когда резал, драгоценные бальзамы так и брызгали во все стороны. И от тех мелких капелек — треснули небеса.

Ну, треснули и треснули: так им и надо. Это ещё малое наказание негодяю Драеладру за матереубийство.

А вот ради того, чтобы наказать Драеладра всерьёз — и его, и весь его клан, и снюхавшуюся с ними расу живых людей — для этого-то и родилась гарпия. У кого родилась? Так у Эллы и родилась. Первую гарпию — основательницу нашего с тобою рода, культа и образа действий — Элла родила от Ашогеорна. И назвала её Кешлой.

Почему назвала Кешлой? Ясное дело, для отвода глаз.

— Простите, Ангелоликая, — растерянно пролепетала Лейла, — но как Элла могла родить Кешлу в отместку Драеладру за собственную смерть, если в момент смерти она погибла? Или не погибла? — с надеждой добавила она.

— Погибла-погибла, — возразила Мад, — нам в назидание; здесь трудное место, и хорошо, что ты на него внимание обратила. Многие же просто отказываются верить — слабаки. Дело в том, что Элла родила Кешлу заранее — на погибель будущему матереубийце. Ну, и Ашогеорну — на погибель тоже. Очень уж ей надоели его деревянные ласки. А ещё на погибель «мудрецу» Авдраму — я до него в повествовании ещё не дошла.

— А как она могла заранее знать?..

— Предвосхитила события.

— То есть, Элла заранее знала о намечающемся матереубийстве?..

— Более того. Она сама его наметила и подготовила.

— Но зачем?

— Как зачем? Чтобы воспитать гарпию.

Чтобы воспитать из женщины гарпию, традиционных методов недостаточно. Нужны особые напряжения и встряски. Нужен опыт успешной агрессии, наконец.

Потому-то Элла и оттягивала момент своего перехода в посмертие. Ведь если поспешишь, тщательно подготовленное матереубийство пойдёт насмарку: оно так и останется не отомщённым.

Первым же шагом её хитромудрого плана было преждевременное обнародование имени Кешлы, данного той при рождении для отвода глаз. «Кормилица драконов» означает это имя по-стародраконьи, с чем и сами драконы наверняка согласятся.

И вот, как-то в глубоком отрочестве Кешлы, то есть в возрасте, когда девчонка только и делала, что искала повода для бунта, Элла остановила проходящего по единственной безопасной тропе через луга Гуцегу «мудреца» Авдрама.

Был ли тот «мудрец» хоть самую малость мудр, сказать непросто. Факт лишь в том, что выражение «На всякого мудреца довольно простоты» — в его отношении справедливо. И ещё этот «мудрец» владел стародраконьим языком, в чём только и искал случая похвастаться. Ну вот и похвастался: Кешла задумалась, кого это и почему она обязана кормить?

Да и говорит: «За дракона я замуж не пойду, потому как не согласна с предопределением. Если за кого и пойду, то только за человека».

Услыхал те речи Ашогеорн — и своё подумал: человека-то надо испытать! Без испытания — и на порог не пустим.

А хитроумной Элле, матери первой гарпии, только того и надо! Кому важнее испытание женихов Кешлы, а она-то собирается дочь воспитывать — и ей для правильного воспитания тоже нужны жёсткие испытания!

Тот Ашогеорн, особо надо заметить, уже пару дюжин лет маялся от безделья. Чудовищного-то дракона победил когда — в юности ещё. Шагающие деревья укротил в молодости. Подошла уже глубокая зрелость, а у него — никаких новых свершений. Что для истинных героев эпоса да легенд не характерно. Того и гляди, подрастёт новое поколение героев, натворит новых подвигов, а он останется не при чём.

Вот и давай Ашогеорн изобретать замок Смерти, чтобы из него наверняка не вернулось большинство новых-то героев, подающих надежды. В качестве ловушек придумал глубокий колодец, полный прожорливых крыс, а ещё остро заточенный маятник на длинном топорище, а ещё пышущие жаром стены, сходящиеся друг к другу наподобие тисков — на начальном этапе они оплавляют кожу, на финальном дробят кости.

Ничего себе выдумки у старика: смелые, хитрые, оригинальные. Только идеи самых смертоносных ловушек ему, будто невзначай, подсказала Элла. Иной раз Ашогеорн замечал подсказки, он дулся и говорил: «Чужого мне на надо». На что супруга неизменно отвечала: «Что ты, ведь одно дело делаем!». Ну, типа доченьку замуж выдаём.

А потом Ашогеорн принялся строить. Пока строил, вся семья ему помогала. И камни носила, и для маятника время засекала, и колодец копала, и жаровни под стенами устанавливала — никто не остался равнодушен.

Вместе работа веселей спорится. Не прошло и дюжины лет, а замок Смерти был воздвигнут всем на загляденье. Другого такого в лугах Гуцегу не допустили бы деревья — враги цивилизации. Да они и этот потом разрушили.

Ашогеорн проверил свои ловушки — все работают. Так тут же и приглашения женихам разослал голубиной почтой. И ярмарочных глашатаев нанял в Буце, Располе, Монкте, Дроне, Базимеже и Цанце. Говорят, они стоили тогда не так дорого.

Просыпается как-то семейство — а под окнами уже шумит очередь. Многие женихи ссорятся: кто-то занимал, отошёл по нужде, а место пропало. Или стоит в общей очереди женихов какая-то баба-воительница, которой Кешлу в жёны, в общем-то, и не надо, но больно хочется со всеми посостязаться. Ей говорят: «Как тебе не стыдно, срамница позорная!». А она им: «Подумаешь! Я в этих всех испытаниях скоро погибну вместе с вами, кто тогда станет доискиваться, какого я была пола?». «А коли не погибнешь?» — сомневаются женихи. А она: «Вот тогда-то от стыда и умру».

Веселятся женишки от души — что тут скажешь!

Но пора их уже запускать. Ашогеорн и спросил домашних: «Все готовы?». «Все!» — отозвались младшие близнецы, поставленные раскачивать маятник. «Все!» — подтвердила старая Элла, разводя огонь под всеми нужными жаровнями. «И мы готовы!» — отрапортовали Глелдав и Двавр, убирая стопор с огромного ворота, приводящего в движение жаркие стены.

«И я готова!» — пропела с хлипенькой жёрдочки Кешла, призванная заманивать женихов в колодец. Пока что не в свой, отдельный — а в общий для всех. В братский.

Ащогеорн дал отмашку, и тут же пошла потеха. Ни один жених не унёс ноги. То же и в последующие дни. Но очередь не иссякала. Людей в ту пору наплодилось очень много, а к посмертию относились с предубеждением, вот и не могло оно выровнять численность людской популяции.

Первое время машина по уничтожению женихов работала, как часы. Кто-то заходит, пару-тройку часов блуждает по полосе препятствий, а потом его — хрясь — добивает что-то непредвиденное. Мёртвое тело выносят, иногда по частям, и Ашогеорн кричит: «Следующий!». Идеально прозрачный, всем понятный алгоритм. Как помру — похороните.

Дальше что-то пошло не так. Сначала, как бы случайно, стали пропадать отдельные части жениховских тел. Куда девались? Ашогеорн никак не мог приложить своего скромного ума. После каждого жениха полосу препятствий подметали и мыли — должны были найти всё, что выпало или закатилось.

Скверная началась история. Конечно, самому жениху части его тела без надобности, но перед родственниками неудобно. И добро бы разные части тела — но пропадало одно и то же. Та самая штуковина, ради которой они и жениться-то шли. Поползли слухи, что в замке Ашогеорна проводят унижающие женихов обряды.

Дальше — больше. Некоторые тела пропадали целиком. Ашогеорн отвернётся — а тела-то и нет! Только что лежало в позе, несовместимой с жизнью — убежать никак не могло. Куда девалось?

А не покажешь женихам тела предшественника — они готовы думать, что с ним всё благополучно, что то ли успешно прошёл полосу препятствий и с Кешлой идёт под венец, то ли где-то невредимый по замку бродит.

Вот тогда-то и был пущен слух, что в замке Смерти поселилась гарпия, которая, якобы, и клюёт не прошедшую испытания падаль. Ашогеорн негодовал. Он закрывал свой замок на переучёт и проводил самые дотошные расследования — не помогало. Следственные эксперименты без наличия тел страдали известной умозрительностью, а тела-то первым делом и пропадали.

После Ашогеорн принялся внимательнее следить за самым процессом испытания. Только лучше бы за домочадцами своими проследил. По чистой случайности уже на третьем месяце похищения тел удалось застукать Двавра за их пожиранием. Хитрец их не сразу ел, а сперва в кладовку уволакивал. Выжидал пару деньков, а как труп самую малость завоняется — и приступал.

В общем-то, на Двавра с самого начала подумали. Внешность у него была такая — запоминающаяся, и потом приходящая во сне. Уж не скажу, с кем его Элла на самом деле прижила, но ему как-то особенно не повезло родиться с бычьей головой и двумя рогами, за которые его и назвали-то Двавром. Потому-то и к приличным гостям его не выпускали — вот молодой людоед этим и воспользовался.

Осерчал Ашогеорн на Двавра — и за людоедство осерчал, но пуще того за то, что тот сам не признался. В гневе чуть не снёс бычью голову, но одумался: люди-то что скажут? Ну, и потихоньку приковал к стене за крепкой решёткой в одном из не парадных уголков замка.

Думал, что-то исправится. Да не тут-то было. Оказывается, какие-то из жениховских костей втихомолку обгладывал и Глелдав. А близнецы — те аккурат под маятником приделали воронку, чтобы пить ещё тёплую кровь агонизирующих жертв. Вот так за ниточку потяни — и окажутся все повязаны.

Что там делала Кешла, взбешённый Ашогеорн просечь не успел, но кажется, половые органы женихов — её заслуга. Или матери. Обе на тот момент были здорово озабочены. Эллу муженёк отродясь не умел удовлетворить, а дочка, по понятиям-то живых людей, давно перезрела.

В общем, в семействе Ашогеорна и без того назревал скандал, а тут и очередь из женихов неожиданно встала. Хоть как их приглашай-заманивай, а они топчутся, не уходят, но никто и шагу вперёд не сделает — жалкие, презренные трусы!

Тут-то и явился к ним в замок Смерти попытать жениховского счастья так называемый мудрец Авдрам. Гадкий старый мудрец, чтобы не сказать грубее. Помирать уж пора, а он всё никак свою стрелу в штанах на покой не уложит. И всё на барышень помоложе облизывается, бесстыдник.

Тот Авдрам был очень хитёр, как и весь его авдрамический род, потому пришёл не под своим настоящим именем, а назвался Кёсмом из Алахара. Думал, маскировка ему поможет — мечтатель! Элла его ещё из окна почуяла да Кешле незаметно сказала: этого — берегись!

Ой, хитёр был последний женишок! Хоть и назвался Кёсмом, а действовал, как Авдрам. Прежде, чем сунуться на полосу препятствий, всех опросил: что случилось, что делать, кто виноват? Сыновья Ашогеорна с непривычки сперва друг на друга показывали. Только потом догадались: не пойман — не людоед. Но только пройдоха Кёсм уж запомнил, в каком уголке кого ждать. И кто его в колодец толкнёт, и кто подведёт под маятник.

Им бы теперь всем скопом на старика навалиться, но действовали разрозненно. На том и погорели. Первым делом хитрец Кёсм отчекрыжил бычью голову Двавра. Тот, пользуясь близостью своей камеры к колодцу в самом начале полосы испытаний, тихонечко так поднял решётку и ошивался под лестницей с огромадным сверкающим лабрисом из отцовской коллекции.

Ясно же, Кёсм из Алахара не пройдёт мимо такого чучела. Как подошёл — хвать быка за рога, да и давай толочь носом об стены. Лабрис отобрал, идёт дальше, двавровым телом прикрывается, а там уже близнецы маятник раскачали, а он тяжёлый, сразу не остановишь — вот маятником-то бычью голову и снесло.

Кёсм дальше прошёл, близнецов пугнул, а тут к нему и Глелдав сзади подкрадывается. Но не учёл, бедняжка, что маятник никто не останавливал — тут-то его пополам и разрубило. Да так ровненько! Передняя часть к Авдраму шагнула, а задняя осталась тылы прикрывать.

Уж как там Кёсм из Алахара расправлялся с близнецами — долгая история, неописуемая во всех подробностях. Факт, что одного из них размозжили стены, а другого женишку пришлось добивать двавровым лабрисом. А больше и нечем: острый маятник-то давно успокоился.

Вот подходит Авдрам к выходу из полосы препятствий, глядит, а радостная Кешла уже встречает его на ковровой-то дорожке, руки к нему простирает, только вот шага вперёд почему-то не совершает. Ясное дело, неспроста: там ведь зиял финальный колодец. Об этой ловушке женишка не предупреждали: сам догадался.

Вот Кесм и говорит: «Много я встретил в замке Смерти забавных тварей, но гарпии покуда не было. Пожалуй, вернусь к началу пути, где-то я её проглядел».

А тут уже Кешла расправляет крылья: «Нет, негодяй, не проглядел! Вот она я, убей и меня, если сможешь!» — и прыгает к нему через колодец, растопыривая острые когти.

Когтями, понятное дело, в таких случаях бить надо прямо в глаза. Ослепляешь противника — а дальше уже по выбору. Хочешь, убиваешь сразу, а хочешь — постепенно живьём обгладываешь, дабы не питаться совсем уже падалью. Способность к ответственному выбору — сильная черта гарпии.

Жаль только, Кёсм из Алахара — даром, что стары авдрамовы кости — всё же успел увернуться. Мало того: кувыркнулся в воздухе, да и лабрисом по крылу — хрусь! А знаешь, Лейла, какая это лютая боль, когда молодую любящую женщину лишают крыльев? Когда металлом по нежным перьям!

А подлецу того мало: он и по второму крылу — хрусь! И глумится, негодник, что довёл женщину до униженного состояния! Думал, уже победил? Да как бы не так! Кешла собрала всю волю в птичий кулак и мощно заголосила!

Что она пела? «И-и-и-и-и-и…» — вот эта нота шла лейтмотивом. А вплетались в ту ноту многие важные темы. И-и-и-и-и-и про неслыханную подлость мужского засилья в истинно женском по праву мире. И-и-и-и-и-и про попранные свободы окрылённых существ. И-и-и-и-и-и про недопустимость тоталитаризма и нетолерантности во всех её проявлениях. И-и-и-и-и-и, наконец, про несомненное торжество грядущей некрократии — вопреки-и-и-и, вопреки-и-и-и, вопреки-и-и-и…

Вот тут-то Кёсм из Алахара допустил оплошность. Он заслушался, оглох и оцепенел. Что и позволило хитромудрой Кешле подскочить к нему и пустить в дело когти. Удар — и глаза уже выбиты. А дальше — всё по порядку, в точности, как я говорила.

Доедали Авдрама всем семейством — все, кто остались. Все — это Кешла, Элла и слабовольный Ашогеорн. Старый «герой» всё отнекивался, говорил, что с детства не любит человечину. Но его накормили, он распробовал, и был вынужден признать, что на самом деле очень даже недурно!

К чему я сейчас рассказала эту легенду, как думаешь, Лейла? Ну, думай, думай, а я скажу: никогда не следует недооценивать силу дамского визга. Не злоупотреблять, но и не забывать о нём — никогда, никогда. В богатейшем арсенале гарпии визг — это самый лучший последний довод…

Ай легенда, ай да легенда, что за дивная легенда, порадовала, чудно порадовала, всех нас порадовала красотой и изяществом, изяществом, особенно изяществом, ибо мы, гарпии, мы любим красивое, мы, гарпии, очень-очень любим красивое, мы и сами исполнены всех тех совершенств, которые любим, мы любим, мы изящны, мы тоже имеем тонкие певучие голоса! Голоса-голоса-голоса — наши!

Голоса наши, уши ваши — кто кого, кто кого, кто кого?!

Не нападай со слабыми ушами на наши истинно высокие голоса!

Не нападай! Не нападай! Не нападай! Чур, мы нападём первые!

— Погляди, Лейла, — внезапно забеспокоилась Ангелоликая, — никак, за нами погоня?

Погоня-погоня-погоня-погоня-распогоня!..

— Скачут, — упавшим голоском только и произнесла ученица.

— Возница, гони! — и гроб на колёсиках явно пошёл быстрее, чаще и выше подпрыгивая на ухабах. Затарахтели мелкие камешки по колёсам.

Сматываемся-сматываемся-сматываемся!

— Не уйти! — затравленный голос Лейлы совсем не идёт истинному образу гордой гарпии, воспетому в правдивых легендах о прародительнице Кешле. — Нас почти догнали…

— Не паникуй! — резко бросила Мад. — Или ты забыла, чему я тебя учила? Голос! Дадим им голос! Они ещё захлебнутся от нашей колоратуры!

— Но нас двое, а их десяток — разве мы сможем?..

— Нас не двое, — хрипло захохотала Мад, — нас целый фургон! И нашего слитного голоса хватило бы и на весь город.

— Да? — простодушно изумилась Лейла. — Надо же, я думала, с нашими уже всё. Думала, мы просто везём их к могильникам…

Мад ей не ответила. Зато голос Ангелоликой зазвучал вдруг внутри фургона, в слитном хоре молчаливого единомногогласия. Это окрыляло!

Да, это окрыляло, подруги, это оперяло, это вытачивало из ногтей когти, это возбуждало весь птичий базар на новые, новые, новые деяния. Как это, нас к могильникам? Рано к могильникам, к могильникам нас рано! Мы ведь сами сущие могилы, мы мешки для падали, мы мертвечихи и гарпии, гарпии и мертвечихи, мы мертвы и живучи, мы молчали, но мы ещё провизжим своё веское слово! Слава гарпии! Смерть врагам!

А потом родился визг, сперва молчаливый визг в самых глубинах глиночеловеческого брикета, визг на одной, первоначально довольно унылой ноте: и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и — без слышимого звука, ибо на слышимый звук нужно беречь последние силы, да и без слов, ибо хотя слова голосовому смертоубийству не помеха, они отвлекают, отвлекают, отвлекают говорящего, заставляют соскальзывать с нужного настроения на понимание пустых понятий. Которые, которыи, которы-ы-и-и-и-и-и!

Очень скоро монотонный визг перестал навевать скуку. Он объединил всех в брикете: все кости, все бальзамы, все гортани — что за чудное единогласие различных частей тела! И в тот миг, когда всякое свободное движение глиночеловеческой мысли единогласно пришло к звучанию на одной ноте, звук вылетел из брикета и прорвался наружу в сопровождении подходящих к случаю слов:

— И-и-и я не сдамся без визга!

И-и-и я! Не сдамся без визга!..

И я не сдамся без виииииииииииииииииии!.. — и звук звучал так долго, додго, долго-долго, очень высоко и долго звучал. И в период его звучания остановился фургон, и свалилось с козел какое-то тело, и, сделав лишь робкую попытку заржать, тут же умолкли лошади.

А когда звучание прекратилось, Ангелоликая устало промолвила.

— Погляди назад. Никого ли не требуется добить?

— Все мертвы, — обрадованно произнесла Лейла.

— Нет, ты выйди, пошевели тела, — велела Мад, — а заодно посмотри, нет ли среди них наших знакомых — тех, с кораблей Кьяра.

Повисла пауза. Потом вернувшаяся Лейла доложила:

— Скосило всех. Эти, кто гнался за нами, все в матросских робах — наверняка головорезы из Саламина, но вот из людей Кьяра я, к сожалению, не узнала никого…

— Не к сожалению, а к лучшему! — менторским тоном возразила Мад. — Значит, мерзавца Кьяра мы всё-таки потопили, хе-хе-хе!

— Но что нам делать теперь? Наш-то возничий не выдержал тоже, да и лошади… Ни у нас, ни у преследователей не выжили лошади — все пали.

— Не надо паники, милая. Мы уже почти дотянули до Старых Могильников. Там нам обязательно помогут. Лучше давай посмотрим, что с нашими девочками. Хор у них получился отменный, вот только боюсь, многие выложились без остатка…

Со скрипом открылась внутренняя дверца фургона, потом гиночеловеческий брикет начали шевелить.

— Ну что, Ангелоликая? — с неясной надеждой произнесла Лейла. С очень неясной: не она ли только что думала, что везёт нас захоронить?

— Почти никого не спасти, — вздохнула Мад, — увы, бальзамы пошли горлом. Видишь, какие разноцветные лужи тут натекли?

— Но мы отомстим? — с гораздо более ясной надеждой брякнула Лейла.

— Ну конечно! Конечно же, мы отомстим.