Герои Ленинградского Неба

Е. БАУЛИН

В ТЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ

Встретиться с Александром Петровичем Силантьевым долгое время не удавалось. Маршал был очень занят и не мог выделить для беседы даже часа в своем уплотненном до предела распорядке дня. Несколько раз улетал из Москвы. А при возвращении неотложные дела снова ожидали заместителя главнокомандующего ВВС.

Но однажды, набрав номер знакомого телефона и представившись, я услышал в ответ:

— Сегодня мы сможем побеседовать, приезжайте к десяти ноль-ноль.

...Маршал поднимается из-за стола, тепло здоровается. В его размеренных движениях чувствуется выправка кадрового военного. Он только что вернулся из очередной командировки. По хорошему настроению нетрудно догадаться, что поездка прошла успешно.

Просмотрев листки календаря с записями, маршал удобно устраивается в кресле: в нашем распоряжении два часа.

Продолжительное время я собирал материалы о маршале авиации А. П. Силантьеве — одном из первых Героев Советского Союза Ленинградского фронта в период Отечественной войны. Архивные документы скупы на детали. А в газетах военных лет не всегда можно найти корреспонденцию о том или ином герое или подробное описание боев, которые тебя интересуют. Ведь героев было много, а проведенных ими боев в несколько раз больше. Вот почему я с нетерпением ожидал встречи с А. П. Силантьевым, когда можно будет расспросить его о тех памятных событиях да и лично познакомиться с боевым военным летчиком.

Осенью 1941 года упорные и кровопролитные бои переместились к юго-западным окраинам Ленинграда. И без того напряженная обстановка усложнялась с каждым днем. Оставлены Луга и Чудово. Перерезана железная дорога Москва — Ленинград. Юго-восточнее города немецко-фашистские войска вышли к реке Неве и вели наступление на восток.

Враг господствовал и в воздухе. Под Ленинград был переброшен 8-й авиакорпус ближнего боя — одно из самых боеспособных соединений немецких люфтваффе.

В конце августа на помощь Ленинграду, в числе других частей, прибыл 160-й истребительный авиаполк. Его местом базирования стал аэродром на востоке области.

— Этот участок фронта приятно поразил нас порядком,— вспоминает маршал, который тогда молоденьким младшим лейтенантом прилетел защищать ленинградское небо.— Как потом выяснилось, за сравнительно короткий срок здесь, в лесных малонаселенных местах, были подготовлены довольно крупные авиационные базы. На аэродромах сделаны укрытия, произведена маскировка, надежно решены вопросы заправки и боевого снаряжения самолетов.

— А войну вы встретили под Минском?

— Да, там. Ранним утром двадцать второго июня наш полк принял боевое крещение, и я тоже. На второй день войны при отражении налета вражеской авиации на Минск мне удалось сбить «юнкере». Но и моя «чайка» — самолет И-153 — была подбита. За полтора месяца я совершил около пятидесяти боевых вылетов. Сражался с «мессершмиттами» и «юнкерсами», штурмовал вражеские танки и пехоту. После переформирования и получения новых истребителей ЛаГГ-3 полк вернулся на фронт, но уже под Ленинград. Только прилетели — и сразу в бой. Летали с рассвета до темноты. Прикрывали штурмовики, наносившие удары по гитлеровцам вдоль Невы, ходили с бомбардировщиками, которые бомбили места сосредоточения вражеских войск, их коммуникации, аэродромы.

Я прошу Александра Петровича рассказать о наиболее примечательных боевых вылетах и воздушных боях.

— Много их было, простых и сложных, затяжных и скоротечных, радостных и печальных,— в раздумье говорит маршал.— Но легких не было. Вот один из них. В первой половине сентября сорок первого года эскадрилью на рассвете подняли по тревоге и приказали перелететь на соседний аэродром. С нами отправились командир и штурман полка. Через полчаса после приземления неподалеку от нас сел «Дуглас». Из него вышла группа военных, в основном генералы. Один из них, невысокий, плотный, в коричневом кожаном пальто, показался мне знакомым. Внимательно вглядевшись, я узнал в генерале Георгия Константиновича Жукова, которого как-то видел на фотографии. К нам подошел командир авиагруппы в сопровождении командира полка и предельно четко сформулировал задачу: «Этот "Дуглас" поведете в Ленинград. Потеряете его — обратно не возвращайтесь». Сказано было жестко, но мы и без того хорошо поняли всю ответственность задания.

Вылетели двумя группами. Первая, в которой находился и я, состояла из двух звеньев — впереди и сверху «Дугласа». Возглавлял ее опытный боевой летчик штурман полка капитан Панюков. Вторая в количестве одного звена под руководством комиссара эскадрильи Николая Киянченко непосредственно прикрывала сопровождаемый самолет. На всем пути к Ладожскому озеру было пасмурно, накрапывал дождик. Но над озером погода оказалась безоблачной. «Дуглас» перешел на бреющий полет, чтобы не привлечь к себе внимание постоянно шнырявших в этом районе вражеских истребителей. Минут через пять полета над Ладогой с северо-запада на встречно-пересекающихся курсах появилась четверка «мессершмиттов», а за нею — другая. Наша группа с ходу их атаковала, стремясь оттянуть как можно дальше от «Дугласа». Замысел удался. Постепенно бой переместился к Карельскому перешейку. В районе мыса Кюля мне удалось сбить один «мессершмитт». А всего противник потерял в этом бою два истребителя. Вторая группа, отбивая непрерывные атаки «мессершмиттов», довела транспортный самолет до Комендантского аэродрома, расположенного в черте Ленинграда.

Выполнив задание, мы вернулись на свой аэродром. И только тогда командир полка сообщил нам, что Георгий Константинович летел принимать командование Ленинградским фронтом.

Запомнился еще один воздушный бой,— продолжает маршал.— Примерно во второй половине октября в ленинградскую зону, где шли ожесточенные бои, зачастили многоцелевые самолеты-истребители «Мессершмитты-110», наши старые знакомые по Западному фронту. Они доставляли немало хлопот. «Стодесятые», как их называли, казалось, успевали везде — и колонны штурмовать, и совершать налеты на аэродромы, и вести воздушные бои. По всему было видно, что на этих двухместных истребителях сидят опытные пилоты. Действовали они тактически грамотно и активно. Я бы даже сказал, нахально, что было характерно для фашистских летчиков в начальный период войны. Сравнительно легкие победы над нашими летчиками, имевшими на вооружении в то время в основном самолеты устаревших конструкций (И-15, И-16, СБ), питали их тщеславную самоуверенность.

Мы искали удобного случая рассчитаться со «сто-десятыми», хотя в общем-то сделать это было совсем не легко, даже на новых самолетах ЛаГГ-3. И вот однажды получаем приказ: прикрыть с воздуха участок дороги в районе Мга — Синявино. Видимо, там к фронту подходила какая-то наша часть. Прилетели в район, выдвинулись за линию фронта на пятнадцать — двадцать километров. Патрулируем. Погода не очень благоприятная. На высоте тысяча метров сплошная облачность, но слой ее небольшой, порядка ста метров. Наш командир Новиков разделил эскадрилью на две группы: одну направил за облака, а сам со второй группой остался ниже. Я находился в первой группе.

Только мы пробили верхний слой облачности, как буквально под носом увидели идущих плотным строем девять «стодесятых». «Атака!» — прозвучала в наушниках шлемофона команда старшего группы лейтенанта Данилы Захарченко. Мы практически без подготовки, используя не столько выгодную позицию, сколько внезапность, открыли огонь. Представляете, каким мощным он был, если каждый из самолетов одновременно стрелял из всех видов находящегося на нем оружия? Это был шквал огня! Застигнутый врасплох противник был деморализован. Один из «стодесятых» загорелся. «Мессеры» бросились в разные стороны, на ходу освобождаясь от бомбового груза. Некоторые из них поспешили вниз, в облака, но, выскочив из тонкой серой пелены, оказались под огнем группы Новикова.

Маршал улыбнулся, видимо вспоминая подробности того далекого боя.

— И погоняли же мы тогда «стодесятых»! Вывести из строя пять машин из девяти,— не так уж часты такие победы. До этого случая мы при встречах со «стодесятыми» осторожничали, а теперь убедились, что «чернопузых» (так называли Ме-110 за выкрашенный в черный цвет низ плоскостей и фюзеляжа.— Авт.) можно бить, и довольно успешно. Короче говоря, спесь с «мессершмиттов» соскочила, и теперь они стали побаиваться нас.

К сожалению, мне не довелось побывать в Ленинграде до войны. Первая встреча с ним произошла в сентябре сорок первого года. В затяжном воздушном бою в районе Ленинграда мой самолет подбили. Садился на знакомом аэродроме, горючее было на исходе. Пришлось посадку производить против старта. В это время садился еще один истребитель, и получилось так, что мы двигались навстречу друг другу. Я после приземления на пробеге резко отвернул вправо. Одна из основных стоек шасси сложилась, самолет лег на крыло, отчего погнулись лопасти винта.

Мой беспомощный ЛаГГ распластался почти в центре летного поля, став хорошей мишенью для врага. Вылез я на плоскость, снимаю парашют, а сам думаю: что же делать? Смотрю, подходит техник-лейтенант. Как выяснилось, «безлошадный». Так называли летчиков, не имевших своих самолетов. Он помог отбуксировать ЛаГГ под прикрытие деревьев и взял на себя заботы по его ремонту. Вскоре машина была почти готова, но вот нового винта не нашлось, а исправить погнутые лопасти на старом своими силами невозможно. Посоветовали мне поехать в авиаремонтную мастерскую.

Ехать пришлось через весь город. Вот тогда я и увидел вблизи Ленинград. Суровый, сражающийся фронтовой город.

Новых винтов и в мастерских не оказалось, и рабочие взялись за приведение в порядок моего, погнутого. Сделали они это по-питерски мастерски, аккуратно.

...Не сумев захватить Ленинград с ходу, гитлеровское командование группы армий «Север» предприняло попытку охватить город двойным кольцом, чтобы лишить его последней транспортной коммуникации через Ладожское озеро. С этой целью была проведена перегруппировка войск и начато наступление на Тихвин. Три полностью укомплектованных и хорошо вооруженных армейских корпуса были брошены на выполнение этой задачи.

Нашим войскам приходилось нелегко, и летчики старались прикрывать их с воздуха. Многие боевые дела старшего лейтенанта А. П. Силантьева (в конце октября 1941 года ему присвоили это звание, минуя очередное — лейтенант) зафиксированы в оперативных документах. В одном из них говорилось, что в последние дни октября в районе Ситомля — Тихвин он сбил два бомбардировщика «Юнкерс-88». В другом отмечалось: «Звено во главе с Силантьевым в течение недели уничтожило 8 зенитных установок и 18 автомашин».

Местность в районе боев была труднопроходимая — кругом сплошные леса и болота, не замерзающие даже в сильные морозы. Шоссе Будогощь — Тихвин для врага оставалось единственной транспортной артерией. Он использовал ее днем и ночью. Это шоссе и стало постоянной целью для Силантьева и его однополчан. Немцы, спасаясь от штурмовок краснозвездных истребителей, бросались на снег при морозе 30—35 градусов и вынуждены были делать это довольно часто. Солдатам в летнем обмундировании (а гитлеровцы рассчитывали завершить «молниеносную войну» до наступления зимы) такие «снежные процедуры» обходились дорого: госпитали были переполнены обмороженными фашистами.

Боевые вылеты приносили не только радость побед, но и горечь потерь. В ноябре погиб комэск капитан Новиков. Командир полка вызвал Силантьева и приказал принять эскадрилью.

Фронтовая обстановка в те дни еще более осложнилась: противник овладел Тихвином и подошел к городу Волхову, перерезав единственную железную дорогу, по которой к перевалочной базе на Ладожском озере подвозилось продовольствие для осажденного города. Фашистская пропаганда кричала о неизбежности падения Ленинграда. Но враг рано торжествовал победу: уже 11 ноября по наступавшим вражеским войскам был нанесен первый мощный удар. Каждый воин, участвовавший в контрнаступлении, понимал, что для спасения Ленинграда нужно любой ценой отбить у врага Тихвин. Развернувшиеся бои отличались исключительным упорством и ожесточением. Как ни цеплялись гитлеровцы за город, но удержать его не смогли — он был освобожден советскими войсками.

— Хорошо помню дни конца ноября — начала декабря сорок первого года,— говорит маршал.— Прежде, особенно в первые месяцы войны, меня постоянно преследовали неудачи. А вот в боях за Ленинград мне все чаще стал сопутствовать успех. Конечно, сыграло свою роль время: поднакопился опыт. Да и новые машины ЛаГГ-3, поступившие в полк на вооружение, были лучше истребителя И-153, на котором я начинал войну в Белоруссии.

В сражении за Тихвин особенно ожесточенные бои развернулись за железнодорожный вокзал. Это был очень важный объект, поскольку сюда из Будогощи вели железная и шоссейная дороги, по которым снабжалась немецкая группировка. Нашим атакующим частям до вокзала было уже рукой подать, но всякий раз, как только пехота поднималась в атаку, ее прижимал к голому снежному полю сильный вражеский огонь.

Мы тогда стояли на аэродроме рядом с линией фронта. Помню, приехал к нам командир авиагруппы полковник Холзаков. Приказал построить полк. Построили. Он подходит к моей эскадрилье и спрашивает: «Лететь можно?» А облака тогда опустились почти до самой земли. Я молчу. Молчит и командир полка. Холзаков — летчик и прекрасно понимает, как и кому можно летать в такую погоду. Ясно, что вопрос он задал чисто риторический.

Сделав паузу, командир авиагруппы обрисовал обстановку у вокзала, сказал, что без помощи авиация взять вокзал трудно, и вновь повторил вопрос. Тогда я ответил, что лететь можно, но не всем. «Почему?» — поинтересовался Холзаков. «Не каждый летчик к этому подготовлен».— «А вы сможете?» — «Да».— «Кто еще может?» Отозвался комиссар эскадрильи Киянченко. «Вот и вылетайте вдвоем»,— приказал Холзаков.

Почти в сплошном тумане трудно найти и поразить цель, но ослабить огонь противника, отвлечь его на себя можно. Около часа мы находились над целью, совершили по шесть заходов: штурмовали, стреляли, гудели... Воздействие, наверное, производили скорее психологическое. Гитлеровцы прятались, огонь ослабевал. А это и нужно было нашей пехоте. Потом нам сказали, что именно в один из таких моментов бойцы поднялись в атаку и овладели вокзалом. Мы в какой-то мере способствовали успеху. Все это произошло на глазах у генерала Мерецкова, командовавшего нашими войсками в боях за Тихвин, и он высоко оценил действия летчиков.

Утром 8 декабря я вылетел в паре со своим заместителем лейтенантом Михаилом Удаевым на разведку. Когда появились над дорогой Тихвин — Будогощь, то увидели картину, которая поразила нас. На Будогощь

сплошным потоком в два ряда двигались танки, артиллерия, автомашины, пехота. Представляете наше состояние — видеть, как немцы отступают! Это ведь сорок первый год! Помню, когда мы вернулись и доложили начальнику штаба полка о результатах разведки, то он не сразу поверил...

Вместе с А. П. Силантьевым мы просматриваем документы тех лет. Вот Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым ему присвоено звание Героя Советского Союза. Интересно, когда и где узнал об этом Александр Петрович?

— Тогда нас, группу летчиков полка, после освобождения Тихвина отправили за самолетами в тыл. На станции Череповец мы делали пересадку. Вот там из газет я и узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Друзья бросились поздравлять меня, а я их. В списке награжденных значились фамилии семнадцати однополчан. Откровенно говоря, такая высокая награда оказалась для меня неожиданной.

В середине января 1942 года войска Волховского фронта предприняли новое наступление с целью прорвать блокаду Ленинграда. Спасская Полисть, Мясной Бор, Любань... Эти названия часто упоминались в оперативных документах как места ожесточенных и продолжительных боев. В газетах публиковались корреспонденции военных журналистов с мест событий, очерки и зарисовки об отличившихся воинах. В «Комсомольской правде» от 15 апреля 1942 года на первой странице был помещен портрет Александра Силантьева и рассказ об очередном подвиге отважного летчика. Это был третий случай, когда сбили его самолет.

— В тот день эскадрилья отправилась в последний за сутки вылет на прикрытие штурмовиков,— вспоминает Александр Петрович.— Они наносили удар в глубине обороны противника. Вылетали уже перед заходом солнца. В пути встретили небольшую группу «мессершмиттов». И хотя те не смогли воспрепятствовать полету «илов», но наш курс засекли и вызвали по радио подмогу. Так что когда мы подошли к цели, там «мессершмиттов» было уже в два раза больше, чем наших истребителей.

Действовать пришлось с полным напряжением. Удалось отбить все атаки «мессершмиттов», пытавшихся прорваться к «илам». Штурмовики выполнили задачу, и мы стали организованно отходить. «Мессеры» непрерывно атаковали. Их огонь был сосредоточен в основном на истребителях, прикрывавших группу. У моей машины были пробиты масляный и водяной радиаторы. Продолжать полет трудно. Но товарищи, прежде всего комиссар эскадрильи Киянченко, меня поддерживали, прикрывали от наседавших истребителей противника.

Иду осторожно, маневрировать нельзя, иначе потеряешь высоту. Приборы зашкалило, вода кипит, мотор дает перебои... С трудом перетягиваем линию фронта — а тут другая группа «мессеров». Атакуют парами с разных сторон. Видя мою беспомощность, действуют нагло, стреляют в упор, выходят из атаки под самым носом. В один такой момент ведомый второй пары «мессеров» замешкался, и я выпустил по нему два последних реактивных снаряда. Но и мне досталось. От прямых попаданий вражеских снарядов и пуль разбиты бронеспинка, приборная доска. Сам я ранен в ноги. Из пробитого маслобака хлещет горячее масло. Оно попадает на грудь, руки, в лицо... Где уж тут продолжать полет! Открываю фонарь чтобы оглядеться. Успеваю только выключить двигатель и направить самолет вниз. Кидаю быстрый взгляд по сторонам в надежде заметить хотя бы пятачок, куда приземлить машину. Но какой там пятачок среди сплошных лесов и болот! Самолет упал на лес. При ударе о деревья отлетели хвост, мотор, плоскости. Кабина перевернулась несколько раз, но, к счастью, встала «торчком». От сильных ударов и ушибов меня спасли привязные ремни. Быстро отстегнулся и, еще не чувствуя боли в раненых ногах, отбежал от пропаханной в снегу самолетом борозды. «Мессеры», пикируя, продолжали добивать беззащитный ЛаГГ. Но как ни старались, а поджечь его не смогли. Вскоре они ушли. Видимо, на исходе было горючее.

Я добрался до самолета. Разрезал парашют, перевязал раны на ногах. Потом стал готовиться в путь. С капота мотора отвинтил две стальные пластины и смастерил себе лыжи. Из парашютных строп сделал «уздечки», привязал их к носкам лыж. Двигаться решил в сторону известного мне аэродрома ночных бомбардировщиков. По моим расчетам, до него было километров пятнадцать. Ориентировался по карте и компасу, по гулу моторов По-2, летевших на задание... Передвигался с большим трудом. Снег — по грудь, мороз — градусов в тридцать. Да еще быстро темнело. Очень боялся сесть, хотя от усталости и боли буквально валился с ног. Когда уже не мог сделать и шага, то пристегивался широким ремнем к дереву и, обняв его, в таком положении дремал несколько минут... До аэродрома добрался через тридцать шесть часов.

Опубликованная в «Комсомольской правде» корреспонденция называлась «Воспитанник уральского комсомола». Напоминаю о ней маршалу.

— Да, я родом с Урала, из Свердловска. Там начал трудовой путь. Там же, в Свердловске, начался и мой путь в авиацию.

Маршал задумывается, как бы возвращаясь к далеким годам юности, и продолжает:

— Авиация была модой тридцатых годов, а летчики для нас, мальчишек,— кумирами. Я тоже благоговел перед людьми такой романтической профессии, но даже и в мыслях не допускал, что когда-нибудь сам буду летать. Все решил случай. В конце лета тридцать четвертого года в нашем сборочном цехе появился летчик с тремя рубиновыми квадратиками в петлицах. Это был представитель аэроклуба, и пришел он агитировать ребят записываться в планерную школу. Желающих оказалось немало. Записался и я, но скорее не из-за большого желания стать профессиональным авиатором, а потому, что все записывались. Потом многие отсеялись, а я остался. Без отрыва от производства закончил школу, стал инструктором-планеристом. Профессия авиатора увлекла меня. Одновременно осваивал самолет. Но теперь меня стала привлекать военная авиация, где, как мы тогда говорили, можно полетать на настоящих самолетах. В тридцать восьмом году поступил в школу пилотов, а потом был переведен в летное училище и, закончив его в сороковом году, направлен для прохождения службы в Западный особый военный округ. Там и застала меня война.

Беседа возвращается к событиям 1942 года, о которых рассказывалось в «Комсомольской правде». Интересуюсь, долго ли пришлось находиться в госпитале.

— Нет. Мы, фронтовики, считали, что раны лучше долечивать в родном полку, в среде своих боевых друзей. А тогда, в течение всего лета сорок второго года, войска Ленинградского и Волховского фронтов вели непрерывные и тяжелые бои на земле и в воздухе. Их ожесточенность диктовалась задачей сковать побольше сил противника, не позволить ему перебросить из-под Ленинграда ни одного солдата на южное направление, где развертывалось решающее сражение. Наш полк практически не выходил из боев. Летчики совершали по четыре-пять вылетов в сутки, были вконец измотаны. Что ни день, то воздушные бои. И редко который из них обходился без потерь. Пополнение поступало в основном за счет летчиков, приходивших из госпиталей. Поэтому моему возвращению друзья были рады.

В тех тяжелейших условиях особо важное значение приобретала морально-боевая закалка летчиков. В нашем полку она была высокая. Несмотря на большое напряжение, никто не жаловался на усталость, никто не выражал и тени сомнения в нашей конечной победе. Люди уверенно шли в бой. Тогда существовало жесткое правило — за ошибки наказывать отстранением от очередного боевого вылета. И не было для летчика наказания более тяжелого. Допустил в бою оплошность, вел себя безынициативно, подвел товарища своими неумелыми действиями — расплачивайся. Беспримерное мужество и стойкость являлись нормой каждого летчика полка.

Полной боевого напряжения стала и осень сорок второго года. Из-за погодных условий вышли из строя многие грунтовые аэродромы. Самолеты противника скопились на базах, имевших взлетно-посадочные полосы с твердым покрытием или на специально подготовленных полевых площадках. Мы тогда интенсивно штурмовали эти аэродромы. Налеты заранее тщательно прорабатывались. На задание вылетали одновременно истребители, штурмовики и бомбардировщики. Истребители расчищали воздушное пространство от «мессершмиттов», штурмовики подавляли противовоздушные средства, а бомбардировщики поражали цель.

Маршал выбрал из общей пачки один из фотоснимков, положил его перед собой.

— С благодарностью вспоминаю однополчан, с кем сражался бок о бок. Ведь наши победы достигались не летчиками-одиночками, хотя и классными мастерами, а усилиями коллектива. В основе их действий были согласованность, взаимопомощь и взаимовыручка, порою самопожертвование ради спасения товарища, оказавшегося в трудном положении. Вот некоторые из моих боевых друзей. Комиссар полка Петр Федорович Шейченко. Позднее стал заместителем командира авиадивизии по политчасти. Комиссар эскадрильи Николай Степанович Киянченко — человек с большим военным и жизненным опытом. Танкистом участвовал в боях у озера Хасан, был награжден орденом Красного Знамени. Потом переучился на летчика. В конце воины стал Героем Советского Союза. Сейчас работает диспетчером службы движения в киевском аэропорту Борисполь. Мы переписываемся. Вот заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Николай Богатырь. Трижды его сбивали. Службу закончил подполковником. Живет в Торжке. А это командир звена Илья Брейтман. Трудные испытания выпали на его долю. В каких только переделках он не бывал! Его самолет и подбивали, и сбивали, а сам он был ранен. Но Илья всегда с честью выходил из трудных испытаний. Умер после войны. Во втором ряду летчики Аркадий Брагин, Анатолий Белановский, Александр Чекулаев, Петр Шариков, Николай Новожилов, Григорий Демченко. Каждый из них храбро сражался с врагом. Вот, к примеру, командир звена лейтенант Аркадий Брагин. Однажды, прикрывая суда, доставлявшие по Ладожскому озеру продовольствие и другие грузы в осажденный Ленинград, он в воздушном бою сбил «Юнкере-88 >, пикировавший на наши корабли. Но и его машина была подбита. Летчик выбросился с парашютом из неуправляемого самолета. К счастью, ветер отнес Брагина на сушу, где его подобрали наши бойцы и доставили на аэродром. К вечеру того же дня Аркадий снова вылетел на задание.

Боевые были ребята. К сожалению, все они, за исключением Николая Новожилова, погибли.

А дожившие до наших дней однополчане встречаются. По традиции эти встречи проводятся в День Победы, в тех местах, где воевал наш 160-й (впоследствии 137-й гвардейский) истребительный авиаполк. В один из праздников Победы однополчане съехались в Тихвин. С большим душевным волнением посетили места былых боев под Ленинградом, вместе ходили на тихие, теперь уже заросшие поля, бывшие когда-то фронтовыми аэродромами. Поклонились могилам товарищей.

— Тихвинцы, конечно, были рады встрече с вами. Вы же стали их земляком?

Маршал улыбается, видимо вспоминая эти встречи. Уже в послевоенное время ему в числе восьми воинов, отличившихся в боях за освобождение Тихвина, было присвоено звание почетного гражданина города.

— Встреч с жителями Тихвина было немало, а приглашений во много раз больше,— говорит Александр Петрович.— Не так уж часто мне удается бывать в Тихвине. Но каждый приезд в этот город оставляет по себе добрую память.

— Вам приходится постоянно встречаться с воинами. В беседах с ними, видимо, заходит речь и о боевых традициях, и о поучительном опыте, который летчики накопили в годы Отечественной войны?

— Конечно,— подтверждает маршал.— Благородная цель — отстоять свободу и независимость Родины порождала у наших воинов неудержимый порыв в бою, укрепляла нерушимое войсковое товарищество и боевую дружбу. Взаимная выручка, готовность пойти на подвиг и любые жертвы, чтобы помочь товарищу, стали нормой поведения летчика, законом фронтовой жизни. Вот на этих примерах, лучших традициях советской авиации мы и воспитываем молодежь. Но хотел бы заметить, что традиции — это не только память о героическом прошлом, но и выражение связи с нынешним поколением, осознание ответственности за будущее. Известно немало случаев, когда и в наши дни летчики проявляют героизм и отвагу в сложных ситуациях при выполнении полетных заданий. Это свидетельство их высокой идейной зрелости, мужества и самообладания.