Герой Рима

Глава XXXIV

Они умерли достойно.

Гладии отбили первый удар атаки бриттов, затем и второй, но за вместо каждого павшего кельта еще десяток устремились вперед, чтобы занять его место. К настоящему времени только груда трупов и узость моста ограничивали количество людей, достигших ближнего берега. Треск, похожий на звук гигантского топора, сигнализировал о том, что боковые поручни конструкции не выдержали, и десятки человек были брошены насмерть в разлившуюся реку. Тем не менее, тысячи уже перешли, а ветераны только лишь сдерживали их. Что-то пронеслось мимо головы Валерия, напомнив ему о судьбе молодого легионера. У бриттов не было формальных отрядов лучников, но множество опытных охотников пополнили ряды этой огромной массы, и теперь они выстроились в кустах на дальнем берегу, выбирая цели из лука или пращи. Непрерывный клич центурионов — Закрыть бреши! — звучал все чаще и чаще по мере того, как ветераны падали. Трое крепких кельтов вытащили Октавиана из строя римлян и разрубили на куски. Дидий получил удар копьем в горло и безропотно отправился к своим богам. На данный момент потери в Первой когорте могли быть заменены людьми из второй линии, но старые солдаты начинали уставать, а давление было настолько велико, что он не мог рисковать отдыхом ни одного человека. Он наступил на тело и посмотрел вниз, чтобы увидеть пекаря из Лондиниума, уставившегося на него своим единственным глазом. Это был первый признак того, что линия движется назад.

Где Бела?

Звук рога дал ему ответ, и он с облегчением вышел из строя и побежал обратно на возвышенность, где построилась кавалерия. Не Бела, а Матикас, солдат с моста, который посоветовал ему увести свою маленькую армию. Этот человек, должно быть, провел в седле более двух дней, и привел только половину всадников, которых ожидал Валерий.

— Ваш командир?

Фракиец поднял голову, и Валерий увидел, что только его дух удерживает его в вертикальном положении. — Мертв.

— А остальные? — Должно быть, в его словах был намек на непреднамеренное обвинение, потому что глаза мужчины на мгновение вспыхнули.

— Тоже мертвы. Никто не бежал, трибун. Все пали. Ты слишком веришь в реку.

Валерий подавил волну отчаяния. Еще одна ошибка. — Сколько пересекли? — спросил он.

Матикас пожал плечами. Сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения. Он застонал и выпрямился. — Ваши приказы?

Каждый фракиец истекал кровью по крайней мере из одной раны. Их копья были расщеплены или исчезли, а шкуры их измотанных кавалерийских лошадей были покрыты пеной. Как он мог просить еще что-нибудь от этих людей? — Мне нужно, чтобы ты снял давление с флангов.

Командир отряда нахмурился и посмотрел на бурлящую орду перед мостом, как будто на несколько секунд забыл о битве. В конце концов, он кивнул и отдал приказ на своем родном языке.

Валерий увидел нежелание на лицах мужчин, и декурион выпалил еще один поток слов. Затем он посмотрел на римлянина. — Я сказал им, что сегодня вечером мы поскачем со звездами.

— Я надеюсь, что это правда.

Солдат надел шлем и затянул ремешок на подбородке. — Я тоже надеюсь на это.

Когда они ушли, Валерий воспользовался моментом, чтобы осмотреть битву со своей слегка возвышенной позиции. Он был у северных ворот, мост находился в двухстах шагах справа от него. К этому времени уже невозможно было сосчитать переправившихся бриттов. Несколько тысяч теснили истончающуюся стену легионеров-ветеранов Фалько, и еще тысячи устремились на восток и запад, стремясь быть одними из первых, кто захватит Колонию, а не умрет на острие гладия. Римский строй теперь изгибался, как охотничий лук, и неизбежно приближался к нему с угрожающими внешними крыльями, три, четыре, пять кельтов молотили по каждому римскому щиту. Он наблюдал, как фракийская кавалерия разделилась и пошла широким полукругом, в результате чего лошади двух истощенных эскадронов одновременно врезались во фланги бриттов. На мгновение вспыхнул яркий металл, когда длинные кавалерийские мечи ударили по обнаженным головам бриттов, но это не могло продолжаться долго, и в следующий раз, когда он посмотрел, их уже не было; сотни жизней погасли, как пламя масляной лампы.

Но эти жизни не были потрачены впустую. Мгновенное замешательство в кельтской толпе позволило Фалько восстановить стой и дало Валерию время подбежать к командиру ополчения.

— У нас есть только один шанс, — крикнул он, чтобы его было слышно сквозь лязг железа о железо. — Сейчас их слишком много. Мы должны сформировать «черепаху» и пробиться к храму.

Фалько повернулся к нему, и Валерий увидел, что, хотя он дышит, как переутомленный вол, его правая рука была по локоть крови, а глаза ярко сияли боевым задором, заставляющим человека думать, что он бессмертен. Морщинистое лицо исказила дикая гримаса, и он стряхнул с себя руку Валерия, как будто это была рука незнакомца, и повернулся, чтобы вернуться к строю.

— «Черепаха», — снова закричал Валерий. — Мы должны сформировать «черепаху».

На мгновение на усталых чертах появилось понимание, и Фалько оглядел уменьшающуюся группу своих ветеранов. Валерий понял момент принятия решения. Маленький торговец вином втянул живот под потрепанной кольчугой и вытянулся по стойке смирно.

— Боюсь, что это приказ, которому я не могу подчиниться, трибун, — сказал он. — Мы, старики, прошли сегодня столько, сколько смогли. Мы останемся там, где стоим, и дадим вам столько времени, сколько сможем выиграть ценой наших жизней. Собери своих безбородых детей и отведи их туда, где они могут принести больше пользы.

— Нет, — отчаянно закричал Валерий, когда его друг отвернулся.

Фалько оглянулся через плечо и очень неторопливо сказал: — Выведи их, Валерий. Поторопись. У вас есть только минуты. Я не могу дать вам больше.

Он хотел остаться и умереть вместе с ними, но предстояла еще одна битва, и Лунарису понадобится его помощь. — Подразделения Лондиниума! Ко мне! Построиться «черепахой».

Реакция была автоматической и незамедлительной, панцирь черепахи сомкнулся над ним и вокруг него. Их осталось около ста тридцати, все они тяжело дышали, многие были окровавлены или хромали.

Прежде чем присоединиться к первой шеренге строя, он в последний раз огляделся. Ветераны теперь едва держали свои щиты, а рука любого человека с мечом устала бы после сорока минут тяжелого боя, но ополчение Фалько продолжало сражаться. Бритты оттеснили фланги, и то, что раньше было линией обороны, превратилось в небольшой очаг из рубящих, хрюкающих, пропитанных кровью уцелевших. На южном конце кармана осталось одно отверстие, похожее на горлышко амфоры, но быстро сужающееся. В двадцати футах от него Фалько сформировал небольшой отряд из дюжины раненых и измученных людей у входа в брешь. Валерий услышал, как он крикнул, требуя последнего усилия, и, когда он занял свое место перед черепахой, старый торговец вином поймал его взгляд и, отсалютовав в последний раз, повел своих людей в отчаянную атаку, которая раздвинула брешь на несколько драгоценных футов.

— Сейчас, — крикнул Валерий. — Бегом, к северным воротам. Ни за что останавливаться!

Как один, сто тридцать пар ног начали бить со всей оставшейся силой, и бронированный панцирь прорвался сквозь заслон воинов в сторону Колонии. Оказаться внутри черепахи после непрекращающегося шума битвы означало попасть в мир теней, где бойня за щитами представляла лишь слабый интерес для тех, кто находился внутри. Шум сражений и смертей превратился в приглушенный рев, а атмосфера была похожа на переполненную сауну, в которой сидят окровавленные безумцы с дикими глазами, воняющие страхом и содержимым их грязного белья, кашляющие, блюющие и проклинающие богов и самих себя. Здесь, даже когда ноги спотыкались о лица мертвых друзей, можно было поверить в выживание, что еще несколько минут назад казалось нелепым.

— Они выберутся?

Валерий оглянулся через плечо и увидел, что человек позади него в черепахе был Грацилис, крепкий кампанец. Удар меча сильно помял его шлем, а на одной щеке образовалась рваная рана, вероятно, от острия копья, направленного ему в глаза. Она все еще сильно кровоточила, но Грацилис игнорировал это.

— Нет, — проворчал он, когда что-то ударилось о внешнюю сторону его щита. Он слышал, как Грацилис шепчет что-то вроде молитвы, но у него не было времени на молитвы. Трава под его ногами превратилась в металлическое дорожное покрытие, и он быстро прикинул. — Осталась половина, — крикнул он, и строй изменил направление на сорок пять градусов. — Держите щиты поднятыми, а ноги двигающимися. — Импульс был всем. Они поднимались по пологому склону через ворота в Колонию. Если он был прав и бой не позволил бриттам приблизиться к воротам, они должны были добраться до вершины холма, где находились бы всего в двухстах шагах от храмового комплекса. Но теперь каждый шаг был мучением. Огонь горел в его икрах и бедрах, а нижняя часть спины, казалось, была сломана. На щите, который никогда не был легким, казалось, сидит дюжина мужчин, и он потерял всякую чувствительность в левой руке и плече. Люди вокруг него стонали и кричали, призывая свои тела к усилию, которое должно было выйти за пределы человеческих возможностей. Безжизненно. Он чуть не вскрикнул от облегчения. Дорога была ровной. — Осталось двадцать с половиной шагов. — Голос у него был хриплый, хриплый. — Уже недалеко, мои «мулы». Только одно последнее усилие.

Он рискнул бросить взгляд между щитами вперед, и ужас увиденного чуть не лишил его ног последней силы. Сотни повстанцев устремились от западных ворот к храмовому комплексу. Они оказались в ловушке. Он боролся с паникой, пока его мысли метались в поисках другого выхода, но его не было. Они не могли повернуть назад. Если бы они стояли и сражались, то были бы уничтожены. Был только один ответ. Это было невозможно, но это нужно было попытаться сделать или умереть.

— Они впереди, и, если они остановят нас, нам конец, — кричал он. — Увеличьте темп и убейте любого ублюдка, который встанет у вас на пути. Сейчас!

Бритты на decumanus maximus не были элитными воинами, с которыми ветераны столкнулись на мосту; они были фермерами и колесными мастерами, плотниками, гончарами и кузнецами, составлявшими сердце армии Боудикки. Обычные люди, не бойцы, но готовые сражаться, а не падальщики и предатели, которые придут, когда все будет кончено. Тысячи из них перешли реку и обошли битву на лугу, и теперь они искали мести в Колонии за годы унижений, которые они перенесли от рук римлян. Они уничтожали все, что было способно к разрушению, независимо от его использования или ценности. В ярости они били что-нибудь безобидное, старый диван или брошенную кровать, как будто уничтожая неодушевленный предмет, они убивали создавший его мозг, руки, сотворившие его, и тело, лежавшее на нем. Как ни странно, хотя многие несли факелы и в воздухе стоял сильный едкий запах дыма, горело еще не так много городских зданий. Черепичные крыши и обмазанные известью стены казарм и домов не поддавались никаким случайным попыткам поджечь их. Потребовалось бы нечто большее, чем небрежно брошенный факел, чтобы превратить Колонию в ад.

Но ничто так не привлекало их сильнее, чем храм Клавдия, символ римской власти и римского господства, осквернителя священной земли и узурпатора истинных богов, губителя королей и разрушителя надежд.

Черепаха врезалась в тыл первой рассеянной группы, и мечи переднего ряда рубили любого человека, стоявшего перед ними, или просто поваливали их на землю, где подкованные железными гвоздями калиги врезались в недоверчиво повернутые лица. Ее называли «черепахой», но изумленным наблюдателям из дверей и окон улицы она казалась скорее бронированной галерой, прокладывающей себе путь через человеческое море, оставляющей за собой груду мертвых и умирающих и сопровождаемую неземным грохотом, как будто сотня щитов одновременно ударялась о сотню деревьев. Ближе к ненавистному храму улица становилась более многолюдной и логика подсказывала, что сама масса бриттов должна замедлить черепаху, но сила ног, закаленных тысячами миль марша и движимых ненасытным желанием выжить, каким-то образом поддерживала скорость. За своим щитом в духоте внутри Валерий чувствовал, что его разум опустел, а измученное тело принимает темп боевой линии. Кричащее небритое лицо появилось и исчезло в кровавом месиве. Удар копья был встречен сплошной стеной щитов. Умирающий, извивающийся у него под ногами, был убит быстрым ударом в горло. Мир замедлился, но его собственная реакция ускорилась, и казалось, что боги маршируют на его стороне, потому что теперь он был вне страданий, в месте, где никто не мог причинить ему вреда. Его тело было оружием войны, но в его центре был только мир. Это было самое прекрасное чувство на свете, и оно, казалось, оно продлится вечно, но всего несколько мгновений спустя голос, который он не хотел слышать, прокричал ему в ухо

— Господин, храм.

Невольно его разум вернулся в реальный мир, мир боли, и он понял, что перед ними ничего нет. Слева чудесный мучительный скрип открывающихся ворот звучал как дар жизни. Все еще в строю с поднятыми щитами он повел выживших в битве у моста сквозь стены храма Клавдия.