Герой Рима

Глава XXXVII

— Огонь!

Лунарис указал на узкую щель под дверью. Валерий посмотрел вниз и увидел светящуюся красную полосу по всей его длине, и в то же время комната начала заполняться удушливым черным дымом. Он знал, что это было то, чего он должен был ожидать, когда стало ясно, что никакие удары не пробьют массивную дверь храма. Они бы сняли медь вместе с маской Клавдия, чтобы дать пламени больше шансов подействовать на дуб. Неважно, насколько толстым было дерево. Сначала оно обуглится, потом начнет светится. В конце концов оно сгорит.

Это был лишь вопрос времени.

При первых признаках пламени жена Корвина вскрикнула от ужаса и крепче прижала сына к груди. Подобно ряби в бассейне, крик посеял панику среди других женщин, превратив внутреннюю часть зала в наполненный дымом Тартар, населенный воющими Фуриями. Валерий закричал, призывая к спокойствию, но его голос затерялся в гулкой какофонии звуков. Ослепленный страхом, Галл бросился со своего места на полу и начал колотить в дверь и отчаянно царапать по стойке, ища выход из этого ада. Лунарис отреагировала первым. Он знал, что, если Галл преуспеет, они все будут мертвы. Он подошел к лавочнику сзади и ударил рукоятью своего меча по голове мужчины, уронив его, как камень.

— Если кто-то еще попытается открыть дверь, я их убью, — сказал он, и никто ему не поверил.

Постепенно крики потеряли свою силу. Жена Галла поползла по полу к своему мужу и начала причитать над ним, пока Нумидий и еще один мужчина не вернули его бессознательное тело на место. В углу Корвин что-то настойчиво шептал своей жене, поочередно поглаживая ее по волосам и голову сына.

Валерий приложил ладонь к внутренней поверхности двери, пытаясь измерить жар. Пока было только тепло, но это изменится. Время от времени в течение следующих часов он повторял упражнение. В конце концов, ему стало слишком жарко, и он приказал вылить амфору драгоценной воды на дерево и под щель в основании дверного проема, где вода шипела и дымилась.

Петроний, проигнорированный стеной, пошевелился и попытался восстановить свою власть, протестуя против злоупотребления их самым ценным ресурсом, но Валерий рявкнул на него, забыв про протокол. — Не будь дураком. Если эта дверь не выдержит, как ты думаешь, кто-нибудь из нас проживет достаточно долго, чтобы умереть от жажды?

Время от времени осаждающие проверяли, достаточно ли пламя ослабило двери, чтобы таран снова начал свою работу, но всегда им приходилось возвращаться к огню. Сначала казалось, что пойманные в ловушку должны быть задушены дымом или брошены в объятия врага. К счастью, крыша храма была так высока, что дым поднимался вверх, теряясь во мраке наверху, и, если не считать первоначального ужаса и легкого дискомфорта, он не причинял вреда. Но по прошествии нескольких часов жара в их переполненной могиле стала удушающей, а воздуха стало так мало, что они лежали, задыхаясь, как рыбы, выброшенные на берег в высохшем пруду, борясь за каждый вздох. Даже Валерий в изнеможении привалился к стене у двери, его энергия была почти исчерпана.

Казалось, прошло всего несколько минут, прежде чем резкий крик вывел его из ступора. Его рука немедленно потянулась к мечу, но это был Нумидий, и глаза инженера светились торжеством. — Готово, — торжествующе прокричал он. — Плитка готова к подъему.

Усталость Валерия исчезла, и он почувствовал возрождение надежды. Он последовал за Нумидием туда, где небольшая группа стояла вокруг отвалившейся плитки, как будто они присутствовали на похоронах, а бывший строитель занимал почетное место. — Мы подумали, что оставим вам последний кусок, господин. — Толстые полосы пыли окружали мрамор в том месте, где он был отколот. Теперь он мог видеть отчетливую щель, достаточно широкую, чтобы в нее могло пройти лезвие ножа или меча. Валерий принял кинжал от человека, который говорил и встал на колени, вставив острие ножа глубоко в щель и пытаясь получить какой-то рычаг. Найдя его, он навалился всем своим весом на рукоять. Камень приподнялся на волосок… и лезвие ножа сломалось у рукояти. За неудачной попыткой последовал громкий стон, и Валерий, подняв глаза, обнаружил, что теперь его окружают двадцать или тридцать встревоженных лиц. — Принеси мне два меча, — настойчиво сказал он. — Нам нужны более прочные лезвия, по одному с каждой стороны. — На этот раз это сделали Лука и Мессор, и мраморная плитка постепенно поднялась, позволив Валерию отодвинуть ее в сторону и открыть щель внизу.

Усилие было встречено недоверчивым молчанием.

Отверстие, которое они проделали, имело площадь восемнадцать дюймов в том месте, где укладывалась плитка, но под ним закопченный туннель дымохода гипокауста сужался на два или три дюйма. Ребенок может протиснуться в щель, но ни один ребенок никогда не преодолеет ужас соскальзывания в этот суровый мрак, да и куда бы пошел ребенок, если бы мог? Конечно, ни один взрослый не мог пройти. Валерий посмотрел вниз во тьму и увидел отражение отчаяния в своем сердце.

—Я постараюсь.

Он взглянул на юные, решительные черты Мессора. Было ли это возможно? Молодой легионер быстро снял доспех, чтобы обнажить худощавое телосложение с железными мускулами, из-за которого товарищи дали ему прозвище в честь серебряной рыбки, которую они ловили на пристанях в Остии, Неаполе и Пестуме. Если бы он смог засунуть плечи внутрь входа, шанс был бы. Но Валерий снова изучил отверстие и ощутил волну паники. Что, если туннель в какой-то момент сужается?

Он покачал головой. — Я не могу приказать тебе идти, Морская игла.

Мессор неуклонно глядел в ответ. — Я все равно хотел бы попробовать, господин, — повторил он, и Валерий удивился, сколько мужества потребовалось, чтобы произнести эти слова.

И все же он колебался. Но если парень сможет добраться до римской территории… — Очень хорошо, — сказал он.

Когда Мессор склонился над устрашающим черным квадратом, Валерий передал информацию, которую дал ему Нумидий. — В конце концов ты доберешься до маленькой комнаты в задней части подиума храма, где находится место для костра. До темноты, наверное, целых два часа, и, если ты успеешь раньше, придется подождать. — Мессор понимающе кивнул, глаза на мальчишеском лице заблестели. Валерий вручил ему маленький плотно завернутый мешочек, содержимое которого выпросил один из пойманных в ловушку бриттов. — Кельтская одежда и кинжал. Там все еще будут тысячи мятежников, но в темноте ты сможешь свободно ходить среди них. Возьми оружие, если сможешь, это сделает тебя менее заметным, но не рискуй быть обнаруженным. Направляйся к воротам. Там ты будешь в наибольшей опасности, но как только пройдешь через них, ты должен идти на север, а не на запад, на север – пока не доберешься до дальней стороны хребта. Только после этого ты сможешь отправиться в Лондиниум или Веруламиум. Сейчас местность, должно быть, уже кишит римскими кавалерийскими патрулями, и, если повезет, ты столкнешься с одним из них в течение нескольких часов. Скажи им, что они должны поторопиться. Колония держится, но долго она не выстоит.

Он порылся в своем разуме в поисках всего, что могло бы помочь легионеру. Мессор сел, перекинув ноги через край ямы. Казалось невозможным, чтобы даже его стройное тело могло поместиться в ограниченном пространстве внизу.

—Подожди! Лунарис, оливковое масло. — Густое, вязкое масло поможет защитить тело Мессора от абразивных стенок туннеля и, возможно, облегчит ему путь через шахту.

Молодой легионер подождал, пока его товарищ покроет жидкостью каждый дюйм его кожи, и когда он поднял глаза, Валерий увидел, как он изо всех сил пытается победить свой страх. Он встретился взглядом с ним и кивнул. — Да поможет тебе Фортуна, — сказал он. Мессор скользнул вперед, в темноту.

Сразу показалось, что попытка будет тщетной, потому что его плечи застряли между двумя поверхностями. Комната затаила коллективное дыхание, но Мессор, извиваясь, исчез, ускользая, как бледный блестящий угорь, пока, наконец, не исчезли подошвы его ног. Они ждали, казалось, целую вечность неизбежных криков, когда он окажется в ловушке, криков о помощи, когда будет бороться с неумолимой силой, удерживавшей его, которые превратятся в судорожные вздохи, когда его силы иссякнут. Каждый из них пережил ужасную реальность быть погребенным заживо в удушающей тьме под храмом Клавдия. Но криков так и не последовало, и по прошествии нескольких часов они позволили себе почувствовать то, что, как им казалось, покинуло их навсегда. Надежду.

Валерий приказал раздать порцию драгоценной воды, прежде чем остатки содержимого амфоры вылили на дверь и стойку, потемневшие от сильной жары. Состояние дверей все больше беспокоило его. Сейчас они, должно быть, уже сильно ослаблены двойным натиском огня и безжалостными ударами тарана. Но, возможно, Клавдий все-таки присматривал за ними.

Едва эта мысль пришла ему в голову, как рядом с ним появился жрец Агриппа. Он заметно побледнел за последние два дня, и в бледном свете масляной лампы его лицо приобрело неземную непрозрачность, а глаза ярко горели лихорадкой.

— Бог явился мне в видении, — объявил он дрожащим от возбуждения голосом. — Он сообщил мне, что пришло время умилостивить его за наше присутствие в его доме. Только принеся в жертву великую ценность, мы освободимся от мучений и очистим территорию этого храма от орды мятежников.

— У нас нет ничего ценного, — устало заметил Валерий. — Нет, если только Корвин не спрятал что-нибудь под плащом. — Ювелир поднял голову при звуке своего имени и бросил ядовитый взгляд в сторону дверного проема.

— У нас есть еда и вода, — настаивал жрец, не обращая внимания на предупреждение в голосе Валерия. — Что может быть ценнее в нашем опасном положении?

Валерию вдруг стало смертельно тошно от жрецов, храмов и богов. Если Агриппа был прав, то римские боги не смогли устоять перед Боудиккой и ее богами и позволили им оказаться в ловушке в этом ужасном месте. Он всегда хоть немного верил в богов, но теперь, когда смерть была в шести дюймах от него за дубовой дверью, он сомневался, что его вера была вознаграждена. Возможно, их жизни были ценой, которую пришлось заплатить за то, что Клавдий использовал их для того, чтобы лишить таких людей, как Лукулл, их состояния. У него возникла внезапная мысль. — Я не отдам наш хлеб и воду для Клавдия, потому что там, где он, у них есть все, что им нужно. Но если ты настаиваешь, я пожертвую чем-то еще более ценным.

Агриппа огляделся вокруг и увидел скудость их тесного окружения. — Я не вижу ничего более ценного, — сказал он, нахмурившись.

— Что может быть для Клавдия более ценным, чем ты, жрец? — Валерий медленно вынул меч из ножен, где отполированное лезвие блестело в отблесках огня, и вытянул его, пока острие не оказалось в дюйме от горла Агриппы. Он повысил голос, чтобы его услышали все в зале. — Я даю тебе выбор. Мы можем пожертвовать нашей едой и водой, или мы можем принести в жертву жреца здесь, который, без сомнения, добровольно пойдет к своему богу, если это обеспечит выживание его собратьев. Еда или жрец?

— Жрец, — позвал усталый хор с пола. Валерий заметил, что самый громкий зов исходил от молодого Фабия, авгура.

— Ну так что?

Долгое время Агриппа смотрел на меч, как на змею, готовую ударить. — Может быть, жертва уже не нужна, — сказал он сдавленным голосом и вернулся на свое место на ногах, которые были чуть более шаткими, чем прежде.

Едва жрец ушел, как Валерий услышал, как его зовут из дальнего конца зала. Петроний. Разве у него не было достаточно забот без вмешательства квестора? — Продолжай проверять дверь, — приказал он легионеру на страже. — При первых признаках обугливания используйте две амфоры, чтобы заглушить его.

Он пробирался сквозь распростертые тела, гадая, чего хочет Петроний. Их положение здесь представляло неотъемлемую трудность, и он ожидал, что она возникнет раньше. Как старший офицер он командовал обороной Колонии, а значит и храма. Но Петроний был старшим гражданским лицом, и его положение давало ему определенные полномочия даже в этой ситуации. Как квестор он имел право требовать контроля над запасами пищи и воды. Правда, он на удивление мало сопротивлялся, когда Валерий настоял на том, чтобы смочить дверь водой, но тем не менее этот призыв – а это было именно так – несомненно, означал неприятности.

Петроний выглядел более измученным, чем обычно, но устроился максимально комфортно в своих стесненных обстоятельствах. В то время как всех остальных в комнате от его соседа отделяли дюймы, квестор создал небольшой аванпост, используя сундуки с официальными записями Колонии, которые давали ему и его спутнице не только место для передвижения, но и относительную роскошь чего-то, на чем можно было сидеть. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась даже моложе, чем предполагал Валерий, вероятно, где-то в подростковом возрасте, с навязчивыми темными глазами и телом на грани женственности. Он понял, что узнал ее. Это была девушка с похорон Лукулла.

Обглоданный конец куриной кости торчал из-под края плаща Петрония, что свидетельствовало не только о степени подготовки, но и о том, что «записи» или, по крайней мере, некоторые из них, не все, были не тем, чем казались поначалу.

— Чем я могу быть вам полезен, квестор? — осторожно спросил он.

Ответ стал неожиданностью. — Ну же, мой мальчик, я думаю, мы могли бы быть немного менее формальными. Я подумал, что вы, возможно, захотите где-нибудь немного отдохнуть. — Петроний указал на один из ящиков.

У Валерия было искушение отклонить предложение, но оно казалось достаточно искренним, и отказаться было бы дурным тоном. Устроившись поудобнее, он сказал — Теперь скажи мне истинную причину, по которой ты хотел меня видеть.

Петроний улыбнулся. — Я недооценил тебя, Валерий. Я полагал, что ты еще один из тех надменных молодых аристократов, которые просто используют легион как ступеньку к более великим свершениям. — Он поднял руку. — Не обижайся; в конце концов, я сам был одним из них. Но я видел, как ты и твои люди сражались сегодня с невероятными силами, и ты настоящий солдат; воин и лидер. Это был замечательный поступок, который дорого обошелся нашей мятежной королеве. Сомневаюсь, что она успокоится, пока не выжжет тебя из твоего логова.

— Девятый...

— Вот почему я позвал тебя, — прервал его Петроний. — Бумаги в этих сундуках могут оказаться для нее очень ценными. Источники разведки и списки друзей Рима, некоторые из которых не являются тем, во что верят бритты. Они будут в большой опасности, если ящики уцелеют, а нас схватят. Конечно, если Девятый легион действительно идет нам на помощь, мне не о чем беспокоиться. — В последнем утверждении был вопрос, но Валерий посмотрел на девушку и замялся.

— У меня нет секретов от Мены, — заверил его квестор. — Она – причина, по которой я здесь. — Он увидел удивленный взгляд Валерия и устало улыбнулся. — Я познакомился с ее матерью за четыре месяца до того, как должен был вернуться в Рим после вторжения. Она была тринованткой; фактически, сестра Лукулла. Когда мы узнали, что она беременна, я, к своему удивлению, обнаружил, что у меня есть более важный долг.

Снова это слово «долг». Валерий разрывался между восхищением и презрением к Петронию. Трудно было поверить, что за холодным и расчетливым бюрократом стоит любовник, бросивший карьеру ради того, чтобы стать отцом туземной девушки. Но это был тот самый Петроний, который лишил Фалько оружия, в котором тот так отчаянно нуждался.

— Уничтожь их, — тихо сказал он. — Уничтожь бумаги.

На мгновение лицо Петрония утратило учтивую уверенность. — Твой легионер?

— Если Мессор сбежал, то он позаботится о том, чтобы история последней битвы Колонии стала известна, но помимо этого… Дверь может продержаться до утра, а может и нет. Даже если он доберется до Девятого, я сомневаюсь, что они смогут пробиться к нам вовремя.

Петроний грустно улыбнулся дочери и взял ее за руку. — Спасибо, — сказал он, но Валерий не был уверен, для кого предназначались эти слова. Он встал и вернулся на свое место у двери, где база теперь явно светилась.

— Воды, — приказал он резче, чем собирался. Его признание Петронию было первым разом, когда он позволил себе признать, что всякая надежда потеряна.

Должно быть, было около полуночи, когда огонь за дверью потушили. Валерий увидел напряженные бледные лица, когда все в зале ждали первого удара тарана и молились, чтобы выдержанный дуб снова выстоял. Но удара не последовало. Вместо этого через несколько мгновений они услышали более резкий стук тяжелого молота, сопровождаемый криком, от которого застыла кровь каждого мужчины, женщины и ребенка в храме Клавдия. Когда Валерий приложил ухо к двери, он услышал приглушенный смех и хриплое мучительное дыхание. Молот ударил снова, за ним последовал крик, и ему пришлось сделать шаг назад, потому что он боялся, что агония измученной души по ту сторону дуба лишит его мужества.

Мессор. Бедный храбрый Морская игла, который вынес удушающий ад гипокауста только для того, чтобы его схватили, когда он, должно быть, почти выбрался.

Второй крик сменился детской мольбой испытанного сверх всякой меры мужчины. Мольбы заставили Валерия вернуться к двери, но он не мог придумать ни слова утешения, ничего, что могло бы преодолеть барьер боли для молодого солдата, которого он послал на смерть. Что он мог сказать? Что он хотел занять его место? Что он хотел, чтобы именно он молился за свою мать и освободился от агонии? Он прислонился головой к твердому дереву и, в свою очередь, молился о легкой смерти для Мессора. Когда дым начал подниматься в комнату и свечение под дверью возобновилось, он понял вне всякого сомнения, что боги больше не существуют, ни для него, ни для Мессора, ни для кого-либо в этом храме ложного бога. Именно тогда они поняли, что первые крики на самом деле вовсе не были криками.

В последующие часы стены камеры, казалось, сомкнулись, и условия стали еще более невыносимыми. Сам воздух, густой от дыма и смрада жареного мяса, невольного дерьма, многодневного пота и неповторимого, прогорклого запаха человеческого страха резал горло, как будто это было что-то твердое. Уборная уже давно переполнилась, и те, кто погрузился глубже всего в летаргию, сопровождающую потерянную надежду, довольствовались тем, что лежали в своих собственных отбросах, а их дети рыдали рядом с ними. Уверенность в смерти по-разному влияла на людей. Многие просто поддались отчаянию, но на других, в том числе и на Валерия, это оказало странное освобождающее действие. Обычные заботы больше не имели значения. Когда он думал о Риме, своем отце и двоюродном брате, который унаследует все, что должно было принадлежать ему, это было абстрактно, как если бы он был третьей стороной, наблюдающей за всей этой бессмысленной драмой. Даже Мейв превратилась в смутное прекрасное воспоминание; своего рода утешительное присутствие, которое благополучно проводило бы его до другой стороны.

Вместе с бумагами Петроний принес письменные принадлежности, а Валерий провел два часа, составляя отчет об обороне Колонии и мужестве городского ополчения, о непоколебимой храбрости Лунариса, героизме Паулюса и последней жертве Мессора. Закончив последнюю строчку, он перечитал ее: «Мы живем надеждой на спасение и сознанием того, что храм Клавдия нужно защищать до последнего вздоха.» Он покачал головой. Он едва уловил момент, но к этому моменту слова слились воедино, и его измученный разум требовал только отдыха. Он туго обмотал свиток вокруг своего ножа, подполз к дыре в полу и бросил его как можно дальше в ниши. Выполнив задание, он ломал голову над нападением мятежников на тыл комплекса, прорвавшем оборону. Это должно было быть невозможно, но явно не было. Он думал, что понимает, как это произошло, но не почему. Но сейчас это не имело значения. Ничего не происходило.

Лицо Мейв всплыло в его сознании, когда он погрузился в безумный сон и проснулся, дрожа, не зная ни часа, ни даже того, где он находится. В конце концов, с пересохшим ртом и раскалывающейся головой, он пришел в себя достаточно, чтобы приказать Лунарису дать порцию воды, но легионер покачал головой. Последняя амфора была пуста.

Жажда больше всего действовала на стариков и молодых. В течение нескольких часов Нумидий раскачивался взад и вперед на корточках, жалобно постанывая, сопровождаемый плачем младенцев на руках, которые резали воздух, как лезвие ножа царапали кирпич. Где-то ночью жена Корвина сдалась перед совокупной пыткой криков своего ребенка и так крепко прижала его к своей груди, что ребенок задохнулся. Когда она обнаружила, что мальчик мертв, она стояла посреди комнаты, все еще держа его бездыханное тело, и выла, как волк. В конце концов Корвин осторожно взял ее за руку и, успокаивающе говоря, отвел в темный угол, где перерезал ей горло, затем лег рядом с еще теплыми трупами, вскрыл запястья и медленно истек кровью.

Валерий наблюдал, как разворачивается трагическая драма, и удивлялся, как мало она на него повлияла. Возможно, его разум был перегружен всем, что было раньше, и всем, что, несомненно, должно было произойти. Может ли запас эмоций человека быть израсходован так же, как он видел, как мужество иссякло у храброго человека? Корвин мог быть его другом; он вспомнил, как гордился оружейник амулетом из золотого кабана, который он изготовил для Мейв, и с какой любезностью преподал Лунарису урок смирения. Он никогда по-настоящему не верил, что ювелир был трусом. Корвин предал людей, с которыми служил полжизни, чтобы защитить свою жену и ребенка. Но сделало ли это его лучше или хуже?

— Валерий! — Он поднялся на ноги, чтобы ответить на зов Лунариса. Большая площадь в центре двери светилась ярко-красным в темноте, а пламя начало проедать щель между двумя дубовыми панелями. Дуб, который так долго их спасал, обуглился до черноты. Один удар тарана явно разбил бы его надвое.

— Готовьтесь, — торжественно сказал он.

Глаза Лунариса сияли на его почерневшем лице, как два маяка, покрасневшие и воспаленные от его постоянного бодрствования. Но Валерий что-то в них увидел – не послание, не веру. Качество? – он бы никогда не понял, если бы не знал, что это отражалось в его собственных глазах. Возможность умереть без сожаления: насладиться последними мгновениями жизни воина, зная, что был окружен другими воинами. Он вспомнил фреску, которую когда-то видел на стенах школы гладиаторов – меч в моей руке и друг рядом со мной – и впервые понял ее истинное значение.

— Все могло быть иначе, — сказал он. — Ты мог бы быть героем на Моне, а я мог бы пить вино в Риме.

Лунарис посмотрел в оранжевую тьму вокруг себя. — Я бы не хотел, чтобы было по-другому.

Валерий глубоко вздохнул, чтобы подавить то, что поднималось у него внутри, и кивнул Лунарису, чтобы тот разбудил уцелевших легионеров. Он снял доспехи и осторожно положил их рядом со шлемом. Остальные последовали его примеру. Никакая защита в этом мире не спасла бы их сейчас. Они будут сражаться до конца, но лучше смертельная рана и быстрая смерть, чем попадание в плен к повстанцам Боудикки. Крики Мессора все еще звенели в их ушах, и ни один из них не собирался разделить его судьбу. Как и все они, Валерий подумывал о самоубийстве, чтобы этого не произошло. Но он был солдатом, а солдаты не умирают, как овцы, и теперь, стоя среди них, он знал, что сделал правильный выбор. Он выстроил их в две шеренги и, играя, дергал портупеи и упрекал их за грязную форму. При этом он взял каждого из них за руку, и их худые, свирепые лица ухмыльнулись ему в ответ, зубы сверкнули в темноте, и он почувствовал, как внутри него поднимается гордость

— Для меня было честью служить с вами, — сказал он.

Они приветствовали его: хриплое «ура» из рвущихся от жажды глоток эхом отдалось от стен помещения и напугало мирных жителей, лежащих в своих покорных кучках. Он чувствовал кипящий прилив эмоций и любил их за это. Предвкушение битвы било в ушах гигантским барабаном. Если бы человеку пришлось умереть, он не мог бы умереть в лучшей компании. Сбоку от него шагнула фигура, и он обернулся и увидел Петрония с обнаженным мечом в руке, лезвие которого блестело от крови.

— Я не мог позволить им забрать ее, — выдавил он, и Валерий кивнул.

Дверь взорвалась внутрь, высыпав поток искр и пламени, за которым мгновенно последовала воющая волна воинов. Валерий убил первого человека одним ударом, но лезвий меча и наконечников копий было слишком много, чтобы сопротивляться, и они обрушивались на него со всех сторон шквалом яркого металла. Он услышал рядом с собой предсмертный крик Петрония, когда клинок вонзился в его по ребра. Ревя от боли и обезумев от страха и ярости, Валерий ударил рукоятью меча в кричащее лицо с дикими глазами. Удар оставил его правый бок открытым, и, когда он отпрянул назад, пытаясь парировать металлическое пятно, ударившее ему в глаза, он понял, что опоздал на мгновение. Яркая вспышка молнии взорвалась в его голове, и он почувствовал, что кувыркается во тьму. Смерть потянулась к нему, и он приветствовал ее. Последнее, что он помнил, было лицо из его самых страшных кошмаров.