Герой Рима

Глава I

В чем заключалась гибель Спарты и Афин, как не в том, что, как бы они не были сильны в войне, затем они отвергли от себя, тех, кого завоевали?

Клавдий, император Рима, 48 г. н.э.

Долина Северн, земли Силуров, сентябрь 59 г. н.э.

Неужели прошло всего десять минут? Гай Валерий Верренс стиснул зубы, скрывая улыбку, и его глаза встретились с глазами противника, но если в них и читалось какое-либо послание, то оно не соответствовало тому, что он хотел увидеть: этот ублюдок насмехается над ним. Он тяжело дышал, вдыхая ноздрями резкий сосновый запах свежесрубленного пня, на который опирался его правый локоть. В то же время он почувствовал, как напряжение, разрывавшее большой мускул на его плече, немного ослабло. Он направил импульс облегчения вверх по предплечью и вдоль внутренней стороны запястья к пальцам правой руки. Увеличение силы, должно быть, было еле заметным – он едва ощутил это сам, – но он обратил внимание на легкое движение бровей Креспо, когда они дернулись, и понял, что центурион тоже это почувствовал. Локоть противника располагался точно слева от его собственного, а рука, которая сжимала его руку была мозолистой, и у нее была гибкость строительного кирпича. Пальцы, похожие на когти, сжались с силой, способной сломать кость, но он устоял перед искушением принять вызов. Вместо этого он направил всю свою силу на то, чтобы сдвинуть кулак Креспо влево; любого движение, даже на волосок, было бы достаточно. Пока что Креспо не уступал даже этому. Но, и он тоже. Эта мысль заставила его усмехнуться, и толпа легионеров, окружившая пень, приветствовала знак доверия. Борьба на руках был излюбленным занятием в Первой когорте Двадцатого легиона. Все, что для этого требовалось, это плоская поверхность и место, чтобы присесть. Иногда они боролись ради удовольствия. Иногда на азартный интерес. А иногда только потому, что они ненавидели друг друга до глубины души.

Когорта шесть дней находилась во временном лагере с подветренной стороны силурского городища. Когда две недели назад кавалерийский патруль не вернулся, легат незамедлительно отреагировал. Возмездие в силе. Три тысячи человек – пять когорт легионеров и смешанное подразделение вспомогательной пехоты и конницы из Галлии и Фракии – двинулись за своими знаменами вниз по реке Северн, а затем на запад, в суровую гористую местность за ней. Они нашли головы, двадцать из них, все еще в шлемах, как указатели на тропе. Несколько несчастных кельтских крестьян, подобранных по пути и подвергнутых допросу, привели их сюда. Пять из этих шести дней ушло на то, чтобы вырыть ров и вал вокруг основания скалистого холма, который теперь полностью изолировал жителей крепости как от помощи, так и от бегства.

Валерий сосредоточился на своей правой руке, пытаясь вложить в нее больше силы. Под коротким рукавом его туники вздулись массивные мускулы, словно пытаясь вырваться из-под кожи, и под загорелой кожей виднелись извивающиеся змеи темных вен. Бицепс раздулся до размеров маленькой дыни и сравнялся с размером мускула Креспо, которого считали самым сильным человеком в когорте. Его предплечье было широким, сужающимся к запястью, где сухожилия торчали, словно корни деревьев, а запястье было крепко связано с запястьем Креспо лоскутом из красной ткани, так что ни один из мужчин не мог сдвинуть хватку и победить обманным путем. Но он знал, что Креспо попытается, потому что тот был мошенником, лжецом и вором. Но он также был и старшим центурионом, что делало его неприкасаемым. Почти.

Он обнаружил, что Креспо избивает одного из новобранцев, молодого Квинта из Равенны, сучковатой виноградной палкой – витисом –, которую он носил как традиционный знак своего звания. Каждый центурион дисциплинировал своих людей, потому что именно дисциплина делала легион легионом. Но Креспо перепутал дисциплину с жестокостью, а может быть, он просто наслаждался жестокостью ради нее самой, потому что избил Квинта до полусмерти. Когда Валерий приказал ему остановиться, Креспо оглядел его с ног до головы своими невыразительными ледяными глазами. У этих двух мужчин была своего рода история, но она была скорее животной настороженностью, чем физической враждебностью. В первый раз они встретились, как две собаки, сошедшиеся на узкой тропинке: вздымание шерсти, оценка сил и слабостей, быстрое обнюхивание и движение вперед; ушел, но далеко не забыт.

Теперь он смотрел в лицо Креспо с расстояния двух футов. Чувствовал ли он неуверенность? Боги, он на это надеялся. Огонь, вспыхнувший на сгибе локтя, переместился вверх, в плечо, к основанию шеи, и это не походило ни на одну боль, которую он когда-либо испытывал. Выцветшие глаза Креспо смотрели на длинное узкое лицо, которое каким-то образом оставалось бледным, пока солнце окрашивало большинство мужчин в орехово-коричневый цвет. Валерий мог различить узор из отдельных оспин, усеивающих лоб и подбородок его противника, свидетельство какой-то детской болезни, к сожалению, сохранилось. Нос у него был длинный и заостренный, как лезвие легионерского топора, а под ним свисала тонкая крысиная пасть, напоминавшая Валерию рот гадюки. О, он был красавцем Креспо. Но красивый или нет, он был на рукоять меча выше, и, хотя Валерий был шире в груди и плечах, центурион обладал выносливой силой пятнадцати лет в легионе; той силы, которую не получишь, выполняя поручения в суде. Тем не менее, взросление на отцовских фермах дало Валерию его собственную силу и уверенность, чтобы использовать ее.

Пот выступил у самой линии роста волос Креспо: крошечные, почти невидимые капельки влаги среди неопрятной темной щетины, оставленной ему цирюльником подразделения. Валерий завороженно наблюдал, как они медленно увеличивались в размерах, пока две или три не соединились и не образовали прозрачную каплю, которая мягко стекла по покатому лбу центуриона, пока не достигла места, где сливалась с его носом. И остановилась. Он почувствовал разочарование. Капля казалась предзнаменованием. Если бы она продолжила свой путь и скатилась бы с лезвия топора к острию, он был уверен, что это предвещало бы победу. Теперь он не был так уверен. Тем не менее, это был знак чего-то. Было ли ослабевание когтей, ощущением, что противоборствующая сила, хотя она казалась такой же безжалостной, как всегда, прошла свой пик? Или Креспо заманил его в ловушку? Позволил ему думать, что он выиграл, а затем произвел прилив энергии, который он держал в резерве на тот момент, когда он слегка выведет его из равновесия? Нет, подожди. Терпение.

— Трибун?

Валерий узнал голос, но постарался, чтобы он не мешал ему сосредоточиться.

— Трибун Верренс? — Тон был немного более официальным, чем подобает человеку с двойной оплатой, обращающемуся к римскому офицеру, но, когда человек с двойной оплатой был писарем командира Двадцатого, казалось разумным игнорировать потенциальное оскорбление.

— Достаточно, красавчик? — Губы Креспо едва шевелились, когда он прошипел слова сквозь стиснутые зубы. Сильный сицилийский акцент резал уши Валерия не меньше, чем оскорбление.

— Что такое, солдат? — Валерий обратился к человеку позади него, но не сводил глаз с Креспо, и его голос был ровным. Соединенные кулаки оставались неподвижными, как будто они были высечены в скале.

— Вы должны сопровождать легата, господин. — Объявление вызвало разочарованные стоны дюжины легионеров, столпившихся вокруг пня. Валерий мог бы стонать вместе с ними. Он чувствовал, что состязание нужно выиграть. Но не стоит заставлять легата ждать.

Что создавало проблему: как выпутаться, не давая Креспо повода для кукареканий? Он знал, что в тот момент, когда он расслабится, центурион опрокинет его руку и объявит о своей победе. Мелочь, незначительное поражение, которое человек может легко перенести и которое не будет стоить ничего, кроме небольшого уязвленного самолюбия. Но он не был готов доставить Креспо даже такое удовлетворение. Он задумался на несколько секунд, позволив Креспо предвосхитить момент своего триумфа, затем, сохраняя хватку, плавно поднялся на ноги, увлекая за собой озадаченного центуриона. Креспо подавил проклятие и уставился на Валерия, пока молодой трибун левой рукой развязывал ткань, стягивающую их запястья. — Будет еще раз. Не сомневайся.

Валерий рассмеялся. — У тебя был шанс, центурион, а у меня есть дела поважнее. Протискиваясь сквозь ухмыляющуюся толпу легионеров, не занятых дежурством, по пятам за посланником легата, он услышал, как Креспо пренебрежительно хвастался перед своими приспешниками, ветеранами, которых он сохранил верными, раздавая легкие обязанности: — Слишком мягкий. Они все одинаковые, эти богатые мальчишки, играющие в солдатиков.

Валерию потребовалось двадцать минут, чтобы смыть пот со своего тела и надеть доспех поверх туники и наручей, длинных штанов, которые легионы приняли после первой зимы в Британии. Сначала темно-красная верхняя туника, затем пояс вокруг талии с птеригами – декоративными кожаными ремешками с заклепками, которые должны были защищать его пах, но на самом деле не остановили бы и гусиное перо, не говоря уже о копье. Поверх туники его ординарец помог ему надеть лорику сегментату, пластинчатый доспех, который покрывал его плечи, грудь и спину и мог остановить копье, но при этом был достаточно легкий, чтобы он мог двигаться быстро и свободно сражаться. Гладий с коротким лезвием висел в ножнах на его левом бедре, удобно упираясь в него, готовый быть вынутым с этим музыкальным шипением, которое всегда заставляло волосы вставать дыбом на его затылке. Наконец, тяжелый полированный шлем с защитой шеи и нащечниками, увенчанный жестким гребнем из алого конского волоса. Он знал, что испытывает терпение легата, но Марк Ливий Друз был полководцем по образцу великого Гая Мария, и все неуместное будет замечено и запомнено.

Когда он был удовлетворен, он прошел небольшое расстояние от палатки, который он делил с другим из шести военных трибунов легиона, до шатра, который одновременно служил жилыми помещениями командующего и принципами, нервным центром легиона. Окружение было утешительно знакомым. Аккуратные ряды палаток, разделенные на единицы центурий и когорт, виа претория, простирающаяся до точки, где она разделялась пополам виа принципалис как раз перед принципиями, а за ней зона снабжения, мастерские палатки и конные упряжки. Глевум, постоянная штаб-квартира Двадцатого, находился в сорока милях к северо-востоку, но поскольку он прибыл в Британию много месяцев назад, свежий и нервный в порту на реке Тамезис, он провел больше времени на марше или на инженерных работах, чем в форте. Маршевые лагеря, почти не меняясь, были для него теперь более родным домом, чем вилла его отца. С самого начала служба в армии давалась ему, может быть, не легко, но определенно естественно. В те ранние дни он часто лежал, завернувшись в плащ, измученный после долгого дня патрулирования, и удивлялся судьбе, которая привела его сюда, где он и был. Он инстинктивно знал, что его предки сражались на стороне Ромула, шли со Сципионом и стояли вместе с Цезарем при Фарсале. Это было там, внутри, в каждом нерве и сухожилии.

Он узнал в двух легионерах, стоящих на страже снаружи принципов, постоянных членов охраны легата. Мужчина справа поднял брови, предупреждая о возможном приеме. Валерий усмехнулся в знак благодарности, а затем переключился на свою бесстрастную солдатскую маску. Внутри легат низко склонился над песчаным столом в задней части палатки в сопровождении пары своих помощников. Валерий снял шлем и постоял несколько секунд, прежде чем с громким грохотом ударить кулаком по нагруднику.

— Трибун Верренс, к вашим услугам, господин.

Ливий медленно повернулся к нему лицом. Из-за послеполуденной жары внутри принципии было душно и липко, но даже при этом он носил тяжелый алый плащ, обозначавший его ранг, поверх парадного доспеха, и теперь его одутловатое патрицианское лицо и лысеющая голова соответствовали ему почти в совершенстве.

— Надеюсь, я не помешал вашим играм, Верренс? — Голос был чересчур культурным, а тон почти заботливым. — Может быть, нам следует каждое утро заставлять наших трибунов сражаться в грязи с простыми солдатами? Если бы они нанесли своим офицерам несколько шишек и ударов, это значительно подняло бы их боевой дух. Мы можем даже потерять некоторых, но тогда трибуны ни на что не годятся. Да, хорошо для морального духа. Но… не… годится… для… дисциплины! — Последняя фраза прогремела со всей ядовитостью, которую Ливий смог влить в нее. Валерий заметил потертое место на стене палатки за правым плечом легата, готовясь переждать неизбежный шторм.

Командир легиона выплюнул слова, словно залп баллистных болтов. — Дисциплина, Верренс, – это то, что позволило Риму завоевать каждую достойную часть этого мира и доминировать над тем, что еще осталось. Дисциплина. Не мужество. Не организация. Даже не несметные богатства Империи. Дисциплина. Дисциплина, которая удержит легионера в строю, в то время как его товарищи будут падать один за другим рядом с ним. Дисциплина, которая будет удерживать его в бою до тех пор, пока у него не останется ни одной капли крови. Та дисциплина, которую вы, Гай Валерий Верренс, своим ребяческим желанием произвести впечатление, рискуете фатально ослабить. Как вы думаете, вы стали более популярными, бросив вызов Креспо? Вы хотите нравиться? Покажите мне легион, офицеров которого любят солдаты, и я покажу вам легион, созревший для поражения. Это Двадцатый легион. Это мой легион. И у меня будет дисциплина. Единственное, чего вы добились, трибун, – это уменьшили авторитет центуриона.

Без предупреждения тон смягчился. — Ты неплохой солдат, Валерий; однажды ты можешь стать очень хорошим. Твой отец попросил меня взять тебя в свой штаб, чтобы ты получил военный опыт, необходимый для карьеры в политике, и я выполнил свое обязательство, потому что наши семьи голосуют плечом к плечу на Марсовом поле уже десять поколений. Но единственное, чему я научился за время, проведенное вместе, это то, что ты не политик. Лесть и лицемерие не в твоей природе, равно как и естественное желание выслужиться. Тебе не хватает истинного честолюбия, что очень важно, и ты честен. Если ты пойдешь по пути политики, ты потерпишь неудачу. Я уже пытался сказать об этом твоему отцу, но, возможно, я был слишком тонким, потому что он все еще желает когда-нибудь увидеть тебя в сенате. Сколько тебе лет? Двадцать два? Двадцать три? Должность квестора через три года на какой-то куче навоза в пустыне. Двенадцать месяцев, потраченных на то, чтобы помешать жадному губернатору или проконсулу разрушить его провинцию и ее жителей. — Валерий был настолько удивлен, что позволил своим глазам опуститься и встретиться со взглядом легата. — О да, трибун, я был там. Считая каждый сестерций и задыхаясь от жадности человека, затем пересчитывая их снова, просто чтобы убедиться, что он не украл еще несколько. А после этого? Год в Риме, возможно, с назначением, возможно, нет. Вот тогда и решится твое будущее, и к тому времени оно будет в твоих руках.

Валерий мог видеть двух помощников, все еще смотрящих на модель на столе с песком и пытающихся сделать вид, что не слушают. Легат проследил за его взглядом.

— Оставьте нас. — Двое мужчин отдали честь и поспешно направились к двери.

— Пойдем. — Валерий последовал за своим командиром по грязному полу к песчаному столу. — Настанет день, Валерий, когда твои солдаты станут просто монетами, которые можно будет потратить. Что ты будешь делать тогда, когда узнаешь, что должен отправить их в бездну? Правда в том, что они ищут не твоей дружбы, а твоего руководства. Здесь. — Он указал на песчаный стол, на котором была идеальная миниатюрная копия холма и крепости бриттов.

— Господин?

— Пора с этим покончить.