Жар-птица

Глава XV. Дерзкая

Так бесконечно обаянье зла,

Уверенность и власть греховных сил,

Что я, прощая черные дела,

Твой грех, как добродетель полюбил…

У. Шекспир

Всего четверть часа понадобилось Оленьке на этот раз, чтобы вновь затуманить Измайлову голову. Уже вскоре он разомлел в ее компании и, ловя каждое слово, то и дело целовал ей руку.

— Я так обожаю танцевать, штабс-капитан, а вы? — спросила она его в какой-то момент, решив уже перейти от слов к действию в своем дерзком плане.

— Даже не знаю, я не силен в танцах, — пожал он плечами.

Кирилл говорил правду, он редко бывал на балах, так как большую часть своей жизни проводил на войне или в гарнизонах, и мало танцевал. Он не любил всей этой суматохи танца. Возни, кокетства и жеманства, которые возникали во время совместного кружения. Он был прост и открыт, ему проще было сказать напрямую, нравится ему девица или же неприятна, чем приглашать ее на танец, угадывать отношение к себе в ее кокетливых взорах или жестах.

— Ну же, не скромничайте, Кирилл Григорьевич, вы наверняка прекрасно танцуете, отчего же делаете вид, что не умеете, — не унималась Оля, обмахиваясь веером и призывно глядя на него своими серебристыми очами с темными бархатными ресницами.

Для пущего эффекта, чтобы окончательно сломить оборону молодого человека, она даже провела по его локтю своей тонкой ладошкой в кружевной перчатке.

— Нет, почему же, я искренен, — ответил он, по-доброму улыбаясь ей, окончательно сраженный ее прелестями и чувствуя себя невозможно счастливым оттого, что она стояла рядом и так долго говорила с ним.

— Что же, у вас не было учителя по танцам?

— Был давно, в доме дяди. Я немного обучался.

— Вот! Я это и говорила, вы хорошо танцуете, но совсем не хотите понять того, что я хочу от вас.

Он понял, чего она добивалась — чтобы он пригласил ее на танец. Но боялся, хотя очень не хотел расстраивать ее. Однако он опасался танцевать, ведь его колено почти не сгибалось, и наверняка он не сможет выполнить нужные фигуры в танце. И вновь оконфузится. Он еще не позабыл тот позор, когда неделю назад на скачках она сначала попросила его отдать победу ей, а затем прилюдно опустила его словами. Конечно, он уже простил ей все ее злые тогдашние слова, ибо его влюбленное сердце не держало на Оленьку зла, и постоянно искало оправдание ее нелицеприятным поступкам. Но сейчас Измайлов не знал, как поступить.

— Почему же, я согласен пригласить вас на танец, Ольга Николаевна, если вы желаете, — решился он, словно бросившись в омут головой и думая о том, что все будет хорошо.

Он и впрямь не мог ей отказать, когда она так призывно смотрела ему прямо в глаза.

— Да, желаю. Слышите? Начали кадриль, а я так люблю ее танцевать!

— Что ж, пойдемте в круг, я готов, — кивнул он, забыв обо всем, и о своей немощи, и о том, что неумел в танцах, главное было порадовать ее.

Наши страхи могут воплотиться в реальность. Именно это и случилось с Кириллом.

В середине быстрой кадрили он резко повернулся, как того требовал танец, подавая руку Ольге. Но так неуклюже, что на миг его немощная нога поскользнулась на гладком паркете. Опешив, Измайлов невольно выпустил руку девушки и, не удержавшись, упал на здоровое колено, больно подвернув раненую ногу. Сцепив зубы от боли, он попытался тут же встать, но это у него не получилось, ибо больная нога не слушалась его, упорно не сгибаясь.

В следующее мгновение Оленька громко театрально вскрикнула, якобы от испуга, но специально привлекая к ним внимание как можно большего количества людей.

— О Боже! Кирилл Григорьевич! Что ты творите! Как вы неуклюжи, право!

Вмиг на ее возгласы обернулись ближайшие пары, да и другие гости, стоявшие неподалеку у колонн. Все с интересом и каким-то осуждением смотрели на Измайлова, который в этот миг припал на одно колено.

Кирилл тяжело поднялся на ноги, скривившись от боли в раненом колене, но было уже поздно. Тут же раздались приглушенные шепотки о том, что молодой человек совсем неповоротлив или же болен и не должен был танцевать.

Он вновь подал Ольге руку, видимо, желая продолжить, но она зло фыркнула:

— Право, сударь, вы оттоптали мне все ноги, разве нельзя было поаккуратнее?

Отвернувшись от него, она уже хотела немедля отойти от него, но он порывисто выпалил:

— Ольга Николаевна, вы слишком взволнованы, я должен извиниться.

— Пойдите прочь, сударь! Ваши извинения мне без надобности! Вы, как обычно, выставили себя в дурном свете. И зачем я вообще подошла к вам!

Он же замолчал от ее обидных слов, лишь напрягся всем своим большим телом. Оленька видела в его глазах пораженное болезненное выражение и ждала, что он ответит ей в том же тоне. Хотя бы что-то! Он должен был поставить ее на место. Но Кирилл молчал. Это было невыносимо для нее. «Доколе этот влюбленный идиот будет молча сносить мои дерзкие выходки?» — кричало ее сердце в возмущении.

Она демонстративно развернулась и быстро последовала вперед в сторону, к дамам, стоявшим у окна. Когда приблизилась к Зиночке Оболенской и Лидии Филипповне, она громко воскликнула в напускном возмущении:

— Этот Измайлов совершенно не умеет танцевать, а так хвастался. Хотя я не удивлена, чего еще ждать от колченогого офицера.

— Оленька, не говори так громко, он же все слышит, — попросила ее Зина.

— И что мне до этого? — продолжала Ольга громко, отмечая краем глаза, что Кирилл прекрасно слышит ее гневные фразы. — Я только говорю правду. Этот Кирилл Григорьевич так уродлив со своей немощью, что вообще не понимаю, зачем я согласилась с ним танцевать!

Она обернулась к молодому человеку опять и окинула его горящим взором, словно подтверждая верность своих слов. Она отметила, что он смотрит прямо на нее, замерев в десяти шагах от нее. К нему подошел этот наглый подпоручик Черкасов и что-то начал говорить ему. Далее Ольге стало неинтересно, и она отвернулась от молодых людей.

Взор Оленьки, обвинительный, прекрасный и горящий, вызвал в душе Кирилла целую бурю. Он хотел немедля подойти к ней, выпалить ей в лицо, что влюблен в нее, и потребовать, чтобы она уже прекратила свои жестокие игры с ним. Но не мог. Он не хотел обижать ее, но в его сердце уже зрело лютое недовольство и даже больше, крайнее возмущение ее поведением.

Пока он терзался в своих обидах, не зная, то ли покинуть бал, то ли остаться, Ольга продолжала развлекаться. Уже через четверть часа Кирилл увидел ее в танце с Андреем Загорским, который только что появился на балу и, похоже, не видел весь водевиль с его комичным участием в танце.

— Неужели эта ветреница Трубецкая к тебе неровно дышит, — услышал Кирилл сбоку от себя голос Черкасова.

— С чего ты это взял? — буркнул Измайлов.

— Так уже который раз цепляется к тебе. Стала бы она тратить свое внимание на того, кто ей безразличен. Скажи?

Промолчав, Кирилл подумал о том, что, возможно, Роман прав, и он действительно нравится Оленьке, но, имея вздорный надменный характер, она не могла это показать открыто, потому и поступала с ним плохо, явно желая вызвать его на эмоции. И тут злость и обида Кирилла начали окрашиваться в другие тона, страстные, жгучие и до жути распутные.

— Хочешь поиграть, бесенок? — прошептал себе под нос Измайлов, отмечая, как умело Ольга кружит нужные па в паре с Загорским и весело смеется над какой-то его шуткой. — Что ж, будут тебе игры…

Более не в силах смотреть на все ее коварство и видимое безразличие, Кирилл немедля покинул бал, желая только одного — проучить эту несносную вредину-кокетку.

В Пятигорск Кудашевы приехали через два дня.

Ирина прекрасно знала, зачем муж так скоропалительно решил уехать из Кисловодска. Он пытался увезти ее от Измайлова, изолировать от мужчины, которого она любила. Но это было бесполезно. Ни расстояние, ни другие люди не могли прервать ту душевную связь между нею и Александром, которая возникла уже давно, еще в печальный день наводнения, а теперь воплотилась в физическую близость. Даже Кудашев своими жестокими кулаками и надзором за ней не мог помешать их любви.

— Можешь немного отдохнуть, Ирина, — заявил Виктор, едва молодая женщина прошла в свою новую спальню. — Сегодня мы никуда не пойдем, ужин прикажу подать сюда к нам в номера.

Она ничего не ответила, лишь медленно подошла к широкой кровати, устланной покрывалом, и села. Глухо вздыхая, Ирина осознавала всю трагичность своего положения. Она не знала, как изменить свою жизнь. Виктор был ее законным супругом и не собирался по доброй воле отпускать ее от себя. Все два дня, пока они добирались до нового места, он нравоучительно заявлял ей, что развода не даст, и она должна одуматься. Однако после всего того, что теперь она знала про него, про его измены, про его жестокость, она не могла относиться к нему по-прежнему с уважением и послушанием. Благопристойный вежливый Виктор умер для нее навсегда.

Она тихо сидела на постели, ожидая, когда он оставит ее одну, и она сможет вдоволь наплакаться. Но муж никак не уходил. Мало того, он начал нервно расхаживать по ее спальне. В какой-то момент князь резко остановился и, вперив в нее блуждающий взор, возбужденно заявил:

— Ирина, ты должна понять — я люблю тебя. Всегда любил. Мы обязаны наладить наше совместное существование. Я твой муж, и твой долг любить меня и почитать, как ты поклялась перед алтарем в церкви. Мы должны быть вместе.

— И вы бросите свою любовницу, эту актерку? — задала вдруг вопрос молодая княгиня, поднимая глаза на Кудашева.

Замерев, Виктор вперил недоуменный взор в молодую женщину, не понимая, откуда она узнала про Серебрякову и него. Слова жены, как всегда, били не в бровь, а в глаз. Князь поморщился, ему было неприятно оттого, что Ирина все знает.

В следующий миг он приблизился к ней и упал перед ней на колени.

— Прости меня, Ира! — вскричал он порывисто. — Я так виноват перед тобой! Я так запутался! И все делаю не так! Но это только оттого, что я без ума люблю тебя!

Он склонился ниже и припал губами к ступням княгини в вышитых тканевых туфельках. Обхватив ее голени руками, Кудашев начал осыпать ее ноги в белых чулках пламенными поцелуями, что-то безумно бормоча о своей любви к ней.

Эта неприятная картина Виктора, ползающего у ее ног, вызвала у Ирины отвращение. Кудашев в эту минуту был так же омерзителен, как и тогда, когда безжалостно и цинично избивал ее. Сейчас она четко поняла, что никогда не сможет полюбить этого человека, жестокого и гнусного в своих необузданных порывах.