Желтый металл. Девять этюдов

4

Нестеров зашел побеседовать со старой Брындычихой, как ее звали соседи.

Небольшой дом под черепичной крышей — зимняя кухня и одна комната — был бы совсем украинской хатой, не уродуй его пристройка-сарай. Стояла хата в плодовом саду, по ограде теснилась густейшая живая изгородь, непролазная для человека стена боярышника и желтой акации. Несколько ульев, — пчелки, привлеченные сахарным ароматом груш, залетали и в комнату, где Нестеров разговаривал со старухой. На допрос это не походило.

Старая Аграфена Прокопьевна мало с кем беседовала: отучилась говорить, живя с Арехтой Григорьевичем. Речь ее была медленна, а слова казались вескими, не случайными.

— Вы, может, думаете дом конфисковать и меня, старую, выгнать, коль Брындык много плохого наделал, — без протеста и без волнения говорила старуха. — Дело ваше, что я могу? А только дом мой, по правде мой. Его я заработала своими руками.

Старуха повествовала, как в семнадцатом году брал ее Арехта «из бедности», не за красоту брал, а за силу да за здоровье и за уменье работать всю работу.

— И я работала. Ночи прихватывала полный год, не в страду лишь. Не было часа головы поднять, оглянуться. Так деньки и катились, как колеса под гору. Из-за работы бездетной осталась: первого походя от небрежения скинула, другие уж и не держались, сами падали. Арехта был до работы жадный, и я тоже. За скотом ходить-то вы не ходили, не знаете. Скотине не скажешь: подожди. По нашему хозяйству праздников не бывало. И что год, то копилось работы и копилось, не видать ей было края…

Сухой, коричневой рукой с искривленными пальцами и вздутыми венами старуха пододвинула Нестерову глиняную чашку с грушами:

— Не побрезгайте, кушайте. Мои, не Арехтины.

Бесшумно ступая когтистыми лапами по чистому глинобитному полу, вошла собака, умно глянула на Нестерова и положила косматую морду на колени хозяйки.

— Что скажешь? А? Чужие в доме? — спрашивала хозяйка пса. — Ничего, так надо, так надо… — говорила она, поглаживая собаку по голове. — Ну, иди, иди.

Понимая, пес отступил, оглянулся и вышел.

— Когда в двадцать девятом Арехта порешил хозяйство, все распродал, — продолжала старуха повесть своей жизни, — у него сердце рвалось, а мне ничего. Я ему одно говорила тогда: «Хочешь ты или не хочешь, а выделяй мою долю. Выделяй как работнице, которая на тебя за одни харчи трудилась без сна, без отдыха одиннадцать годов. Не выделишь, уезжай ты, Арехта, один, куда твои глаза глядят…» Он выделил. Тогда-то у него сердце еще теплилось. Посчитались мы с ним по совести: сколько пришлось бы батраку заплатить, столько мне он и дал. На те деньги я и купила эту хату с участком.

Задумалась-старуха, задумался и Нестеров. Из пристройки через стену хаты едва-едва бубнил голос милиционера, что-то рассказывавшего товарищу. Засада поместилась в пристройке.

— Бывает мне думка, — говорила старуха. — Проходила я свою дорожку, для чего жила — не знаю. Подумаю: умрешь скоро, старая, — не страшно. Выморочная я, вроде трухлявого дерева. И то — на дрова иль на поделки людям не гожусь. Арехта такой же. Все-то он возится, не дает себе и людям покоя. А тоже выморочный, никогда в нем не было радости ни к чему. Почему оно так с нами повелось? Не знаю… С чего получилась моя и Арехтина жизнь? Не пойму… Сатана нами игрался, одураченные мы люди. Мнится мне: нет большего зла, как в деньгах. Сказку слыхали, как в стародавние времена люди жили без денег? Вы, люди молодые, так бы устраивали, к тому старались, чтоб жить без денег. Тогда никто под себя не подгребет, скопидомить не будет, не пожадничает. А пока есть деньги…

На коричневый, морщинистый палец старухи вползла пчела. Аграфена смахнула пчелку:

— Не там ищешь…