Желтый металл. Девять этюдов

2

На железнодорожных разъездах служащие живут чем-то вроде общей семьи. Их немного: стрелочники на входах путей, трое дежурных и начальник, поддежуривающий за своих подчиненных по скользящему графику. В дежурке на полочке лежит «красная шапка», тоже дежурная. Служба на разъезде — первая ступень. Начальника разъезда в свое время переведут дежурным на станцию третьего класса, начальник станции третьего класса — кандидат в дежурные на станцию второго класса и так далее. Так все и тянутся, поднимаясь с возрастом, повышаясь в званиях.

Задерживаются на разъездах те, кто застревает по собственному желанию. Прирос человек к месту, полюбил природу, насадил садик и мирно наслаждается тишиной вдали от городской жизни: каждому свое в этом мире. Право же, чрезвычайная разность во вкусах и призваниях есть отличнейшее наше свойство.

Лейтенант милиции Абашидзе получил предписание искать следы Гавриила Окунева в районе, который был обозначен в показаниях Пупченко как место работы ее исчезнувшего квартиранта. Разъезд Д. чрезвычайно понравился лейтенанту Абашидзе. До чего хороша была и сейчас, поздней осенью, долина, как нарочно укрытая от холодного морского ветра складкой, расположившейся вдоль берега, а с трех других сторон защищенная настоящими горами! Место уютное.

Абашидзе приехал в районный центр из С-и на рейсовом автобусе и установил, что там никто не знал Гавриила Ивановича Окунева в лицо и по имени, что такой человек там никогда не проживал и на работе не числился. Потратив два дня на эти занятия, Абашидзе пешком пришел на разъезд Д. «коротким» путем, по крутым спускам и подъемам, по узким лесным тропкам.

Поговорил он с очередным дежурным, с начальником станции, безрезультатно демонстрировал карточки братьев Окуневых. Из двух других дежурных один, сменившись, спал, второй, выходной по графику, где-то бродил с ружьем, обещав товарищам «достать кабанчика» — дичь в районе уже редкую, но еще вероятную.

Пришлось ждать. С утра в лесу Абашидзе несколько раз накрывало дождем, сейчас прояснило, солнце вышло яркое, чуть не летнее. Скат прибрежной складки, круто спускавшийся прямо на два станционных пути, чудно разубрался всеми оттенками от бледнозеленого и желтого до ярчайшего пурпура лапчатых листьев аццыжа, дикого «птичьего» винограда, который прошил лес крепкими суковатыми лозами в серой трещиноватой корочке.

«Э, вот изобразить-то!» — думал Абашидзе, греясь на солнышке и просушивая набухший брезент форменного плащ-пальто.

Живописец-любитель, он занимался в кружке самодеятельности и не без успеха начинал писать маслом.

До чего же хорош крутой многокрасочный взлет леса к светлосинему, как отрезанному, небу! В тишине было слышно, как за складкой, километрах в полутора отсюда, считая по прямой, море, не успокаиваясь после трехдневного шторма, бьет в отвесный берег. Звук, еле слышный, заглушенный до шопота, все же ощущался как проявление мощи природы.

«Как сделать, как добиться, чтобы в полотне с образом природы чувствовалась и тревога моря, без которой не полна картина зимнего побережья? — думал Абашидзе. — Как сделать, чтобы получилось подобно пейзажам Шишкина, Крамского, Куинджи, Левитана, где ясно слышится, где видится тишина?..»

Гостя позвали обедать. За столом распили объемистый кувшин легчайшего, любимого на побережье столового вина лозы ахардан-изабеллы.

Дежурный, возвращения которого ждал Абашидзе, показался на насыпи.

— А где кабанчик, дорогой? — встретили его беспощадные друзья.

— Там, — отмахнулся неудачливый охотник.

— Ха-ха! Побежал умирать!..

Шутки над охотниками везде одинаковы.

Неудачник рассказал, как сел он в засаду на старой дороге у поворота карниза и сел наверняка: по следам и по помету знал, — свиньи придут. В лицах, с жестами, охотник описал, как вышел кабанчик пуда на четыре и как он, охотник, ударил его на верную меру, на пятьдесят шагов. Бил жаканом. Бил, убил, но не взял. Пошел кабанчик под кручу и висит там, где с лета валяется падаль. Не достать. Не стоит кабанчик того, чтобы рисковать жизнью. А карниз еще больше размыло, осталась полоска в метр, скоро совсем нельзя будет ходить старой дорогой.

Выговорился охотник. Абашидзе показал ему фотокарточки. Отставив на длину руки карточку Александра Окунева, дальнозоркий дежурный всматривался, спрашивая лейтенанта:

— Давно ищете?

— С августа.

— С августа… Что-то будто есть знакомое…

— А этот? — Абашидзе дал карточку Гавриила Окунева.

Привлеченный криками и хохотом, приветствовавшими возвращение охотника на кабанов, пришел связист и тоже взялся за карточки братьев Окуневых.

— Вот этот, — он говорил о карточке старшего брата, — мне тоже как-то знаком. Второго не помню совсем. А этот, — он ткнул в карточку Александра, — не приезжал ли к нам с толстяком. Помнишь, пузатый с ушами?

— Так бы ты и сказал! — воскликнул дежурный, память которого получила толчок.

— Так и говорю, — возразил связист.

Уши? В описаний примет Гавриила Окунева поминались, наряду с ростом, фигурой, костюмом, вспухшие, посиневшие уши, украшенный которыми Гавриил Окунев покинул Н-к.

Абашидзе вслух прочел приметы братьев, что окончательно помогло дежурному и связисту вспомнить обоих. Эти пассажиры прибыли с ранним утренним поездом, одни. Железнодорожники заметали их из-за бросающихся в глаза ушей, по поводу которых была сочинена какая-то шутка. В район по железной дороге пассажиры вообще прибывали редко. И в районный центр и в большинство населенных пунктов района было легче ездить автобусами и попутными машинами по шоссе, чем по железной дороге.

Когда, в какой день эти двое побывали на разъезде? Связист припомнил: тогда ему опять не доставили пачку «Известий», и он послал жалобу. По дате жалобы и с помощью книги дежурств Абашидзе установил, что произошло это ничтожное событие тринадцатого августа. По установленной форме Абашидзе составил протокол опознания неизвестных по фотокарточкам и с ближайшим поездом отбыл в С-и.