Желтый металл. Девять этюдов

4

Так в состязании, в столкновении самых разных интересов — и денежных, и семейных, и, как бы это выразить и приличнее и вернее — скажем, эрзац-любовных, что ли, — рождалась поездка в К-и, узбекский город. В древний город, существовавший уже в те годы, когда в лесах Восточной Сибири еще полноправным хозяином был медведь. А хозяйничал он лишь потому, что человек, редкий абориген — охотник и рыболов, бывал там и по численности и по силе лишь случайным гостем.

Кто знал о поездке в К-и? Двое: Леон Ираклиевич Томбадзе и Магомет Абакаров. Уже ближайшей, Антонине, было известно лишь о существовании какого-то человека, который купит золото: «возьмет металл». А все остальные, через чьи руки пришел золотой песок, ничего не могли знать и, больше того, ничем дальнейшим не интересовались.

В человеческом обществе, особенно в его высших формациях, каждый осмысливает начало и понимает цель общих усилий. Исключением является уголовное — не общество, сообщество. Здесь противоположности диаметральные: отрицание заменяет утверждение, утверждение — отрицание.

Магомет Абакаров, которого романтическая подруга красивой Туке назвала Квазимодо, получил от дяди Сулеймана из К-и письмо как раз в день возвращения своего друга Леона из С-и. Это письмо должно быть ответом на письмо-запрос Абакарова и ничем иным.

Не распечатывая конверт, Абакаров размышлял, о чем пишет дядя. Абакаров любил размышлять, любил проверять свою способность мыслить: он был человек с умом, с характером. Итак, свое письмо он отправил простой авиапочтой. Ответ пришел со штампом «авиа-заказное». Значит, дядя понял смысл полученного письма, на котором из осторожности Магомет не дал обратного адреса. Сам же дядя не постеснялся своего адреса: ему еще легче, чем Магомету, пользоваться формой иносказания, ведь он только отвечает. Даты на штемпелях подсказали: дядя ответил не позже чем через два-три дня. Значит, он отнесся серьезно к запросу Магомета. И еще одно, главное: не такой человек Сулейман, чтобы писать без дела. Нечего было бы ему сказать, так он просто ничего не ответил бы. Следовательно…

Абакаров срезал край конверта ножницами. Да, можно было бы и не читать. Он сказал жене:

— Я скоро уеду ненадолго.

Римма не ответила.

— Скоро поеду. Ты не слышишь? — спросил Магомет.

— Слышу…

Муж. Красавица, бывшая Туке, теперь Абакарова, пока еще из самолюбия кичилась перед подругами своей удачной семейной жизнью, щеголяла несколькими платьями, новым пальто, серьгами, кольцами, брошкой и золотыми часами не на шелковой ленте, а на настоящем чешуйчатом золотом браслете. Красиво, а главное — дорого. Римма Николаевна «принимала», то-есть к Абакаровым заходили знакомые, и хозяйка угощала сладким чаем, вином. Танцевали под радиолу, были замечательные пластинки и даже лещенковские «Журавли» на мягкой пластинке кустарного изготовления, уловленные с помощью магнитофона каким-то оборотистым радиолюбителем. Муж вел себя при посторонних с достоинством и вполне прилично. А наедине?

Началось через несколько месяцев после свадьбы. Абакаров не признавал никаких предосторожностей. Почувствовав себя беременной, Римма захотела избавиться от плода. Тут Магомет показался во весь рост:

— Что? Убить моего ребенка! Зарежу!..

Римма умела не слишком вглядываться в черты лица супруга. Сейчас, в испуге, вспомнила: действительно Квазимодо. Тот, литературное страшилище, был изобретением художника. Этот — во плоти. Смуглое, чуть ли не черное лицо в желтых оспинах, скошенный в сторону горбатый нос, жесткие волосы щеткой, сутулая спина, длинные узловатые не руки — лапы. Такой и вправду зарежет, да еще тупым ножом. Зверь!

— Не думай портить, и не думай, — внушал муж. — Сделаешь — не пощажу. Не любишь меня, это я знаю. Я тебя заставлю, полюбишь! Одного будет мало — второго родишь. Второго мало — третьего родишь. Не захочешь рожать — зарежу!

Все эти «страшные» слова произносились без крика, без жестов, без волнения, совсем не как в театре актеры разыгрывают подобные мизансцены, а с полным спокойствием, потому-то они и были страшны для Риммы.

Римма Туке до брака немало помыкала своим верным поклонником Абакаровым. Была с ним весьма смела и в первые месяцы. А после той значительной беседы как-то сразу согнулась. Богатый муж оказался мужем, а не довеском к богатству, который можно за ненадобностью повесить в шкаф рядом с зимней шубкой и чернобуркой.

Как люди, обладающие уверенностью в себе, основанной не на силе характера, а на самомнении, Римма Николаевна Абакарова, однажды согнувшись, не выпрямлялась. А к чести Магомета Абакарова следует признать: он не слишком-то пользовался своей победой. По-своему, пусть дико и грубо, пусть с ножом, но свою Римму он любил, на других женщин не смотрел и жизнь калечить Римме и себе не собирался.

Не получилась бы его жизнь иной, отвечай Римма на его чувства искренне и человечно? Кто знает… Но это — в сторону.

После письма Сулеймана Магомет придрался к жене не случайно, а с расчетом. Он опасался, как бы жена, которой оставалось еще месяца три носить ребенка, не сделала глупость, пользуясь его отсутствием.

Он опять пугал Римму страшным ножом, утверждая, что никаким ссылкам на несчастный случай не поверит. Пусть она действительно будет осторожна, иначе… Магомет, положив руку на лезвие, клялся: пощады не будет.

Он обнял жену. Женщина спрятала голову на его груди, чтобы не видеть уродливого лица мужчины. Так легче. Она чувствовала в Магомете силу, ту силу, которой не было ни у ее первого мужа, ни у тех нескольких мужчин, которых она, по глупой неразборчивости нечистой юности, успела встретить в своей короткой, зряшней жизни. И Магомет, без сомнения, любил по-настоящему. Это ей помогало.

Магомет надеялся, что поездка в Среднюю Азию принесет ему сразу крупную сумму. Он вовсе не был так богат, как о нем говорили. Он считал себя правым: сильный человек борется за лучшую жизнь всеми средствами. «Как все», — думал Абакаров.