Главный врач

14

Днем в поречской амбулатории никогда не бывает безлюдно: ведут прием если не врач, то фельдшер или акушерка. В этот день, закончив обход стационарных больных, Наталья решила заглянуть в амбулаторию. Войдя в коридор, стала прикидывать, сколько времени потребуется на то, чтобы принять всех ожидавших. Мимо проходил нестарый мужчина и бормотал себе под нос: «Ну и бардак, ну и порядки!»

— Чем вы недовольны, гражданин? — спросила его Наталья.

— Чем, чем… На работе придавило палец, ну и давай больничный лист. А они торгуются.

— Я главный врач больницы, — представилась Наталья. — Кто вас обидел?

— Почем я знаю. Сидят там в беленьких халатах.

— Давайте вернемся. Выясним.

— А что выяснять? Дали всего на три дня. Потом, сказали, придете, посмотрим.

Наталья готова была отпустить мужчину, но тут уловила запах хмельного. Приказать ему вернуться она не могла. Пришлось пойти на хитрость:

— Давайте поговорим с вашими обидчиками.

Прошли в кабинет, в котором вела прием больных Инна Кузьминична.

— Гражданин вот на вас жалуется. В чем дело?

— А ни в чем. Выдали ему больничный лист, и все.

— Разрешите ваш бюллетень, — попросила Наталья.

Мужчина неохотно протянул больничный лист.

— С пальцем я буду мучиться самое малое неделю, а мне только три дня. Это порядок, по-вашему?

— Екатерина Мирославовна, — попросила Наталья медсестру, — дайте, пожалуйста, индикатор опьянения.

Медсестра открыла шкаф, достала стеклянный приборчик и протянула его Наталье.

— Подуйте, — предложила та мужчине.

— Еще чего! — принял он угрожающую позу.

— Значит, отказываетесь?

— Я буду жаловаться.

— Это ваше право. Но в амбулаторной карте мы отметим, что вы, будучи явно в нетрезвом состоянии, отказались от пробы на опьянение. Больничный лист мы аннулируем.

— Коновалы! — вскричал мужчина. — Мы еще встретимся. Издевательство над рабочим человеком даром вам не пройдет! — Хлопнул дверью и вышел.

— Вот так, — неопределенно заметила Наталья. — Надо сделать запись в амбулаторной карте.

— Ничего, кроме того, что записала, я писать не буду, — уперлась Норейко.

Ага, понятно. Не хочет фиксировать на бумаге тот факт, что она выдала бюллетень нетрезвому человеку.

— Екатерина Мирославовна, — обратилась Наталья к медсестре, — что вы скажете о состоянии больного?

— Ничего не скажу. Мое дело — взять, подать.

— Как это — взять, подать. Для этого нужно было кончать медицинское училище? Екатерина Мирославовна, вдумайтесь, что вы говорите.

— Чего вы пристали к человеку? — вмешалась Норейко.

Наталья поняла, что продолжать этот разговор бесполезно. Во всяком случае — здесь.

— Екатерина Мирославовна, прошу вас зайти ко мне.

— Сейчас?

— Да.

Медсестра поглядывала на Норейко, колебалась. Но и не подчиниться главному врачу тоже нельзя. Ну что ж, она пойдет, но пусть Инна Кузьминична видит, что делается это только по принуждению.

В своем служебном кабинете Наталья положила амбулаторную карту на стол и предложила медсестре сесть напротив. Силилась поймать ее ускользающий взгляд и размышляла. Екатерина Мирославовна всегда заодно с Норейко. Почему? Схожесть судьбы: обе одиноки? Но у Екатерины Мирославовны сын в пятом классе, да и старше она Инны Кузьминичны лет на десять. Говорят, она чуть ли не в домработницах у Норейко: стирает, моет полы, убирает квартиру. Еще одно «почему»?

— Так что ж, Екатерина Мирославовна, был пьяным этот, как его… Наталья заглянула в амбулаторную карту, — Пашук Николай Иванович или не был?

— Не знаю, Наталья Николаевна.

— Что значит «не знаю»?

— Поймите меня правильно…

Наталья мысленно повторила: «Поймите меня правильно». Казалось бы, ну чего проще: живи по совести, не юли, не подлаживайся. Нет же, не хватает у нас то ли мужества, то ли просто порядочности. Другой раз не решаемся сказать правду, боимся, как бы нас не осудили, как бы кто-то не посмотрел на нас косо. «Поймите меня правильно». Поступаем неправильно и хотим, чтобы поняли нас правильно. Какая-то белиберда, вздор, бессмыслица.

— Екатерина Мирославовна, ну подумайте сами, до чего мы дойдем, если на каждом шагу будем обманывать друг друга. То спрятали амбулаторную карту, то хотите утаить, что Пашук был пьян. У вас растет сын. Вы, как всякая мать, хотите, чтобы он был хорошим, честным мальчиком. А сами?.. Он же впитывает в себя все это, как губка.

— Я ничего не знаю, Наталья Николаевна, — упорно твердила медсестра.

— Но вы хоть можете подтвердить, что Пашук отказался от проверки на опьянение?

— Нет, не могу. Не помню.

— Чем вас так запугала Инна Кузьминична?

— Ничем она меня не запугивала.

Словом, разговора не получилось.

— Идите на прием, — отпустила Екатерину Мирославовну Наталья.

Беды хоронятся по темным углам. Честно говоря, Наталья не верила в угрозы Пашука. Но просчиталась: у пьяных своя логика. Когда в тот же вечер она темной улицей возвращалась домой, за мостом перед нею вдруг как из-под земли выросла темная фигура.

— Вот мы и встретились. Не ожидала, милашка? — Пашук (а это был он), угрожающе расставив руки, медленно приближался к Наталье. От него теперь уже сильно разило самогонным перегаром.

— Не смейте! — крикнула Наталья. — Я позову на помощь людей.

— Зови, зови! Если успеешь… — Пашук стремительно метнулся вперед, обеими руками схватил ее за ворот, рванул на себя… Если бы не это неожиданное для пьяного проворство, Наталья, возможно, сумела бы убежать. Теперь же оставалось одно: защитить от обрушившихся на нее ударов хотя бы голову. Она не кричала, не звала на помощь. Почему? Скорее всего не хотела унижаться перед этим подонком, этим взбесившимся животным. Тихонько постанывала да, кажется, ругалась сквозь зубы.

В последнем, на секунду, проблеске сознания Наталья отметила, что возле нее остановилась легковая машина…

Павел Павлович Линько приехал в Поречье на милицейском «уазике» вместе со старшим уполномоченным капитаном милиции Червяковым. Первым делом осмотрел Наталью Николаевну. У нее были большие кровоподтеки по всему телу, рвано-ушибленная рана бедра и вдобавок — перелом двух ребер. Глубокий шок мог объясняться черепной травмой.

Прежде чем приступить к обработке раны, Линько вышел в переднюю приемного покоя. Там в молчаливом ожидании сидели на застланной белой клеенкой кушетке Инна Кузьминична Норейко и директор здешнего совхоза Заневский. У окна стоял капитан Червяков.

— Как это случилось?

Видно, по тому, как был задан вопрос, Червяков понял, что жизнь потерпевшей вне опасности, и с легкой иронией усмехнулся: «Ну-ну, давай, веди дознание».

Заневский, волнуясь, с заиканием на букве «п», заговорил:

— Хотел машину п-поставить в гараж. Еду… П-поздно уже, темно. У мостика там п-поворот. Осветилась обочина. Вижу: кто-то лежит. П-подбегаю, а это она, Наталья Николаевна, Наташка… Я ее на заднее сиденье и сюда. Думал, машина какая-нибудь сбила. Да не похоже…

— Это Пашук! — уверенно сказала Норейко. — Пьяница он. Недавно вернулся из заключения. Наталья Николаевна отобрала у него больничный лист…

— Отобрала? — оживился капитан Червяков. — Это уже интересно. Вы, Пал Палыч, можете заниматься своим делом, а я пока возьму у товарищей показания. Итак, насколько я понимаю, вы выдали этому Пашуку больничный лист, а Наталья Николаевна отобрала?

— Да…

«Черт знает что, — ругался про себя Линько, промывая рану на бедре Натальи Николаевны и прикидывая, не следует ли наложить шов. — Другие всю жизнь проживут — веточка не шелохнется. А этой больше всех нужно. И года не проработала, а в таких передрягах успела побывать».

Невольно обратил внимание на помогавшую ему медсестру. Что его привлекло? Лицо как лицо. Ну разве что эти наплывающие на глаза веки да картофелиной посаженный нос. И еще — взгляд. Не на собеседника, а куда-то в сторону. Мол, вы тут себе что хотите, а мое дело — сторона.

И все же он решился заговорить:

— Вы… простите, забыл, как вас?

— Екатерина Мирославовна.

— Да-да… Вы же были на приеме вместе с Инной Кузьминичной. И что, ничего не заметили?

— А что мне замечать? Ну, Пашук буянил. Требовал больничный лист на неделю. А Инна Кузьминична дала только на три дня.

— И все?

— Все.

— Спасибо. Я тут сам закончу. — Ему уже в тягость было видеть эту недалекую или прикидывающуюся в своих интересах ограниченной медсестру.

Когда Наталью Николаевну перенесли в кабинет главврача, где для нее была приготовлена койка, он подошел к Норейко:

— Итак, почему Наталья Николаевна отобрала у Пашука больничный?

— Ей показалось, что он был пьян.

— Показалось? А в амбулаторной карте ясно записано, что Пашук категорически воспротивился пройти проверку на алкогольное опьянение. С чего бы это?

— А я почем знаю? Не думаете ли вы, что я выдала больничный пьяному? Да я…

Видя, что она готова разразиться гневной тирадой, капитан Червяков пришел Пал Палычу на помощь:

— Как вы полагаете: не приобщить ли нам к делу этот больничный лист?

Подействовало. Норейко сникла, лишь негромко пробормотала:

— Это у вас запросто. Особенно если человек не может за себя постоять…

Шторм, так и не войдя в силу, затихал в отдалении.

Светало. Норейко ушла домой. Капитан Червяков, складывая в планшет листки протокола, сказал:

— Спать уже все равно не придется. Схожу-ка я познакомлюсь с этим самым Пашуком.

— А я, раз уж приехали, займусь тут одним товарищем из вашего ведомства.

— Каланом? Передавайте привет. Впрочем, я еще увижу его сам.

…Алесь кончал завтракать, когда Линько вошел к нему в палату.

— Ну, как, Александр Петрович, дела?

— Спасибо, Пал Палыч. Как будто все нормально.

— Как будто? По моим подсчетам, уже пора снимать вытяжение.

— А по моим — давно пора.

— Ну, раз уж я здесь, так, может, и займемся этой процедурой?

— Валяйте, Пал Палыч. Залежался я тут.

— Тогда приготовьтесь терпеть. — Линько вышел.

В любой больнице на всякий непредвиденный случай имеется комплект стерильного материала и инструментов. Был здесь и передвижной рентгеновский аппарат. Сделали снимки. Проявили. Линько не стал ждать, пока пленки высохнут, мельком взглянул на них и, довольный, вновь направился в палату.

— Ну, Александр Петрович, с вас, как говаривали в старину, магарыч. Нога в полном порядке. Конечно, чтобы переход к нагрузкам был постепенным, нужно какое-то время поупражняться на костылях.

— За этим дело не станет.

Линько вымыл руки, протер их спиртом. Разложил инструменты. Марина Яворская, сменившая Екатерину Мирославовну, сняла подвешенные гири, металлическую скобу, к которой была прикреплена спица. Теперь — обработать ногу, обеззаразить спицу: ее придется протягивать через кость… Немного погодя Пал Палыч озабоченным тоном спросил:

— Как будем удалять? Под наркозом или так выдержите?

— А это очень больно?

— Один мой знакомый в таких случаях говорит: «Не то, чтобы очень, но и не очень, чтобы то».

— Делайте, как считаете нужным.

— Шучу я, Александр Петрович. Сделали уже, достали вашу спицу. Можете, если хотите, взять ее себе на память.

— Когда же вы успели? — удивился Алесь. — Ну, кудесник!

— Ну и кому теперь верить? Вам или тем, кто называет меня коновалом?

— Пал Палыч, — вбежала санитарка, — там товарищ капитан вас ждет.

— А почему он не зайдет сюда?

— Говорит, не может.

— Ну что ж, если так, тогда придется идти мне. Капитан Червяков передавал вам привет.

— Сан Саныч?

— Он самый, Сан Саныч, ваш тезка.

— Так почему же, действительно, он не зайдет сюда?

— Не может, Александр Петрович. У него очень важное дело, — Линько не стал рассказывать Калану о недавнем происшествии. Слышал, правда, только краем уха, что у Корзуна расстроилась дружба с Натальей Николаевной и что причиной этого стал какой-то старший лейтенант из службы дорожной безопасности. Бывая в Поречье и зная все, что там происходило, Пал Палычу нетрудно было догадаться, о каком старшем лейтенанте шел разговор. Житейское дело. Разве мало случаев, когда молодой человек попадает в больницу и там ему приглядывается молоденькая медсестра или врач? И когда дело доходит до выздоровления и выписки из больницы, смотришь — судьба человека уже определена. Так и с Каланом. Кто его лечащий врач? Титова. А она, это Линько хорошо знал, отзывчивая, внимательная, никогда не пройдет мимо чужой беды. Да и по внешности — хороша собой. Ну как тут останешься равнодушным к такой девушке, да к тому же еще и человеку, который каждый день приходит, интересуется твоим здоровьем, делает все, чтобы побыстрее поправлялся. Вот и сегодня. Когда Пал Палыч удалял спицу, Калан не вытерпел и спросил: «А почему нет моего лечащего врача?» Правда, рабочий день уже кончился. Но старший лейтенант знал, что Наталья Николаевна пришла бы, нет, прибежала бы и помогла снять вытяжение. Калан спросил еще раз: «А что, ее никак нельзя было предупредить?» — «Да что вы беспокоитесь, Александр Петрович? — вопросом на вопрос ответил Линько. — Неужели думаете, что не справимся?» «Да нет, я так не думаю. Но ведь Наталья Николаевна мой лечащий врач. Я знаю, она будет переживать, что все делается без нее». Ну что ответить Калану? Придумал: «Уехала она по срочному вызову». Нехорошо поступил Пал Палыч. Он и сам это хорошо понимает. Но иначе нельзя. Пусть Калан хорошо выспится, пусть за это время на месте удаленной спицы затянется ранка.

— Ну вот теперь, кажется, все, — собираясь в дорогу, сказал Линько. Поправляйтесь, Александр Петрович, как можно быстрее. Может, не все понимают, как нужна ваша служба.

Во дворе больницы стояла машина с работавшим двигателем. Казалось, он ворчал на задерживавшегося Линько. Рядом прохаживался капитан милиции. Он, видно, тоже вел себя не очень спокойно. Пройдет пару шагов, остановится, посмотрит в светившееся окно и вновь в обход вокруг машины. Наконец появился и Линько.

— Пал Палыч, — подошел к нему капитан. — Я ведь не один, а с задержанным Пашуком.

— Ну и что?

— Нервничает он.

— Из-за этого нервничать должны и мы? Не стоит, Сан Саныч. Поверьте, не стоит он этого. Я ведь не на посиделках был, а вашим же товарищем занимался. Удалил спицу. Теперь у него все в порядке. Кстати, спрашивал, почему не зашли проведать.

— Вы же видите.

— Вижу и знаю. Поэтому так и ответил, что у Сан Саныча очень важное дело.

Сели в машину. Двигатель ускорил обороты. Слышно было, как при переключении рычага на скорость пробуксовали шестерни, издавая неприятный металлический звук. Пашук, уже протрезвевший, молча сидел на заднем сиденье. Изредка он поднимает голову, смотрит из-под бровей на капитана и нудно повторяет: «Ну не был я там, не был». — «Проверим. Если не был, так зачем же мы будем вас держать». — «Знаем мы вас, — не верит Пашук. — Вам лишь бы найти козла отпущения. А там хоть трава не расти. Рабочего человека упечь в каталажку — раз плюнуть. Вот если бы дело касалось какого-нибудь начальничка, вы бы, конечно, перед ним на лапках». — «Ведите себя спокойно». — «Ну какие у вас доказательства? — не унимался Пашук. — Что был у врача? Ну был. И что из этого? Что отобрали больничный лист у рабочего человека? Так за это должны ответить». — «Почему вы отказались от проверки на опьянение?» — спросил капитан, которому, по всему было видно, уже начинало надоедать нытье Пашука. «А может, у меня есть своя гордость? А может, мне стало обидно за рабочего человека, которому не доверяют?» Пал Палыч знает породу этих людей. Он будет упорно отказываться от обвинений. Будет отказываться до тех пор, пока ему не предъявят неопровержимые улики. Но может случиться и так, что он будет отказываться и в том случае, когда вина его будет полностью доказана. Поправится Наталья Николаевна, она вспомнит многое из того, что произошло сегодня вечером. Не может быть, чтобы она не узнала, кто на нее нападал. Но даже если бы и не узнала, все равно улик достаточно. Вот рядом с капитаном целлофановый мешок. Пал Палыч не спрашивал, что в нем находится. Нетрудно догадаться и так: ботинки Пашука. Предусмотрительным оказался Червяков. У Титовой была большая рвано-ушибленная рана. Пашук бил ногами. И, наверное, его обувь оказалась в крови. Если это так, то определить подгруппу крови можно без труда. И тогда Пашуку не отвертеться, даже если он будет отказываться. Капитан об этом не говорит. Да и зачем? Еще не известно, какие результаты будут у экспертов. Пашук все равно будет твердить свое: «Ну не был я там, не был». Твердить даже в том случае, если группа крови совпадет. Его спросят: «Откуда у вас на ботинках кровь?» — «Курицу резал», — ответит. «У курицы другая кровь». «Кровь у всех одинаковая». Такой разговор мог бы длиться до бесконечности. Но в таких случаях на выручку приходит криминалистическая экспертиза. «И тут, — мысленно ответил себе Линько, — вам, гражданин Пашук, отказывайтесь не отказывайтесь, еще не раз будут слышаться крики и стоны Натальи Николаевны. Будут сниться». Пашук опустил голову и молча ехал до самого Вольска.