Главный врач

31

Смеркалось, когда Алесь Калан ехал на своем мотоцикле в райцентр. Время от времени он ночевал дома, у матери. Конечно, лучше бы участковому всегда быть на месте, тем более ночью, когда, как известно, и случаются обычно всякие ЧП. Но сколько можно спать в сельсовете на раскладушке, да и у матери после давешней истории с ним сердце не на месте.

Почти сразу за околицей дорога углублялась в смешанный лес. Кое-где уже брались позолотой листья берез. Еще, кажется, недавно на обочинах дороги буйствовал люпин. На пригорках синева его соцветий была светлой; в выемках она темнела, как, бывает, темнеют на горизонте синие тучи. Теперь люпин уже не тот, что в начале лета. На месте соцветий — бурые семена, листья блеклые, снизу совсем высохшие. В ветреную погоду они скрипуче шуршат, как шуршат в зимнюю пору заросли камыша.

Где-то впереди послышался выстрел — с деревьев с пронзительным криком сорвалась грачиная стая. Доехав до места, где переполошились птицы, Алесь остановился. Прислушался. Вроде бы все тихо. Лишь над деревьями не умолкает птичий грай.

И тут совсем недалеко раздался новый выстрел. Алесь съехал на обочину и, оставив мотоцикл, побежал в ту сторону, откуда долетел звук. Вскоре перед ним открылась поляна. Почему-то подумалось, что на таких осенью всегда растут рыжики. Посреди поляны какие-то люди. Трое, что они делают? Подбежал ближе. Заметив милиционера, все трое выпрямились. У их ног лежала, вздрагивая последней дрожью, лосиха, а поодаль стоял и тоже дрожал, не решаясь уйти от убитой матери, лосенок.

— Кто такие? — спросил Алесь.

— Охотники, — ответил бородатый мужчина, по всем признакам старший в этой группе.

— Вижу, что охотники, только какие?

— Обыкновенные. У нас лицензия.

— Прошу предъявить документы.

Хлопнула дверца автомобиля. Алесь обернулся на звук и увидел стоявшие в кустах «Жигули». За стеклом мелькнул знакомый — губы хоботком — профиль Корзуна. В этот момент Алесь ощутил тяжелый удар по затылку. Поляна качнулась, деревья как-то странно наклонились, и, как во сне, послышался голос бородача: «Скорее заводи!»

Больше Алесь ничего не помнил. Ничего! Не знал, сколько он пролежал в лесу. Очнулся в больнице. Раскрыл глаза, хотел повернуть голову, но острая боль пронзила затылок. Нет, двигаться нельзя. Осторожно огляделся. Увидел рядом металлическую стойку, какой-то стеклянный баллон с прозрачной жидкостью и тянувшуюся от него к руке пластмассовую трубочку. Попробовал шевельнуть рукой — не дала боль в локтевом сгибе.

Где же он? Рядом с его кроватью сидит кто-то в белом. Вот только никак не узнать, кто это. Наверное, оттого, что в палате слабое освещение.

— Дайте больше света, — попросил Алесь. Сказал негромко, но этого хватило, чтоб в затылок застучало чем-то тяжелым и опять пришло беспамятство.

Лишь через сутки Алесь очнулся. Откуда ему было знать, что все это время возле него неотлучно находилась Наталья. В первую минуту, когда Заневский (все тот же Заневский!) привез Алеся, она в буквальном смысле лишилась дара речи. Хотела и не могла спросить, что произошло. Лишь после того как Алеся поместили в палату, собралась с силами.

Заневский рассказал:

— Возвращаюсь я из райцентра. Вижу, на обочине стоит мотоцикл Александра Петровича. И проехал бы мимо, да мне до зарезу нужно было его видеть по одному делу. Темновато уже. Ждем-ждем, а его все нет. Взяли с Мишей по сектору, пошли искать. Потом Миша меня зовет. Подбегаю, вижу: на полянке лежит Александр Петрович, а рядом, куда ни протяну руку, — кровь. «Ну все, — думаю. — На какого-то бандита напоролся, и тот его прикончил». А ну послушаю сердце. Вроде бьется. И одежда вся сухая. Тут что-то не так. Осмотрелись. А в стороне, не поверите, стоит лосенок и весь дрожит. И тут нам все стало ясно. Браконьеры! Взяли мы Александра Петровича и к вам. Потом Миша съездил забрал лосенка. На ферме он у нас…

И вот Алесь пришел в себя. Смотрит: знакомая палата. А рядом Наталья. Увидела, что раскрыл глаза — и в слезы. Гладит ладонью его руку, шепчет:

— Жив… Жив мой Алесь… Как подумаю, что Виктор Сильвестрович мог проехать мимо, все во мне обрывается. Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Нет, — слабо прошептал Алесь.

— А я все время возле тебя. Звала. А ты не откликался. Говорила с тобой. Ты не слышал?

— Нет.

— Хочешь услышать?

— Наташа…

— Ты, Алесь, самый дорогой мне человек. Дороже мамы, дороже Оксанки…

— Наташа… — слабым голосом повторил Алесь. И такие у него были глаза, что Наталья снова облилась слезами. Она знала, о чем он хочет спросить, но не станешь же рассказывать, что тут происходило ночью.

Когда Виктор Сильвестрович привез Алеся, пульс у него еле прощупывался. Ощупала Наталья голову, а у него на затылке вмятина. «Сдавление мозга!» ударило в сердце. Самое страшное! Лишь немедленная операция может спасти человека с такой тяжелой травмой головы. «Звони районному хирургу», — только и смогла сказать Марине. Потом отошла-таки от оцепенения и начала вводить лекарства. А через час в больницу приехал и Пал Палыч. Еще раньше прибежал Валентин Куприянов.

— Тут вся триада, — подтвердил его диагноз Пал Палыч, осматривая Алеся. — И сотрясение, и ушиб, и сдавление головного мозга. На стол! Немедленно!

К операции начали готовиться еще до приезда Пал Палыча. А вернее, и того раньше — когда Валентин выбивал оборудование для операционной. Это и спасло Алеся. Наталья ни на минуту не присела: переливала жидкости, вводила в вену поддерживающие лекарства. Были и критические минуты. В какой-то момент остановилось сердце. Пришлось прибегнуть к кардиостимулятору. «У нас на практике обходилось без кардиостимулятора», — заметил позже Валентин. «Считай, что вам везло», — ответил Пал Палыч.

— Ну а теперь, Наталья Николаевна, — сказал Пал Палыч, снимая с себя после операции халат, бахилы и маску, — вся надежда на богатырскую силу этого симпатичного молодого человека. И, конечно, на вас. Очень вас прошу, хорошенько присмотреть за ним. Как-никак он дважды мой крестник.

И вот, наконец, Алесь первый раз по-настоящему пришел в сознание. Не надо ни о чем его спрашивать, ни о чем рассказывать. Ему нужен покой и только покой. Если она, Наталья, что-нибудь и скажет, то только об одном — о том, как она его любит, как он отчаянно дорог ей. Это раньше она говорила какие-то непонятные слова. Тоскливый взгляд у Алеся. Нет, это не тоска — это отпечаток, след того страшного, что случилось с ним, слабый оттенок нежности, когда он смотрит на Наталью. Осознал ли он значение того, что сказала ему Наталья? «Я люблю тебя, мой дорогой Алесь».

— Спи, дорогой мой Алесь. Тебе нужно как можно больше спать. — Наталья впервые коснулась губами его губ.

Алесь медленно сомкнул веки, и казалось, слабая улыбка прошла по его заросшему лицу.

К концу недели наметился хотя и робкий, но вполне определенный перелом к лучшему. Алеся уже не так донимали головные боли, исчезли рвоты. А именно они-то больше всего беспокоили Наталью. Не сами по себе, а как признак серьезных, возможно, даже необратимых изменений головного мозга.

Теперь главная тяжесть спала. Можно было заняться другими делами, которые Наталья считала неотложными. Среди них была злополучная жалоба фельдшера Лещинского на Ларису Завойкову.

Как-то утром она спросила у своей новой квартирантки:

— Лина, тебе на практике не приходилось заниматься разбором жалоб медика на медика?

— Нет. А что, разве медики могут жаловаться друг на друга?

Милая наивность! Да ведь медики такие же люди, как и все остальные, и среди них подчас кипят такие же страсти, как и среди простых смертных. Лина жила, можно сказать, в тепличных условиях. Ее оберегали от всяких дрязг и невзгод. Немудрено, что она слабо представляла себе, какой в действительности бывает жизнь.

— Собирайся. Поедем в Петришковский фельдшерско-акушерский пункт. Кстати, там работает акушеркой симпатичная молодая девушка. Акушерки — это твои кадры.

— А на чем же мы поедем?

— Для этого у нас имеется гужевой транспорт.

— Гужевой? А что это такое?

Наталья рассмеялась. Хотя что тут смешного? Откуда Лине знать, что такое гужевой транспорт? Да она, может быть, в жизни своей не видела лошади в упряжке. У ее отца — «Волга». Она сама рассказывала, что еще на втором курсе получила водительские права и не раз садилась за руль.

— Ты знаешь, что такое хомут? — спросила Наталья.

— Хомут? — переспросила Лина. — Ну это что-то такое… Говорят же: надеть на себя хомут.

Наталья покачала головой.

Собрались, вышли во двор. Наталья попросила Макарыча (так звали конюха), чтобы запряг лошадь. Когда Макарыч вывел лошадь из конюшни и стал надевать на нее хомут, она сказала Лине:

— Вот это называется хомутом, а эти петли — гужами. Отсюда — «гужевой транспорт». Поняла?

— Поняла, — засмеялась теперь и Лина.

— Что поняла-то?

— Что человечество идет вперед и начисто забывает то, с чего все начиналось. Не все, конечно, человечество, а его отдельные представители.

Приехали в Петришково, когда на месте были Федор Тарасович и акушерка Завойкова.

Лещинский встретил приезжих настороженно. Сказал, что Лариса ведет прием, а сам он к их услугам. Приезд врачей на ФАП пусть не прямо, но каким-то образом был, конечно, связан с его жалобой. Наталья попыталась снять напряжение:

— Федор Тарасович, у нас новый врач. Знакомьтесь: акушер-гинеколог Ангелина Степановна Мезенцева. Вот ввожу ее в курс дела.

— Вводите, — хмуро обронил Лещинский.

— Что это вы не в духе?

— У меня уже были главный врач района и его заместительница. Они все проверили.

Не получалось так, как было задумано, как хотела Наталья — чтобы по-доброму. Чувствительная, однако, натура у заведующего ФАПом. Ну да пусть злится. Пусть даже пишет новую жалобу.

— Проверили, говорите? А у меня вот есть сомнения. С чего это вдруг с приездом помощницы дела у вас пошли хуже, чем прежде? Что-то тут не так.

— Проверяйте…

Все, как и думала Наталья, оказалось проще простого: увеличилась численность не больных, а впервые выявленных хронических заболеваний. Чтобы уличить Ларису в недобросовестности, Лещинский не побоялся ухудшения общих показателей.

— Федор Тарасович, — обратилась к нему Титова, — чем вы объясните, что у вас по отчету одно, а в действительности другое?

— Не может быть, — не согласился Лещинский.

— Проверьте, пожалуйста, сами. Я выписала на отдельный лист фамилии всех женщин, у которых заболевание вы выявили впервые. Найдите хоть одну фамилию, которую вы записали бы раньше.

Лещинский надел очки и принялся сверять список, составленный Титовой, со своим журналом.

— Ну как? — спросила Титова Лещинского после того, как он снял очки и закрыл журнал.

— Ошибка вышла.

— А вы знаете, как это сейчас называется?

Лещинский молча посапывал, ожидая, что скажет Титова. Она выждала некоторое время и сама ответила:

— Искажением отчетности. Будем считать, что это вы сделали неумышленно. Но в своей жалобе на Завойкову вы должны снять свое обвинение в ее недобросовестности. И письменно это напишите сейчас.

— Но Иван Валерьянович проверял.

— Не будем сейчас ссылаться на Ивана Валерьяновича. Вы его, как видите, подвели.

— А если я не напишу?

— Что не напишете?

— Что вы сказали.

— Об ошибочном обвинении Завойковой?

— Да.

— Ну тогда, — растянула Титова, — придется привлекать вас к ответственности по закону. Вы знаете, как сейчас строго спрашивают за приписки?

— Так я ж ничего не приписал.

— Искажение отчетности — это та же приписка.

У Лещинского на лбу выступили капельки пота. Он достал ученическую тетрадку и приготовился вырвать из нее лист бумаги. Титова положила руку на тетрадку и сказала:

— Вы знаете, о чем я подумала. Давайте проверим и остальную часть вашей жалобы.

— Вы что, не верите мне?

— Этого я не утверждала, но проверить надо. Согласитесь, если бы о вас такое написали, что бы вы сказали? Возмутились бы и потребовали проверки. А почему Завойкова не может потребовать?

— Вы, значит, все-таки мне не верите. А у меня стаж уже тридцать лет.

— Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее.

— А как вы это проверите?

— Спросим соседей, как ведет себя Завойкова. Съездим в воинскую часть, там поинтересуемся.

— И вам там сразу все выложат на тарелочку?

— Поговорим с заместителем командира по политчасти. Навета на честных офицеров он не допустит.

— Я написал то, что видел.

— Ну что ж, проверим. Но, Федор Тарасович, хочу вас предупредить. Если ваша писанина и на этот раз окажется клеветой, подам на вас в суд. И сраму тогда не оберетесь. Все люди будут сторониться вас.

— Проверяйте, — со злостью ответил Лещинский.

Титова с Мезенцевой зашли в кабинет, в котором вела прием женщин Завойкова. По ее заплаканным глазам видно было, что она слышала этот неприятный для нее разговор. Сделав над собою усилие, Лариса поспешно вытерла платочком глаза и первая поздоровалась с Титовой и Мезенцевой.

— Чем мы так расстроились? — поинтересовалась Наталья. Сделав вид, что не понимает истинной причины огорчения Завойковой, спросила: — Не все получается? Так это дело наживное.

— Да ничего. Все вроде бы в порядке, — начала успокаиваться Лариса.

Посмотрели вместе несколько ожидавших приема женщин. Убедились, что Завойкова грамотная акушерка. Идти к соседям и расспрашивать их, как ведет себя Лариса, Титова считала просто недопустимым. И если она сказала об этом фельдшеру, то лишь с единственной целью — попытаться его урезонить, заставить признать свою неправоту. Собирались было подводить черту (да и день уже клонился к вечеру), как в дверь комнаты акушерки постучали. На пороге появился лейтенант в полевой форме.

— Разрешите!

— Пожалуйста, — ответила Наталья.

— Здравия желаю, — козырнул военный и представился: — лейтенант Силич Сергей.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант. С чем пожаловали?

— Я узнал, что здесь комиссия врачей.

— Да никакая мы не комиссия. Я главный врач Поречской участковой больницы Титова Наталья Николаевна, а вместе со мною акушер-гинеколог Мезенцева Ангелина Степановна. Как водится, новых врачей знакомят с их местом работы, вот мы и приехали, чтоб познакомиться с работниками пункта, с их работой. Узнать, чем им можно помочь. Вот и все.

— Ну, может, и так. Разрешите сесть?

— Пожалуйста.

— Лариса, — повернулся лейтенант к Завойковой. — Я прошу тебя выйти. Мне нужно поговорить с доктором.

Завойкова молча вышла из комнаты.

— Здесь до вас была одна комиссия: главврач района и его помощница. Так? Я не знаю, как насчет работы, а что касается поведения Ларисы, то такое нагородили. Лариса моя невеста, и лучше меня ее никто не знает. Это очень хорошая девушка. Так? Ну как я могу спокойно относиться, когда вижу ее всегда в слезах. Я приехал зачем? Чтоб разобрались. Я спрашиваю Ларису: в чем дело? Она отвечает, что ее заведующий против. Он кто ей? Отец? Родственник? Так какое он имеет право вмешиваться в ее личную жизнь? Так?

— А почему заведующий пунктом против того, чтобы вы встречались с Ларисой?

— Вот этого я и не могу понять. Так? Говорит, нарушается какая-то стерильность.

Титова и Мезенцева рассмеялись. Лейтенант остался серьезным. Ему показалось, что он сказал что-то невпопад.

— Я думаю, что ничего смешного я не сказал.

— Да нет, вы не обижайтесь. Это мы насчет объяснения заведующего про стерильность.

— Еще я хотел вам сказать вот что. Я собираюсь написать рапорт своему командованию. Так? Объясню, что члены комиссии, которые были, какие-то бюрократы. Просто пятно на районное руководство. Так? А что вы мне скажете? Ну не могу я. Поверьте, не могу смотреть, как хорошая девчонка ходит и переживает.

— Давайте договоримся. Мы сейчас выйдем на несколько минут. Поговорим с заведующим и потом вернемся. А вы пока посидите здесь. Мы думаем, что удастся уладить все миром.

— А Лариса может сюда зайти?

— Конечно. Ее присутствие будет даже обязательным.

Выходя в ожидалку, где сидела Лариса, Титова сказала:

— Иди к себе. Там ждет Сергей. Посиди с ним, пока мы кое-что постараемся уладить. Зашли в кабинет Лещинского. По внешнему виду, по выражению лица он не ожидал такого оборота дела. Считал, что раз на его стороне сам главный врач района, и не только он, но и его заместитель, то можно быть спокойным. Федор Тарасович не разрешит подрывать свой авторитет какой-то девчонке, которая не то что в дочки, но даже во внучки ему годится. Иван Валерьянович поверил в то, что написал в своей жалобе Лещинский. Приехал, поговорил, убедился, что так все и было, как рассказал Федор Тарасович. А рыться в бумагах, еще раз проверять — этим можно только обидеть уважаемого фельдшера с тридцатилетним стажем. А эти две не хотят считаться с авторитетом, выгораживают такую же, как, наверное, и они сами. Зашли, сели за стол. Главная спрашивает:

— Ну так что надумали, Федор Тарасович?

— Что надумал, — буркнул Лещинский. — Ошибку в заболеваемости признаю. А насчет поведения акушерки — сам видел.

— Вот что Федор Тарасович. Там в кабинете акушерки сейчас лейтенант Силич. Лариса — его невеста. Он очень сердит на вас. Если вы будете упрямиться, он грозит подать рапорт своему командованию. А оно, знаете, такое. Они не остановятся ни перед чем. Чтоб защитить честь офицера, они могут обратиться куда угодно. В райком, обком. И тогда вам не поможет сам главный врач района. Мой вам совет: напишите сейчас краткую объяснительную. Что, мол, так и так, ошибся и в том, и в другом. В конце объяснительной добавьте: принес извинение лейтенанту Силичу Сергею и его невесте Завойковой Ларисе.

Лещинский в крайней озабоченности почесал рукой затылок. Когда закончил писать объяснительную записку, Титова взяла исписанный лист бумаги, прочитала и сказала:

— Ладно, сойдет и так. А теперь пошли к молодым людям. Они небось уже заждались нас.

Первой в комнату акушерки вошла Наталья, за ней Мезенцева и только потом Лещинский. Чтобы облегчить ему задачу, Титова сказала:

— Ну мы, кажется, договорились. Федор Тарасович признал свою ошибку и готов перед вами извиниться. Я правильно говорю, Федор Тарасович?

— Правильно.

— Нет, — поднялся лейтенант. — Так не извиняются. У нас заведено по-другому. Если кто обидел кого, а тем более оскорбил, при всех честно, четко, без подсказок извиняется. А то получается, что извиняется не Федор Тарасович, а Наталья Николаевна.

— Товарищ лейтенант, — пыталась сгладить остроту разговора Титова. — Но надо же понять и Федора Тарасовича. Ведь ему, немолодому человеку, тоже нелегко.

— А вы думаете, легко было переносить незаслуженную обиду Ларисе? И это тянулось не один и не три дня.

— Извините меня, Лариса Остаповна, если в чем-то вас обидел, собрался-таки с духом Лещинский.

— Вот так-то лучше, — уже спокойно сказал лейтенант.

Возвращались, когда уже солнце касалось горизонта. Макарыч не спешил, лишь изредка пошевеливал вожжами. Тронутая предосенним увяданием листва переливалась всеми красками — от охряно-золотистой до темно-багряной. Из-под куста выскочил заяц-русак, немного пробежал вдоль дороги, потом свернул на уже убранное и вспаханное поле и задал стрекача. «Вот так же, наверное, думала Наталья, — было мирно и спокойно, когда Алесь ехал лесом на своем мотоцикле. Как он там сейчас?»

— Макарыч, нельзя ли поскорее?

— Чаму ж не? Можна. — Он стегнул лошадь по крупу, и та, словно спохватившись, затрусила резвее.

Приехали. Первое, что Наталья сделала — надев халат, пошла в палату к Алесю. Многие, конечно, заметили, что она часто навещает его. Ну и что? Алесь у них самый тяжелый больной, он и сейчас на грани жизни и смерти.

Вошла в палату и остолбенела: Алесь, чисто выбритый, сидел на кровати. Правда, небольшие пшеничные усы оставил нетронутыми.

— Алесь! — бросилась к нему Наталья. — Кто тебе разрешил подняться?

— Сам, — улыбнулся он.

— Но этого же тебе нельзя.

— А что можно?

— Только лежать. Лежать, пока не поправишься.

— Хорошо, я лягу. Но прежде ты должна меня поцеловать.

— Может зайти медсестра. И что она скажет? Что я пришла не на обход, а на свидание с любимым.

— Тогда я сам встану и подойду к тебе.

— Нет-нет-нет! — испуганно замахала руками Наталья.

— Тогда поцелуй. Говорила, ты меня любишь.

— Люблю. Ну конечно же, люблю.

— А почему не хочешь поцеловать?

— Алесь, ведь я же на рабочем месте. Как ты этого не понимаешь? Что, если на работе все станут целоваться?

— Во-первых, не все, а только те, кто любит. А во-вторых, рабочий день давно уже кончился. Я встаю! — Алесь спустил ногу с кровати.

— Нет-нет-нет! — теперь уже не на шутку испугалась Наталья. — Я сделаю все, что ты просишь. Но сначала ты ляжешь.

Алесь покорно лег и, не сводя глаз с Натальи, ждал. Наталья обвила руками его голову и, целуя, шептала:

— Алесь… Мой Алесь… Ты не сердишься, что я долго тебе не говорила: «Мой Алесь»? А ведь знала, что ты мой, знала, еще когда увидела тебя в первый раз.

— А когда узнала, что и я тебя люблю?

— Когда ты собирался запустить в Андрица вытяжными гирями.

— И столько молчала.

— Проверяла. И себя, и тебя.

— А ты знаешь, что это Марья Саввишна подсказала мне прийти посмотреть, как у вас покрашен забор?

— Тоже мне заговорщики! Вся ваша затея шита белыми нитками. Даже Оксанка и та, наверное, поняла.

— «Мы, женщины…» — засмеялся Алесь.

— Поправляйся и как можно больше спи, — еще раз поцеловала его Наталья. — А то и в самом деле начнут болтать бог знает что.

По пути в ординаторскую заглянула на пост медсестры, обошла палаты, справилась, все ли в порядке.

— Ну как Алесь? — вопросам встретила ее Лина.

— Лучше.

— Да, сомневаться не приходится. И косвенные признаки есть.

— Какие признаки? — не сразу поняла Наталья.

— Косвенные, — повторила Лина, пристально всматриваясь в густой румянец на щеках у Натальи.

— Да ну тебя! — отмахнулась та.

И все же в этот славный день Наталью ждало большое огорчение. Они с Линой уже собирались домой, когда в ординаторскую ворвалась Марина Яворская.

— Ой, Наталья Николаевна, миленькая! Такое у нас, такое…

— Что случилось?

— Не знаю, как сказать… Увидела — все у меня оборвалось.

— Сядь, успокойся.

Марина села, налила стакан воды, выпила и, немного отдышавшись, сказала:

— Родника нашего нет.

— Как это «нет»?

— Пропал.

Наталья слышала, что родники иногда исчезают. Находят себе другие пути, понижается уровень грунтовых вод — да мало ли какие бывают причины. Но тут-то что могло случиться? Конечно, исчезновение родника практически ничего не значит. Геологи обследовали всю площадь, бурили скважины. Вывод однозначный: вода есть, достаточный дебет обеспечен на долгое время. Так что родник сам по себе ерунда. Но что скажут люди? Ведь среди них и суеверные. И как воспользуется этим обстоятельством Корзун?.. Беда!

Гадай не гадай, надо идти смотреть самой. Отправив Лину домой, поспешила через поле к роднику. Нет, не ошиблась Марина. Раньше было как? Доверху наполненная прозрачной водой криница. Посередине — едва приметно бьющий ключик. Из криницы вытекал чистый ручеек. А теперь все обмелело, сам ключик затянулся песком. Помочь бы этому живому, но неизвестно чем заболевшему существу. Но чем ему поможешь, если он нашел себе другой путь?

Возвращалась Наталья расстроенная, не заметила даже, что пришла не в больницу, а домой. Оксанка сразу уловила ее настроение. Сказала Марье Саввишне:

— Я тетю Наташу не обижала.

— Нет, моя хорошая. Никто меня не обидел, — ответила Наталья. Видя, однако, что выражение лица Оксанки остается вопросительным, уточнила: — Я потеряла ключик.

— Купи себе другой.

— Такие ключики не продаются.

— Вот я найду его, и все будет хорошо.

— Спасибо, родная.