Главный врач

7

Оксанка тогда недолго пробыла в больнице: обошлось без воспаления легких. Но и за эти несколько дней Наталья горячо привязалась к девочке, в которой удивительным образом уживались детская непосредственность и серьезность рано повзрослевшего человека. Она, Наталья, несколько раз предлагала Вере Тереховой, чтобы та на время отдала Оксанку ей. Пока сама не поправится. Но Вера тянула со своей поездкой в Минск. Может быть, именно потому, что не хотела, боялась расстаться с дочерью.

Наконец Вере стало совсем худо. Как-то вечером, в начале апреля, в дверь Титовых постучали — тихо, еле слышно. Наталья вышла открыть. На пороге стояла Оксанка, закутанная в большой шерстяной платок, а на нижней ступеньке крыльца, опершись о столб, сидела Вера.

— Это Оксанка стучала. Самой-то уже на крыльцо не подняться, проговорила она, прерывисто дыша.

Наталья всякого успела повидать. Мало-мальски свыклась с людскими бедами, которые приходят вместе с болезнями. Но на этот раз не могла сдержаться, глядя на девочку в материнском платке с бахромой по краю. Оксанка смотрела на тетю-докторшу и, видно, не понимала, почему та плачет.

Вера, немного отдышавшись, сказала:

— Виновата я перед вами, Наталья Николаевна: плохо о вас думала. И от Оксанки не утаила… Ну, про ее отца. А это, видно, судьба. Кругом судьба… Я и перед Инной Кузьминичной виновата…

Оказывается, после того осмотра Натальей Николаевной она догадалась и сразу поверила, что больна неизлечимо. Поплакалась соседке. Та и давай ее попрекать: как же так, больница под боком и не обратиться. Обращалась, и много раз. Смотрела сама Инна Кузьминична. Назначила лечение, да, выходит, не то, что нужно. Новая докторша, Наталья Николаевна, сказала, что надо ехать в Минск. А соседка: «Ну, Верка! Пропишу я про все эти дела самому министру. Ведь не только ты, но и дите твое страдает». Теперь могут быть неприятности у Инны Кузьминичны.

— Не об этом надо думать, Вера, — сказала Наталья, выслушав ее сбивчивый рассказ. — Значит, нагнала я на вас страху? Так это ведь чтобы вы не откладывали: чем раньше начать лечение, тем лучше. А что до неприятностей, так нам, медикам, никуда от них не деться.

— Вы уж извините, Наталья Николаевна, — виновато сказала Терехова, наверное, я все-таки поеду в Минск. А Оксанка, вы как-то говорили, могла бы немного побыть у вас.

— Ну конечно же, Вера. Какие могут быть разговоры. Сколько надо, столько пусть и остается. Я говорила маме про Оксанку, так она даже обрадовалась. Сказала: ей веселее будет с девочкой, когда я на работе.

Наталья взяла Оксанку на руки, обернулась. Вера, не вставая со ступеньки, сказала:

— Немного отдышусь и пойду домой. А завтра автобусом — в Минск.

— Нет, останетесь у нас. Завтра вместе пойдем в больницу, я вызову «скорую», и она отвезет вас в район. А там уж и в Минск… Сейчас вернусь и помогу вам.

Наталья отнесла Оксанку в комнату, раздела и усадила ее за стол.

— Ты умеешь сама кушать? — спросила Наталья девочку.

— Да-а, — протянула Оксанка.

— Вот бери, что нравится, и кушай. А я пойду маме твоей помогу.

Трудно Тереховой. Сегодня почему-то особенно трудно. Выберет какое-то положение, и как будто терпимо. Но стоит чуть сдвинуться, повернуться или наклониться, как пронзает стреляющая боль. Совсем измучилась Вера. Если часок поспит, то и ладно. Вот и лицо совсем бледное, темные круги под глазами. Да как же им не быть этим кругам, если у человека из-за боли нет сна? Спасибо, что хоть Наталья Николаевна, добрая душа, участлива, помогает и ей, и Оксанке.

— Ну, Вера, обопритесь на мою руку и потихонечку поднимайтесь, присела к Тереховой Наталья. — За Оксанку не беспокойтесь. Мы за ней как за родной дочкой будем смотреть.

С большим трудом, но все-таки поднялась Вера. Стояла, пока Наталья хлопотала с постелью. Нашлись доски. Из них соорудили что-то вроде щита, чтоб не прогибалась кушетка. Дома Вера делала то же самое. Так немного легче. Не поленилась Наталья, сбегала в больницу, принесла обезболивающее лекарство, напоила им Терехову.

Утром на «скорой» вместе с бригадой приехали хирург Линько и незнакомый мужчина. Наталья подумала, что они к старшему лейтенанту. Оказалось, нет. Линько вызвал Инну Кузьминичну и, представляя гостя, сказал:

— Из министерства здравоохранения. Сомов Михаил Яковлевич.

Норейко расплылась в улыбке:

— Пожалуйста, уважаемые Михаил Яковлевич и Пал Палыч, прошу ко мне.

— У нас, Инна Кузьминична, — уже в кабинете начал Сомов, — не совсем приятная миссия.

— Какая уж есть. Говорите.

— Я прошу вас пригласить и Наталью Николаевну Титову. Она тоже причастна к делу, в котором мы должны разобраться.

Инна Кузьминична выглянула в коридор и велела позвать Титову.

— У вас в Поречье, — продолжал Сомов, когда Наталья вошла и села, проживает Терехова Вера Ивановна. По нашим данным, она больна раком молочной железы с метастазами в позвоночнике.

Лицо Инны Кузьминичны пошло белыми пятнами. Вот оно! Подкопалась-таки эта Титова. Не зря плела тогда о запущенном раке у Тереховой. А теперь настрочила жалобу. Ну как с такой работать? Как можно спокойно переносить ее мышиную возню? Если бы еще не поддержка Корзуна, она как-нибудь справилась бы с этой выскочкой. Ну ничего, мы еще посмотрим. Ей можно тоже такое устроить, что чертям будет тошно. Инна Кузминична подкрепила свои мысли таким красноречивым взглядом на Титову, что та не смолчала:

— Инна Кузьминична, ни к чему ваш угрожающий вид.

— Какой вид? — не понял вначале Сомов. — А, вы вот о чем. Нет, Инна Кузьминична, письмо написала не Наталья Николаевна.

— А кто же еще? Кроме нее, больше некому.

— Уверяю вас, Инна Кузьминична: к этому письму Наталья Николаевна не имеет никакого касательства.

— Я думаю, — пробасил Пал Палыч, — дело не в том, кто написал. Важно другое — что написано. Если навет — одно дело, а если правда — другое. Где сейчас больная?

— У нас в больнице, — ответила Наталья.

— Это не та Терехова?..

— Именно она и есть, — поспешила уточнить Инна Кузьминична. — Та самая, муж которой умер не без участия Натальи Николаевны.

— А девочка ее где же теперь?

— У меня, — ответила Наталья.

— Надо же как-то искупать вину. Вот мы и взяли девочку, — иронизировала Норейко.

Линько посмотрел на Инну Кузьминичну, потом перевел взгляд на Титову. Да, нелегко приходится этой девушке. Он-то хорошо знает, кто автор письма, знает также, что Норейко действительно запустила рак у Тереховой. И не думает оправдываться — виноватых ищет.

— Принесите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой, — попросил Инну Кузьминичну Сомов.

Норейко вернулась минут через пять:

— К сожалению, карты нет. Где-то затерялась.

Возникла неловкость. Все понимали, что амбулаторная карта исчезла не сама по себе, ее просто изъяли из картотеки и куда-то спрятали. Кто это сделал? А может, Инна Кузьминична и не искала карту, а просто водит всех за нос? Если это так, то ей не позавидуешь. Пал Палыч, ничего не говоря, вышел из кабинета и направился в регистратуру.

— Найдите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой Веры Ивановны.

— Я уже искала. Но ее нет, где-то запропастилась, — ответила дежурная медсестра.

Линько вернулся ни с чем:

— Да, дежурная медсестра говорит то же самое.

Наталья несколько раз порывалась встать. В ней боролись два чувства. Одно — плюнуть на все это и будь что будет. Исчезновение амбулаторной карты ничего изменить не может. Разве что доставит дополнительные неприятности Инне Кузьминичне. Она этого просто не понимает или не хочет понять. С другой стороны, хотелось помочь этой недалекой женщине не делать очевидных глупостей. Час назад, еще до приезда гостей, Наталья держала амбулаторную карту Веры Тереховой в руках. Записала нужные данные. Дежурила Екатерина Мирославовна. Ей Наталья и отдала карту. Могла ли она за этот час исчезнуть бесследно?

— Разрешите, я поищу.

— Пожалуйста, — кивнул Сомов.

Наталья разыскала дежурную медсестру и, не скрывая гнева, спросила:

— Екатерина Мирославовна, вы понимаете, что делаете? Час назад я отдала вам в руки амбулаторную карту Тереховой, а теперь ее уже нет. Вы этим и себе, и Инне Кузьминичне таких неприятностей наживете, что долго придется расхлебывать.

— Но я искала, Наталья Николаевна. Я что… мое дело маленькое.

— Бросьте притворяться. Это, повторяю, случилось не вчера, а не больше часа назад. Вот сейчас товарищ из министерства заставит вас писать объяснительную. А там я не знаю, что будет, — решила припугнуть медсестру Наталья.

Подействовало. Екатерина Мирославовна для видимости покопалась в бумагах еще немного, потом, оглянувшись, нет ли кого поблизости, протянула карту:

— Только не выдавайте меня, пожалуйста. Инна Кузьминична приказала ее спрятать и говорить всем, что затерялась.

— Так-то лучше, — сказала Наталья.

В кабинете Норейко тем временем по-прежнему царило неловкое молчание. Сомову в общих чертах все уже было ясно. Чтобы чем-нибудь заняться, он достал носовой платок, снял очки и стал их тщательно протирать. Потом посмотрел через стекла на свет, подышал на них с обеих сторон и снова протер. Надев очки и поправив дужки, потер пальцами свой мясистый нос. Что бы еще сделать? Достал из бокового кармана расческу и раз-другой провел ею по большой отнюдь не за счет волос голове. Все это он проделывал молча. Давать какую-либо оценку случившемуся было еще рано.

Пал Палыч Линько тоже молчал. Он изредка вынимал носовой платок, разворачивал его, обкладывал свой крючковатый нос и сморкался. Звук при этом получался громкий, почти трубный. Пал Палыч оглядывался по сторонам и виновато произносил: «Извините». Время от времени он смотрел в окно. Там, за садом, на высоких деревьях уже хлопотали у своих гнезд грачи. Их карканье доносилось даже сюда, в кабинет главврача. И у них споры, а иногда и драки из-за места под солнцем.

Норейко сидела за своим столом, хотя обычно руководитель, к которому приезжают с проверкой, уступает место гостям. Весь ее вид говорил о том, что ее незаслуженно обидели, что она пока вынуждена с этим мириться, но что со временем она докажет свою правоту, выведет кое-кого на чистую воду.

Вошла Титова.

— По ошибке в другое место положили, — ответила на вопросительные взгляды гостей. У Инны Кузьминичны резко сузились зрачки. Это сделало ее похожей на пойманного хищного зверька, готового в любую минуту вцепиться в неосторожно подставленную руку.

Сомов взял амбулаторную карту, медленно перелистал, выписал из нее кое-какие данные и сказал:

— Ну вот, теперь все ясно. Давайте поговорим еще с самой больной. Хотя вы, кажется, намеревались направить ее в районную больницу?

— Да, собирались, — ответила Наталья.

— А почему не сразу в онкологический диспансер?

— Формальность. Онкологический диспансер принимает больных только по направлению районного онколога.

— Если дело только в этом… Впрочем, направляйте в районную больницу. Кстати, ехать нам вместе, по дороге и поговорим.

Неприятный осадок остался на душе у Натальи. Она-то знает, кто написал жалобу в министерство, но многие будут думать, что это дело ее рук. Правда, Сомов сказал, что не она автор письма. Но кто этому поверит? Норейко так прямо и сказала: «А кто же еще?» Дело, конечно, не в том, кто написал. Но лучше было бы, если бы этот случай обсудили на конференции врачей района. А так о Поречской больнице станет известно из приказа по министерству. Будет упомянута и ее фамилия. Наказать не накажут, ее вины нет, но все равно неприятно. А жизнь-то, оказывается, сложная штука. Другой раз возьмет тебя в такой оборот, что голова кругом. Сейчас одна отдушина — зайти в палату, в которой лежат Алесь и Юрий. Их состояние уже не вызывает опасений. Они даже шутят. Правда, шутки, надо сказать, мрачноваты.

— Как сегодня чувствуют себя герои дорожного происшествия?

— Эх, Наталья Николаевна, — первым отозвался Юрий. — Перевели бы вы меня в другую палату.

— Переведут, не беспокойся, — сказал старший лейтенант. — Вот только поправишься — и переведут. Правда, там не будет таких удобств.

— Вот, видите, Наталья Николаевна. Ну как мне смотреть на товарища старшего лейтенанта. Прямо живой укор.

— Укор — это дело такое. Не укоряла же тебя совесть, когда угонял машину.

— Тогда я был выпимши, — дурашливо сказал Юрий.

— Выпимши… Будешь теперь сам помнить и десятому закажешь. Ну а у вас как дела? — спросила Наталья старшего лейтенанта.

— Дела у него лучше некуда. Забота со всех сторон, — ответил за Алеся Юрий. — Меня, например, подполковники не навещают.

— Трепач ты, Юра, — улыбнулась Наталья. — Ты, наверное, будешь шутить и в своем заключительном слове?

— Это уж точно. Скажу: «Граждане судьи, я считаю, что чем суровее наказание, тем глубже осознает подсудимый свою вину. Поэтому прошу вас наказать Юрия Андрица по самой страшной статье, какая только есть в нашем уголовном кодексе».

— А не считаешь ли ты, товарищ Юрий Андриц, — спросил Алесь, — что твои дурацкие шуточки могут тебе дорого обойтись?

— Как бы не так. С дурака меньше спрос.

— Еще и как могут. Возьмут граждане судьи да и удовлетворят твою просьбу.

— Думаете, товарищ старший лейтенант, что могут удовлетворить?

— Обязательно удовлетворят, — в тон Юрию ответил Алесь.

— Тогда надо будет переделать заключительное слово.

— Был тут заведующий хирургическим отделением, — сказала Наталья старшему лейтенанту. — Вас хотят перевести в районную больницу.

— Ни за что, — испугался Алесь.

— Почему?

— В дороге могут сместиться эти самые… обломки, отломки.

Хотя это было сказано серьезным тоном, Наталья, однако, уловила в нем оттенок лукавства.

— Не беспокойтесь. Все будет в наилучшем виде.

— Кроме того, я не хочу, чтобы меня вел другой врач.

— Да какое это имеет значение?

— Большущее имеет значение, — вмешался Юрий. — Старший лейтенант, Наталья Николаевна, влюбился в вас.

— Еще что-нибудь придумай, Юрий, — смеясь и пытаясь обратить сказанное Андрицем в шутку, ответила Наталья.

— Да ничего я не придумываю. Перед вашим приходом, Наталья Николаевна, товарищ старший лейтенант сказал: «В жизни не видел такой красивой девушки, как наша Наташа».

— Ну и балаболка же ты, Андриц! — почти крикнул Алесь. — Не так я сказал.

— А как? — задал явно провокационный вопрос Юрий.

— Я сказал… — тут Алесь с трудом, превозмогая боль, вытащил из-под головы подушку и бросил ее в Андрица. — Теперь уже мне приходится просить вас, Наталья Николаевна, перевести меня в другую палату. Не могу поручиться за себя. Изувечу этого трепача и пойду вместе с ним на казенный харч.

— А я прошу вас, Наталья Николаевна, записать в историю болезни про все угрозы товарища старшего лейтенанта.

— Хорошее у вас настроение. Это меня радует. Быстрее поправитесь. Ну а как с переводом в другую палату? Может, и в самом деле расселить вас?

— Да не надо, Наталья Николаевна, — ответил Юрий. — Только почаще заходите к нам. Не могу смотреть, как товарищ старший лейтенант мается. Тут к нему приезжают всякие, а он на них ноль внимания. Все просит: узнай да узнай, когда придет к нам Наталья Николаевна.

— В тебя полетела только подушка. Будешь еще болтать — полетят и гири. Видишь, сколько их у меня подвешено.

Легковесная болтовня Юрия развеселила Наталью. Слова насчет «всяких» как-то не задели слуха. Шла в ординаторскую и про себя улыбалась. Она толком еще не осознавала, что эту тихую радость ей доставила не столько веселость Андрица, сколько неподдельная злость Алеся. Злость на самого себя, злость на Юрия, который выболтал то, что, может быть, скрывал Алесь даже от самого себя.

В середине апреля в Поречскую больницу пришла телеграмма с набранным из больших красных букв словом: «Правительственная». Текст был кратким: «Норейко Инне Кузьминичне зпт Титовой Наталье Николаевне тчк Прибыть министерство здравоохранения двадцатого апреля десяти часам зпт комната сто два». Норейко ознакомила с текстом телеграммы Наталью и уехала в Минск днем раньше. Наталья рассудила иначе. Чем ночевать на вокзале, она лучше поедет рано утром в райцентр автобусом, а оттуда в Минск — электричкой.

…От железнодорожного вокзала до Дома правительства рукой подать: не нужно никакого транспорта. Места знакомые. Вот и главный административный корпус медицинского института. Здесь в актовом зале ей вручали диплом. В Доме правительства Наталья была впервые. Дежурный старший сержант показал ей, как найти сто вторую комнату. До десяти оставалось еще целых полчаса. Инна Кузьминична была уже на месте. Здесь же, в вестибюле, сидели и другие приглашенные. На Наталью произвели впечатление массивные, до блеска отполированные мраморные колонны. Своей огромностью они, казалось, увеличивали и без того большое пространство уходивших в разные стороны коридоров. Людей, побывавших здесь, наверное, долго не оставляет чувство причастности к чему-то масштабному, лишенному мелкой обыденности. Наталья смотрит на незнакомого человека, сидящего рядом. Он почему-то нервничает. Это заметно по тому, как торопливо начинает он время от времени поправлять галстук, одергивать полы пиджака, сметать с плеч невидимые пылинки. Вот человек привел себя в порядок и теперь, казалось бы, может сидеть спокойно в ожидании, когда его пригласят в сто вторую комнату. Нет, он начинает дробно стучать по полу подошвами своих ботинок. Не выдержал, встал. Прошелся по коридору, заложив руки за спину и часто перебирая пальцами. Снова подошел к стулу, на котором сидел раньше, спросил Наталью:

— А вы, извиняюсь, по какому делу?

— Наверное, по такому же, что и у вас.

— Да-да, — согласился незнакомец. — Сюда по другим делам не вызывают.

По коридору прошли несколько человек. Впереди — невысокий седоватый мужчина, на вид лет пятидесяти.

— Первый заместитель министра, — тихо пояснил незнакомец. — А те, что за ним, — начальники управления лечебно-профилактической помощи населению и кадров.

Начальника управления кадров Наталья узнала. Это он был в институте при распределении выпускников, он вместе с проректором предложил тогда ей остаться в аспирантуре. Как это его?.. Да, Гордейчик, Семен Борисович Гордейчик. Сравнительно молодой, наверное, не больше сорока. Но уже наметились залысины.

Минут через десять в сто вторую комнату были приглашены Норейко и Титова. О результатах проверки письма доложил Михаил Яковлевич Сомов.

— Инна Кузьминична, — обратился заместитель министра, когда закончил свой доклад Сомов. — Объясните нам, пожалуйста, как вы умудрились пропустить рак молочной железы у женщины вашего села? Ведь, если говорить откровенно, диагноз был на ладони.

— У нее были боли в спине, — пролепетала Норейко. — Я думала, что это простой радикулит.

— Но вы же врач с пятилетним стажем. Неужели вы не знаете, что боли в спине бывают не только от простуды, но и от туберкулеза позвонков, отложения солей, метастазов опухоли…

Норейко молчала. Да и что она могла сказать? А тут еще начальник управления лечебно-профилактической помощи населению со своим вопросом:

— Кто по специальности больная?

— Доярка, — сказал Сомов.

— Доярки, как известно, должны состоять на диспансерном учете и раз в квартал проходить профилактическое обследование. Осматривалась ли эта больная раньше, до появления болей в спине?

— Каждые три месяца, — поспешила ответить Норейко.

Лучше бы она молчала. После ее ответа наступила тишина. Даже заместитель министра, до этого что-то записывавший в блокнот, отложил в сторону ручку.

— Инна Кузминична, какой же смысл в ваших профилактических осмотрах, если вы не видите даже того, что, образно говоря, просится вам в глаза? Да вы хоть понимаете, что гоните брак? На производстве куда ни шло. Запорол деталь — другую выточишь. А здесь же люди! Из-за вас эта несчастная Терехова должна теперь поплатиться жизнью. — Он встал, вышел из-за стола, сказал: Предложение, я думаю, одно: освободить товарища Норейко от исполнения обязанностей главного врача и дело передать в органы прокуратуры. Начальнику управления кадров в месячный срок решить вопрос о замене. Все, товарищи. Все свободны.

Наталья не понимала, зачем ее пригласили на это заседание. Ей не задали ни одного вопроса, не поинтересовались ее мнением. Хотя что она могла добавить к тому, что было сказано? Для членов комиссии, наверное, все было ясно еще до того, как Норейко и Титову вызвали в министерство. А если так, то зачем отрывать человека от работы? Разве что… Так и есть, в последний момент ее окликнул начальник управления кадров:

— Наталья Николаевна, подождите меня в управлении. Я скоро вернусь.

Семена Борисовича долго ждать не пришлось.

— Догадываетесь, Наталья Николаевна, о чем пойдет разговор? — спросил он, пропуская Наталью в свой кабинет.

— Да тут вроде нечего гадать. Хотя я, признаться, совсем не думала об этом.

— Но вы же видите, как дела поворачиваются. Нет у нас людей.

— А что скажет Инна Кузьминична? Согласится ли она?

Семен Борисович улыбнулся. Не ожидал от Титовой такого наивного вопроса. О согласии спрашивают, когда решается вопрос о назначении человека на руководящую должность. Для освобождения его от такой должности согласия не требуется. Наталья, конечно, понимала эту нехитрую механику. И если спросила, то так, скорее машинально. Гордейчик перестал улыбаться:

— Вы комсомолка?

— Да.

— Так в чем же дело?

— В ответственности.

— Не знай я вас — подумал бы, что рисуетесь.

— Ну что вы. А если не справлюсь?

— Справитесь. Поверьте. Я научился разбираться в людях. Да и мы поможем. Это я вам обещаю.

Наталья посмотрела на Гордейчика внимательнее. Подкупающая, едва заметная улыбка. Намечающаяся в уголках глаз паутина морщинок. Видно, и ему не всегда приходится легко. Разве не бывает среди медиков самодуров, стяжателей, а то и просто бестолковых людей? И если их снимают, то отвечать приходится и Гордейчику.

— До свидания, — подала руку Наталья.

— Желаю успеха. Конкретно обо всем вам скажут на месте…

Уезжала из Минска с каким-то раздвоенным чувством. Многие, знала, будут искренне рады ее назначению. Но найдутся, конечно, и такие, которым это придется не по душе. Что уж говорить про Инну Кузьминичну. Теперь она будет вредить во всем. Раньше Наталья была рядовым врачом и к ней трудно было придраться. Теперь ситуация иная. Уязвимость перешла на нее как бы вместе с должностью главврача. Но зато больше можно будет сделать. Наталья постарается, чтобы сбылась ее заветная мечта, из-за которой она отказалась от аспирантуры. Для этого, правда, потребуется полностью укомплектовать больницу врачами. Не дело, что у них пустуют четыре врачебные ставки. Вот тут она напомнит Семену Борисовичу о его обещании.