Главный врач

5

Наталья хорошо знала многих односельчан. Знала (правда, больше по разговорам) и Царей, живших на самой околице Поречья. О Петре Лукановиче соседи отзывались в том смысле, что этот царь без царя в голове. Безалаберный, как и его жена Марфа, он к тому же был и беспробудным пьяницей. Лет пять назад — какие уж там были у него планы? — продал дом и купил халупку-развалюху. Вырученные деньги давно пропил и теперь живет в этой развалюхе с женой, тоже большой охотницей выпить, и двенадцатилетним сыном Федей. Когда-то Царь работал совхозным механизатором, но потом спился и был переведен на разные, как говорится, работы. Марфа как была уборщицей в конторе совхоза, так и осталась. Федя, произведенный на свет по пьяному делу, никак второй класс не одолеет.

Двор Царей был в полном запустении. Сухие стебли лебеды поднимались выше подоконников. Вместо крыльца — два полусгнивших бревна. И в самом доме не лучше. Зимой для экономии тепла большой комнатой не пользовались, в нее никто не заходил. Вся жизнь протекала в комнатушке, которая была и прихожей, и кухней, и спальней одновременно. Справа от входа стояла обшарпанная крестьянская печь с лежанкой, а слева, у окна, ближе к внутренней двери, которая вела в нежилую комнату — стол, накрытый грязной, местами прохудившейся скатертью. Одну его половину занимала грязная посуда, другую початая буханка хлеба и пустая бутылка, заткнутая обглоданным кукурузным початком.

Дома были все трое. Петр Луканович полусидел на лежанке и постанывал. Волосы на нем были взъерошены, лицо одутловатое, дряблое. Под глазами мешки. Лицо давно не брито. Царю не было и сорока, но по внешнему виду давно за пятьдесят.

— Что случилось, Петр Луканович? — спросила Наталья, заглядывая в амбулаторную карту.

— Вены проклятые житья не дают. Как чуть больше похожу, так и воспаляются.

Судя по записям в амбулаторной карте, Царю несколько раз проводилось стационарное лечение, но болезнь прогрессировала. Почти все врачебные назначения заканчивались советом: не пить. Но, скорее всего, эти советы не выполнялись.

Наталья осмотрела ноги Царя. На обеих голенях по ходу вздувавшихся вен кожа была красной, горячей на ощупь. От прикосновения к плотным бугорчатым венам Петр Луканович так сжимал челюсти, что на щеках появлялись желваки.

— Вам говорили врачи, что нельзя пить?

— Говорили. Да что они понимают? Боль такая, что только этим и спасаюсь.

— Чем этим?

— Ну… этим самым, — кивнул Царь на бутылку.

— Сами гоните?

— Самому не из чего. У чулочницы Ядьки покупаю.

Титова слышала разговоры о самогонщице Ядвиге Плескуновой. Ее уже несколько раз штрафовали, изымали «технику», грозили судом, но занятия своего она так, видно, и не бросила. О потребителях Ядькиной продукции разговор особый. Как сделать, чтобы у самогонщиц горела земля под ногами, чтобы в магазине не продавали вино и водку? Наталья понимала, что одной ей все эти вопросы не решить. Тут нужно твердое слово сельского Совета. На заседаниях Совета бывают же и оперативный уполномоченный милиции, и заведующая сельским магазином, и директор совхоза. Неужели, если навалиться всем миром, нельзя решить этот вопрос? Ведь речь идет не о чем-нибудь, а о здоровье людей. Получается какой-то замкнутый круг. С одной стороны, делается все, чтобы людям жилось лучше, чтобы они были здоровее. А с другой, люди сами подтачивают свое здоровье. Вот лежит в закутке за печью и смотрит каким-то тупым взглядом Федя. Еще одно загубленное детство. Как навести в этом настоящий порядок? Но все это потом. Сейчас нужно осмотреть остальных…

— Сделаем вот как, — сказала под конец Титова. — Вас, Петр Луканович, возьмем в больницу, а потом, когда пройдет воспаление вен, направим на лечение от алкоголизма. И Марфу Сидоровну тоже. Федю — в специальную школу.

— Вы что, доктор! — приподнялся и занял угрожающую позу Царь. — Какой я алкоголик? Я если и пью, то не от хорошей жизни. Болезнь заставляет.

— Воспаление вен, Петр Луканович, от вашей бормотухи не проходит, а только усиливается. Вот и получается, что вы сами наносите себе вред.

— А если я не соглашусь?

— Лечиться?

— Да нет, насчет больницы я согласен.

— Тогда в чем дело?

— Я про ЛТП.

— Давайте сначала вылечим воспаление вен, а потом уже будем говорить об ЛТП.

— А я так точно не поеду, — сказала молчавшая до сих пор Марфа.

— Марфа Сидоровна, вы же еще молодая женщина. Посмотрите, в каких условиях вы живете. Неужели вам не стыдно смотреть людям в глаза?

— Стыдить нас нечего. Мы не за этим вас вызывали.

Уходила Наталья от Царей с обидой. Понимала, что обижаться на больных людей нельзя. И все-таки. Куда еще ни шло — Петр Луканович. Его воспаленные вены замучили. Но Марфа! Можно сказать, здоровая баба. И на тебе: «Мы не за этим вас вызывали».

На пороге амбулатории Наталью встретила медсестра Марина Яворская. Она работала первый год после окончания медицинского училища. Заветная мечта Марины — поступить в медицинский институт.

— Наталья Николаевна, вас разыскивает Инна Кузьминична. Ох и сердитая!

— Я же говорила дежурной сестре, что иду на вызовы.

— Катерина Мирославовна сдала дежурство и, наверное, ничего не сказала своей смене.

— Ничего, Марина, я сейчас объяснюсь с Инной Кузьминичной, и все уладится.

— Ой, миленькая Наталья Николаевна, как вы можете так спокойно? Я бы, кажется, места себе не находила.

— Ну-у, это уж ты зря. Нервы надо поберечь.

Давать советы другим дело несложное. Но самой сохранять спокойствие удается далеко не всегда. Не успела Наталья закрыть за собою дверь кабинета главврача, как Инна Кузьминична ошеломила ее:

— Где вы шляетесь?

Наталья не привыкла к хамству, а уж если и приходилось сталкиваться с грубостью, то тут же давала отпор. На этот раз попыталась разрядить обстановку каламбуром:

— Я не шляюсь, а была на приеме у Царя.

Норейко не понимала юмора и удивленно, даже с чувством некоторого участия спросила:

— У вас все в порядке?

— С головой, что ли? По-моему, да.

Поняв, что Наталья иронизирует, Норейко понизила голос:

— Вы что, уже не считаете нужным говорить, куда идете?

— О своем уходе на вызовы к больным я сказала дежурной медсестре.

— Не велика барыня! Могла бы сказать и мне лично, — уже не сдерживая себя, почти прокричала Норейко.

— Вас в это время не было на месте. Инна Кузьминична, если вы будете так вести себя, я просто уйду.

Наталья понимала, что хамы, если они не встречают спокойного, но твердого отпора, распоясываются еще больше. И наоборот. Злая собака увязывается за боязливым человеком, смелого она пропускает. На этот раз она, похоже, просчиталась.

— Наталья Николаевна, сколько всего было вызовов?

— Один. Но там нуждаются в помощи все трое.

— На один вызов у вас ушло… — Норейко посмотрела на часы. — Ушел час и сорок минут. Я вынуждена записать вам прогул и доложить в район, что вы используете рабочее время для личных нужд. Пока вы занимаетесь личными делами, я за вас вести прием больных и лечить их в стационаре не намерена. Понятно?

— Понятно. За меня вы не работаете. Свою работу я выполняю сама. Наталью уже смешила нелепость возникшей ситуации, и она не без озорства добавила: — А до чего хорош зимний лес! Вы когда-нибудь были зимой в лесу?

Норейко словно забыла, с кем имеет дело, — снова закусила удила:

— Значит, вы ходили в лес? Так и запишем. И не надейтесь на своего Корзуна. Он вам не помог ни тогда, когда вы угробили Терехова, ни когда наломали дров с инфекционной желтухой. Не помог и не поможет!

Это уже был вздор. Выслушивать его Наталья не стала и, повернувшись, вышла. Сам конфликт для нее не имел большого значения. Ну что тут такого? Споры были, есть и будут. Между отдельными людьми, семьями и даже целыми государствами. Но одно дело, если спорят по существу, и совсем другое, если кто-то заведомо придирается. Вот как в этом случае. Ведь когда Инна Кузьминична едет в районный центр, то на это у нее уходит целый день. Да и здесь, в Поречье, бывает, что уйдет на обед, а возвращается через два, а то и три часа. Говорить об этом Инне Кузьминичне не стоит. Не поймет. Самое неприятное сейчас в том, что надуманный конфликт, по всем признакам, будет затяжным. Одну и даже несколько вспышек можно как-то пережить, стараться на них не реагировать. Ну а если все это будет продолжаться изо дня в день, месяц, два, а то и больше?..

Через два дня Марина Яворская подошла к Наталье и, комкая в руке какой-то листок, сказала:

— Наталья Николаевна, вас вызывает главврач района.

— Что это у тебя? — спросила Наталья.

— Телефонограмма.

— Ты ее приняла?

— Нет. Меня вызвала Инна Кузьминична и сказала, чтобы я передала ее вам.

— Понятно. Спасибо, Марина.

Вот так. «Мы действуем теперь строго официально», — мысленно произнесла за Инну Кузьминичну Наталья. Конечно же, Норейко направила главврачу докладную, в которой так ее разрисовала, что в пору лишать врачебного диплома. Она прошла в процедурную комнату, в которой в этот момент никого не было. Села у окна, выходившего в больничный сад. Уже середина марта, а снега в саду столько, сколько не было за всю прошедшую зиму. Как будто сместились поры года. Яблоневые ветви, как ватой, облеплены снегом. От тяжести снежные комья падают, как переспелые яблоки. В морозную, но безветренную погоду снег осыпается тихо. Осыпавшееся дерево заволакивается густым белым облаком. Наталья смотрит на заснеженный сад, и ее все больше охватывает тягостное, гнетущее чувство. Ну почему так получается? Она хочет работать на совесть, чтобы труд приносил радость, удовлетворение. А получается наоборот. У других огорчения из-за того, что их недооценили, не повысили в должности. А тут ничего этого нет. Она не стремилась и не стремится занять чье-то место. Инне Кузьминичне кажется, что ее хотят подсидеть. Что еще скажет Яков Матвеевич? Он рассудительный человек и, кажется, объективный. То, что когда-то влепил ей строгий выговор, говорит только в его пользу. Заслужила — и получила. Правда, Наталья не все поняла, когда решался вопрос об инфекционной желтухе. Какие-то недомолвки все же остались. Но делать из этого какие-то выводы, конечно, нельзя.

Назавтра утром Наталья была уже в районной больнице. В коридоре административного крыла встретила Ивана Валерьяновича. Корзун обрадовался:

— Здравствуй, Наташа.

— Здравствуйте, Иван Валерьянович.

— Зайди, пожалуйста, ко мне. Есть разговор.

Наталья прошла в кабинет, села в предложенное ей кресло и спросила:

— Что за разговор?

— Знаешь, зачем вызывает тебя Яков Матвеевич?

— Скажете — узнаю.

— Ты прогуляла рабочий день. Ходила в лес. Я не понимаю, что можно делать в лесу, когда там полно снега. В докладной Норейко так и написано.

— Я не знаю, что там написано, и знать не хочу. Я была на вызовах. А лес — это всего лишь мечта.

— Не огорчайся. Я тоже сказал Якову Матвеевичу, что все, наверняка, не так, как написано. Вот он и решил поговорить с тобой сам. Узнать все, так сказать, из первоисточника.

— Все?

— Спешишь, да?

— Меня ждет Яков Матвеевич.

— Ладно. Здесь, пожалуй, не место для других разговоров. Приеду — все расскажу. Иди.

Ребеко был у себя один. Медицинская шапочка своим отглаженным швом съехала набок, отчего Яков Матвеевич выглядел немного смешным. Наталья не могла сдержать улыбки.

— Не улыбаться надо, а плакать, — напустив на себя строгость, сказал Ребеко.

— Извините, Яков Матвеевич, у вас шапочка съехала.

Ребеко встал из-за стола и подошел к зеркалу.

— Черти. Было ведь человек пять, и никто ничего не сказал. Решили: пусть посмеются над стариком и другие. Спасибо. Мелочь, но и за ней следить надо. — Поправив шапочку, Ребеко вернулся на свое место, жестом предложил сесть напротив Наталье. — Так что у вас получилось с прогулом?

— Да не прогуляла я, Яков Матвеевич. Ну разве нельзя понять, что на один вызов достаточно пятнадцати минут, а на другой и часа мало? Семья там неблагополучная. А про лес назло Инне Кузьминичне ляпнула.

Ребеко легонько постукивал костяшками пальцев по письменному столу. Знает он Инну Кузьминичну не первый год. Если что не по ней, готова из мухи слона сделать. Трудно придется Титовой. Какой тут выход? И есть ли он вообще?

— Вы уж, Наталья Николаевна, старайтесь не отлучаться в рабочее время, — посоветовал Ребеко. Понимал, что говорит не то. Девчонке надо бы сказать что-то другое. Добавил: — И не шутить при ней. Себе дороже.

— Не буду, — с облегчением сказала Наталья.

По дороге к автобусной станции, у гостиницы, ее вдруг окликнули:

— Титова!

Наталья оглянулась и увидела на пороге гостиницы Надежду Савельевну Малевич, профессора, — она заведовала у них в институте кафедрой инфекционных болезней.

— Надежда Савельевна! Здравствуйте. Вот неожиданность!

— Здравствуй, Наташа! Сколько же это мы не виделись? Считай, целых два года. Так вот куда ты определилась. В районную больницу?

— Нет, Надежда Савельевна. Я здесь рядом в сельской больнице работаю.

— Не захотела остаться у нас на кафедре. Не жалеешь?

— Жалей — не жалей, что толку. Я очень хотела бы работать на кафедре, да тут у меня…

— Важное дело, значит, если не осталась. Интерес к науке небось угас? Текучка заела? Помнишь, ты предложила метод дифференциальной диагностики стертых форм инфекционной желтухи? Не удалось применить его в практической работе?

— Напутала я что-то с этой инфекционной желтухой. Посмеялись только надо мной.

— То есть как?

— Была у нас вспышка желтухи среди школьников. Я возьми да и поставь этот диагноз у пяти детей. Приехала комиссия: главврач, его заместитель и районный эпидемиолог. Проверили и сказали, что это у меня студенческий зуд. С двумя случаями согласились, а три — отменили.

— Любопытно. Очень любопытно. Эти дети были у инфекциониста?

— Да. Я всех их направила в инфекционное отделение. Но приняли только двоих.

— Я, Наташа, здесь по заданию министерства. Нет, никакая не жалоба. Просто плановая подготовка материала для коллегии. Я это к тому, что меня очень заинтересовали эти пять случаев инфекционной желтухи. У тебя есть время помочь мне? Если надо, я позвоню главврачу. Надеюсь, он у себя.

— У меня свой главврач — Инна Кузьминична Норейко. Ей может не понравиться моя задержка в районной больнице.

— Но сама-то ты не против?

— Нет, конечно.

— Тогда идем в инфекционное отделение. Оттуда я созвонюсь насчет тебя с главврачом района. Думаю, что не откажет.

Нина Андреевна Шалоха была на месте. Она уже знала о приезде профессора Малевич. Нина Андреевна суетливо поправила прическу и недоверчиво посмотрела на Титову, будто спрашивая: «А этой что здесь нужно? Неужели настрочила жалобу и из-за нее приехали к нам с проверкой?» Малевич перехватила этот взгляд:

— Наталья Николаевна здесь по моей просьбе. Она моя ученица, и я просила ее помочь мне кое в чем разобраться. А встретились мы с ней совершенно случайно.

Пока Малевич говорила по телефону с Ребеко, Нина Андреевна перебирала какие-то бумаги, делала закладки в журнале. Время от времени бросала на Наталью выразительные взгляды, по которым не трудно было догадаться, что разъяснению Малевич она просто не верит. Ну кто вот так возьмет и скажет: «Титова написала жалобу в министерство. Мы и приехали проверить, так ли все это». Никто, конечно. Титовой надо быть поосторожнее.

— Ну вот, с вашим главврачом все улажено. Наталья Николаевна, считайте, официально выделена мне в помощь, — закончив разговор по телефону, сказала Малевич. — Итак, что меня интересует…

— Пожалуйста, говорите. Мы все сделаем, — с готовностью ответила Шалоха.

— Мне потребуются материалы о заболеваемости инфекционной желтухой в вашем районе за последние пять лет.

Были подняты годовые отчеты, первичные медицинские документы. Вскоре стало ясно, что в районе заболеваемость инфекционной желтухой почти не снижается. В поречском врачебном участке она даже несколько пошла вверх. Правда, увеличение небольшое, всего на два-три случая. Но и один случай инфекционного заболевания — что брошенная в лесу в жаркую пору непогашенная сигарета.

— Нина Андреевна, — сказала наконец Малевич, — почему, на ваш взгляд, не удается справиться с инфекционной желтухой? Ведь, кажется, делается все: и вовремя госпитализируете заболевших, и проводите полную дезинфекцию, и достаточно длительно наблюдаете переболевших. А заболеваемость ни с места. В чем причина?

— Наверное, в том, что не всегда удается выявить стертые формы заболевания. Они-то и служат источником новых вспышек.

— И я так думаю. Видите, мы с вами, оказывается, единомышленники. Остается выяснить следующий вопрос: что вы делаете для выявления стертых форм инфекционной желтухи?

— Да все вроде делаем. Но вы же знаете, Надежда Савельевна, что бывают случаи, когда эта болезнь никак не проявляется.

— Бывают. Но я говорю не об этих редких случаях, а о тех, которые хоть чем-нибудь, да выдают себя. Например: легким недомоганием, потерей аппетита. Ну да что я вам буду говорить об этих признаках.

— Мы стараемся их учитывать.

— Стараетесь… А почему же не учли у трех ребятишек из Поречской школы и не приняли мер для изоляции заболевших? Разве у них нельзя было предположить стертой формы инфекционной желтухи?

— Вас не совсем верно информировала Наталья Николаевна…

Малевич недоверчиво посмотрела на Шалоху. Вот она, задетая честь мундира! Мы нередко объясняем промахи в работе чем угодно, только не своими ошибками. Титова, вчерашняя выпускница, показала, где собака зарыта. Не поверили. Или не хотели поверить. Сделали вид, что ничего особенного не случилось. И самое обидное в том, что старались убедить эту еще совсем юную душу, Наталью Титову, что она-де неопытный в делах человек и что студенческие знания одно, а жизнь — другое. Как объяснить все это Наталье? Сказать, что доктора не разобрались в клинической картине стертого заболевания? Титова — чуткая девушка, и она сразу же уловила бы в этом фальшь. Объяснить, что разобраться-то разобрались, да не захотели портить статистику? Такое объяснение совсем не подходит. Не надо показывать молодому врачу наши пороки. Они тоже заразные. Не у всех выработан против них прочный иммунитет.