Главный врач

15

После утренней процедуры Алесь снова уснул и проснулся поздно: незадолго до обеда. Может, потому что сняли груз с ноги. Хоть и привык к нему, а груз все-таки он и есть груз. Сперва в том месте, где была ранка, немного пощемило, но потом все прошло и наступила такая легкость, что он провалился в сон, как младенец. Проснувшись, готов был тут же встать и пройтись по палате. Правда, Пал Палыч сказал: к тренировке можно приступить только со следующего дня. Что ж, он так поспал, что сутки, можно сказать, прочь. Вот придет Наталья Николаевна… Но пришла Марина Яворская:

— Я уже третий раз к вас заглядываю, а вы все спите. Лекарство нужно принимать.

— Ты вот что, Марина. Принеси-ка мне костыли. Пора начинать учиться ходить… Да, а что это обхода не было?

— Ой, товарищ старший лейтенант, вы ведь и не знаете… — И Марина сбивчиво рассказала о ночном происшествии.

Вот, значит, зачем пожаловал в Поречье Пал Палыч! И ни словом не обмолвился. Не хотел тревожить. Покой прежде всего. Тоже мне хирург Пирогов. Тот — Наталья Николаевна говорила, — обходя и перевязывая раненых во время обороны Севастополя в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году, по одному виду раны определял, какие вести получал солдат из дому. Яркая, сочная, хорошо заживающая рана — дома все в порядке. А если та же рана на следующий день вдруг начинает вянуть, как брошенный на дорогу цветок, значит, дома беда: пала корова или случилось еще какое несчастье. Здесь вот тоже несчастье. Почувствовал, как заныла нога. Почему люди звереют, когда напьются? Им все видится, как в кривом зеркале. Разве не бывало, что пьянчуга избивает прохожего только за то, что у того не оказалось спичек? А потасовки, без которых редко обходятся хмельные свадьбы? Нет, Наталья Николаевна должна чувствовать себя в безопасности. И он, Алесь, знает, что для этого нужно сделать.

— Так как, Марина, с костылями? Найдутся?

— Сейчас принесу.

Пока Марина ходила за костылями, в палату зашла Норейко. В больницах такой порядок: нет одного врача — его заменяет другой. И тут уж не до личных симпатий и антипатий.

— На время болезни Натальи Николаевны вашим лечащим врачом буду я. Не возражаете?

— С какой стати? А что же все-таки случилось с моим доктором?

— Знаю одно, — ответила Норейко, — в такую историю не захочешь — не попадешь.

Возвратилась Марина — принесла костыли.

— Вот что мне сейчас нужно, — обрадовался Алесь, — Пал Палыч сказал, что теперь все зависит от меня самого. Чем меньше буду лениться, тем быстрее встану на ноги. Правильно, Инна Кузьминична?

— Раз Пал Палыч сказал… Только не забывайте, что все должно быть в меру.

— Тоже верно. Но прогулка по двору, надеюсь, не повредит?

— По двору можно…

Какая это радость — ходить! Пусть на костылях, пусть только по двору, но ходить. Самому. Природа наделила нас способностью ходить, делать что-то своими руками, смотреть на все, что нас окружает, чувствовать запахи. И стоит лишиться пусть не всех, а хотя бы одного из этих даров — и небо уже не кажется таким голубым, каким мы привыкли его видеть, и трава не удивляет нас своей свежестью. Но как же счастлив человек, к которому возвращается утраченное.

Вот и Алесь первый раз вышел во двор. Огляделся. Хорошо! Правда, все это он видел из своей палаты. Сядет, бывало, у окна и смотрит на цветущий сад. Весенняя свежесть вливается через открытую форточку в палату. Но все это не то, не то… Алесь идет по дорожке в сад, вдыхает всей грудью весенний воздух, упивается запахами смородины и тимьяна, смотрит на белую кипень цветущих яблонь. А что это за цветы? Нежные, с полупрозрачными желто-фиолетовыми лепестками. Кажется, анютины глазки. А почему не наташины? Воровато озирнувшись, нарвал небольшой букетик. Такие, вспомнил с улыбкой, продавали ранней весной в Минске в подземном переходе. По полтиннику за букетик.

Не заметил, как поднялся на крыльцо амбулатории. Постоял в раздумье перед дверью с табличкой: «Главврач». Кстати ли он со своим визитом? Он же не знает, как она там. А вдруг ей так худо, что она не хочет никого видеть? Но Марина же сказала: опасности нет. Решился все-таки постучать. Услышал негромкое: «Да». Не очень ловко (мешали костыли) пролез в дверь.

— Извините, ради бога, что побеспокоил.

Наталья была вся в бинтах. Увидев Алеся, она словно в испуге, прикрыла лицо рукою:

— Пожалуйста, не смотрите на меня.

Женщина остается женщиной. Алеся тронуло это ее невольное движение.

— Я вот… цветы вам, — не очень складно сказал Алесь. — В саду сорвал.

— Забыли поставить табличку: «Рвать цветы воспрещается», — с деланной озабоченностью сказала Наталья.

Алесь немного смутился, но уж совсем вогнал его в краску вопрос:

— Вы уверены, что хотели подарить цветы именно мне, а не кому-нибудь другому?

— А кому же еще?

— Ну, скажем, той девушке, что приезжала к вам.

Вот тебе и на. Откуда Наталья Николаевна узнала о приезде Нонны? Хотя чему тут удивляться. Видели-то многие. Та же Марина. Да какая разница откуда узнала? Важно, что вопрос из тех, на которые надо отвечать всерьез, как на духу.

— Нет у меня никакой девушки. Можно сказать, что и не было.

Вопрос Натальи прозвучал как неловкое, с оттенком ревности признание. Что ж, ответ, пожалуй, был в том же духе.

Как нарочно, чтобы не дать событиям развернуться, появился капитан Червяков.

— Утром не смог, так хоть теперь решил тебя, тезка, навестить, поздоровавшись, сказал он Алесю. — Ищу-ищу, а ты вот где.

— Так-таки из-за меня и прикатил? — смеясь, спросил Алесь.

— А из-за кого же еще?

— Из-за кого… В кабинет главврача ты зачем пожаловал?

— Спросить у Натальи Николаевны разрешения зайти в твою палату.

— Ладно, пинкертон. Спрашивай, а я поковылял к себе.

По дороге Алесь пытался осторожно наступать на больную ногу. Появлялась колющая, но терпимая боль. Нечаянно перенес на нее груз всего тела и чуть было не упал. От боли на лбу выступили капельки холодного пота. Глазами поискал ближайшую скамейку. Подошел, сел, прислонив костыли к спинке. Мысленно перебирал в памяти все, что связывало его с Поречской больницей. Наталья Николаевна, делая обход, всегда брала стул, придвигала его к койке Алеся, считала пульс, выслушивала легкие. А то положит, бывало, руку ему на лоб, отведет назад чуб, большим пальцем приподнимет верхнее веко и скажет: «Посмотрите, пожалуйста, вниз. Теперь вверх. Так, хорошо». «Хорошо», — в тон ей ответит Алесь. Наталья улыбнется, вставая, обопрется рукой о его плечо и скажет: «Выздоравливайте поскорее».

Ну вот, теперь, отдохнув немного, можно идти дальше. Червяков пришел, едва он успел лечь.

— Докладываю тезка: разрешение получено, — сказал, устраиваясь на стуле рядом с койкой.

Несмотря на разницу в званиях и возрасте, Алесь с Александром Александровичем Червяковым дружили. Понимали друг друга с полуслова, хоть Червяков имел обыкновение выражаться иносказательно, намеками. На этот раз он изменил своей манере:

— Прости, дружище, что ни разу тебя не навестил. Принимал в Карпатах воздушные ванны. Ты же знаешь, оперативнику летом отпуска не дадут извольте лечить язву в самую слякоть.

— Ладно. А тут что слышно?

— Понимаешь, утром я не мог поговорить с Натальей Николаевной. Линько запретил: мол, истина мне дорога, а здоровье человека дороже. Ладно, я прихватил ботинки этого самого Пашука. На них была кровь, и группа совпала. Улика. Пашук перестал запираться. Выходит, я и впрямь ехал к тебе. Ну там кое-какие подробности…

— Так я и думал. Слышь, тезка, ты говоришь, оперативнику в хорошее время отпуск не дадут. А как с участковыми?

— Да, пожалуй, и того хуже. Постой, а что это тебя заинтересовало?

— Да, видишь… Нельзя позволить, чтобы такие люди, как Наталья Николаевна, подвергались опасности.

— Эге, да ты, может, уже и рапорт написал? Так, мол, и так, хочу приносить пользу обществу на поречском участке, где живет и работает…

— Написал. Но не из-за нее.

— Кого ты хочешь обмануть? Меня, сыщика? — Червяков был психологом. Тебе нужно мое «добро»? Ладно, давай пять.