Халулаец

«Кабачок» и все-все-все

На Пролетарке раньше было много баров, а теперь два. Один называется «Хуторок», и туда в трениках не пускают, а пускают в джинсах и туфельках. Второй бар называется «Кабачок». То есть по вывеске он никак не называется, а в народе называется так, как я уже сказал. Туда в чем угодно пускают, потому что это такой специальный бар, для каких угодно людей. На Пролетарке много каких угодно людей. Я, например. Я хожу в «Кабачок» по утрам. На самом деле все ходят в «Кабачок» по утрам, потому что он работает с десяти до девяти. Можно, конечно, ходить вечером. Часов в семь. После работы. Только у меня работы нет. А похмельем я исключительно по утрам мучаюсь. Оля этого не понимает. Она не понимает, что мне совесть не позволяет трезво смотреть на вещи. Ради иного угла зрения хожу я в «Кабачок», а не ради веселья. Например, именно ради угла пришел я туда позавчера 2013 года.

Я пришел и с ходу выпил сто. За стойкой Валя работала. Это была замечательная новость. Валя дает в долг и смотрит на жизнь легкомысленно. Еще есть Тамара. Она как свое имя выглядит. Грозная. Кулаки. Советская благонадежность. Даже рюмку не нальет. Для нее кредит — пустой звук, а не инструмент капитализма.

Выпив сто, я сел за стол. Противный туман, который я наблюдаю по утрам, чуток рассеялся. Из него выплыли бежевые стены «Кабачка», спинки стульев, красные скатерти, телевизор и входная дверь. На нее я и стал смотреть. Если подумать, то это самая драматическая подробность интерьера. Только оттуда может последовать что угодно. Для каких угодно людей нет ничего интереснее, чем когда к ним следует что угодно. Конечно, я предполагал, что может последовать из-за двери, но стопроцентной уверенности у меня не было. Например, оттуда может последовать Игнат, которого все называют Евпат. Он быстро-быстро говорит и заглядывает тебе в глаза, как барышник — лошадям. На таком, знаете, языке, в котором феня подружилась с Чеховым. Он мне заменяет шум прилива, потому что Евпату не нужно отвечать. Евпат не для этого говорит. Он говорит по тем же причинам, по каким море рокочет или там обдает бризом. В его присутствии я чувствую себя на берегу, так много из него выливается. Посидеть с Евпатом — это даже лучше, чем в Геленджик съездить. Во-первых — бесплатно, во-вторых — не обгоришь. Вообще, когда у тебя денег нет, а про телевизор ты давно все понял, только людьми и остается интересоваться. Можно, конечно, животными. Есть такие люди, которые ими увлекаются. Но мне это как-то не совсем, потому что животные не грешат.

Хотя совсем не обязательно, что в дверь Евпат войдет. Это самое приятное в дверях. В их открывании или неоткрывании нет ничего обязательного, а только добровольное. Было бы неплохо, чтобы в дверь вошла Катя. Мы с ней иногда целые библиотеки обсуждаем, но никогда не спим. Она мой литературный друг. Иногда у меня такое чувство, что мы что-то более важное делаем, чем не спим. Катя говорит очень ясно и как бы артикулируя. Она так специально говорит, потому что у нее жизнь перепутанная. Для равновесия. Катя меня отвергла, когда была замужем. Я тоже ее отверг. Попозже. Когда был женат, а она уже не замужем. Это глупо. Мы только друг с другом можем про писанину поговорить. Катя талантливая, но ленивая. Она иной раз такой рассказ напишет, что я прямо не могу. А я не сильно талантливый, но трудолюбивый. Каждый вечер бумагу мараю сам не знаю почему. Мы как бы гармонируем, но наоборот. Когда откровенно наоборот, а не серединка на половинку, то крепко получается. Только мы оба пьем, а я еще и женат. Поэтому мы сидим в «Кабачке» и треплемся попусту, будто в роман Хемингуэя попали. Нас иногда даже тошнит от собственной вторичности. А иногда мы за нее прорываемся, и так хорошо становится, хоть умирай.

Но, наверное, Катя сегодня не зайдет. Я о ней как-то слишком долго думал, а когда о ком-то долго думаешь, он никогда не заходит. Наверное, Сашка припрется. Сашка — это такой человек, у которого все было хорошо, а теперь плохо, и он это «хорошо» с таким усердием вспоминает, будто оно к нему от этого вернется. У Сашки нет будущего не так, как у нас у всех его нет, а потому, что он туда вообще не смотрит. Ему, видимо, такие взгляды не кажутся безопасными. Ему кажется безопасным смотреть назад, где все с гарантией хорошо. Слушать Сашку — это все равно что мифы Древней Греции слушать в исполнении Райкина. Особенно его приятно слушать, когда рядом Катя, и мы сидим на берегу Евпата, который говорит вместе с Сашкой, но на полтона ниже, как бы приуготовляя фон.

Полчаса я о такой вот ерунде думал и смотрел на дверь. Два по сто навернул. Тут дверь распахнулась, и в «Кабачок» зашел Миша Кулема. Его я никак не ожидал увидеть. Интересно, а вертухаи с «четверки» в курсе, что Миша освободился? Пожалуй, в курсе. В Ныробе с этим строго.

Увидев меня, Миша заорал:

— Олежек, братан!

Он десять лет отсидел. Когда столько сидишь, очень, наверное, хочется выйти и заорать. Чем угодно можно десять лет заниматься, но если вдруг прекратишь, это новое состояние чудом покажется. Миша весь был под каким-то чудом. Весь сиял. Прямо «Сияние» Стивена Кинга.

Подсев ко мне за столик, Миша взял сто и бутерброд. Я тоже взял сто и бутерброд. Мне хотелось чем-то поддержать сидельца, и я решил его отзеркалить. Обычно я не беру бутерброд, а тут взял. Взял и задумался. Почему, мол, я его взял, а обычно не беру? А чтобы показать Мише, что он все делает правильно. Мог бы и сказать, но говорить как-то глупо. А тут сто и бутерброд. Наглядно.

— Какие планы, Миша?

— Группу соберу.

— Какую группу?

— Ты чё, забыл?

— Что забыл?

— Ты ж на барабанах сидел!

— Ааа... Ты про школу?

— Конечно. Я поэтому сюда и пришел, чтобы тебя в группу позвать.

Если честно, я вообще не понял, что Миша несет, и сказал:

— Позови.

— Чего?

— Ну, позови меня в группу.

— Ну, так зову. Соберем команду, гастроль дадим, прославимся. Клево я придумал? Чего молчишь? Ты в деле или нет?

Лучше б Саша мне про Древнюю Грецию рассказывал, честное слово. Так неловко, словно я снова девственности лишаюсь. И ведь не скажешь так сразу нет. Это, конечно, было бы правдиво, но кому нужна такая правда? Я решил зайти издалека.

— А где инструменты возьмем?

— Так в школе и возьмем. А когда разбогатеем, свои купим.

— На школьных инструментах можно играть только в школе, а мы там уже не учимся.

— Ладно. Придумаем что-нибудь.

Тут я понял, что Миша все десять лет мечтал освободиться и поехать на гастроли. В глубине души он понимает, что это все бред собачий, просто ему охота помечтать. Миша как бы до сих пор в тюрьме и не может от тамошних мечтаний так сразу избавиться. А может быть, ничего он в глубине души и не понимает. Мне стало страшновато.

— Придумаем, конечно. Правда, помимо инструментов, нужен еще фургон.

— Какой фургон?

— А как перевозить инструменты из города в город? Плюс водитель. Ты ведь не водишь?

— Нет.

— И я не вожу. И Вадя-гитарист не водит. А Надя, которая бубном трясла, вообще в Краснодар уехала.

— И чё теперь?

— Ну, вначале нам с тобой на работу надо устроиться. Потом ты пойдешь учиться на права. Накопим на фургон и инструменты. Затем будем у меня в гараже сыгрываться, оттачивать мастерство. Когда отточим, тогда и поедем на гастроль.

Миша крепко задумался и сопроводил это комичным чесанием подбородка.

— Я как-то по-другому себе это представлял...

— Выпьем еще?

— Не. Чё-то перехотелось. Я домой пойду. Бывай.

— Бывай.

Миша поднялся и тихо вышел из «Кабачка». Правильно он сделал, что ушел. Встречаться с реальностью лучше в одиночку и не пьяным.

А я снова на дверь уставился. После Миши мне на нее как-то тревожно смотрелось. Мне подумалось: вдруг сегодня такой день, что в дверь только странные люди будут заходить, от которых мне будет неловко? Неловкость хуже страха, потому что страх понятно, как побороть, а как побороть неловкость — непонятно. Страх на тебя как бы всегда нападает, а на неловкость ты как бы всегда соглашаешься. А отбиваться намного проще, чем не соглашаться, тем более если не соглашаться глупо.

Короче, не стал я дожидаться, пока дверь второй раз откроется. Утек. А то я в школе не только в группе играл, но и в кружок ходил театральный. Не готов я обсуждать создание Пролетарского театра. Какие угодно люди в «Кабачок» приходят, говорю же...