Халулаец

Либертарианец на семейном ужине

Моя подруга Ната полюбила уголовника. Его звали Степан, и он был видным таким мужчиной, но в татуировках. В том, что Ната полюбила уголовника, нет ничего необычного. Многие хорошистки путаются с хулиганами, а Ната была отличницей. Плюс она была социологиней, а социологини (да и вообще гуманитарии) склонны видеть в людях хорошее. Они подают там, где технарь отгрыз бы себе руку. Степан очаровал Нату своей брутальностью и практичным отношением к жизни. Надо сказать, что он был не таким уж уголовником. Просто отсидел шесть лет за какой-то темпераментный разбой, а теперь имел свой ломбард и носил золото. Подозреваю, что Ната его любила, как некоторые биологини любят горилл.

Полгода пронеслись как в тумане. Горилла, то есть Степан, буквально носил Нату на руках, кормил пирожными, катал в большом черном автомобиле. Ната была счастлива. Однажды они заговорили о совместном проживании. Дело двигалось к свадьбе. На горизонте замаячило знакомство с родителями. Только тут девушка посмотрела на своего парня более-менее трезвыми глазами. Натин папа Андрей Иваныч был отставным милиционером. Мама Клавдия Николаевна преподавала русский и литературу. Они жили в Краснокамске и в жизни дочери особенно не участвовали. Однако их участие в свадьбе предполагалось. Ната ездила к родителям по выходным. Счастье и смятение дочери не ускользнули от мамы. Пришлось колоться. Тут Нату понесло. С ее слов Степан выходил аспирантом филфака, благотворителем и вообще чем-то средним между Львом Толстым и Махатмой Ганди. Естественно, родители настояли на скорейшем знакомстве. Естественно, Ната перепугалась. Степан был грубоват. Да и как спрятать наколки, когда на веках написано Не буди — убью? Не будет же он все время сидеть в солнцезащитных очках? Зимой.

После мучительных раздумий Ната сочинила план. Привести на знакомство с родителями не настоящего Степана, а мужчину, подходящего под ее описание, то есть интеллигентного парня нормальной внешности, разбирающегося в литературе. При этом он должен был вести себя наимерзейшим образом, чтобы родители ужаснулись, а Ната рассталась с ним прямо в их присутствии. Таким способом моя подруга хотела приуготовить фон, чтобы, когда она приведет настоящего Степана, он — на контрасте — показался родителям милейшим человеком.

Как вы понимаете, исполнить роль Лжестепана выпало мне. Во-первых, в Перми не так уж много людей, застрявших между Львом Толстым и Махатмой Ганди. Во-вторых, будучи потомственным алкоголиком, я часто сижу без работы, а неработающие люди много читают, потому что надо же как-то убивать время. В-третьих, я возглавлял одну религиозную группу в корыстных целях и здорово поднаторел в Библии и трескотне (чего не сделаешь ради денег). В-четвертых, я виртуозно вру. Некоторые сравнивают естественность моего вранья с естественностью дыхания. В-пятых, у Наты было не так уж много друзей, которым она могла бы доверить такую важную миссию. Короче, я согласился. Мне нравится валять дурака, а ради дружбы я вообще готов на многое.

Поход к родителям предваряла репетиция. Точнее — полемика.

— Альберт (это я), нам надо придумать, что именно ты будешь говорить.

— Ничего придумывать не надо. Я все равно не запомню. Мерзость должна идти изнутри, понимаешь?

— Хочешь сказать, в тебе есть мерзость?

— Сколько угодно!

— Например?

— Я грызу ногти, редко моюсь, пью и громко пукаю.

— Это я и так знаю. Что еще?

— Этого мало?

— Мало. Не будешь же ты пукать при моих родителях?

— Да, это перебор. Хотя...

— Без хотя. Надо что-то идеологическое...

— В смысле?

— Ну, мой отец любит Путина, ненавидит наркотики, геев и либералов.

— Геем я точно не смогу быть.

— Зато ты сможешь их любить. И не любить Путина. И любить наркотики. И... Я поняла!

— Что ты поняла?

— Ты должен стать либертарианцем!

— Очнись, Ната. Я и есть либертарианец. Не переживай так. Просто положись на меня.

И она на меня положилась. Я потрясающий человек, на самом деле. На меня кто угодно может положиться, и я не подведу.

В субботу мы с Натой приехали в Краснокамск. Краснокамск как Краснокамск. Зелень и наркотики. Родители Наты жили в десятиэтажке, которых тут не так уж много. Камерный город. Зимой напоминает гараж Курта Кобейна. Я вырядился, конечно. Пиджачок набросил. Джинсы состирнул. Побрился. Пуховик почистил. Надушнялся китайской водой «Армани Спорт». Неправдоподобно было бы, если б я бичом оделся.

У подъезда Ната взяла меня за руку:

— Альберт, я волнуюсь. Я никогда не обманывала родителей.

— Даже когда девственность потеряла, правду рассказала?

Ната покраснела. Жутко мило у нее это получилось.

— Нет. Но это не считается.

— Пифагор бы с тобой поспорил.

— Почему Пифагор?

— Ну, он вроде как отец логики. Твой Степан в курсе, на какие жертвы ты ради него идешь?

— Нет. Он и про тебя не знает. Степа страшно ревнивый.

— Слушай, я подмерзаю. Пошли уже?

— А ты не хочешь еще покурить?

— Я только что покурил. Возьми себя в руки, сопливая девчонка!

Я зачем-то охватил Натины щеки ладонями и заглянул ей в глаза:

— Все нормально будет, принцесса. Я навсегда оттолкну твоих родителей от себя.

Сказал и подумал: как же странно я время провожу? Ну да чего не сделаешь ради друга.

— Ладно. Пошли.

Ната тряхнула головой и приложила ключ к домофону. На лифте мы поднялись молча. У меня в руках был торт с бантиком. Вдруг я заметил, что тереблю бантик. Я тут же перестал его теребить. Бантики теребят те, кто нервничает. А я не нервничаю. Я никогда не нервничаю. Чего мне нервничать? Мне вообще наплевать.

На площадке нас встретили родители. Андрей Иваныч и Клавдия Николаевна. Ну, или папа и мама. Поздоровались сердечно. Калейдоскоп улыбок. Иваныч, конечно, руку полез жать. Сжал. А я такой: ой, вы мне делаете больно! И чуть торт от потрясения не уронил. Иваныч поморщился. В неженки сразу записал. Неженок никто не любит. Даже сами неженки думают о себе как о брутальных альфачах. Прошли в квартиру. Советская опрятность. Ламинат. Люстра богатая. Без ковров.

Клавдия Николаевна: Идите мыть руки и за стол.

Помыли. Ната шепнула мне на ухо: «Ой, вы мне делаете больно. Гениально». Я усмехнулся. Наконец сели за стол. Пока ели, обменивались общими фразами. Когда подали кофе, начался допрос.

Андрей Иваныч: Степан, а ты чем занимаешься? Давно встречаешься с нашей Натальей?

На римскую прямоту я обычно отвечаю галльской двусмысленностью, но тут надо было бить в лоб.

— Я работаю в правозащитной организации. Защищаю права ЛГБТ-сообществ.

Я поймал взгляд Наты. Отвел глаза.

Андрей Иваныч: Что еще за сообщество?

— Аббревиатура. Лесбиянки, геи, бисексуалы и трансгендеры.

Андрей Иваныч крякнул и побагровел. По кухне поползла нехорошая тишина. Я снова посмотрел на Нату. Я думал, она на меня не смотрит, а она смотрела.

Клавдия Николаевна: Давайте резать торт!

В этом призыве было столько страсти, будто Клавдия Николаевна — жрица племени майя, а резать предполагалось совсем не торт.

Андрей Иваныч: Режь. Никто тебе не мешает... Степан, и давно ты встречаешься с моей дочерью?

— Полгода. Да ведь, сладкая?

Я уже на все забил и смотрел только на Нату. Она тоже смотрела на меня. Удивленно так, типа: а мы вообще знакомы? У нее глаза большие-пребольшие. Я раньше как-то не замечал.

Андрей Иваныч: Полгода, значит... Наталья, ты тоже считаешь, что этих ВКПб надо защищать?

— ЛГБТ.

Андрей Иваныч: Не влезай, Степа, когда я с дочерью разговариваю!

Такого я не ожидал. И Ната не ожидала. Мы не ожидали, что отец перекинется на нее.

Ната: Я считаю, что надо защищать кого угодно, если на него нападают.

Андрей Иваныч: А кто на них нападает? Кто, а?

Тут я уже не мог не влезть:

— В Чечне недавно напали. А в Чечне ни на кого не нападают без благословления Рамзана Кадырова. Который, кстати, дружит с президентом Путиным. Еще одним нападающим.

Андрей Иваныч: Во как! На власть брешешь, Степа? А ху-ху не хо-хо? Подожди... Ты никак из этих? Из либерастов?

— Берите выше, дражайший Андрей Иваныч. Я чистокровный либертарианец!

Разговор становился все более странным. Я смотрел на Нату, Ната — на меня. Вначале я думал, что это мы так друг друга подбадриваем, а теперь я уже так не думал.

Клавдия Николаевна: Ешьте тортик. Я слышала, Степан, вы в аспирантуре на филфаке?

— Совершенно верно.

Клавдия Николаевна: И что вы сейчас читаете?

— Читаю маркиза де Сада на старофранцузском. Совсем иная глубина в смысле просодии. Никогда не думал, что изнасилование ребенка можно описать так поэтично.

Натины глаза мерцали. Я будто бы с нею разговаривал, а не с родоками.

Андрей Иваныч: Наталья, и ты вот с этим встречаешься? Вот с этим уродом? Еще в дом его привела?!

Ната ответила. Очень тихо и очень твердо, как бы роняя слова на пол:

— Я люблю этого урода, папа. Разве ты не видишь?

По сценарию мы должны были расстаться. Ну, то есть Ната должна была меня бросить. Однако Ната куда-то отклонилась. Я тоже куда-то отклонился, потому что подошел к ней и поцеловал. Не в губы, а в лоб. Как... Как жену. Сложно это объяснить.

Пользуясь родительским замешательством, мы ускользнули в ванную.

— Ната, ты...

— Да. А ты?

— И я. Будем объяснять родителям, что мы их обманули?

— Нет. Не сегодня. Я хочу уехать.

— Куда?

— К тебе.

— А Степан?

Ната вздохнула:

— Вот так вот...

Мы вышли из ванной и попрощались с родителями. Спустились вниз. Повернули за угол. Прямо на нас шел Степан. Он был пьян и сильно шатался. Позади него стояла большая черная машина с открытой дверью.

— Ебаря себе нашла? Петуха башковитого? Резать щас тебя буду, сука!

Мы с Натой взялись за руки и побежали. Нам легко бежалось. Будто мы за один день два кирпича с души столкнули. А Степа навернулся. Ну и черт с ним. Черт с ними со всеми, когда вот так вот, навылет, и ни с того ни с сего.