Халулаец

Вопросительное

Живу как по маслу, а иногда проснешься и вдруг спрашиваешь себя: Андрей, а хороший ли ты человек? И голос, главное, такой, будто с тобой далекий космос разговаривает. Почему? Откуда? Фиг его знает. А отвертеться не получается. Я так-то очень двуличный человек. То есть не двуличный, а вроде как артист. Страсть до чего люблю прикидываться. От чего угодно отвертеться могу. От армии отвертелся. От тюрьмы три раза отвертелся. От алиментов даже отвертелся вместе с предыдущей женой.

А еще я с людьми лажу. Не знаю. Само собой выходит. Бессознательно. Например, звонит мне Сивый и говорит: пт, братан! А я такой: пт, фартовый, как сам? А он: ништяк, прошвырнемся? А я: да без бэ, сам знаешь, а он: ага-га, ага-га, а я: ага-га, ага-га. Душа в душу, короче.

Или вот звонит мне Валерий Игоревич. «Здравствуйте, Андрей». «Добрый день, Валерий Игоревич». «Я звоню вам по поводу объекта...» «Простите, что перебиваю, но по поводу объекта вы можете совершенно не беспокоиться, потому что вчера подвезли материалы и бригада уже приступила к работе. Я держу руку на пульсе и буду еженедельно сообщать вам о ходе строительства». Как-то так, в общем. Врожденные кривляния. Или я фильмов в детстве пересмотрел. Фиг его знает. Своя душа — потемки.

А еще я люблю противоречить из чувства противоречия. Тоже так себе черточка. Я поэтому, кстати, и не женюсь вторично, а просто живу, минуя свадьбу. На свадьбе клятвы надо говорить, а я когда клянусь, то сразу думаю, как эту клятву нарушить. Я с детства такой. Я «нельзя» как «можно» воспринимаю, а «можно» как «надо подумать».

Конечно, я никому про это не рассказываю, а обстряпываю все по-тихому, потому что не люблю нести ответственность. Я как бы стремлюсь к легкости, а какая может быть легкость, если ответственность? Легко нести ответственность можно только на широких плечах, а у меня плечи обычные, среднестатистические. Плюс я дохрена книжек прочитал. То есть у меня вообще на любой случай есть отговорки и под всякую ахинею я могу подвести целую философию. К примеру, когда я пил, то объяснял запои цитатами из Довлатова. Когда бросал жену, ссылался на «Эрос и личность» Бердяева. А когда мне пьяному не давали в баре курить, я разглагольствовал про фашизм и, кажется, приплел Хайдеггера и Муссолини. Убедительно приплел. Пока плел, успел докурить. До фильтра прямо высосал, до сих пор помню. Очень я хитрожопый человек потому что.

И вот проснулся я седьмого мая весь такой хитрожопый, а тут голос этот космический: «Андрей, а хороший ли ты человек?» «Чего, — говорю, — начинаешь-то? Хороший, плохой — понятия абстрактные, только безумцы обсуждают их на трезвую голову». А далекий космос не умолкает: «Андрей, а хороший ли ты человек?» «Отъебись», — говорю. А далекий космос хохочет и гнет свою линию: «Андрей, а хороший ли ты человек?» Как сверло соседское в два часа ночи. Ноет и ноет, зуб гнилой.

Я, конечно, встал, по квартире прошелся. Подруги нет, на работу ушла. Хотел поесть, но чё-то не поел. На улицу пошел. Голову, думал, проветрю, и отстанет от меня этот инопланетный голосок. Не отстал. Про Еву спросил. Это подруга детства моя. Она скололась, и ее в тюрьму посадили. Мы с ней вместе кололись. Я выбрался, а она — нет. Я ее вычеркнул из своей жизни. Ева чокнутая. С ней скорее подохнешь, чем станешь счастливым. Я пробовал. Она просто недавно освободилась. Из-за этого, наверное, все. Она пока сидела, я ей ни разу не позвонил. А когда она звонила — не отвечал. У меня только-только житуха нормализовалась. Мне эта возня нафиг не нужна. «Андрей, а хороший ли ты человек?» Сучий космос. А ты сам-то, блядь, хороший? Чё ты мне предлагаешь, а? В гости к ней зайти? С подругой расстаться? Может, «солью» еще по вене шмякнуться?

Пока я переживал, глупые ноги принесли меня к Евиному подъезду. На лавку сел. Сижу, обутками болтаю. Домофон номер «семьдесят пять», баба ягодка опять. Такой вот бред в голове, представляете? «Андрей, а хороший ли ты человек?» Ебать, какой плохой. Не буду я ей домофонить.

Через пять минут я набрал «семьдесят пять». Не потому, что космос победил, а потому, что я ему так не покорялся, что из чувства противоречия вдруг захотел покориться. «Ааа, — думаю, — пошло оно все, чему быть, того не миновать!»

— Кто там?

— Еву можно?

— А кто спрашивает?

— Андрей.

— Поднимайся.

Поднялся. Ну, то есть сначала две сигареты выдолбил, а потом уже в лифт шагнул. «Андрей, а хороший ли ты человек?» Хоть висок дырявь, честное слово. Когда двери открылись, я чё-то разнюнился. Слезы по щекам зачем-то потекли. Доконал меня этот херов вопрос. На этаж вышел, а тут Ева стоит. Бледная вся, худая, потому что у нее ВИЧ. А у меня нет ВИЧа. Тут я тоже выбрался, а она — нет. Вот может хороший человек из такого количества передряг выбраться? Риторический вопрос.

— Привет, Андрей.

— Привет, Ева.

— Ты не звонил. Вычеркнул меня, да?

— Да.

— А зачем пришел?

Тут я растерялся и ляпнул:

— Скажи, Ева, а хороший ли я человек?

— А ты сам как думаешь?

— Фиг его знает. Наверное, нет. Ко мне голос прицепился. Такой внутренний, понимаешь? С утра прямо. Говорит и говорит. То есть спрашивает. Одно и то же, как автоответчик.

— Что спрашивает?

— Андрей, а хороший ли ты человек, прикинь?

— Ты снова колешься?

— Да вот нифига, в том-то и дело!

— Странно.

— Очень странно.

«Андрей, а хороший ли ты человек?»

— А ты?

— Что — я?

— Ты колешься?

— Нет.

Ева закатала рукава халата. Тонкие руки, исполосованные шрамами (она несколько раз вскрывала вены), были чисты, никаких свежих проколов. Хотя это ничего не значит. На человеческом теле полно вен, которые так запросто и не осмотришь. Да и зачем их осматривать? Ебенный бред.

— Ева?

— Да?

— Я пойду.

— Насовсем?

— Насовсем.

Зря я сказал «насовсем». Не надо было этого говорить. Я вдруг так живо представил, что больше никогда ее не увижу, что чуть не закричал. «Андрей, а хороший ли ты человек?» Вот ведь срань господня. Что я творю? Пока я все это думал, идиотские губы проговорили:

— Пойдем ко мне, Ева. Попробуем заново. В последний раз.

«В последний раз» — это ж надо? Мейсон из Санта-Барбары и тот такой херни не нес.

— Нет, Андрей. Я с Сивым встречаюсь. Мне с ним хорошо. Прости.

— А зачем ты спросила: насовсем? Зачем, блядь, ты мелодраматически спросила: насовсем?

— Да по приколу. Потому что ты меня швырнул и в колонию даже ни разу не приехал!

— А Сивый, значит, приехал?

— Приехал.

— Выебал тебя там, да?

— Ох и выебал, Андрюшенька! До сих пор ноги дрожат.

— За жопу тебя держал, да? Раком ставил, да? А если я тебя за жопу возьму? Если я тебя прямо здесь раком поставлю?

Не знаю, что на меня нашло, но я притянул Еву к себе и стал целовать ей лицо. А потом закатал рукав и поцеловал каждый шрамик на руке. Какой-нибудь херов Дюма назвал бы эти поцелуи «исступленными». Ева отозвалась. Наши языки перемешались. По стенке мы уползли к мусоропроводу.

«Андрей, а хороший ли ты человек?»

— Сивый тебя так раком ставил? Так, да?

— Д-а-а... Давай же... Ну!

И я дал. По самые яйца. А когда кончил, мне вдруг стало противно, и я убежал. В голове бултыхалось: «ВИЧ, презерватив не надел, подругу могу заразить, надо ей все рассказать, ланфрен-ланфра, лан-та-ти-та, Сивого убить, дайте мне точку опоры, и я наброшу на нее петлю».

Возле дома в башке прогремело: «Андрей, а хороший ли ты человек?» Я поднял лапки кверху, лег на лавку и закрыл глаза.