Халулаец

Женя и Литература

Женя Хохряков писал роман, а роман не писался. Не знаю, зачем он стал писать роман. Нормальные мужчины романов не пишут. Нормальные мужчины делают деньги и любят женщин. Женщин Женя тоже любил, но литературу любил больше. Хорошо любить литературу, когда ты живешь в Москве. Неплохо любить литературу из Петербурга. Однако Женя любил ее в Окуловке. Если вы возьмете карту Пермского края и будете долго на нее глядеть, слева от Перми вы увидите городок Оханск, а сразу за ним деревню Острожку. Дальше карта вам не поможет. Дальше надо ехать на машине, и через десять километров вы упретесь в Окуловку. Женя не то чтобы имел несчастье там родиться, но он не имел счастья родиться в Москве.

В одном только Жене повезло — он родился смышленым. Смышленость помогла Жене поступить в университет, жениться, развестись, сделать карьеру, сесть на герыч, слезть с герыча, сесть на стакан, слезть со стакана, поумнеть, разочароваться, написать несколько удачных рассказов, дожить до тридцати и вернуться в Окуловку, чтобы написать роман. Один знакомый писатель ему прямо сказал: пиши, Женя, исторический роман, иначе не видать тебе счастья. Женя заерзал. Он хотел писать роман про наемного убийцу-франкофила, который влюблен в Катрин Денёв. Знакомый писатель замахал руками. С его слов выходило, что народонаселение не интересует современность, народонаселение интересует история. «Золото фунта», «Межсезонная дорога», «Марфа приоткрывает глаза», «Гробитель» — сыпал он названиями бестселлеров и, в конце концов, склонил Женю к историческому роману. Склонить-то он его склонил, однако сердцу не прикажешь, но парень попробовал.

Сначала он попробовал написать про староверов, но про них уже написали. Потом он попробовал высказаться по существу о горнозаводской цивилизации, но и тут его опередили три раза. Тогда Женя решил покопаться в делах революционных. Копание продлилось недолго. Парень уснул на редких архивных документах и напускал слюней. Конечно, его с позором выгнали на улицу. На улице Женя огляделся и сообразил ехать в Окуловку. «Напишу про Окуловку, погружу в контекст, пусть знают!» — подумал он лихо и купил билет в деревню. Тут надо сказать, что клевание носом в архиве, равно как и разговор со знакомым писателем не прошли для Жени бесследно. Отныне все, что он видел вокруг, он видел как бы в историческом ключе. Еще вчера он любил жизнь и смотрел в будущее, которое даже видел. Сегодня Женя повернулся вспять, напряженно вглядываясь в смутные зигзаги истории. Женя плохо знал историю. Женя на ней дрых.

Автовокзал города Перми. Желтый. Историческое здание. Построено за два дня до Карибского кризиса. Рабочих расстреляли. Из водных пистолетов. Мимо пробегавшие дети. Водные пистолеты были изобретены через три дня после смерти Сталина. Изначально Королев создавал их, чтобы откачивать слезы из слезных протоков советских граждан, потому что слезы там застревали, так много все плакали. А потом все перестали плакать, потому что Хрущев сказал, что не стоит, и взрослые отдали ненужные приспособы детям. А те налили туда воды и давай друг в друга пулять. Ну, и в рабочих, которым было жарко таскать кирпичи.

Подумав все это, Женя подошел к платформе номер «пять». На платформе номер «пять» столпилось три человека, одним из которых была бледная девушка с локонами. Два других человека были бабушками лет сорока семи и не заслужили Жениного внимания. Девушка тоже не заслужила Жениного внимания. Оно как-то само заслужилось. Серые глаза с поволокой. Фарфор щек. Ноги с набалдашниками ягодиц. Изящные кисти. Пальцы потомственной пианистки. Зовущая шея. Игривая рыжина. Героиня Джармуша на выданье. Женя вздохнул. Женя ехал писать роман. Ему было не до любви.

Ровно в девять ноль пять к платформе подъехал «Икарус». Если это был не первый «Икарус», попавший в Россию, то уж точно второй. Он представлял историческую ценность. Известно, компанию «Икарус» основал в 1895 году дальний родственник Наполеона, бежавший в Венгрию от карточных долгов. Однако именно этот «Икарус» попал в Россию недавно. Судя по кузову, отсутствию левого крыла, поручней, люка и двух форточек, он появился здесь в промежуток между 1918 и 1924 годами. Как раз в то время, когда в Перми жил Михаил Романов, со второго раза расстрелянный мотовилихинскими уголовниками-революционерами. Возможно, великий князь даже ездил на этом автобусе за покупками. Хотя это маловероятно, ведь он прибыл в Пермь с собственным «Роллс-Ройсом», который так и не был найден. По слухам, этот «Роллс-Ройс» до сих пор находится в городе, предположительно в одном из кособоких сараев Разгуляя. Если, конечно, его не продал Жонсон. Или уголовники-революционеры.

Подумав все это, Женя вошел в автобус и мужественно прошагал мимо девушки, рядом с которой было свободное место. Потом Женя немужественно прошагал обратно и на него сел. Это было странно и бессмысленно, потому что в автобусе было еще шестьдесят три свободных места (всего в автобусе было шестьдесят восемь свободных мест, но три заняли две сорокасемилетние бабушки). Девушка сидела у окна и по совместительству в него смотрела. У нее был круглый затылок, о котором мне больше нечего сказать. И оттопыренные ушки. Про ушки скажу. В Японии оттопыренные ушки считаются признаком чувственности, и Женя об этом знал. Женя любил чувственность вне зависимости от пола, особенно в женщинах. Автобус тронулся. Поехали.

«Башня смерти». Советский дистрофический классицизм. Построена за год до смерти Сталина. Гнездо НКВД. Она, конечно, не по пути, но Женя о ней думал, потому что в Перми не так уж много зданий, о которых можно подумать в историческом ключе. Говорят, в старые времена на месте «Башни смерти» стояла изба, в которой жил Малюта Скуратов, когда поругался с Иваном Грозным. Начиная с 1952 года в «Башне смерти» расстреливали пермяков и гостей города. Наиболее часто тех и других расстреливали по воскресеньям, чтобы в понедельник рабочие могли замуровать трупы в стены. Еще с этой «Башни» сбросился политзаключенный, которого энкавэдэшники затащили наверх и сказали: «Кто не прыгнет, тот фашист!» И заключенный прыгнул, потому что все равно бы сбросили, а так хотя бы не фашист. Последняя история носит фольклорный характер. А в остальном — очень историческое здание. Сам Сталин хотел приехать в «Башню смерти», но не успел. Умер на даче, как дурак.

Подумав все это, Женя откашлялся. Девушка повернула круглый затылок к окну. Пригляделась. Отметила высокие скулы, волевой подбородок, широкие плечи. Васильковые глаза писателя произвели на нее влажное впечатление. Женя тоже смотрел. Женя тоже был не без греха. Наконец он колыхнул губами:

— Привет.

— Привет.

Девушка вымученно улыбнулась. На щеках проступили ямочки. Не такие ямочки, когда вилкой мимо пасти промахнулся, а такие, когда Господь приуготовил.

— Меня Женя зовут. Ты в Окуловку едешь?

— В Окуловку. Таня.

Девушка протянула руку. Женя пожал узкую ладонь. Она была жутко холодной и липкой. Парень пригляделся. В Таниных глазах была не поволока. Они были затуманены кайфом. Девушка тоже пригляделась и поняла, что он все понял. А Женя понял, что она поняла, что он понял. А она поняла, что он понял, что она поняла, что он понял. Я так до бесконечности могу. Суть в том, что между молодыми людьми произошло сближение.

Первым колыхнул губами Женя:

— Героин?

— Да. Перекумаривать еду.

— Одна?

— Одна. У нас там дача, но никто не ездит. Бабушка с дедушкой умерли, а родителям плевать.

— Ясно. Какая доза?

— Треть.

— Сколько?

— Два раза в день.

— Ты там умрешь.

— Пускай. Не могу больше.

— Я раньше жрал.

— Серьезно?

— Да.

— И как слез?

— Пил. Полгода примерно.

— Что с печенью?

— Прокачался потом.

— Думаешь, мне тоже надо пить?

— Надо. Тебя ломало?

— Подламывало.

— Купи водки. Бутылок пять. Хотя бы на первое время.

— А потом?

— Суп с котом. У всех по-разному.

— Слушай, а ты не мог бы...

— Не мог бы.

— Я даже не договорила!

— А чего тут договаривать? Не мог бы я потусоваться с тобой, пока ты будешь перекумаривать.

— А почему нет? Я же вижу, как ты на меня смотришь.

— Как?

— Вот так.

— Как вот так?

— Вот так!

— Вот так?

Женя внезапно плюнул на все и поцеловал Таню в губы. Нефиг на него орать! Он ей устроит! Так нежно поцелует, так нежно, что ей... будет стыдно?

— Ух ты!

— Не благодари.

— Ну так что?

— Что ну так что?

— Проведешь со мной две недели, присмотришь?

— Нет. Я еду в Окуловку заниматься литературой.

— Ты писатель, что ли?

— Некоторым образом.

— Круто! Но ты сначала мне помоги, а потом пиши сколько хочешь.

— Нет. Я думаю только о литературе.

— Давай так. Называй меня Литература, и больше никаких проблем.

— Ты Таня, какая ты Литература.

— Нет. Я — Литература!

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Литература.

— Таня.

— Ха! Попалась! Все-таки Таня.

— Идиот. Мне плохо...

Литература (уважим девушку) положила голову Жене на плечо и свернулась калачиком. Писатель понюхал ее волосы, а потом обнял и понял, что ближайший месяц действительно проведет с Литературой. Впервые в жизни с самой настоящей.

Через час за окном возникло наиисторичнейшее здание. Это был Острожкинский храм, возведенный до ямы под фундамент в 1614 году. Яма под фундамент был возведена в честь победы Смутного времени над Иваном Исаичем Болотниковым. В этом храме крестили младшего помощника старшего помощника Строгановых, внебрачного сына Ермака и сиамских близнецов. Потом храм потрепала революция, и в нем стали хранить картошку и прочую флору. Теперь храм отстраивают снова, хотя ни сына Ермака, ни младшего помощника старшего помощника Строгановых, ни сиамских близнецов в округе решительно не наблюдается. Однако здание легендарное. Каждый кирпичик в нем помнит былое, а тот факт, что кирпичи не разговаривают, нисколько не должен нас смущать. Мы и сами-то разговариваем с пятого на десятое. В конце концов, кирпичи не виноваты в амбициях нашей памяти!

Дом, в котором не то чтобы не посчастливилось родиться Жене, находился в речной части Окуловки. Это был последний дом от остановки и, соответственно, первый от реки. Дом Литературы, наоборот, чернел неподалеку. Писатель и Литература вышли из автобуса порознь. На улице Литература взяла писателя за руку.

— Ты чего?

— Мне так спокойней.

— Отпускает?

— Отпустило.

— Пошли за водкой.

— Я десять тыщ с собой взяла.

— Ну ты крутая. Могла бы колоться и колоться.

— Я знаю.

— Знаешь, что крутая?

— И то и другое.

В магазине Женя и Литература попали в очередь. Магазин был изготовлен из киоска и не представлял исторической ценности даже при максимальном приближении. Переговоры с продавщицей взял на себя писатель.

— Сколько у вас всего водки?

— Ящик.

— Какой?

— «Пермской».

— Так далеко забрались, а водка «Пермская». Давайте пол-ящика.

— Пол?

— Седмицу. Конечно, пол.

Тут с продавщицей заговорила Литература:

— И еды еще, пожалуйста. Два килограмма пельменей, макароны, чай, две буханки хлеба, три банки сайры и вон те булочки. Две. Нет, три.

Женя наклонился к оттопыренному ушку и зашептал:

— Зачем тебе еда, ты не сможешь есть. Ну, почти не сможешь.

— Я для тебя.

— Для меня?

— Для тебя.

— Для меня?!

— Издеваешься?

— Нет. Просто я все время думаю о тебе и как-то забыл, что мне надо есть. А ты, получается, все время думаешь обо мне и забыла, что сама есть не сможешь.

— Не все время думаю.

— Не все время?

— Все время.

— И я все время.

— Ты меня не бросишь?

— Как писатель я не могу бросить Литературу. Как Литература ты должна это понимать.

Из магазина они вышли навьюченными. Женя тащил водку. Литература несла продукты. Через двести метров показался черный домик. Он тоже не представлял исторической ценности. Разве что бревна, из которых он был сложен, могли видеть Якова Свердлова, хотя и это вряд ли, потому что в Пермской губернии прославленный революционер постоянно сидел в тюрьме.

Дом был устроен просто: сени, две комнаты, кухня. Сортир на улице слева, справа баня и сарай. По центру скелет парника и грядки. Женя поставил водку на стол и затопил печь.

— Зачем, Женя? Тепло же.

— Скоро ты замерзнешь. Пусть будет жарко, а не тепло.

— Ты сказал, что приехал заниматься литературой.

— Да. Я хочу написать исторический роман.

— О чем?

— Об Окуловке.

— А ты мне его потом прочитаешь?

— Конечно, прочитаю.

— Сколько ты со мной побудешь?

Женя хотел сказать неделю, а потом сказал:

— Сколько понадобится. Ты живешь в дальней комнате. Я в этой. Найди какие-нибудь прочные тряпки или веревку, но лучше тряпки.

— Зачем?

— Буду привязывать тебя к кровати.

— А почему тряпка лучше веревки?

— У тебя нежные запястья. Веревка их поранит.

— Ты думаешь о таких мелочах?

— Это не мелочи. Меня привязывали ремнем.

Женя показал руки. На запястьях едва различались белесые шрамы.

— Говорят, бывших наркоманов не бывает.

— Говорят, в Москве кур доят.

— А если серьезно?

— Если серьезно, то наркоман бы сюда не поехал. Еще нужно ведро.

— Я буду блевать?

— Ты будешь очень много блевать.

— А ты будешь за мной выносить?

— А я буду за тобой выносить.

— Почему ты такой?

— Какой?

— Заботливый.

— Я не заботливый. Просто я думаю о Литературе.

— Ладно. Когда все начнется?

— На рассвете. Приблизительно.

— Я боюсь до чертиков.

— Выпей водки и поешь. Есть шанс, что ты еще сможешь поспать.

Через час Литература уснула. Женя ворочался в постели и задремал глубокой ночью. Утром его разбудил придушенный стон. Ломка началась.

Две недели Женя ухаживал за Литературой. Привязывал, обтирал прохладной тряпкой, толок анальгин, выносил ведра, вливал водку, помогал сходить в туалет, вытирал попу. Первые три дня Литература билась на вязках, как ведьмак на шабаше. Женя не мог оставить ее одну и сходить к своим родителям, потому что она постоянно его звала. Парень и за продуктами выбегал всего два раза. Он стал частью ее бреда и в то же время спасительной нитью в реальный мир. Вторая неделя прошла чуть легче, если не считать двух попыток бегства. Только через месяц Литература пришла в себя. Она сильно похудела и напоминала умирающую эльфийку. Это странно, но физиологические проявления ломки не оттолкнули Женю от Литературы. Наоборот, он полюбил ее какой-то зрелой любовью, похожей на любовь крестьянина к земле.

— Женя?

— Да?

— Я справилась?

— Справилась. Ты умничка.

— Ты вытирал мне попу?

— Вытирал.

— Что дальше с нами будет?

— Дальше мы поедем в Пермь и будем жить у меня. Если ты этого хочешь.

— Хочу. А как же твой роман?

— Да наплевать. Буду писать рассказы, как раньше. Теперь моя Литература никуда от меня не денется.

Женя сиял. Литература нахмурилась.

— Ну, я не знаю, хорош ли ты в постели...

— Что?!

— Шучу... А если я сорвусь?

— Снова поедем в Окуловку. Собирайся. Мы уезжаем.

И они уехали. Мимо Острожкинского храма, «Башни смерти», на старом «Икарусе» прямиком к историческому автовокзалу. Правда, в этот раз Женя не смотрел на все это в историческом ключе. Да и как смотреть-то, когда вокруг столько все еще живых людей? Поэтому Женя просто ехал домой и думал о литературах.