Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 311. Большой финал

Месяц спустя. Город Учан.

— Посмотрите, посмотрите! Нет, вы только взгляните! — орал во все горло неряшливого вида лоточник и тряс в руке маленький цветочный барабан[311.1]. Под лучами яркого солнца он тащился с бамбуковым коромыслом на плечах по длинной улице от дома к дому.

— Ночные Стражи, Ночные Стражи! Всего лишь тридцать монет за штуку! Когда-то старейшина Юйхэн своими руками создал этих воинов, чтобы оградить людей от нечистых сил и бедствий. Честный торг! Здесь не обманут ни ребенка, ни старика! Эй, подходи! Не проходи мимо, не упусти свою выгоду!

Изношенные соломенные сандалии шаркали по мощенной голубым известняком дороге, длинная тень понуро волочилась за торговцем. Слева и справа от него пробежала стайка смеющихся детей. У некоторых из них в руках были засахаренные фрукты на палочке, а у кого-то — бечевки от реявших в небе бумажных змеев.

Вдруг милая девчушка с подвязанными на манер рожек барашка косичками потянула торговца за полу одежды:

— Дядя, я хочу купить одного Ночного Стража.

Коробейник снял с плеч свое коромысло и достал из короба покрытого персиково-розовым лаком Ночного Стража:

— Ну как, вроде этот неплох?

Милая девочка энергично закивала:

— Красивый! Именно этот! — словно испугавшись, что его заберет кто-то другой, она торопливо обхватила своего нового защитника, который был примерно одного с ней роста, а второй рукой с трудом достала из кармана передника медные монетки.

Она вынимала монеты одну за другой, но в конце концов выяснилось, что трех не хватает.

Девчушка слегка разволновалась:

— Ой, может, из-за того, что я слишком быстро бежала, они выпали по дороге?

Она снова полезла копаться в залатанном кармане, но в нем все-таки было ровно двадцать семь монет. Девочка невольно запаниковала, глаза ее покраснели:

— Братик, они выпали, это все, что есть, можешь продать мне его за столько?

Лавочник тоже оказался в весьма затруднительном положении. Потерев свои грязные руки, он сказал:

— Малая, я сам этого Ночного Стража купил у даоса за двадцать пять монет. Если уступлю тебе, выходит, заработаю всего лишь две монеты? Я уже целый день тут брожу, а этой прибыли не хватит даже на то, чтобы заплатить за еду.

— Но как же быть? — девочка начала утирать слезы. — Если так вернусь домой, отец снова будет ругать меня, у-у-у…

Прежде чем она зарыдала в голос, кто-то подошел к ней сзади, загородив солнечный свет.

— Уважаемый друг, эти серебряные монеты можешь оставить себе, — раздался очень приятный и вежливый голос. Услышав его, девочка замерла, а потом медленно подняла голову. Сначала она увидела лишь руку, обрамленную манжетом из снежного шелка, а потом, подняв взгляд выше, наткнулась на пару сине-зеленых глаз, похожих на берилл или изумруд. В лучах утреннего солнца длинные светлые волосы этого человека казались еще более мягкими и шелковистыми.

Младший Мэй Ханьсюэ мягко улыбнулся:

— Малышка, ты такая красивая, как я могу допустить, чтобы ты проливала слезы из-за трех монет?

— А-а... — девчушка застыла от удивления.

Мэй Ханьсюэ присел на корточки, чтобы быть вровень с ней, и передал ей персиково-розового Ночного Стража, которого забрал у нее торговец. Глаза Мэй Ханьсюэ изогнулись в улыбке:

— Ни за какие деньги не купить слезы красавицы, ведь девичьи слезы — бесценное сокровище. В следующий раз не плачь из-за такой ерунды, ладно?

Рядом с ним стоял другой мужчина с самой заурядной физиономией, в травяном плаще и бамбуковой шляпе. Несмотря на непривлекательное лицо, у него были очень красивые зеленые глаза. Цветом они напоминали изумруды, но, так же как и эти драгоценные камни, на первый взгляд казались слишком холодными, без капли душевной теплоты и мягкости.

Этот мужчина, нахмурившись, сказал:

— Полно тебе. Ей на вид лет пять-шесть.

Мэй Ханьсюэ со смехом поднялся на ноги:

— Старший брат, ты такой скучный! Красота не знает возраста: хоть восьмидесятилетняя старуха, хоть пятилетняя малышка — каждая женщина по-своему хороша. У всех есть свои достоинства, тебе просто нужно научиться делать им комплименты. Такой талант может… эй, а почему ты убегаешь?

Не желая с ним разговаривать, его старший брат Мэй Ханьсюэ просто развернулся и пошел прочь.

На этот раз, следуя приказу главы Дворца Тасюэ, Минъюэ Лоу, братья Мэй отправились в земли Сычуани, чтобы поздравить Пик Сышэн с восстановлением духовной школы. Благодаря защите госпожи Ван удалось сохранить жизни большинства учеников и старейшин и теперь, когда бедствие миновало, эта школа смогла восстановить и приумножить свою силу и влияние.

Таким образом, после перетасовки и изменения баланса сил в мире совершенствования Пик Сышэн неожиданно взлетел и вошел в тройку сильнейших духовных школ. Закат школы превратился в ее рассвет. Больше никто не мог распоряжаться судьбой Пика Сышэн, пользуясь его бедностью и плачевным положением.

— Молодые господа Мэй, уважаемый хозяин ожидает вас на тренировочной площадке.

На Пике Сышэн как раз настало время для утренних занятий, и большинство учеников упражнялись на учебном полигоне, а на площадке для тренировок с мечом было пусто и тихо. Лишь одетый в роскошные одежды мужчина, заложив руки за спину, в одиночестве стоял перед резными перилами из белого нефрита и смотрел вдаль, на заросли орешника у подножия горы и скрытый за облачными вершинами мир смертных.

Старший и младший братья Мэй шагали по заново выращенной зеленой траве, которая еле слышно шуршала под их ногами.

Услышав звук их шагов, мужчина, не поворачивая головы, выдохнул:

— Пришли?

— Пришли.

— Давно вас жду.

Младший Мэй Ханьсюэ не смог сдержать смех:

— Цзымин, почему ты так говоришь?

Мужчина обернулся. Это действительно был Сюэ Мэн. Он был так же красив, но, несмотря на немного надменный вид, на его лице все еще лежал отпечаток юношеской незрелости. Когда он увидел братьев Мэй, напряжение, сковавшее его черты, слегка ослабло, а в глазах появилось немного прежней беспечности и невинной простоты.

— О, вы просто не представляете, как я устал за эти дни.

Убедившись, что вокруг нет никого из его школы и братья никого не привели с собой, Сюэ Мэн тут же расслабился и глубоко вздохнул.

— Старейшина Сюаньцзи по восемь раз на дню наставляет меня по части этикета и правил приличия, как будто прежде я никогда их не изучал. Я теперь даже по-человечески с ним поговорить не могу. Теперь можно произносить лишь три слова на вдохе и три на выдохе. Старейшина Сюаньцзи говорит, что нужно изъясняться коротко и ясно, потому как краткость — сестра таланта[311.2]…

— Пф… кхэ-кхэ… — не в силах сдержаться, младший Мэй Ханьсюэ поспешно прикрыл рот рукой и отвернулся.

Сюэ Мэн смерил его раздраженным взглядом и, потеряв терпение, выпалил:

— Смейся, если очень хочется, не притворяйся, что кашляешь.

Младший Мэй Ханьсюэ был натурой возвышенной и утонченной, поэтому со всей любезностью ответил:

— Нет-нет, как можно смеяться над уважаемым главой Сюэ.

— Упаси бог тебя еще раз так меня назвать! — Сюэ Мэн сморщил нос. — Я уже сыт этим по горло.

В конечном итоге в их разговор вмешался куда более серьезный и уравновешенный старший Мэй Ханьсюэ:

— Смирись. Отныне тебе придется терпеть это всю жизнь.

После такого Сюэ Мэн предпочел отвернуться и снова смотреть на облака над вершинами гор:

— Вот умеешь ты настроение испортить! Это самая удручающая фраза из всех, что я слышал с тех пор, как занял место главы.

От такого старший Мэй Ханьсюэ просто дар речи потерял, а Сюэ Мэн добавил еще одну фразу:

— Вот прямо самая.

— Ха-ха-ха, — в этот раз младший Мэй Ханьсюэ не стал себя сдерживать и, ударив кулаком по ноге, захохотал в голос. Отсмеявшись, он сказал Сюэ Мэну: — На самом деле быть главой школы — это просто быть главой школы, не обязательно же соблюдать так много правил? Посмотри на того же Цзян Си из Гуюэе… он живет как хочет и ни в чем себя не стесняет.

Лучше бы он этого не говорил, потому что после этих слов расслабленная спина Сюэ Мэна снова напряглась.

Под украшенными роскошной золотой вышивкой рукавами, там, где никто не мог этого видеть, десять пальцев непроизвольно сжались в кулаки, а на сердце словно легла невыносимая тяжесть.

На самом деле за несколько дней до этого он побывал в Гуюэе.

Во время бедствия Цзян Си был серьезно ранен. К счастью, в распоряжении его школы было множество чудодейственных лекарственных средств и практически все ученики отлично разбирались в медицине, поэтому его довольно легко удалось вернуть к жизни. И все же, хотя жизнь его была спасена, здоровью был нанесен существенный урон. Дополнительным поводом для беспокойства стало то, что Цзян Си оказался заражен темной энергией, из-за чего его тело претерпело некоторые изменения.

В то посещение, стоя за дверью в покои Цзян Си, Сюэ Мэн спросил у ответственного за лечение старейшины Гуюэе:

— Что будет с ним дальше?

— Трудно сказать, — ответил старейшина Шияо. — Врата в Царство Демонов не открывались сотни тысяч лет, поэтому в мире людей не существует записей о зараженных демонической энергией заклинателях. В настоящее время, кажется, с уважаемым хозяином все благополучно, но неясно, как это может отразиться на нем в будущем…

Взгляд Сюэ Мэна помрачнел. Он снова взглянул в сторону комнаты.

Двойной кисейный полог изумрудного цвета плотно закрывал проход, так что снаружи было не разглядеть не только наружность Цзян Си, но даже обстановку спальни главы Гуюэе.

— Можно ли это вылечить?

Старейшина покачал головой:

— Боюсь, это будет слишком трудно.

— …

Тревога в его сердце нарастала, ощущаясь все отчетливее и яснее. Прикрыв глаза, Сюэ Мэн сказал:

— Если что-то потребуется, можете в любое время найти меня на Пике Сышэн.

Хотя этот старейшина и не знал, что происходило между Сюэ Мэном и Цзян Си, однако смутно ощущал, что между этими двумя есть какая-то таинственная связь, поэтому принял его добрые намерения и вежливо поклонился:

— В таком случае ваш покорный слуга хотел бы заранее поблагодарить главу Сюэ.

Сюэ Мэн махнул рукой и снова взглянул на хранящий тайны многослойный кисейный полог.

На самом деле ему очень хотелось зайти и хотя бы одним глазком взглянуть на Цзян Си, но место, где спал глава школы, было окружено тайной и являлось даже более приватным, чем девичий будуар. Разве мог туда зайти кто-то посторонний? К тому же сам Цзян Си еще не очнулся, а кроме него никто в Гуюэе не мог позволить впустить его. Сюэ Мэн и правда не знал, что еще можно сказать, поэтому, нахмурившись, произнес:

— Я уже отослал Сюэхуан главы Цзян старейшине Фэнцзяню[311.3] из вашей школы. Когда придет время, не забудьте сообщить ему об этом.

— Да, — после затянувшейся паузы старейшина сообразил, что Сюэ Мэн никак не может решиться сказать что-то еще, и сам обратился к нему: — Осмелюсь спросить: у главы Сюэ есть еще какие-то распоряжения?

— Не беспокойтесь, ничего особо важного. Я ухожу.

Старейшина был сама учтивость:

— Благодарим главу Сюэ за то, что приехали сюда лично.

Хотя раньше Сюэ Мэн часто ссорился с Цзян Си, но это было в то время, когда он был лишь молодым господином другой школы. Теперь, когда этот юноша стал главой собственной школы, люди Гуюэе не могли относиться к нему с пренебрежением безо всякой на то причины.

Несколько старейшин и военных целителей сопровождали его, пока он шел по подвесным галереям крытого бирюзовой черепицей Дворца Фуяо[311.4]. Круглый год в Гуюэе текли закольцованные потоки духовной энергии, поэтому сотни растений радовали взор пышным цветением вне зависимости от времени года. Приглядевшись, Сюэ Мэн заметил, что, хотя на Острове Линьлин сейчас был небольшой снегопад, невзирая на мороз, здесь по-прежнему пышно цвели прекрасные цветы, среди которых были и цветы поллии. Ему так и не удалось понять, что при виде их пышного цветения почувствовало его сердце.

Он медленно шел по лестнице. Доски мерно скрипели под его ногами.

Вдруг до его ушей долетел звон подвешенного на углу карниза медного колокольчика в форме головы зверя. Сюэ Мэн поднял взгляд и увидел, как из-за угла вышел молодой человек примерно его возраста в сопровождении двух вооруженных саблями охранников. Этот парень был невероятно хорош собой: у него были широкие плечи и чрезвычайно привлекательное лицо, которое в лучах утреннего солнца, казалось, излучало неописуемую нежность и мягкость и в то же время было исполнено бодрости и кипящей энергии.

Как бы заносчив ни был Сюэ Мэн, даже он не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть на него еще несколько раз.

— Глава Сюэ.

Встретившись с ним на узкой дороге, юноша остановился и первым поприветствовал его достаточно вежливо, но без подобострастия.

— … — Сюэ Мэн остановился. — А это, наверное…

— О, это человек, особо приближенный к нашему уважаемому хозяину. На протяжении многих лет он помогал нашему главе заботиться о внутренних делах Гуюэе. Хотя он редко показывается на людях, глава очень ценит его, — старейшина нервно рассмеялся. Было заметно, что он немного побаивается этого молодого человека.

Сюэ Мэн равнодушно пробубнил:

— Угу.

Закончив с положенными по этикету приветствиями, приближенный главы заметил, что гость все еще бесцеремонно глазеет на него, поэтому поднял голову и открыто улыбнулся ему.

Теперь, когда он поднял голову, стоявший рядом с ним Сюэ Мэн смог более детально его рассмотреть. Хотя он никогда не уделял слишком много внимания внешности других людей, но все же не мог не заметить незаурядную внешность этого юноши. Особенно выделялись его глаза: яркие и нежные, словно озаренные светом мириадов звезд.

Подумать только, какое потрясающее и совершенно незабываемое лицо.

Сюэ Мэн прищурился и еще раз придирчиво изучил выдающуюся наружность этого молодого человека, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь изъян, который позволил бы ему побить его на этом поле. Но сколько бы он ни искал, все безрезультатно.

Этот парень был просто изумительно красив. Юный, сдержанный, высокий, с мягкими чертами и тонкой кожей без единого изъяна, которая, казалось, даже светилась изнутри…

«Такой выдающийся молодой человек должен быть в первых строчках рейтинга юных героев мира совершенствующихся, а не подвергаться угнетению и впустую растрачивать свою жизнь, выполняя черную работу в глубинах Гуюэе», — сухо подумал про себя Сюэ Мэн. — «Сияющая жемчужина просто покрывается пылью. Цзян Ечэнь и правда дрянной человек».

Немигающим взглядом Сюэ Мэн уставился на этого угнетенного красавца. В конце концов тому стало немного неловко и он вежливо и мягко спросил:

— Глава Сюэ, у вас ко мне какое-то дело?

Сюэ Мэн наконец пришел в себя:

— Нет, ничего важного, — но при этом он продолжил беззастенчиво пялиться на него.

Похоже, этот человек из ближнего круга главы хотя и высоко ценится, но не имеет никакого официального статуса.

Если Сюэ Мэн сам не соизволит спросить, он даже не может сообщить ему свое полное имя, что само по себе довольно унизительно.

Впрочем, заметив интерес Сюэ Мэна к этому юноше, сообразительный старейшина Шияо тут же сам с улыбкой представил его:

— Глава Сюэ, вы не смотрите на его юный возраст, на самом деле Линь Линьюй[311.5] заведует всеми делами школы, учитывая каждую мелочь. Он настолько хорошо заботится о обо всем, что время от времени даже нам, старшим, становится стыдно.

Юноша чуть закусил нижнюю губу и, слегка покраснев, смущенно сказал:

— Старейшина меня перехваливает.

Заинтригованный еще больше, Сюэ Мэн еще раз оглядел его с головы до ног. Вдруг краем глаза он заметил за спиной этого молодого человека слугу с лакированным деревянным подносом. Немного подумав, Сюэ Мэн предположил:

— Собираетесь к Цзян Си?

— Да, — молодой человек явно не ожидал, что Сюэ Мэн назовет главу его школы по имени, поэтому на мгновение даже немного растерялся, но быстро пришел в себя и с улыбкой кивнул ему.

Это была отличная возможность. Если он сейчас скажет, что хочет пойти вместе с ним, чтобы навестить Цзян Си, вряд ли ему смогут отказать. Так он сможет, не уронив достоинства, войти в спальню Цзян Си и посмотреть, как эта чертова болезнь сказалась на этом придурке.

Сюэ Мэн прочистил горло, но, прежде чем он успел заговорить, до его ушей донесся мягкий голос молодого человека, который любезно сказал:

— Я собираюсь отнести лекарства своему названому отцу.

Сюэ Мэн на мгновение остолбенел, а затем спал с лица:

— Что?

Старейшина Шияо поспешил пояснить:

— Прошу прощения, чуть не забыл сказать, что он также приемный сын главы Цзяна.

Сюэ Мэн: — …

Спустя несколько минут можно было наблюдать, как бледный словно смерть Сюэ Мэн вихрем несется по галереям Дворца Фуяо, а за ним по пятам следуют несколько ничего не понимающих старейшин, которые взволнованно вопрошают:

— Ох, глава Сюэ?

— Глава Сюэ, что с вами?

— Вам нездоровится?

Новоявленный уважаемый глава Пика Сышэн был мрачнее тучи. Подошвы его подбитых железом сапог с грохотом ступали по деревянным ступеням. Почернев лицом, он стиснул зубы так, что послышался отчетливый скрип… Конечно, его не волновало, котенка или собачонку завел себе Цзян Си. Какое это имеет отношение лично к нему? Он лишь испытывал отвращение от того, что этот лицемер Цзян Си, пряча внутри школы такого способного приемного сына, за ее пределами пытается заслужить симпатию других, прикидываясь «аскетичным отшельником без семьи и детей, обреченным на одинокую старость».

Ни стыда ни совести! Вот уж действительно, до крайности отвратительный негодяй!

Увидев странное выражение на его лице, младший из братьев Мэй спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, — ответил Сюэ Мэн. — Просто вдруг подумал об одном совершенно постороннем человеке.

Он не желал снова упоминать о делах, касающихся Цзян Си, поэтому поспешил сменить тему разговора. Они еще немного поболтали, после чего направились в родовой храм Пика Сышэн, чтобы возжечь благовония в честь умерших героев и основателей школы.

Когда они вошли в родовой храм, Мэй Ханьсюэ заметил, что рядом с алтарем стоит весьма странная поминальная табличка. В отличие от всех остальных, она была накрыта красным полотном, поэтому написанное на ней имя было не прочесть.

— Это установлено для Мо Жаня.

— …

Лицо Сюэ Мэна ничего не выражало, поэтому было сложно угадать его мысли:

— Все вокруг говорят, что он мертв, но я в это не верю. После того как закончилась Великая Битва, я видел, как Учитель спустился с горного хребта Куньлунь… Он явно хотел куда-то пойти и не хотел никого брать с собой. — После этих слов он поджал губы и опустил ресницы. — В общем, я не могу поверить, что он вот так просто исчез без следа.

— Сюэ Мэн…

Сюэ Мэн отвернулся и посмотрел на небо в просвете открытой двери храма:

— Мо Жань, этот сукин сын, с самого детства ни с кем не считался и всегда поступал по-своему, иногда даже вопреки всем правилам и здравому смыслу.

— …

— Я чувствую, что и на этот раз все точно так же.

Выслушав его, Мэй Ханьсюэ невольно вздохнул, но возражать не стал.

Пока братья Мэй преклоняли колени перед поминальными табличками своих благодетелей, Сюэ Мэн, закрыв глаза, молча стоял в стороне.

После церемонии поминовения младший Мэй Ханьсюэ поднялся на ноги и похлопал его по плечу.

— Цзымин, ты будешь очень хорошим главой.

Сюэ Мэн открыл глаза и бросил взгляд на черную лакированную табличку с нанесенными белой краской именами покойных. Горели благовония и медленно опадал пепел. В светло-голубой дымке Сюэ Мэн посмотрел на поминальную табличку отца и очень спокойно сказал:

— Но не лучше, чем он.

— …

— Пошли.

Сюэ Мэн махнул рукой, повернулся и ушел.

На установленной посреди погруженного в торжественную тишину родового храма посмертной табличке из лакового дерева, вопреки правилам, не был написан посмертный титул умершего. Братья Мэй переглянулись и, тяжело вздохнув, поспешили следом за Сюэ Мэном.

Упала еще одна щепотка пепла.

Молодежь ушла уже далеко, а на черном алтаре по-прежнему горели оставленные ими три столба благовоний[311.6]. Тусклый свет освещал деревянную табличку с вырезанными Сюэ Мэном словами:

«Любовь отца незаменима.

Верность недосягаема».

А в самом низу таблички была еще одна ироничная надпись, состоящая всего из двух слов. Но братья Мэй, точно так же как и Сюэ Мэн, знали наверняка, что если душа Сюэ Чжэнъюна может увидеть с небес эти два слова, то обязательно громко рассмеется.

Свет в неугасимой лампаде замерцал, выхватив из тьмы уникальный почерк Сюэ Чжэнъюна. Эта надпись была скопирована с той, что некогда по-хулигански небрежно и элегантно вывел кистью на бумаге этот талантливый в письмах и чуждый условностям выдающийся человек…

«Сюэ прекрасен».

В тот же вечер на Пике Сышэн был устроен банкет в честь посланников Дворца Тасюэ.

По причине глубокой и преданной дружбы этих двух школ, банкет считался частным мероприятием, не предназначенным для чужих глаз, но слухи о нем все равно просочились наружу.

Судя по слухам, новоявленный глава Сюэ так опьянел после двух-трех чарок легкого вина, что совсем потерял голову. Оказалось, что подвыпивший глава Сюэ любит ворчать себе под нос, и в тот день он очень много чего наговорил. Какое-то время он оплакивал своих родителей, потом злился и сетовал на своего старшего брата, потом брюзжал и скучал по своему наставнику, а потом принял слугу рядом с собой за Ши Мэя.

В тот день на его языке переплелись имена всех этих людей.

Но кроме Мэй Ханьсюэ никто из старых друзей не пришел.

В свете фонарей, пьяный вдрызг, Сюэ Мэн лежал на столе, уткнувшись головой в скрещенные на столе руки, и из-под локтя смотрел на Зал Мэнпо.

В какой-то момент он увидел другой шумный пир, где царило радостное оживление и веселье.

Стоя среди галдящей толпы, Сюэ Чжэнъюн и госпожа Ван произносили праздничные тосты, а сидящие с двух сторон от него Ши Мэй и Мо Жань лепили пельмени… А потом все вдруг затихли и, повернув головы к распахнувшимся дверям, увидели, как за порогом бушует метель, а старейшина Юйхэн в наброшенном на плечи ярко-красном плаще, стряхивая снег с зонта из промасленной бумаги, идет прямо к ним.

— Уважаемый глава, вы пьяны, — в ушах раздался чей-то неясный голос, который звал его, но Сюэ Мэн не стал отвечать.

Затем кто-то со вздохом накинул ему на плечи теплую зимнюю одежду, но он даже не знал, кто это был: старейшина Сюаньцзи, старейшина Таньлан или кто-то еще.

Чуть позже этот человек погладил его по голове и сказал:

— Молодой хозяин, ты пьян.

Сюэ Мэн что-то промычал, но слезы опять потекли по его лицу, и он снова уткнулся головой в скрещенные руки. К тому времени была уже глубокая ночь, все угощения были съедены, вино — выпито и былой энтузиазм угас. Впоследствии Сюэ Мэн все больше молчал, он больше никого не тянул к себе, не рыдал в голос, не шумел и не скандалил… Теперь он делал все возможное, чтобы как можно скорей дорасти до своего отца.

Быть может, уже через год он не будет так легко напиваться, а через несколько лет, даже напившись, больше не будет молоть всякую чушь. Пожалуй, в конце концов в будущем уже никто не сможет вот так легко увидеть слезы Сюэ Цзымина с Пика Сышэн.

Постепенно он станет деревом, поддерживающим земли Сычуани, а может, даже весь мир совершенствования. Эти годы беззастенчивых рыданий и беззаботного пьянства когда-нибудь станут лишь прошлым почтенного главы Сюэ, о котором он с улыбкой вспомнит во время праздной болтовни с младшим поколением.

Одно поколение сменит другое, и к тому времени, когда Сюэ Мэн состарится, прошлое, что было частью жизни его поколения, сотрется из памяти людей. В будущем их потомки будут упоминать события из их жизни, но уже никто не будет знать их достаточно хорошо.

В итоге эти цветущие годы его юности, быть может, промелькнут и скроются вдалеке и в конце останется лишь пара слов на складном веере Сюэ Мэна: «Сюэ прекрасен».

Вскоре братья Мэй вернулись во Дворец Тасюэ, а через несколько дней в мире совершенствования было обнародовано важное заявление.

«С лунного Нового года Куньлуньский Дворец Тасюэ станет вечным союзником и побратимом Пика Сышэн[311.7]. Невзирая на границы Верхнего и Нижнего Царства, две школы объединят свои силы в стремлении к миру[311.8] и процветанию простого народа. В доказательство своей искренности глава Минъюэ Лоу и глава Сюэ Цзымин вместе возвещают об этом миру».

После обнародования этого литературного опуса волны от него разошлись кругами по всему миру.

Кто-то рассыпался в похвалах, кто-то ничего не понял, а кто-то предпочел просто промолчать… Эти люди видели, что этот новый договор через десять-двадцать лет, а может, и значительно раньше сможет поколебать устоявшийся порядок в мире совершенствования. Граница между так называемыми Верхним и Нижним Царствами, вероятно, будет медленно стираться.

— А к лучшему ли это? — спросил кто-то, на досуге допивая чашку чая.

Его спутник, глотнув из чайной чашки «Холодный и ароматный снег», покачал головой:

— Кто может знать, что произойдет в будущем? Когда-то Наньгун Чанъин собрал девять великих школ, чтобы создать Верхнее Царство в границах мира совершенствования. Он хотел, чтобы под управлением этих школ эти земли превратились в Персиковый Источник. Тогда все в один голос хвалили его, но разве в итоге все вышло совсем не так, как ожидалось? Так что, как видишь, было ли это решение правильным и мудрым, в конце концов покажет лишь время…

— Ой, и то верно.

— Но, по крайней мере, не будет больше такого явления как «Зал Последнего слова». Все-таки Гуюэе не сможет противостоять объединенным силам Дворца Тасюэ и Пика Сышэн.

— Это сложно предсказать: зная нрав Цзян Си, вряд ли он согласится уступить и прогнуться под кого-то…

— Ясное дело, но зачем сейчас все смешивать в одну кучу? Поживем — увидим, главное, чтобы мы могли хорошо прожить свою жизнь… О, а эти семечки, жаренные со змеиным желчным пузырем, хороши. — Повысив голос, посетитель чайной крикнул в сторону бамбуковой занавески: — Хозяйка, принеси-ка еще полкило!

На смену зиме пришла весна. Оставленные пожаром войны раны медленно заживали, при поддержке духовных школ постепенно восстанавливались разрушенные деревни и города .

Были и те, кто во мраке потерял веру, но, к счастью, сердца людей не из камня и со временем могут меняться.

Возможно, когда-нибудь это молчание тоже взорвется боевыми криками, а бездна лопнет, рассыпавшись огненными брызгами фейерверка. Те, кто слепо аплодирует, — замрут, те, кто, съежившись от страха, молчит, — заговорят. Перед лицом надвигающейся беды мягкие люди станут жестче, перед лицом обмана те, у кого есть возражения, сделают шаг вперед.

В круговороте жизни все меняется, и на месте руин вырастают новые города. Вот только грань между истиной и ложью все так же неясна, а добро и зло по-прежнему неотделимы друг от друга.

Но на самом деле это не так уж и важно. Вполне возможно, люди никогда не смогут разобраться во всем до конца, ведь они не могут полностью понять даже самих себя.

Вот один самый простой пример…

У вас есть глаза, но можете ли вы увидеть свое лицо прямо сейчас?..

— Да! Давай еще историю!

В Линьи под знакомой старой софорой рассказчик закончил очередной рассказ.

— А этот бессмертный Чу и правда хороший человек… — Старушка утерла слезы. — Жаль, что никто так и не знает, где он сейчас…

— А с образцовым наставником Мо и правда обошлись так несправедливо… ох…

Девочка-подросток раздавила в руке нитку засахаренного боярышника. Ее черные глаза потемнели, лицо было залито слезами. Всхлипнув, она повернулась к своему спутнику и сказала:

— У-у-у, мне не понравилась история про братца Наньгуна и сестрицу Е.

Ее спутник на миг лишился дара речи, но потом спросил:

— Отчего же?

— Они умерли, — ответила девочка, утирая слезы.

— Е Ванси до сих пор жива… — пробормотал мальчик.

Девочка еще сильнее заплакала:

— Ты не понимаешь! Вы, мальчишки, такие бесчувственные и глупые! Наверняка она страдает и теперь жизнь для нее хуже смерти, у-у-у-у…

Увидев, что ее рыдания грозятся перерасти в истерику, мальчик немного растерялся. Не зная, что делать, он долго чесал макушку, прежде чем сказать:

— Ладно, не плачь. Как насчет того, чтобы поиграть в семью? Я буду Наньгун Сы, а ты — Е Ванси, и мы сочиним собственную историю… Ох, только не плачь больше.

Чтобы порадовать свою маленькую подружку, мальчик сорвал лист размером в ладонь, чтобы закрыть девочке половину лица.

— Вот, держи, считай, что это фата. Давай совершим свадебный обряд в три поклона…

Девочка моргнула и улыбнулась сквозь слезы.

Оказывается, в глазах наивного ребенка любое горе можно переписать. Постепенно все станет восприниматься легче, а их ненависть, любовь и разлука со временем превратятся в легенды этого свободного мира рек и озер, которые снова и снова будут пересказывать сказители под старой софорой.

Используя взлеты и падения ваших судеб, ваши жизнь и смерть, славу и позор, они смогут выжать из слушателей две-три слезинки, одобрительные возгласы и аплодисменты.

Прикрыв девичью голову листом, девчушка и паренек по всем правилам играли в свадьбу. Движимые первыми чувствами, эти дети смотрели друг другу в глаза и, не видя ничего вокруг, радостно кричали:

— Первый поклон Небу и Земле…

— Второй поклон родителям…

Мимо старой софоры проходил одетый в черное заклинатель с красивым лицом. На поясе у него был закреплен выцветший на солнце старый колчан, в котором не было ни одной стрелы.

Война закончилась, и в этом грешном мире царили мир и спокойствие.

Внутри расшитого цветами колчана свернулся в клубочек крохотный щенок с золотистыми коготками. Жалобно скуля, он смотрел оттуда на мир снаружи.

Остановившись под деревом, заклинатель в черном с полуулыбкой наблюдал за тем, как двое детей играют в создание семьи. Неожиданно вспомнив о чем-то, он подошел к ним и вручил девочке красный носовой платок.

— Ой! — девочка испуганно замерла. — Что это? Вы кто?

Заклинатель в черном в ответ лишь улыбнулся и сказал:

— Как можно выходить замуж с листом на голове? Бери, это тебе.

Платок был не новый и даже слегка потертый, но отличного качества и очень мягкий.

В уголке было вышито всего одно слово — «Сы». Все-таки этой вещице было так много лет — стоит ли удивляться, что она была немного потрепана. Именно этот платок во время ритуального испытания достал юный Наньгун Сы Лю, чтобы вытереть ей слезы, когда в иллюзорном мире она заплакала от испуга.

Девчушка взяла платок и, рассмотрев его со всех сторон, вдруг расцвела лучезарной улыбкой, от которой на ее щеках появились прелестные ямочки.

Подняв голову, она сказала:

— Спасибо, сестрица.

— …

Заклинатель в черном на мгновение изумленно замер, а затем в его глазах, казалось, засияли все звезды небосклона.

За все эти годы мало кто смог с первого взгляда признать в ней девушку, не говоря уже о заклинании, которое навечно изменило ее голос.

Эта егоза и правда весьма наблюдательна.

Е Ванси с улыбкой покачала головой и, выпрямившись, погладила Наобайцзиня по его маленькой плюшевой голове:

— Ну, пошли, что еще хочешь посмотреть?

Наобайцзинь взвыл:

— Ау-у-у, у-у-у-у!

Подул ветер, зашуршали листья софоры.

Сказитель как раз рассказывал о битве на горе Цзяо и как Наньгун Сы бросился в Кровавый Пруд, чтобы подавить разбушевавшуюся нечисть. Все, кто слышал это, плакали.

Лишь она не заплакала снова. Расправив плечи и выпрямив спину, Е Ванси в одиночестве направилась к видневшимся вдалеке горам, а за ее спиной слышались исполненные невинной сладости детские голоса:

— Муж и жена кланяются друг другу…

В тот момент, когда она вышла из тени софоры, пролившиеся с небес слепящие солнечные лучи нежно погладили ее по лицу. Непонятно почему, но ее прищуренные глаза изогнулись в улыбке, а сердце наполнилось радостью и освежающей сладостью.

«И правда, детство — лучшая пора в жизни», — подумала она. — «Когда еще так запросто можно, преклонив колени, поклясться в вечной любви».

Пройдя еще немного, она услышала позади топот детских ног и голос маленькой егозы:

— Сестрица! Твой платок!

Напустив на себя героический вид, не повернув головы, она небрежно махнула рукой.

Наобайцзинь уставился на нее своими круглыми глазами, словно беззвучно спрашивая: «Эту вещь оставил А-Сы. Ты точно больше не хочешь ее?»

Она засмеялась, но взгляд ее был полон нежности:

— Не хочу.

После этих слов она обратила взор на раскинувшийся перед ее глазами, заросший орешником пышный луг. Весна возродила все сущее, и она нисколько не удивилась, увидев, что рядом с ней стоит Наньгун Сы. На его лице было все то же строптивое и дерзкое выражение. Он все еще выглядел немного высокомерным, но в то же время был чуть более спокойным и серьезным.

— Я знала, что ты здесь, — сказала она.

Призрачный Наньгун Сы тоже немного нахмурил брови, словно укоряя ее.

— Не сердись, — мягко сказала она. — Они исполняли свадебный ритуал, но не хватало свадебного покрывала новобрачной.

— …

— Поэтому я отдала им твой платок.

Наньгун Сы все еще выглядел недовольным.

— Один платочек в обмен на счастливый брак, ну же, давай, просто улыбнись разочек.

Под золотыми лучами солнца Наньгун Сы неохотно выдавил из себя одну улыбку, что выглядела как кислая гримаса.

И она начала смеяться. В какой-то момент ее ресницы опустились, а когда она снова подняла взгляд, тень Наньгун Сы уже исчезла. Но она точно знала, что он еще вернется.

Ведь это был не призрак и не иллюзия.

Он живет в ее сердце, поэтому она всегда может видеть его.

И для нее он всегда будет таким же красивым и сильным духом героем, как во времена своего рассвета…

В мгновение ока наступил очередной лунный Новый год. Согласно правилам мира совершенствующихся, можно было завершать ношение траура по родителям. За месяц до лунного Нового года Сюэ Мэн официально занял пост главы Пика Сышэн. Со всех концов света сыпались поздравления, а в Сычуани по этому поводу было устроено великое празднование.

От множества фонарей[311.9] ночью было светло как днем. В соответствии с церемониалом, за соблюдением которого тщательно следил старейшина Сюаньцзи, на праздник Сюэ Мэн надел венец из самой лучшей яшмы, парадный пояс с подвеской и перстень главы. Сам он был одет в роскошную одежду из девяти слоев тончайшего шелка. С головы до ног новый глава был образцом изысканной элегантности, и даже манжеты его рукавов были украшены вышитыми драконами с глазами из огненного жемчуга.

Уже не мальчик, а красивый и зрелый мужчина с лицом, подобным самому прекрасному нефриту, он стоял посреди торжественного и величественного Зала Даньсинь.

Если присмотреться повнимательнее к его глазам и бровям, в нем можно было увидеть тень Цзян Си. Вот только он никогда не будет носить фамилию Цзян и никогда не захочет быть похожим на этого человека.

— Поздравляем, господин бессмертный глава Сюэ.

Старейшина Сюаньцзи первым вывел вперед своих учеников для почтительного поклона.

Люди Пика Сышэн, от сияния доспехов которых рябило в глазах подобно лазурно-синим морским волнам, один за другим преклоняли колени перед своим новым главой. Гости, что пришли с поздравлениями и благими пожеланиями, вежливо опускали взгляд и почтительно склоняли головы.

Их голоса гремели, словно раскаты грома, заполнив эхом окутанные туманной дымкой и облаками горные вершины.

— Поздравляем, господин бессмертный глава!

Словно возвещая о начале золотого времени для Пика Сышэн, в ночном небе расцветали фейерверки. И уже не важно, была ли минувшая ночь мрачной и темной или теплой и уютной — пути назад больше нет.

На губах Сюэ Мэна играла едва заметная улыбка. Его глаза были глубокими и спокойными, но не очень яркими.

Он поднимал чарки и выпивал вместе со всеми.

Его поведение было безупречным, ведь он больше он не мог позволить себе все те безрассудные и нелепые ошибки, что совершал раньше.

Сидящий в отдалении младший Мэй Ханьсюэ вздохнул и закрыл глаза:

— Этот птенец… так все закончится тем, что в будущем он превратится в нового Наньгун Лю.

— Осторожней в словах.

Мэй Ханьсюэ взглянул на своего старшего брата:

— Я не говорю что с ним что-то не так, я говорю только о его нынешнем положении.

— Тогда уж тем более это не то, о чем тебе следует болтать без толку, — холодно отрезал старший брат. — К тому же с тех пор, как начался банкет, ко мне уже подошли двадцать шесть девушек. Снимай уже свою маску из человеческой кожи, с меня хватит!

Мэй Ханьсюэ тут же состроил гримасу, изобразив на лице невыносимые страдания.

Праздничный банкет подходил к концу. Из-за того, что гостей было слишком много, Пику Сышэн пришлось взять на себя решение проблем их приема и размещения, закрепив за учениками, в зависимости от их уровня, глав, старейшин и мастеров других школ.

Насладившись пиром, подвыпившие люди отправились по домам.

Менялись реки и горы, менялась страна, сменялись династии, — у каждого были свои заветные мечты и надежды.

Сюэ Мэн вернулся в свои покои.

Сегодня он не был пьян. Похмельный суп старейшины Таньлана поработал на славу.

Усевшись, новый глава устало помассировал надбровные дуги. Он хотел снять с себя многочисленные тяжелые украшения, но, посмотрев некоторое время в бронзовое зеркало, понял, что все его тело увешано нефритовыми подвесками и он совершенно не представляет, с чего начать.

Вежливо постучав в дверь, вошел Сюаньцзи.

— Уважаемый глава.

Сюэ Мэн меланхолично отозвался:

— Да?

— Это список подарков от каждой школы, Цзелюй забыл передать их вам, — Сюаньцзи подал ему толстую золотисто-красную книгу для записей. — Помните, вы должны его внимательно просмотреть и продумать, как возместить каждый в соответствии с этикетом.

Сюэ Мэн лишь почувствовал себя еще более утомленным:

— Ясно.

— И еще, глава Цзян сказал, что хотел бы встретиться с вами наедине.

— …Не хочу его видеть.

Сюаньцзи не стал настаивать. От прочих старейшин Пика Сышэн он отличался тем, что умел считывать состояние человека по интонациям его голоса и выражению лица. Поэтому он лишь со вздохом сказал:

— Тогда немного погодя я схожу и откажу ему.

— Есть еще что-нибудь?

— Больше ничего, — ответил Сюаньцзи.

На самом деле Сюэ Мэн очень надеялся, что он скажет, что есть что-то еще, а еще лучше, если прямо заявит: «неожиданно пришли два таинственных гостя, они говорят, что хотят видеть вас». Но этого не случилось.

Сюаньцзи вышел, прикрыв за собой богато украшенные резьбой по лаку двери спальни главы.

Сюэ Цзымин еще долго стоял в одиночестве посреди огромной комнаты, прежде чем наконец подошел к столу, зажег лампу и принялся просматривать толстенный список подарков.

Список был составлен в соответствии со щедростью дарителей. Как самая богатая школа в мире совершенствования, Гуюэе, естественно, возглавляла список. В перечне даров было полно самых экстравагантных, таких как «пламенное перо» или «духовная китовая жемчужина», а о некоторых дарах он прежде даже не слышал. Цзян Си не пожалел денег, но уж в чем в чем, а в деньгах он точно не нуждался.

Однако Сюэ Мэн был не в настроении изучать этот список сокровищ. Он перелистывал книгу, пытаясь найти среди дарителей имена Чу Ваньнина и Мо Жаня. В конце концов, многие заклинатели не смогли прийти лично, но прислали подарки. Сегодня был очень важный день в жизни Сюэ Мэна. Если бы Мо Жань не умер, а Чу Ваньнин все еще не удалился от мира, они непременно получили бы весть о том, что он официально стал главой.

Дворец Тасюэ, Дворец Хохуан, храм Убэй…

Он листал страницу за страницей…

Даже несколько раз перелистал страницы с поздравлениями от частных лиц и вольных заклинателей.

Но их там не было.

Наконец Сюэ Мэн откинулся на мягкую спинку резного кресла из красного дерева и, подняв руку, устало потер лоб.

Ничего.

Его Учитель и его… старший двоюродный брат, они как будто и правда отошли от дел, затворившись где-то. В тот день после завершения Великой Битвы они просто бесследно исчезли из этого мира.

Снаружи народ ликовал и веселился, взрывались петарды и фейерверки, а уважаемый глава Пика Сышэн уединился в своей комнате. Пусть очень медленно, но постепенно его ресницы становились все более влажными.

Он в самом деле не мог принять тот факт, что Чу Ваньнин и Мо Жань обманывали его, и уже не смог бы без горечи и обиды ужиться с этими двумя, но, несмотря ни на что, в глубине души он по-прежнему очень скучал по ним.

Когда он сооружал храм предков для поклонения умершим, все говорили ему, что Мо Жаня уже нет в живых. Но он упрямо гнул свою линию и твердил, что не поверит в его смерть, пока не увидит мертвое тело, а пока нет проверенной информации, ни за что не снимет с этой поминальной таблички красное покрывало.

На самом деле он понимал, что все случилось так, как оно случилось, и изо всех сил старался понять их, но все равно не мог успокоиться. Когда он думал о том, что они скрывали от него, ему тут же становилось душно, сердце сжималось, а все нутро скручивалось в узел. Доходило до того, что он не мог даже сделать вдох.

Он также понимал, что из-за всего этого Чу Ваньнин и Мо Жань, возможно, больше никогда не смогут вернуться на Пик Сышэн. Мало кто способен отнестись со снисхождением к подобным недопустимым отношениям между наставником и учеником.

Но по крайней мере они могли бы отправить ему письмо…

Хотя бы сообщить, что они живы, в безопасности и у них все благополучно.

Сюэ Мэн сделал глубокий вдох и поднял руку, чтобы прикрыть дрожащие веки.

Вдруг со стороны окна послышался слабый вздох. Сюэ Мэн ошеломленно замер, а затем вскочил и, подбежав к окну, распахнул ставни.

Вспышки фейерверков отбрасывали блики на его лицо. Он огляделся по сторонам, но никого не увидел. Лишь за окном на сухой ветке персикового дерева был подвешен узкий и длинный, обитый парчой футляр.

Все тело Сюэ Мэна напряглось до предела, он протянул дрожащую руку и открыл футляр.

В этот момент в ясное ночное небо со свистом взмыл фейерверк. Взорвавшись, он разлетелся на тысячи звезд, на миг осветив всю округу.

В этом искрящемся свете Сюэ Мэн увидел лежащую в парчовом футляре, совсем недавно отлитую из металла узкую и тонкую саблю с длинным серебряным эфесом, украшенным ярко сияющим духовным лунным камнем…

Это был заново перекованный Лунчэн!

Справившись с дрожью, Сюэ Мэн сунул парчовый футляр за пазуху, разбил окно и выпрыгнул наружу. Приземлившись в саду на заднем дворе, он поднялся на ноги и закричал:

— Учитель!

Но на пустом внутреннем дворе дома главы ему ответил лишь завывающий ветер.

Словно сумасшедший, он принялся кричать:

— Учитель! Мо Жань! Выходите! Идите сюда!

Освежающий ночной бриз обдувал его мокрые щеки прохладой. Забыв обо всем, он бегал среди деревьев и клумб в своем неуместном роскошном наряде из парчи, не обращая внимание на ветки, царапающие руки и рвущие одежду.

— Покажитесь сейчас же!

В конце его крик превратился во всхлип.

Нигде никого не было. Сюэ Мэн остановился и медленно осел на землю. Свернувшись калачиком, он пробормотал:

— Вернитесь…

До его ушей донеслось тихое шуршание листьев. Сюэ Мэн вздрогнул и посмотрел в направлении звука…

А потом он увидел двух человек, которые уже ушли очень далеко и остановились лишь около карниза Пагоды Тунтянь. Позади украшенной фигурками божественных зверей изогнутой стрехи величественной пагоды виднелись два так хорошо знакомых ему силуэта. Один из них сидел, его длинные рукава развевались на ветру, а на коленях лежало его непревзойденное божественное оружие Цзюгэ. Прислонившись к нему, стоял мужчина, одетый в темные одежды странствующего заклинателя. На листе бамбука он наигрывал мелодию…

«Под яркой луной навещаю старого друга, тлеет фитиль[311.10], расцветая красным цветком на наших лицах.

Одним прекрасным утром юный феникс заплакал[311.11] по весенней заре, на бескрайних просторах родной земли воцарился мир и покой.

Спрятанным в детстве вином не утолить жажду государя, годы спустя вернусь и встречу своего брата.

Зачем людям вечно идти по жизни вместе? Издалека свою тоску отправляю с весенним ветром».

Под мерцающим серебристым светом луны эхо этого неспешного перебора струн гуциня еще долго вибрировало в воздухе, медленно уплывая в бескрайние небеса.

Поздравительная песнь закончилась, но еще можно было увидеть, как во вспышке золотого света на зов Чу Ваньнина явился светоносный бумажный дракон. Два человека вскочили на его хребет и, оседлав ветер, умчались вдаль…

Позже в парчовом футляре Сюэ Мэн обнаружил два письма, написанные очень похожими почерками. Одно — от Чу Ваньнина, а другое — от Мо Вэйюя.

Письмо Мо Вэйюя было очень длинным. Он писал о всевозможных событиях, произошедших с ними за это время, а также о многих секретах, которые скрывал от него в прошлом. Также он пояснил, что из-за того, что раньше им было неизвестно, что мир думает на их счет, они не хотели опрометчиво появляться на людях и тянуть Пик Сышэн за собою на дно. Что касается этого нового Лунчэна, он выкован им и Чу Ваньнином из материалов, которые они, пустив в ход все доступные средства, собирали в течение последних нескольких месяцев. Возможно, теперь он сможет снова его использовать.

Письмо Чу Ваньнина было намного короче и состояло всего из нескольких аккуратно написанных строк:

«Уважаемый глава, Юйхэн чувствует угрызения совести, поэтому стыдится встретиться с вами. Впереди длинная дорога, пожалуйста, берегите себя. В рукоять Лунчэна инкрустирован цветок ночной крабовой яблони, который может сопровождать уважаемого главу всю жизнь. Если когда-нибудь вам нужно будет использовать мои ничтожные силы и способности, Юйхэн всегда в вашем распоряжении».

Той ночью Сюэ Мэн еще очень долго смотрел на два слова в этом письме — «уважаемый глава».

До самой глубокой ночи, когда закончился пир и смолкли все звуки, он так и не смог прийти в себя. Размышляя о том, что, вероятно, ему больше не удастся услышать, как Учитель зовет его по имени, и что теперь он будет обращаться к нему лишь как к уважаемому главе, Сюэ Мэн почувствовал, что никогда еще так не уставал от множества законов и правил этого мира.

Но, по крайней мере, Чу Ваньнин все еще жив и Мо Жань тоже. Возможно, отныне они с Сюэ Мэном будут жить очень далеко друг от друга и в течение нескольких лет вряд ли смогут увидеться, но даже на разных концах света они все еще могут вместе любоваться серебристым светом луны этого мира, и это само по себе уже можно считать хоть каким-то утешением.

Городок Учан у подножия Пика Сышэн.

Двое мужчин в плащах с накинутыми на голову капюшонами вышли из ночного мрака и пошли по оживленному ночному рынку. Приметив ярко украшенную праздничными фонарями и гирляндами ночную закусочную, они присели, намереваясь перекусить.

Один из них, очень высокий, стройный мужчина, сказал:

— Хозяин, один горшок прозрачного гудона, хрустящие побеги бамбука, тофу, тонко нарезанный бобовый сыр, базеллу белую[311.12], мясную нарезку, сетчатый телячий желудок, жареную хрустящую свинину, заливное из рыбного филе, тефтели-лотосы из креветок…

Его спутник холодно оборвал его:

— Ладно, этого достаточно, больше не съесть.

— Тогда добавьте еще окуня с кедровыми орешками и два горшочка соевого молока…

Его спутник поджал тонкие губы:

— Хватит уже, прекращай заказывать.

Это были не кто иные, как только что доставившие Сюэ Мэну свой подарок Чу Ваньнин и Мо Вэйюй.

— Тогда давай напоследок еще засахаренный лотос с клейким рисом, и все, — после этих слов Мо Жань улыбнулся юному слуге, принимающему заказ. — Вы сможете это сделать?

Слуга довольно эмоционально ответил ему:

— Раньше не смогли бы: это ведь блюда из провинций Цзянсу и Аньхой. Но в Зале Мэнпо на Пике Сышэн их постоянно готовят, поэтому мы тут, внизу, тоже кое-чему научились. Ах, да, кстати, у нас здесь даже есть «Меню Великих Героев», не хотите взглянуть?

Чу Ваньнин нахмурился:

— Что за меню?

— «Меню Великих Героев». Неужели вы двое о нем никогда не слышали? — с гордостью пояснил юный подавальщик. — Не так давно случилось страшное бедствие, а остановить эту напасть и вернуть все на круги своя смогли два бессмертных господина с нашего Пика Сышэн. Эй, да теперь в каждой уважающей себя забегаловке и на каждом постоялом дворе Учана обязательно готовят несколько фирменных блюд, которые полностью соответствуют вкусам этих двух героев!

С этими словами он вытащил из-за пояса две бамбуковые дощечки и с энтузиазмом вручил их Чу Ваньнину и Мо Жаню.

— Как насчет этого? Это меню господина бессмертного Чу, — опасаясь, что они могут не понять, о чем речь, юный слуга воодушевленно принялся разъяснять: — Поговаривают, что господин бессмертный Чу любит есть немного подгоревшие блюда, поэтому у нас тут представлены жаренные в собственном соку фрикадельки, поджаренный хрустящий рис, жареный тофу с зелеными овощами… Ах да, еще специально прожаренный до небольшого обугливания окунь во фритюре и кисло-сладком соусе с кедровыми орешками[311.13] …

Чу Ваньнин: — …

Пытаясь сдержать смех, сидящий напротив него Мо Жань поднял чашку и отпил глоток чая.

Но когда он перевернул табличку под названием «Меню господина бессмертного Мо», то чуть не выплюнул весь чай…

— Кхэ-кхэ-кхэ!

От такой реакции юный слуга пришел в смятение:

— Ох, уважаемый гость, что случилось? Все в порядке?

— Ничего, все отлично, кхэ-кхэ… — откашлявшись, Мо Жань указал на бамбуковую табличку и спросил: — А это у вас что? Почему в «Меню бессмертного господина Мо» рассыпчатое печенье «Сладкое Сердце Яблони»[311.14] и тому подобные вещи? Я знать не знаю, что это такое.

— Но ведь говорят же, что господин бессмертный Мо очень любит сладкое.

Мо Жань: — …

— А еще ему нравятся цветы яблони, — языкастый маленький подавальщик, уподобившись всеведующему рассказчику, что знает все обо всем на свете, начал цветисто разъяснять, что к чему: — Именно поэтому наша хозяйка и создала это прекрасное, тающее во рту рассыпчатое печенье «Сладкое Сердце Яблони». В нем на тридцать процентов больше сахара, чем в других десертах. Ручаюсь, оно настолько сладкое, что язык немеет!

— И что… такое еще можно есть?

Юный слуга рассмеялся:

— Почему такое нельзя есть, оно очень хорошо продается. А почему бы уважаемым гостям не взять часть блюд из «Меню господина бессмертного Мо» и часть из «Меню господина бессмертного Чу»? Сразу видно, что господа бессмертные любят вкусно поесть — попробуйте и не прогадаете. Здесь не обманут ни ребенка, ни старика, вы совершенно точно не будете разочарованы.

У Чу Ваньнина даже голова разболелась:

— Нет уж, спасибо, но мне не нравится есть угли.

Мо Жань со смехом сказал:

— И я на самом деле не так уж сильно люблю сладкое.

— Ах, тогда и правда жаль, — подавальщик с сожалением поскреб в затылке. Похоже, он был искренне восхищен новыми блюдами, что теперь подавались в этом заведении. Даже когда он отошел уже довольно далеко, все еще можно было расслышать, как он бормочет себе под нос: — В любом случае, это ведь любимые блюда героев, спасших мир… можно же было хотя бы из любопытства попробовать…

Чу Ваньнин: — …

Мо Жань: — Пфф!

— Над чем смеешься? — взглянув на него, спросил Чу Ваньнин. — Это так смешно?

— Да нет, — глаза Мо Жаня потемнели. — Просто счастлив. А когда ты счастлив, можешь смеяться даже над мелочами.

Сказав это, он повернул голову и посмотрел на ликующую толпу на улице. Буря утихла, и яркие фейерверки людских надежд вновь расцвели в небе этого бренного мира. Женщины выбирали румяна и украшения, а также покупали обернутые в красную бумагу подарки к новогодней ночи. Мужчины, как обычно, собирались вместе перед ярко сияющими во мраке празднично украшенными столами ночных закусочных, чтобы пропустить по кувшинчику вина и поболтать. Бумажные фонари освещали благодушные и безмятежные лица. Атмосфера была такой теплой и мирной, что даже блестящий на их щеках жир не казался таким уж отвратительным.

Громко визжа, мимо пробежала стайка ребятишек, которые, похоже, играли в какую-то новую, неизвестную ему игру. На одном из малышей была надета маска, а все остальные, словно кролики, улепетывали от него со всех ног и беспрестанно галдели:

— Не дай ему поймать себя! Ха-ха-ха, не дай ему себя изловить!

Мо Жань сидел, лениво подперев щеку рукой. Эта поза делала его лицо еще более привлекательным, придавая его мужской красоте какую-то особую, почти сногсшибательную миловидность.

Он вдруг удовлетворенно выдохнул:

— И правда хорошо.

Подняв голову, он посмотрел на ярко сияющий в вышине Пик Сышэн и повторил:

— Правда хорошо.

— …Не так уж и хорошо, — возразил Чу Ваньнин. — Ты же слышал, как Сюэ Мэн звал нас.

Мо Жань какое-то время молчал, но потом все-таки с улыбкой сказал:

— Конечно, но если бы мы и правда решили остаться здесь, то опять поставили бы его в неловкое положение.

— Я знаю, — отозвался Чу Ваньнин.

После того, как подали некоторые из заказанных блюд, Мо Жань принялся за еду, тихо брюзжа себе под нос:

— Все-таки Сюэ Мэн в душе все еще немного ребенок. На самом деле так, как сейчас, лучше для всех. Если мы вернемся на Пик Сышэн, то неприятности будут следовать одна за другой. К тому же, допустим, он сможет потерпеть меня денек-другой, но что будет через месяц или два?

С хрустом раскусив земляной орех, Мо Жань не без обиды закончил:

— Он совершенно точно погонит меня взашей.

Сдерживая улыбку, Чу Ваньнин стукнул палочками по его голове:

— Это у тебя сердце и разум маленького ребенка.

— Нет, правда, — ответил Мо Жань,— когда он выгонит меня, я не смогу вернуться снова. Все же приказ самого главы кого хочешь напугает до смерти!

На этот раз Чу Ваньнин и правда не смог сдержаться и, приглушив голос, тихонько рассмеялся:

— Хватит валять дурака. Никуда он тебя не прогонит. Ясно же, что мы сами не захотели остаться, так что не нужно перекладывать все на него.

— Ну ладно, — Мо Жань взъерошил волосы на затылке и оскалил зубы в ухмылке, от чего на его щеках появились глубокие ямочки. — Благодетельный братец, как всегда, прав.

— Ешь давай, — отозвался Чу Ваньнин. — Поедим — и сразу вернемся домой.

С тех пор, как все три души разумного начала Мо Жаня вернулись в его тело, они затворились на уединенной горе Наньпин и жили там вдвоем. Не то чтобы это был намеренный побег от мира, но сейчас оба чувствовали, что, пройдя половину пути в мире людей, по счастливой случайности им удалось найти свой «Персиковый Источник», где они наконец могут отдохнуть от мирской суеты.

Так что все и правда сложилось наилучшим образом.

Ухватив палочками кусок жареного мяса, Мо Жань улыбнулся так, что его глаза изогнулись полумесяцами, и со смехом сказал:

— На самом деле это и правда моя вина.

— А?

— Я действительно не хочу возвращаться.

— Боишься, что он будет винить тебя?

— Не-а, — Мо Жань рассмеялся и, коснувшись своего носа, продолжил, — я боюсь, что он будет звать меня «матушка-наставница».

Чу Ваньнин: — …

Глаза Мо Жаня были очень нежными и такими угольно-черными, что в этот час немного отсвечивали фиолетовым. Однако этот пурпурный отблеск никак не повлиял на мягкость и доброжелательность его взгляда. Вздохнув, он посетовал:

— Крепко же в нас это сидит: от рождения и до смерти обращаться к человеку в соответствии с его статусом в семье.

— Ешь!

Мо Жань тут же послушно опустил голову и принялся за еду. Казалось, что в этот момент у него на макушке выросла пара мохнатых пушистых собачьих ушек, которые мягко и покорно опустились вниз.

Однако Чу Ваньнин ясно понимал, что проблема не в том, что Мо Жань не хотел возвращаться на Пик Сышэн. На самом деле и он, и сам Чу Ваньнин, и Сюэ Мэн — все они не оставляли мысли о том, чтобы когда-нибудь снова воссоединиться, однако время безжалостно обтачивает всех людей. Бывает и так, что после того, как безрассудное и легкомысленное время вашей жизни осталось в прошлом, оно уже никогда не вернется и никто не сможет натянуть его на себя снова, как старую одежду.

Каждый из них понимал эту горькую правду, только Мо Жань боялся, что она будет ему слишком неприятна, поэтому и взял на себя всю ответственность и заставил его смеяться.

— Кстати, я так тебя и не расспросил как следует, — сменил тему Чу Ваньнин. — В день Великой Битвы… как ты узнал, что сможешь вернуться?

Мо Жань наспех прожевал рис, что был у него во рту и, чуть подумав, ответил:

— Если я скажу тебе правду, ты сильно на меня обидишься?

Чу Ваньнин взглянул на него своими ясными и чистыми глазами:

— А ты как думаешь?

Мо Жань потер затылок и, опустив голову, рассмеялся:

— На самом деле, когда ворота в демонический мир открылись, я тоже почувствовал, что какая-то странная духовная сила вливается в мое тело… Но в то время я все еще был подконтролен воле Тасянь-Цзюня, в голове был туман и невыносимая тяжесть, так что я не мог как следует это обдумать.

— Хм.

— В самом конце, перед тем как рассеяться, я вдруг вспомнил об этом.

— …

— В то время я был готов побиться об заклад, что, возможно, я, так же как и Сун Синъи, особенная прекрасная костяная бабочка. Разве в исторических книгах не говорилось, что демонам достаточно сохранить целое тело и полный комплект душ, чтобы при желании с легкостью переродиться? Вот я и подумал…. если я и правда такой особенный, то мне нужно лишь упорно стремиться вернуться в свое бренное тело, и я смогу возродиться к жизни.

Чу Ваньнин слегка нахмурился:

— Раньше я всегда считал, что рассказы о том, что душа демона может вернуться в тело, — это всего лишь миф, — помедлив, он спросил. — Тогда почему не ожила Сун Цютун?

Мо Жань неохотно ответил:

— Даже если демон желает воскреснуть, чтобы все получилось, его стремление к жизни должно быть чрезвычайно сильным.

— …

— Это ощущение… с чем бы это сравнить… Это похоже на то, как если бы, прежде чем ты упал со скалы, тебе бросили спасительную веревку, вот только она густо смазана жиром и, если ты хоть на миг утратишь бдительность, тут же упадешь в бездну. Прежде чем я смог вернуться в свое тело, мне пришлось, не расслабляясь ни на миг, крепко держаться за эту веревку и карабкаться по ней наверх. Ваньнин, я постоянно думал о том, что хочу вернуться к тебе, — Мо Жань поднял глаза и прямо взглянул на него, — вот почему я смог вернуться.

В мерцающем свете фонаря, качающегося над их головами, Чу Ваньнин всматривался в бездонные черные глаза человека напротив и чувствовал совершенно недостойную мягкость в сердце. Он до сих пор не смог привыкнуть к этому чувству слабости, поэтому торопливо отвернулся.

— На самом деле есть еще одна важная причина, — с улыбкой продолжил Мо Жань.

— Хм?

— Прекрасные костяные бабочки — лишь наполовину демоны. Пока не открылись врата в Демоническое Царство, мы не смогли бы использовать подобный метод перерождения. Все это только потому, что, впитав в себя демоническую энергию, мы смогли обрести демоническую силу. Если бы не это, то мы по-прежнему оставались бы обычными смертными людьми из плоти и крови. К тому же на тот момент сердце моего тела было разрушено. Получив демоническое дыхание, я ощутил огромную мощь в духовном ядре и почувствовал, что, возможно, смогу не только перевернуть небо и землю, но и использовать эту мощь для своего исцеления.

— Значит, когда ты сказал мне уходить, на самом деле ты не был уверен в том, что сможешь возродиться… — сказал Чу Ваньнин.

Взглянув в чуть прищуренные глаза человека напротив, Мо Жань сообразил, что сказал что-то не то, и невольно запаниковал. Слегка откашлявшись, он попытался сменить тему разговора:

— О, а эта рыба весьма недурна на вкус.

Но разве мог он так легко одрурачить Чу Ваньнина? Глядя на него в упор, он сказал:

— Если бы ты в итоге не смог вернуться, то, добравшись до горы Наньпин, я увидел бы все то же холодное мертвое тело.

Услышав его мрачный тон, Мо Жань не смог этого вынести и низко опустил голову. Закусив губу, он какое-то время молчал, прежде чем поднять голову и честно ответить:

— Да.

— …

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Неважно, жив я или нет.

Глядя на покрасневшие уголки глаз Чу Ваньнина, было видно, что ему сейчас очень больно, но при этом он хотел скрыть это за злостью. Мо Жань протянул руку и, накрыв его ладонь, нежно потер ее.

В мерцающем свете фонаря он хрипло сказал:

— Я знал, что, возможно, лгу тебе, но даже если бы ты затаил обиду и винил меня за это, я все равно не мог просто смотреть, как ты умираешь.

После этих слов он вдруг закрыл глаза и его ресницы задрожали.

— Я уже видел это в двух жизнях.

Напряженная спина Чу Ваньнина медленно расслабилась, сжатые в кулак пальцы тоже постепенно потеряли свою силу, и только лишь уголки глаз оставались красными и немного влажными.

От котелка с кипящим на жаровне прозрачным супом поднимался ароматный пар. Среди праздничных огней и фейерверков с таким трудом отвоеванного грешного мира Мо Жань держал Чу Ваньнина за руку. Их пальцы переплелись.

— В то время я подумал, что если действительно проиграю, — сказал Мо Жань, — то я могу ждать тебя… десять лет, десятки лет, а если ты станешь небожителем, я смогу ждать сотни и тысячи лет.

— …

— Этот мир слишком хорош. Ваньнин, я не хочу, чтобы ты жертвовал собой ради меня.

Внезапно в кипящем котелке один из пузырей лопнул и несколько капель кипятка выплеснулись прямо на запястье Чу Ваньнина. Конечно, подобная мелочь не могла причинить ему особого вреда, но он рефлекторно отдернул свою руку и низко опустил голову.

После этого он почувствовал, что должен продемонстрировать больше выдержки, поэтому скрепя сердце снова поднял голову и в упор уставился на этого безрассудного бунтаря, который не мог отличить хорошее от плохого.

Мо Жаня весьма позабавили его действия:

— В чем дело? То глаз с меня не сводишь, то таращишься на стол.

Чу Ваньнин собирался что-то ответить, но в этот момент зазвенел вечерний колокол Пагоды Тунтянь. Спустившись с вершины Пика Сышэн, эхо этого звона прокатилось по ночному рынку городка Учан.

— Плохо дело.

Подсчитав часы, Чу Ваньнин слегка переменился в лице.

Пришло время чередования…

Он уставился на сидящего напротив мужчину. Заметив, что улыбавшийся Мо Жань вдруг закрыл глаза, он почувствовал тревогу…

С момента воскрешения Мо Жаня каждые три дня сознание Тасянь-Цзюня вновь занимало это тело на сутки и не уходило до глубокой ночи.

Вероятно, причиной этого явления стало то, что та нить разумной души, что оставалась в теле Тасянь-Цзюня, была слишком долго отделена от двух других разумных душ и семи животных духов, вследствии чего ей оказалось слишком трудно слиться с ними в единое сознание. Поэтому теперь, даже когда все души уже соединились, через определенные промежутки времени в полночный час[311.15] одна его личность сменялась на другую.

И впрямь, когда Мо Жань вновь открыл глаза, их блеск стал совсем иным.

Тасянь-Цзюнь медленно поднял голову. Несомненно, это был один и тот же человек и тело осталось тем же, но во всех его манерах и облике теперь не хватало праведности, зато появилось что-то опасное и злое с налетом искушающей сердце таинственности.

Тасянь-Цзюнь растянул свои чувственные губы в яркой и распутной ухмылке:

— Хм… три дня тебя не видел. Ваньнин, ты скучал по этому достопочтенному?

— …

Опустив взгляд, он увидел перед собой палочки для еды и тарелку с недоеденным супом. Бывший император мира смертных брезгливо обвел взглядом стоявшие прямо посреди улицы обшарпанные деревянные стулья и слишком маленький засаленный стол.

…Все эти вещи были привычной частью мира образцового наставника Мо, но для него…

— Эй, обслуга! Быстро метнулся к этому достопочтенному!

— Мо Жань, сядь!

Этот переполох привлек внимание других посетителей. Люди один за другим начали поворачивать головы, и вдруг кто-то воскликнул:

— О! Разве это не образцовый наставник Чу?

— Ого! А это не тот человек по фамилии Мо? Неужели господин бессмертный Мо тоже здесь? Разве он не умер?.. Кто-нибудь, протрите мне глаза, неужели я ослеп…

— Ты не ослеп, я тоже их вижу.

Какая-то совсем юная девушка звонко закричала:

— О! Это и правда бессмертный Мо!

Чрезмерная суматоха привлекла внимание прохожих. Они притягивали все больше любопытных взглядов, некоторые даже узнали их. Потемнев лицом, Чу Ваньнин потянул за собой Тасянь-Цзюня, громко выговаривая ему:

— Ты разгромил весь стол, как теперь тут есть? Как ты мог такое сотворить?!

Прежде чем набежало еще больше народа, в этой суматохе Тасянь-Цзюнь призвал свой меч, чтобы поспешно ретироваться.

Только когда они поднялись в небо, Чу Ваньнин вздохнул с облегчением.

Луна пережившего бедствие мира одарила их своим чистым и ясным серебристым светом.

Все было бы просто прекрасно, если бы не раздраженное ворчание Тасянь-Цзюня за его спиной:

— Что хорошего в этом бессмертном Мо?

— …

— Толпа баранов! Почему они помнят только бессмертного Мо?

— …

— Магический барьер Сюань-У починил этот достопочтенный!

— …

— Этот достопочтенный спас их собачьи жизни!

— …

— И Великий Потоп сдерживал для них тоже этот достопочтенный!

Чу Ваньнин искоса взглянул на скрежещущего зубами от обиды мужчину и вдруг подумал, что этот парень и правда слишком уж мелочен, раз умудряется ревновать даже к самому себе.

— Что смотришь?! — заметив смешинки в глазах Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь на мгновение ошеломленно замер, но затем поспешил раздраженно прищуриться и с деланным безразличием процедил сквозь зубы: — И даже ты! Ты тоже принадлежишь этому достопочтенному!

Получив такую пощечину, застигнутый врасплох Чу Ваньнин сердито прикрикнул на него:

— Эй, хватит вертеться! — и правда, меч под ногами слегка задрожал, однако тут же был выровнен магией Тасянь-Цзюня.

Завернув Чу Ваньнина в свою расшитую золотом черную мантию, бывший император недовольно пробурчал:

— Чего ты боишься? Если этот достопочтенный здесь, с тобой, разве ты можешь разбиться насмерть?

После этих слов он отдал приказ своему мечу лететь еще быстрее. Высоко в небесах в серебристом свете луны похожая на черный вихрь тень от его меча устремилась в направлении горы Наньпин…

Этой глубокой ночью эти двое были совсем как обычная пара влюбленных.

Они возвращались домой.

Впоследствии люди изредка то тут, то там видели тени образцовых наставников Мо и Чу, но они приходили и уходили, не оставив после себя следа, подобно отражению потревоженных лебедей на озерной глади.

А позже по миру совершенствования прошел еще один интересный слух. Поговаривали, что есть один слепой целитель, который обошел весь мир от правобережья реки Янцзы до севера Великой Пустыни Гоби. На нем всегда была широкополая шляпа и вуаль, так что никто никогда не видел его истинного облика. Было известно лишь, что этот слепой был невероятно искусным врачевателем. Странствуя по самым бесплодным землям, он помог и излечил тысячи бедняков, не взяв с них за это ни медяка.

Самая известная история об этом целителе начиналась с того, что когда-то в городке Учан жило несколько молодых людей, которых в детстве похитили и продали заклинателям. Эти алчные люди ошпарили кожу детей и сделали из них людей-медведей. В то время мало кто взялся бы за их излечение, но как-то в город пришел слепой целитель. Занимаясь врачебной практикой, он услышал об этом деле. Срезав со своей руки кожу, он использовал ее для приготовления лекарства, фактически обменяв свою плоть на восстановление здоровья этих юношей. Тронутые его поступком благодарные горожане спросили, как им теперь его почетно величать, на что тот лекарь ответил, что он просто грешник и не более того.

Спустя годы Великая Битва прошлого превратилась в строчки в пожелтевших от времени свитках. Прошло так много лет, что взошедшие тогда ростки бамбука стали рощей, дети выросли, участвовавшие в тех событиях юноши и девушки обзавелись семьями, а у многих героев прошлого поседели виски.

Минул еще один год, и зиму вновь сменила весна.

Глава Пика Сышэн Сюэ Цзымин принял в личные ученики маленького мальчика и относился к нему как к собственному родному сыну. Этот паренек был очень общительным и дружелюбным, а репутация глубоко уважаемого во всем мире почтенного главы Сюэ его совершенно не страшила. Дни напролет он ходил за Сюэ Мэном, заваливая его самыми разными вопросами. Как-то раз этот любознательный отрок прибежал к нему с новым неудобным вопросом:

— Учитель, я слышал много историй о вашем учителе и о дядюшке-наставнике, они… сейчас все еще общаются с Учителем?

В это время признанный гений своей эпохи Сюэ Цзымин стоял у окна, любуясь на персиковые деревья в полном цвету. Он довольно спокойно и доброжелательно ответил:

— Да, время от времени.

— Тогда почему бы не попросить их вернуться? — выпалил не отличающийся терпением мальчишка.

— …

— Павильон Алого Лотоса и ученическая комната дядюшки-наставника давно пустуют. В них же больше никто так и не жил, — маленький ученик потянул Сюэ Цзымина за край широкого рукава. — Учитель, а Учитель, позовите их, пусть вернутся. Я слышал столько рассказов о них. Судя по этим историям, дед-наставник и дядюшка-наставник известны во всем мире как величайшие герои вашего поколения…

Сюэ Мэн искоса взглянул своими светло-карими глазами на освещенного лучами весеннего солнца парнишку и с затаенной улыбкой спросил:

— В будущем ты тоже хочешь стать героем?

— О, конечно! — исполненный честолюбивых замыслов, маленький ученик важно надул щеки. — Разве у такого почтенного Учителя, как вы, может быть ни на что не годный ученик? Я собираюсь совершить что-то великое!

— Добиться успеха — это не обязательно совершить какой-то великий подвиг, — сказал Сюэ Мэн. — Достаточно, если сможешь прожить всю свою жизнь честно, не обижая слабых, не уступая сильным, не зазнаваясь во времена процветания и не падая духом при столкновении с жизненными невзгодами… И еще, старайся осторожно судить о людях и вещах, будь готов признать неправоту своих суждений и всегда сохраняй сострадание в своем сердце. Если, дожив до преклонных лет, ты сможешь сказать: «Моя совесть чиста», — значит ты тот самый великий герой, что может твердо стоять на земле, подпирая головой небесный свод.

— …

— В чем дело?

Все-таки этот ребенок был совсем еще молод, так что когда Сюэ Мэн снова повернул голову, чтобы взглянуть на него, то обнаружил, что его юный ученик уже зевает.

Заметив, что Учитель пристально смотрит на него, ученик тут же попытался погасить свой зевок, отчего в уголках его глаз выступили слезы. Но он все равно постарался выпрямить спину и, приняв задумчивый вид, кивнул головой.

В своем стремлении во всем быть первым этот ребенок и правда был слишком похож на одного юного Птенца Феникса.

Сдерживая улыбку, Сюэ Мэн притворился строгим наставником и с серьезным видом спросил у него:

— Запомнил?

— Запомнил, — поспешил ответить его ученик.

— Все понял? — снова спросил Сюэ Мэн.

— Я слушал… — голос дрогнул и упал, — но не понял…

Помолчав, он с обидой добавил:

— Учитель, то, что вы сказали, как-то слишком уж запутанно…

Сюэ Мэн пересилил себя и не стал его упрекать. Подумав немного, он поднял руку и погладил мальчика по голове:

— Ну и ладно. Это и правда слишком много для тебя.

— Хи-хи.

— Если собираешься стать героем, для начала запомни одну вещь.

Маленький ученик поспешно выпрямил спину и широко открыл свои ясные черные глаза, приготовившись внимательно слушать наставления. Вероятно, он полагал, что Сюэ Мэн сейчас расскажет ему о каких-нибудь особенно крутых боевых приемах или поведает какую-то ключевую тайну успеха.

Пробиваясь сквозь цветущие деревья, солнечный свет струился по лицу Сюэ Мэна, ложась на него цветочными тенями. Сюэ Мэн улыбнулся.

…

— Не нужно строить предположений даже о самых безрассудных поступках других людей. Это высшее достоинство, которым человек может наделить себя.

После этих слов он наклонился и поднял так ничего и не понявшего, озадаченного малыша на руки и вышел из дома. Он пошел в конец сада, откуда можно было увидеть возвышающуюся вдалеке гору Ааа и спрятанный в туманной дымке Павильон Алого Лотоса. Сквозь окружавшие их со всех сторон плывущие по небу облака виднелся опоясанный нефритовым поясом реки шумный городок у подножия горного хребта.

Как только подул ветер, сонливость маленького ученика исчезла без следа и он тут же перестал зевать.

В конце концов, он был еще так мал и наивен, что всего один цветок или пролетающая мимо птица могли очаровать его и захватить все его внимание.

Какое-то время он и Сюэ Мэн стояли у резных перил, любуясь раскинувшимися перед ними просторами Сычуани.

— Что ты видишь? — наконец спросил Сюэ Мэн.

Ничего не понимая, озадаченный его вопросом ребенок ответил:

— Горы… дома… воду… и еще туман…

С легкой улыбкой на губах Сюэ Мэн внимательно слушал его. С течением времени его нрав становился все более выдержанным и спокойным, а былая вспыльчивость, казалось, осталась где-то в далеком прошлом.

Он и его ученик стояли у резных перил и смотрели на один и тот же бренный мир. Ребенок видел дома, а он видел переменчивую судьбу раскинувшегося у подножья горы городка Учан, который за короткое время прошел путь от полного упадка до нынешнего процветания. Сейчас в этом шумном и многолюдном городе никто бы не узнал полуразрушенный маленький поселок, которым он был когда-то. Казалось, в чем-то он уже превзошел даже некоторые густонаселенные города Верхнего Царства из недавнего прошлого.

Ребенок видел воду, а он видел клокочущий поток текущей на восток реки Забвения. Порой ему даже казалось, что на берегу стоит старый монах с духовным фонарем в руках и с торжественным видом говорит ему:

— Благодетель Сюэ, это вход в загробный мир…

Ребенок видел туман, а он видел души всех, кого в этой жизни встретил и потерял. Не рассеиваясь, круглый год они кружили вокруг Пика Сышэн.

Его мать и отец были среди них. Впоследствии он всегда мог видеть их призрачные тени на плато для тренировок с мечом, в саду за домом, в Зале Мэнпо, на мосту Найхэ. Он мог видеть их даже с закрытыми глазами. По правде говоря, кроме трех разумных душ и семи животных духов у людей, вероятно, есть еще одна душа. Та, что рождается и живет лишь в сердцах искренне любящих, самых родных и близких… Когда вы вспоминаете этих людей и тоскуете по ним, эта часть их души сразу же приходит к вам.

Сюэ Мэн взял своего маленького ученика на руки и посмотрел вдаль, туда, где на высокой горе возвышался Зал Шуантянь. Прежде чем многие из его друзей и родных упокоились навеки, их гробы оставались на ночь в этом скорбном месте.

К слову, в прошлом году, в конце зимы, во время сезона Больших Снегов, умер от старости совсем одряхлевший старейшина Цзелюй. А за два года до этого ушел из жизни старейшина Сюаньцзи. Люди говорили, что он сделал так много добрых дел, что Владыка Преисподней Яма решил призвать его пораньше, чтобы этот святой человек наконец освободился от бренной оболочки и стал небожителем. Наблюдая, как один за другим уходят представители старшего поколения, Сюэ Мэн сначала закатывал истерики, но со временем стал относиться к смертям близких людей все более спокойно, понимая, что это неизбежная часть жизни… и ничего с этим не поделать.

Ему даже удалось спокойно и без лишних эмоций позаботиться о похоронах старейшины Сюаньцзи. Конечно, Сюэ Мэн мог иногда скучать по тому, каким сам он был в далеком прошлом, но это была лишь ностальгия. Теперь он больше не мог позволить себе погрязнуть в горе и сбежать от проблем.

В конце концов, он ведь глава школы и личный ученик уважаемого Юйхэна, поэтому просто обязан всегда смотреть только вперед.

— Учитель? — возвращая Сюэ Мэна из забытья, в поле его зрения появилась машущая перед глазами по-детски нежная маленькая рука. — Учитель, о чем вы задумались?

— Я думал о некоторых событиях из прошлого, — улыбнувшись, ответил Сюэ Мэн.

При упоминании о прошлом мальчик немного воодушевился и попытался продолжить незаконченную тему разговора:

— А дед-наставник и дядюшка-наставник…

— На самом деле они каждый год возвращаются в город в канун лунного Нового года, — ответил Сюэ Мэн. — В этом году ты сможешь их увидеть.

Мальчик немного надулся, выражая свое недовольство:

— А почему только в канун лунного Нового года? Почему они не останутся подольше? Я слышал, дядюшка-наставник нереально крут. Он может одним ударом меча…

Сюэ Мэн хлопнул ладонью его по голове:

— Снести тебе голову.

Ничуть не испугавшись, маленький ученик в ответ показал ему язык.

Сюэ Мэн же принял строгий вид и очень серьезно сказал ему:

— На самом деле твой дядюшка-наставник немного… как бы это сказать… расколот.

— Ого! Расколот?

Сюэ Мэн едва заметно кивнул:

— В этом году в канун лунного Нового года ты встретишься с ним. Но ты можешь остаться только до полуночи. Ты должен будешь уйти до наступления первого большого часа.

— Но почему? — малыш напрягся, его широко открытые глаза округлились от любопытства.

— …Если только не хочешь называть его «ваше величество», — пояснил Сюэ Мэн.

— О… — было заметно, что ребенок запутался еще больше. Этот совсем еще невинный, недавно поступивший в школу самый младший личный ученик главы несколько раз озадаченно моргнул, прежде чем снова открыл рот, как будто собираясь задать новый вопрос. Но Сюэ Мэн, похоже, вспомнил о каком-то слишком неприятном событии из своего прошлого и поспешил поставить ребенка на ноги, чтобы освободить руки и помассировать свой лоб. Вид у него был такой, словно он умирает от головной боли.

С тех пор, как его приняли в ученики, мальчик не видел, чтобы наставник выглядел таким огорченным. Подобная реакция вызвала у ребенка еще больший интерес к «расколотому» дядюшке-наставнику, поэтому с детской непосредственностью он продолжил расспрашивать Сюэ Мэна:

— Учитель, а Учитель, а дядюшка-наставник, он…

— Не спрашивай.

— Тогда дед-наставник, он…

— Я запрещаю спрашивать об этом.

— А дед-наставник и дядюшка-наставник…

— Возвращайся к себе и переписывай книги!

— У-у, Учитель, вы такой жестокий…

В этот безоблачный день чистый и прозрачный солнечный свет лился сияющим водопадом с бескрайних небес Сычуани и, проникая сквозь ветви деревьев, падал на фигуры учителя и его ученика. Свежий весенний ветерок раздувал полы одежд Сюэ Мэна, обдувал нежные щечки его маленького ученика, овевал полные величия горные вершины Пика Сышэн и гладил темно-зеленую траву перед могилами героев.

Ветер летел над горами и реками. За одну ночь преодолевая тысячи километров, он видел слепого лекаря, что бескорыстно помогает людям, и двух братьев, что посреди бескрайних снегов любуются цветением сливы. Он проносился над девушкой, что на берегу озера Духа Дракона на горе Цзяо пьет вино, и заглядывал в скрытое от чужих глаз горное ущелье Наньпин, где, отойдя от мирских дел, живет одна влюбленная пара. Где бы он ни побывал, везде царил мир: реки и горы остаются прежними, моря спокойны и безмятежны, а реки чисты и прозрачны.

Люди сходятся и расходятся, встречают и узнают друг друга, каждый день жизнь переплетает бесчисленное количество человеческих судеб. И пусть мы не можем всю жизнь наслаждаться вином на одном памятном ночном пиру и навечно остаться в этом сладком сне, но после пробуждения в сердце каждого человека можно найти осколки отражений его родных, друзей и возлюбленных. Не важно, живы эти люди или уже умерли, ушли они или остались рядом, эти осколки навсегда сохранятся внутри вас и обязательно вернутся вместе с вами.

Дул ветер, пышно цветущая яблоня перед Пагодой Тунтянь была так же прекрасна, как вчера. Долгая ночь ушла, под бескрайними небесами каждый нашел свое место, и сейчас всюду царил мир.

Запрокинув голову, Сюэ Мэн посмотрел на исполненную достоинства величественную семиуровневую пагоду.

Словно вспомнив о чем-то, он улыбнулся и, взяв своего маленького ученика за руку, пошел в сторону Зала Даньсинь — сердца не имеющей себе равных величайшей духовной школы мира совершенствования.

В этот момент Сюэ Мэн как будто вновь услышал знакомую песню, которую много лет назад, в день, когда он принял пост главы школы, стоя на крыше Пагоды Тунтянь, учитель и ученик беззаботно играли лишь для него. Сквозь месяцы и годы, проделав долгий путь по реке времени, сейчас эта песня рассеивалась за спиной главы Сюэ, подобно унесенному ветром снегу…

«Под яркой луной навещаю старого друга,

Тлеет фитиль, расцветая красным цветком на наших лицах.

Одним прекрасным утром юный феникс заплакал по весенней заре,

На бескрайних просторах родной земли воцарились мир и покой.

Спрятанным в детстве вином не утолить жажду государя,

Годы спустя вернусь и встречу своего брата.

…

Зачем людям всегда идти вместе по жизни?

Издалека свою тоску отправляю с весенним ветром».