Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 272. Цитадель Тяньинь. Страшна людская молва

Публичный суд наконец-то закончился.

Пусть кто-то подал голос в защиту преступника, а кто-то даже пытался оспорить вынесенное решение, результат остался неизменным.

За тысячи лет люди привыкли руководствоваться решением Божественных Весов Цитадели Тяньинь, которые издревле являлись неотъемлемой частью системы правосудия мира совершенствования. Никто еще не смог избежать присужденного наказания, и Мо Вэйюй, естественно, не стал исключением.

После того, как праздные зеваки были разогнаны и площадь опустела, Мо Жаня отконвоировали за пределы Цитадели Тяньинь к Помосту Покаяния.

Он был связан магическими путами, его окутывал барьер из заклинаний, а по периметру помоста стояла стража. Мо Жаню предстояло простоять здесь на коленях три дня и три ночи, вплоть до того дня, когда из его сердца вырежут духовное ядро, смиренно принимая насмешки, презрение и брань от проходящих мимо людей. Это и называлось публичное обнародование.

— Папа, мама, я хочу посмотреть на него.

В гостевых покоях Цитадели Тяньинь Сюэ Мэн не мог усидеть на месте. Когда он вдруг резко вскочил на ноги, госпожа Ван крепко ухватила его за рукав и заставила снова сесть.

— Не ходи, — сказала она. Эта женщина редко проявляла твердость характера, но на этот раз она была непреклонна. — Не нужно ходить к Помосту Покаяния. Не надо тебе на него смотреть.

— Почему?! Я просто… просто…

Госпожа Ван покачала головой:

— Прямо сейчас существование Пика Сышэн под угрозой, так что мы не сможем защитить тебя. Сколько человек сегодня призывали распустить наш орден? Тебе и твоему отцу нужно сохранять хладнокровие, не выделяться и не лезть на рожон. Если Пик Сышэн постигнет беда, то у Юйхэна и Жань-эра просто не останется путей для отступления.

Ошеломленный ее словами Сюэ Мэн спросил:

— А что если кто-то будет бить его или бранить? Я не понимаю, как так вышло с тем нападением марионеток Вэйци Чжэньлун… Почему он способен распустить их… но… — Сюэ Мэн зарылся лицом в ладони и влажным от подступивших слез голосом продолжил, — но в тот день он действительно спас всех нас… Почему те, кто даже не был там тогда, те, кто не знает, с чем нам пришлось столкнуться, полагаясь на одну точку зрения, будут обращаться с ним так.

Почему?

Сюэ Мэн не понимал. Он был слишком чист сердцем.

Но госпожа Ван все понимала, так же, как все понимал и Сюэ Чжэнъюн.

Цитадель Тяньинь была мерилом справедливости мира совершенствования… Если такой нерушимый утес возвышается над миром на протяжении тысячелетий, мало кто задумается, почему именно этот орден определяет, что такое справедливость, и возможно ли, что он тоже может ошибиться. Учитывая такой непререкаемый авторитет и влияние, даже если кто-то и посмеет подать голос против, его будет очень легко подавить.

Мо Вэйюй — преступник. И раз уж он считается преступником, любой может оскорблять его и издеваться над ним. Потому что преступника принято бить и бранить. Плевок в его сторону — уже благое дело, ударить его кулаком — это вовсе не насилие и не вымещение на беззащитном человеке собственной злобы, не бездумное следование за толпой, не выражение собственной зависти и уж тем более не наслаждение собственной безграничной властью над тигром, что, спустившись в долину, утратил свободу и былое величие.

Это ведь все ради того, чтобы покарать зло и проповедовать добро.

Толпе следует бить в ладоши от радости, а тот, кто осмелится подать голос в защиту преступника или даже просто выразить ему свое сочувствие, несомненно, является его соучастником, а значит заслуживает того, чтобы его тоже вывели на помост и, измазав лицо грязью, обрезали ему волосы… «Тьфу, это же такое моральное разложение», — скажут они. — «И раз уж этот человек не может отличить праведное от неправедного, давайте все вместе вобьем в него правду жизни».

Сюэ Мэну нельзя было идти к Помосту Покаяния.

Там он мог просто сойти с ума.

Под вечер начался мелкий дождь.

У Помоста Покаяния не было крыши, и Мо Жань с закрытыми глазами стоял на коленях под моросящим дождем. Тонкие нити дождя льнули к его лицу. Словно волны прибоя людской поток то накатывал, то уходил, но даже дождь не смог остудить царящего вокруг праздного оживления.

К этому времени все заклинатели уже разошлись и перед помостом остались лишь простые люди, большинство из которых даже не понимало сути происходящего. Эти жители Верхнего Царства не занимались совершенствованием и не знали о подоплеке трагических событий, что произошли ранее, однако они были чрезвычайно любопытны. Стоя под своими зонтиками из промасленной бумаги, они с интересом всматривались в связанного мужчину на помосте.

Во время дневного суда их зрительские места были расположены слишком далеко, чтобы им удалось как следует рассмотреть внешность Мо Жаня, однако во время публичного покаяния каждый мог подойти поближе и взглянуть ему в лицо.

Какая-то юная дева в изумлении прошептала:

— Сегодня утром, услышав о его преступлениях, я подумала, что он жуткий урод с синей мордой и торчащими наружу клыками, а он, оказывается, весьма хорош собой.

Стоящий рядом с ней крепкий рослый детина, поправив плащ на ее плечах, сказал:

— Ты еще слишком невинна и доверчива. В этом мире не счесть красивых людей с черным сердцем. Не обманывайся внешней привлекательностью.

Были здесь и родители с детьми на руках, которые специально пришли сюда со своими отпрысками.

Отец одного такого семейства, человек культурный и образованный, работал преподавателем в одной из школ Верхнего Царства. Приподняв своего ребенка, чтобы тот мог ясно рассмотреть внешность стоящего на коленях Мо Жаня, он сказал:

— Видишь? В будущем ты должен стать порядочным человеком и ни в коем случае не уподобляться этому зверю.

Несмышленый малыш лет пяти или шести, не очень понимая в чем дело, спросил у него:

— Папа, а что он сделал не так? Почему он должен стоять тут на коленях?

— Не хватит бамбука, чтобы описать его злодеяния, — желчно и чванливо провозгласил школьный учитель. — После судебного расследования Цитаделью Тяньинь было подтверждено, что он убил множество людей, совершил поджог, изучал запретные техники и подделал свою личность. В этом человеке нет ни капли стыда и человечности, он хладнокровная и бесчестная тварь, хуже свиньи или собаки. Когда вырастешь, ты ни в коем случае не должен стать таким, как он. Запомнил?

— Запомнил.

Не успел этот отец перевести дух после своей пафосной речи, как его сын опять спросил:

— Папа, неужели ты в самом деле с ним знаком?

Его отец даже остолбенел от такого неожиданного вопроса:

— Я?.. Конечно я с ним не знаком. Твой отец — порядочный человек, образцовый муж и наставник, преподаватель Академии Цинфэн[272.1] — самой высоконравственной школы Верхнего Царства. Всю жизнь я жил честно и достойно, водил знакомство только со здравомыслящими и порядочными людьми. Как может благородный муж… знаться с нечестивцами, которые пошли по кривой дорожке.

Он сделал паузу, но, по-видимому, почувствовав, что нужно добавить огонька к своей пламенной речи, с жаром продолжил свои наставления:

— Мы семья образованных людей и с пеленок воспитываем в детях порядочность, мораль, нравственность, честность и добродетель. Для нас даже словом перекинуться с подобным отродьем крайне отвратительно и стыдно. Ты запомнил это?

На этот раз ребенок не ответил, запомнил он или нет.

— Но отец, — недоверчиво спросил он, — если ты не знаком с ним, откуда ты знаешь, что он … он… эм… — он изо всех сил постарался припомнить отцовские слова и с трудом продолжил, — что он хуже свиньи или собаки, хладнокровная и бесчестная тварь? Мы сегодня впервые его увидели… разве чтобы узнать кого-то не нужно много времени? Например, как я и Сяо Хуа[272.2], что живет по соседству…

— Ты не понимаешь, это другое, — ответил школьный учитель, — этот человек уже осужден.

Круглые ясные глаза ребенка, которые, как известно, четко различают черное и белое, уставились на Мо Жаня. Спустя какое-то время он сказал:

— Но этот старший брат выглядит таким жалким… он совсем не похож на плохого человека. Может этот суд ошибся насчет него?

— Ты слишком мал, чтобы разбираться в подобных вещах, — этот школьный учитель был весьма консервативен во взглядах, поэтому он поспешил тут же отвергнуть все сомнения и вопросы своего сына, — когда вырастешь, поймешь, что на протяжении нескольких тысяч лет существования Цитадели Тяньинь, это место остается самым беспристрастным и справедливым судом в мире. Цитадель Тяньинь — это оставленный нам богами храм справедливости, что никогда не ошибается.

Сунув в рот палец, мальчик опять уставился на Мо Жаня. Не похоже, что он все понял, однако других попыток сказать слово в защиту Мо Жаня с его стороны не последовало.

С наступлением сумерек толпа людей стала реже и постепенно совсем рассеялась.

Ближе к полуночи[272.3] мелкий дождь превратился в ливень, и людей перед помостом не осталось вовсе.

Прошла ночь, на рассвете мимо прошел разносчик, медленно толкающий свою тележку в сторону еще не открывшегося рынка.

Шел сильный дождь и дул порывистый ветер, сгорбленный торговец толкал старую дощатую тележку. Находившийся в полузабытьи Мо Жань сквозь тяжелую дрему слышал скрежет колес по брусчатой дороге и тяжелое надрывное дыхание разносчика.

Сознание его было спутанным, и в этот момент ему вдруг показалось, что он вернулся во времена своих странствий по миру.

Чуть приоткрыв глаза, он попытался сфокусировать взгляд.

Мо Жань захотел протянуть руку помощи нуждающемуся и помочь усталому лавочнику затолкать тележку под дерево. Это было почти рефлекторное желание, ведь он поступал так каждый день и каждую ночь с тех пор, как потерял Чу Ваньнина.

Однако несмотря на сильнейшее желание помочь, он ощутил, что не может подняться.

Только спустя время он вспомнил, что те времена искупления ушли навсегда. Ныне же он осужденный Цитаделью Тяньинь преступник.

Внезапно налетел порыв ветра. Он был такой сильный, что смог поднять укрывающее телегу от дождя полотно. Разносчик попытался вернуть его назад, но безрезультатно.

Промасленную ткань сорвало и весь его товар вмиг вымок под дождем. В расстроенных чувствах этот измотанный вечной нуждой и тяжелым трудом за кусок хлеба работяга под проливным дождем попытался поймать унесенный ветром полог.

Мо Жань смотрел на него и чувствовал невыносимую тяжесть на сердце, потому что в этот момент он вдруг вспомнил, как его собственная мать за медяк танцевала на острие ножа.

В этом мире есть множество людей, вынужденных, несмотря на дождь и ветер, метаться из стороны в сторону в поисках способа заработать на пропитание, пока другие, не зная бед, сладко спят в своих теплых кроватях.

Ему очень хотелось помочь этому человеку.

В эту тихую дождливую ночь он почувствовал себя настолько умиротворенным, что ему даже удалось воскресить в памяти многие вещи из своего прошлого. Он вспомнил, как когда-то с улыбкой сказал своей маме что-то вроде: «Подожди, когда я вырасту и разбогатею, то построю много-много домов, чтобы отдать их нуждающимся, и тогда больше никто не будет мерзнуть и голодать».

Мо Жань действительно не понимал, почему ни один из охранявших его адептов Цитадели Тяньинь не сделал и шага вперед, чтобы помочь этому мелкому торговцу, ведь очевидно, что это даже не составит особого труда. И все же эти люди стоят тут навытяжку, словно сосны, торжественные и величественные, как сама Цитадель Тяньинь, но полностью лишенные подвижности и жизни, словно каменные глыбы, и сердца их, должно быть, мало чем отличаются от камня.

В погоне за унесенной ветром тканью, которая, заворачиваясь, катилась по площади, словно овощной рулетик, тяжело дышащий торговец добежал до Мо Жаня.

Иссохшая рука с тонкой кожей, на вид напоминающей кору старого дерева, наконец, поймала непослушный полог.

Почувствовав радость за него, Мо Жань облегченно выдохнул.

Но от понимания того, что все вещи в его тележке промокли и теперь ни на что не годны, настроение торговца совсем испортилось. Не зная на ком выместить свою злость, он раздраженно скомкал промасленную ткань и именно в этот момент заметил, что Мо Жань смотрит на него.

Обернувшись, он уставился на него, а потом вдруг, скрипнув зубами, злобно харкнул ему в лицо:

— Что смотришь?! Интересно тебе?! Даже такая презренная падаль хочет посмеяться надо мной?! Сдохни, тварь! А я посмотрю, как ты подыхаешь!

Хотя этому человеку очень хотелось выплеснуть свой гнев, он не осмеливался подойти слишком близко, так что, в конце концов, поднял несколько валявшихся в стороне известковых камешков и бросил, разбив их о тело Мо Жаня.

Для стоявших на страже юных учеников Цитадели Тяньинь подобное было обычным делом. Между собой они часто с улыбкой говорили о таких вещах:

— Просто люди очень четко разделяют добродетель и порок, потому и относятся с ненавистью к людям, совершившим тяжелые преступления. Ничего страшного не случится, если они ударят их пару раз.

Ученики Цитадели прекрасно понимали побуждения и эмоции простых людей, поэтому практически никогда их не останавливали.

Несколько камней, разбитых о лицо и тело, не могли причинить сильную боль, однако Мо Жань все же слегка вздрогнул.

Оценив его дрожь и страдания, торговец, похоже, почувствовал, что его сегодняшние невзгоды, в сущности, пустяки. Излив на него злобу из своего сердца, он успокоился и, подтащив свое изможденное тело к тележке, накрыл ее тканью и ушел.

Между небом и землей опустилась безбрежная пелена ночного тумана. Проливной дождь смыл плевок торговца и прочие пятна грязи, почти полностью очистив его.

Дождь лил все сильнее и сильнее, а этот бренный мир становился все чище и чище.

Рассвело.

Все новые и новые заклинатели входили и выходили через ворота Цитадели Тяньинь. Проходя и проезжая мимо Мо Жаня, они либо смотрели на него как на пустое место, либо окидывали презрительным взглядом.

Вдруг перед Мо Жанем остановилась пара черных сапог.

В следующий момент раскрывшийся зонт отсек от него непрерывный стук льющихся с неба дождевых капель.

Мо Жань спал и ничего не заметил.

Он проснулся только когда услышал, как кто-то спорит.

Голос был вежливый и спокойный, однако тон был очень настойчивый и твердый:

— Дайте ему укрыться от дождя магическим барьером.

— Нельзя что-то делать с Помостом Покаяния без специального распоряжения главы Цитадели.

— Это всего лишь магический барьер.

— Понимаю, но ничем не могу помочь.

Мо Жань приоткрыл глаза и увидел расплывчатый силуэт стройного мужчины… хотя нет, не мужчины, это была Е Ванси, которая, как и прежде, твердо и решительно продолжала настаивать на своем:

— День казни еще не наступил, вы не должны с ним так обращаться.

— А как мы с ним обращаемся? — хмуро ответил кто-то. — Барышня Е, выбирайте слова. Цитадель Тяньинь действует согласно закону. Не мы его наказываем, это Небеса не могут его видеть, поэтому пролили на землю этот дождь.

В глазах Е Ванси вспыхнул огонек ярости:

— Разве это все не наказание? Всю ночь! Вчера и на всю ночь вы оставили его мокнуть под дождем! Если бы я сегодня не увидела это…

В это время мимо них проходили люди из Усадьбы Битань — Чжэнь Цунмин с группой юных учеников.

Заслышав эту перепалку, Чжэнь Цунмин покосился в их сторону и с холодной усмешкой спросил:

— Ай-я-яй, глава тайной стражи Духовной школы Жуфэн опять сует свой нос куда не следует?

— Открыла зонт для кающегося преступника, хе-хе.

Вокруг начали собираться зеваки, некоторые из них, склонив головы и почти касаясь губами уха собеседника, тихо шушукались друг с другом. Среди этих людей было несколько заклинательниц, которые, увидев Е Ванси, презрительно закатили глаза и начали активно перешептываться…

К сожалению, их голоса были недостаточно тихими.

— Говорят, что тем человеком в черном, когда-то вступившимся за Е Ванси в Духовной школе Жуфэн, был именно Мо Жань.

— Что? Почему я этого не знала… так оказывается этот злобный демон помогал ей?

— Этот Мо Жань не пощадил даже приемную мать, взрастившую его, так с чего он так добр к Е Ванси?

После небольшой паузы, кто-то из них, изменившись в лице, широко распахнул глаза и, прикрывшись платком, громко прошептал:

— Боже мой, а эти двое случаем не…

Что?

Никто из них так и не закончил эту фразу, однако у всех на лицах отразились такие эмоции, как отвращение, потрясение и возбуждение. Подобное бездоказательное предположение оказалось слишком волнующим и будоражаще приятным для людских умов. Со скоростью бурного прибоя оно накрыло толпу, разлетевшись во все стороны с мелкими каплями дождя.

Теперь почти все глазели на двух людей на помосте.

Мужчина и женщина.

Почему женщина хочет помочь опустившемуся на самое дно мужчине? Может, она с ним спала? Да нет, она точно с ним спала. Несомненно, она влюблена в него до смерти. Должно быть, ей безумно нравится сплетаться с ним телами, прижимаясь ухо к уху, висок к виску…

Как грязно.

Подняв глаза, Мо Жань взглянул на Е Ванси. Он хотел что-то сказать, но, открыв рот, не сумел издать ни звука. Пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем ему все-таки удалось хрипло выдавить:

— Барышня Е…

— Ты очнулся?

Е Ванси наклонила голову. Ее облик был все таким же мягким и образцово благородным.

— Просто уходи… не надо здесь стоять, это плохо для тебя.

Е Ванси однако никуда не ушла. Придерживая зонт, она наклонилась, чтобы открыть флягу с принесенной с собой теплой водой. Зонт наклонился и льющийся с неба дождь пролился на нее.

— Выпей вот это…

Тут же кто-то из Цитадели Тяньинь поспешил остановить ее:

— Барышня Е, заключенному нельзя давать ни еды, ни питья.

— А прохожим кидать камни в заключенного значит можно?

Хотя Е Ванси не видела, что происходило прошлой ночью, однако вокруг Мо Жаня валялись большие и маленькие куски камней, а на лбу и щеках после ударов остались грязные синяки и ссадины.

Когда она посмотрела на охранников, в ее взгляде на миг промелькнуло свирепое выражение, свойственное скорее Наньгун Сы. В какой-то момент даже показалось, что за ее спиной постепенно проявилась тень старого друга.

— Разве Цитадель Тяньинь не действует беспристрастно и по справедливости? Или это и есть ваша справедливость и беспристрастность?

Эти охранники знали, что позволили лишнего, поэтому предпочли промолчать. Прилюдно оказавшись в столь неловком положении, их командир смущенно кашлянул и сказал:

— Ладно, воду можно, но никакую другую еду нельзя.

Е Ванси тут же напоила Мо Жаня теплой водой.

Мо Жань прошептал:

— Это ни к чему…

— Ты пришел на помощь А-Сы, — не поднимая глаз, ответила Е Ванси, — и мне тоже помог.

— На горе Цзяо, если бы умер я, тогда Наньгун…

Рука Е Ванси замерла и едва заметно задрожала, но, в конце концов, она ответила:

— Все хотят жить. Я никогда не думала винить тебя за то, что ты хочешь жить.

— …

— Пей, — продолжала она. — Сюэ Мэн не смог прийти, его не пустили родители, но я останусь здесь и буду держать зонт для тебя. Когда-то ты пошел против всех, чтобы помочь мне и А-Сы, так что сейчас, пусть даже весь мир отвернулся от тебя, я тоже буду помогать тебе, — выражение ее лица было бесстрастным, но очень решительным и твердым. — Я останусь здесь.

И она сдержала свое слово, оставшись стоять рядом с Мо Жанем. Цитадель Тяньинь не позволила развернуть над ним магический барьер, поэтому в руке у нее был зонт, который она немного наклонила так, чтобы защитить Мо Жаня от дождя.

Пока она стояла там, люди больше не кидали камни, однако домыслы, пересуды и досужие сплетни становились все более изощренными и неприятным для слуха.

Ведьма, не мужчина и не женщина, а может и вовсе одетый в человеческую одежду зверь.

Неразборчивая баба, что не может отличить хорошее от плохого, совсем потерявшая стыд и совесть из-за убийцы.

Если вы хотите лишь причинить еще больше страдания грешнику, зачем выбирать слова? Тем более все и так прекрасно знают, что стоящий на коленях на земле мужчина больше никогда не разогнется, а орден стоящей рядом с ним женщины сгинул навеки и не сможет за нее заступиться.

Какими бы мерзкими ни были бранные слова, разве ради этих людей кто-то ввяжется в спор?

Мо Жань только теперь ясно осознал, что в этом мире, оказывается, на удивление много «храбрецов и людей чести». В благородном порыве эти герои один за другим вырастали, словно ростки бамбука после весеннего дождя.

Такие все праведные, исполненные благородного гнева и негодования, борцы со злом.

Вот только непонятно, где были все эти люди раньше.

Допрос в Цитадели Тяньинь — большая редкость, пожалуй, лет десять никто не удостаивался подобной чести. Шумные зеваки сменяли друг друга, словно приливные волны, что, с шумом и грохотом нахлынув, отступают с отливом, оставляя после себя медленно затухающее эхо. В одной из этих волн кто-то сказал:

— Этот Мо Жань прежде совершил немало добрых дел, а теперь, если так рассудить, выходит, уже тогда у него могли быть скрытые мотивы, о которых мы даже не знали. Этот демон, так запросто убивающий людей, еще и ночевать оставался в нашей деревне. Теперь, как вспомню, так страх разбирает.

— Говорят, его мать Дуань Ихань, слышали что-то об этом?

— Дуань Ихань? Та самая непревзойденная музыкальная фея? — изумился еще кто-то из толпы. — Разве та девушка не была очень хорошей? Слышал, что она была очень талантливой и нежной, возвышенной и чистой, порядочной и добросердечной…

Тут же кто-то ехидно хмыкнул в ответ:

— Вы, мужчины, и правда странные люди, Дуань Ихань ведь была шлюхой, верно? На мой взгляд, если в наше время уже и шлюха способна похвастаться возвышенностью и чистотой, то мир действительно слишком изменился, и в сердцах людей не осталось никаких моральных ориентиров.

Тот мужчина, которому так резко возразили, недовольно ответил:

— Дуань Ихань была великой актрисой, а не какой-то там продажной певичкой. Она много лет выступала в музыкальной труппе и за все время не было известно ни одного случая, чтобы она принимала в своей спальне мужчин, ищущих продажной любви…

— Ну конечно, раз ты нищий, то предпочитаешь верить, что она их не принимала. Подобные женщины запрашивают двойную цену, а уж если у их посетителей водятся большие деньги, вмиг забывают о чистоте и добродетели.

Тут же из толпы кто-то возмущенно выкрикнул:

— А в чем разница между актрисой и продажной певичкой? Все они бесстыжие людишки, что не знают, что такое честь и достоинство. Кто бы мог подумать, что в наше время кто-то будет подменять значения слов, чтобы прикрыть столь недостойное занятие, как проституция. Не ожидал я, что в этой области Верхнего Царства мораль и добродетель падут так низко.

Выступивший с этой речью был не кто иной, как вчерашний школьный учитель, который тогда был с ребенком на руках. Сегодня, впрочем, вместо ребенка он держал стопку книг, а за ним по пятам следовала группа учеников из его Академии. Школьный учитель чуть вздернул подбородок и высокомерно оглядел собравшихся у помоста.

Кто-то из толпы, опознав его, учтиво поприветствовал:

— Господин Ма, сегодня вы закончили занятия раньше обычного.

— Знания, полученные от чтения написанного на бумаге, весьма поверхностны, — ответил школьный учитель. — Сегодня я специально пораньше закончил занятия, чтобы привести сюда своих учеников для наставления и получения житейского опыта.

Сказав это, он бросил многозначительный взгляд на защищавшего Дуань Ихань молодого человека и презрительно фыркнул:

— Однако я никак не ожидал, что услышу здесь такие поразительные высказывания. Это и правда открыло мне глаза, и теперь этот Ма действительно глубоко обеспокоен и опечален тем, какие нравы нынче царят в Верхнем Царстве.

— Точно! Господин Ма верно говорит! Этот наставник воистину образец морали и добродетели.

— Наставник родился для того, чтобы стать примером для всех людей.

Человек, который был достаточно смел, чтобы попытаться вступиться за Дуань Ихань, был пристыжен и зол. Все вокруг насмехались над ним, отчего его лицо стало цвета свиной печени. Не находя слов для защиты своей позиции, он раздраженно взмахнул рукавами и ушел.

Когда Мо Жань услышал эти слова, сначала его охватила ярость, а потом бессилие.

Он не мог ничего сделать, и ему оставалось только слушать, как смердящая злобой толпа, смешивая с грязью, перетирает кости его давно умершей матери.

На его глазах женщина, перед смертью молившая его «помнить добро и не искать мести» была перемолота этими черными ртами и превращена в проститутку, потаскуху и суку, родившую себе подобное отребье.

Невозможно заткнуть людские рты.

Е Ванси очень долго сдерживалась, прежде чем, наконец, потеряв всякое терпение, сделала шаг вперед, собираясь поспорить с этими «милостивыми господами». Но Мо Жань тихо сказал ей:

— Не говори ничего.

— …

— Это бесполезно.

Е Ванси вернулась к нему. К этому времени дождь уже почти стих, однако она так и не закрыла зонт. Как будто этот бумажный зонтик из тонкой промасленной бумаги был способен заслонить его от чего-то.

Мо Жань поднял взгляд и долго смотрел на нее, прежде чем хрипло сказал:

— Не стой здесь со мной, барышня Е, если веришь мне… иди в Цитадель Тяньинь и найди Сюэ Мэна, найди людей с Пика Сышэн… скажи им… — на какое-то время он замолк. Сейчас у него не осталось сил даже на то, чтобы говорить. — Скажи им, чтобы они послушали меня и приняли меры… чтобы как можно скорее разыскали Хуа Биньаня… и моего Учителя…

При одном упоминании Чу Ваньнина его сердце скрутило мучительной болью.

Где Чу Ваньнин?

Судя по тому, что и как говорил Ши Мэй, он не собирался причинять ему вред, но куда он его забрал и что может заставить его сделать?

Ему нельзя было слишком глубоко об этом задумываться.

— Первая запретная техника действительно вернулась в этот мир, так что вы должны быть готовы, — ресницы Мо Жаня затрепетали, — я… не смогу остановить вторую атаку… однако она, несомненно, будет… прошу тебя довериться мне, у меня нет никаких скрытых намерений, я лишь надеюсь, что это все еще можно остановить.

«Так больше не может продолжаться.

Я больше не хочу совершить ту же ошибку и вновь увидеть, как Чу Ваньнин призывает Хуайша.

Я больше не хочу видеть, как этот человек один умирает, своей жизнью латая небесный свод».