Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 271. Цитадель Тяньинь. Финальный допрос

Услышав сказанное Сюэ Чжэнъюном, люди из разных школ в гневе повскакивали со своих мест:

— Может Пик Сышэн, наконец, закроет свой рот?! Это ваш ученик практиковал запретную технику Вэйци Чжэньлун, нарушив величайший запрет мира совершенствования. По логике вещей всю вашу школу надо распустить и выгнать вас отсюда взашей, а вы еще смеете тратить наше время на препирания?! Однако, может, пора и честь знать?!

— Сюэ Чжэнъюн! Вы еще смеете заступаться за него? А может, вы вообще с ним заодно!

Люди вокруг кричали и галдели.

Будь то орден или семья, часто именно так и бывает. Стоит одному вознестись, подобно божеству, и все разношерстное подворье возносится следом за ним[271.1]. Однако если один виновен в вопиющем преступлении, вся его семья и орден будет считаться логовом коварных демонов.

— Это только мера греха, а не окончательный приговор, — наконец, холодно обронила Му Яньли. Ограничившись констатацией факта, она всем видом продемонстрировала, что не хотела бы обсуждать что-то с Пиком Сышэн. — Глава Сюэ, не спешите, после меры грехов будет и мера для заслуг. Заслуги компенсируют ошибки, и по итогу взвешивания выносится окончательный приговор.

Закончив с пояснением, она снова повернулась к Мо Жаню и все тем же лишенным эмоций тоном приказала:

— Продолжай каяться в грехах.

— Я… когда-то… оскорбил наставника… опорочил память… предков…

— Оскорбил наставника и опорочил память предков[271.2]?

Эти его слова порядком озадачили зрителей, Мо Жань же чувствовал себя так, словно у него горит сердце.

«Оскорбил наставника и опорочил память предков» — это преступление из его прошлой жизни… Вода Оправдания смогла вырвать из его глотки признание в тягчайшем грехе его прошлой жизни!

Но он не желал говорить это… Он не хотел говорить! Неужели под алчущими взглядами бесчисленных глаз он должен будет рассказывать, как именно он оскорблял Чу Ваньнина?

Пленил его, чтобы сделать «лучшим блюдом», предназначенным лишь для императорского стола, а потом женился на нем, сделав своей наложницей. Опозорил и растоптал его достоинство, и в итоге еще и со свету сжил.

Он не хотел говорить.

Он чувствовал, что ему не жить, однако у Чу Ваньнина впереди еще очень много зим и лет.

Чу Ваньнин — дух священного дерева, от рождения наделенный чистейшим духовным началом и непревзойденным талантом. Мо Жань искренне надеялся, что после всего этого Чу Ваньнин сможет продолжить свой духовный путь, чтобы в итоге вознестись на Небеса. Если он сможет стать небожителем, ему не придется вновь входить в круг перерождений и страдать от горечи бытия и мук любви.

Его наставник такой хороший и чистый сердцем человек.

Он хотел защитить его…

Поэтому никак нельзя допустить, чтобы эта толпа почувствовала, что у них есть некая особая близость.

Никак нельзя допустить, чтобы эти люди узнали, что Чу Ваньнин был запятнан, что Тасянь-Цзюнь испачкал его тело грехом сладострастия.

Он хотел защитить его.

Защитить его…

Все нутро горело огнем, казалось, еще немного и сердце разорвется от ужасной боли. Он смутно слышал холодный голос Му Яньли, которая повторила свой вопрос:

— Что значит «оскорбил наставника и опорочил память предков»?

Он не скажет, не скажет.

Кончики его пальцев стерлись в кровь о грубый гравий площадки для допросов, уткнувшийся в камень лоб побагровел. Сгорбившись в три погибели, он тяжело дышал, словно выброшенная на речную отмель рыба…

Он не скажет.

Сопротивляться Воде Оправдания все равно, что противиться допросу Тяньвэнь: если стиснуть зубы и стоять на смерть, в конце концов, все-таки можно выстоять.

На глазах враждебно взирающей на него толпы он выл словно загнанный зверь, из последних сил сопротивляясь допросу Цитадели Тяньинь. Эта пытка в сотни, а то и тысячи раз страшнее, чем допрос Тяньвэнь, была слишком мучительной и совершенно невыносимой для обычного человека.

Ему казалось, что невидимая рука сжимает, тянет и скручивает его кишки и внутренности, в огромные язвы на его плоти засыпают соль, сверло пронзает его кости.

Звук голоса Му Яньли, казалось, долетал до него, миновав горы и океаны:

— Упомянутое ранее «оскорбил наставника и опорочил память предков», в конце концов, что же это?!

Он не ответил. Прокусил язык и губы, так что кровь заполнила его рот, но не проронил ни слезинки.

Семь дней в собачьей клетке.

Он не плакал.

Его слезы лишь повод для насмешек зрителей.

Никто не сжалится над ним, да ему и не нужна жалость этих людей.

Пусть ему нестерпимо больно, пусть эта боль разрывает его внутренности, он выдержит это.

По-прежнему высокомерно взирая на него сверху вниз, Му Яньли продолжала допрашивать его:

— Что именно ты сделал с Чу Ваньнином?

От невыносимой боли у него начались галлюцинации.

Погрузившись в транс, он увидел Чу Ваньнина, который сотни лет спустя вознесся и стал бессмертным небожителем. В неизменно белых как снег одеждах, его лик был как прежде прекрасен, а духовная аура струилась и сияла неземным светом. Когда он был серьезен, его взгляд был льдинисто острым и строгим, а когда улыбался, строгость таяла, превращаясь в океан нежности.

— Никогда…

На мгновение Му Яньли впала в ступор, ее алые губы чуть приоткрылись:

— Что?

Сорванный голос Мо Жаня дрожал, когда он из последних сил прохрипел:

— Я оговорился. Я никогда… я никогда… не оскорблял наставника… — он поднял налившиеся кровью глаза, зрачки которых вопреки всему ярко сияли, — и не порочил память предков!

Он буквально разгрыз и выплюнул эти слова.

На лице потерявшей дар речи Му Яньли появилось странное выражение: казалось, она немного напугана и в то же время растеряна, однако эта женщина от природы была очень хладнокровной, поэтому мгновенный испуг и растерянность тут же были сокрыты под ледяной маской. После небольшой паузы, она сказала:

— Продолжай каяться в своих грехах.

Мо Жань закашлялся кровью. Казалось, его легкие были измельчены в порошок, а дыхание провоняло мерзким рыбным запахом крови.

Он лежал на земле, пережидая, пока пройдет невероятно сильная боль после допроса Воды Оправдания. Вся его одежда промокла от пота, лицо стало белее листа бумаги. Задыхаясь, он прижался щекой к земле, и растрепавшиеся грязные волосы скрыли его лицо.

Му Яньли невольно поддалась вперед, подойдя к нему на полшага.

Пристально уставившись на него, она повторила:

— Продолжай каяться в своих грехах.

— Нет грехов… — почти беззвучно пробормотал Мо Жань. — Можно судить.

Му Яньли приказала одному из подчиненных взять немного свежей крови Мо Жаня и нанести ее на искусно отлитую гирю, на которой было выгравировано три слова «заслуги и добродетели». Именно эта гиря использовалась для измерения добра, сотворенного человеком в жизни.

Взяв этот противовес, она бросила его на другую чашу весов.

Когда весы медленно закачались, все, за исключением Мо Жаня, уставились на золотую стрелку…

«Раздробление всех трех душ»… все еще «раздробление душ»…

Стрелка начала дрожать и хаотично двигаться из стороны сторону.

Раздробление духовного начала.

Несмотря на метания стрелки, она так и не ушла от отметки «Раздробление душ».

Сюэ Мэн крепче сжал лежащий на коленях Лунчэн, с мрачным выражением лица пристально наблюдая за весами. Он всеми силами старался держать спину прямо, так как боялся, что если хотя бы на миг позволит себе согнуться, вновь расправить плечи будет слишком трудно.

Он слегка дрожал, сжимающие Лунчэн пальцы совсем заледенели.

Прекрасные глаза Му Яньли не мигая смотрели на изменение положения стрелки золотых весов, которая, хотя и очень медленно, продолжала двигаться по шкале «Раздробление душ», почти достигнув ее верхней границы.

Небрежно взмахнув рукавом, Му Яньли холодно произнесла:

— Довольно, похоже, общее положение уже…

— Все еще движется.

— Молодой господин Сюэ…

Сюэ Мэн пристально посмотрел на нее и заговорил, несмотря на то, что его голос предательски дрожал, а он сам не был уверен в том, правильно поступает или нет.

— Стрелка еще движется.

— Почти остановилась, — ответила Му Яньли.

— Тогда будем ждать, пока остановится.

Их взгляды скрестились.

Через мгновение на безучастном лице Му Яньли появилась холодная и слегка язвительная улыбка:

— Хорошо, тогда подождем, пока остановится.

Беспощадное солнце так нагрело гравий, что над землей появилось серое марево.

Все, не сводя глаз с этой золотой стрелки, ждали, пока она остановится. Но, как ни странно, стрелка весов еще долго не могла найти точку равновесия…

Похоже она тоже не знала, какое решение вынести в отношении Мо Вэйюя, но, колеблясь в нерешительности, все же медленно склонялась в сторону смягчения наказания.

Видимо Му Яньли тоже еще не сталкивалась с подобными случаями. Она больше не проронила ни слова и, сжимая подол своего нежно-желтого платья, молча ожидала приговора божественных весов.

Костяшки пальцев Сюэ Мэна побелели. Он неотрывно смотрел на эту золотую стрелку, словно сейчас судили не жизнь Мо Вэйюя, а все те годы, которые он сам прожил рядом с ним.

От презрения до неприязни, от неприязни до принятия, от принятия до признания.

В конце концов, было ли это изначальное безразличие неправильным или неподобающе неправильным было то самое «брат»?

Он не знал.

С широко распахнутой душой и открытым сердцем он лишь вглядывался в эту стрелку, и все надежды, что у него остались, вкладывал лишь в один этот взгляд.

Не останавливайся.

Умоляю.

Продолжай двигаться вперед, вот же, смотри, осталось еще совсем немного…

Как бы в своей жизни ни ошибался этот парень, он ведь разбил свое духовное ядро, чтобы заставить отступить то многотысячное войско.

Как можно после этого назначить ему высшую меру наказания?

Как можно раздробить его души...

Немного. Еще немного.

До конца.

…

— Вырезание духовного ядра, — с каменным выражением лица произнесла Му Яньли. В момент объявления приговора эта женщина выглядела очень беспристрастной и хладнокровной. Ее хрупкая фигурка, облаченная в ярко-желтый наряд и омытая волнами золотого солнечного света, совершенно не соответствовала холодному ореолу ее личности, что, казалось, была вырезана изо льда и посыпана инеем.

Стрелка замерла.

Заостренный дрожащий конец теперь указывал на три слова «Вырезание духовного ядра».

Это и было окончательным приговором по делу образцового наставника Мо.

Му Яньли повернулась лицом к огромной толпе зрителей внизу и трибунам с представителями десяти самых влиятельных духовных школ мира совершенствования…

Их и правда было десять, ведь в Цитадели Тяньинь все еще сохранилась трибуна Духовной школы Жуфэн, на которой сейчас сидел всего один человек — облаченная в черные одежды Е Ванси.

За спиной у нее был старый колчан Наньгун Сы, а на коленях лежал навечно потерявший хозяина Наобайцзинь. Ее лицо было изможденным, однако глаза ярко блестели. Вместе со всеми она внимательно наблюдала за происходящим на судейском помосте.

Му Яньли объявила:

— Ясное небо — неподкупный судья, светлое зеркало правосудия подвешено высоко и всегда сможет отличить правильное от неправильного. Цитадель Тяньинь, что беспристрастно судит все заслуги и провинности, никогда не использует свое положение ради выгоды, ни разу не замечена в предвзятости и предумышленном причинении людям вреда, вынесла приговор: приговорить Мо Жаня, известного также как Мо Вэйюй, к наказанию пыткой посредством вырезания духовного ядра. Ровно три дня спустя со всем почтением мы объявим волю небес всему миру и, если не будет возражений, через трое суток…

Все это время Сюэ Мэн, закрыв глаза, сдерживался из последних сил, но в этот момент он, наконец, не выдержал и вскочил с места. Ярко сверкнула на солнце его легкая серебристо-голубая броня.

— У меня есть возражения.

— …

— Не обязательно ждать трое суток, я могу высказать свои возражения прямо сейчас.

Толпа внизу забурлила и загалдела:

— Пик Сышэн? Да этот ублюдочный орден надо поскорее закрыть и разогнать! Что эти ничтожества себе позволяют?!

— Правильнее всего будет допросить Сюэ Чжэнъюна вместе с Сюэ Мэном! Девять из десяти, все это одна шайка, иначе разве посмели бы они что-то говорить в защиту этого демона!

— Когда явились эти марионетки Вэйци Чжэньлун, почему они убили только несколько человек Пика Сышэн? Неужели этот орден и правда логово демонов?

От гнева лицо Сюэ Мэна смертельно побледнело, однако он приложил все силы, чтобы подавить свой гнев и возмущение.

Му Яньли, естественно, слышала негодующий рев этих заклинателей, однако полностью проигнорировала его и лишь холодно произнесла:

— Молодой господин Сюэ, что вы хотели сказать? Я вас охотно выслушаю.

Сюэ Мэн открыл рот и на мгновение показалось, что он просто не знает, что говорить. Взволнованная до крайности госпожа Ван тихонько потянула его за рукав:

— Мэн-эр, у нас есть еще три дня. Мы все тщательно обдумаем и взвесим, прежде чем решить, что нужно сказать…

Сюэ Мэн, однако, казалось, не слышал слов матери. Некоторое время он в оцепенении смотрел на Му Яньли, затем повернулся, чтобы посмотреть на весы, и, наконец, его взгляд остановился на маленькой черной точке вдалеке.

Это был лежащий на помосте Мо Жань.

Ресницы Сюэ Мэна затрепетали, словно полог под порывом сильного ветра, создав рябь в том, что отражалось в его глазах. Не тьма, но и не свет.

Вдруг он сказал:

— У него уже нет духовного ядра.

— Что это значит? — спросила Му Яньли.

Сюэ Мэн вдруг вскипел и, взглянув на нее, сказал:

— Что это значит? А так, значит, не ясно? Разве не он был тем человеком, который заставил марионеток Вэйци Чжэньлун отступить и тем самым спас вас всех на Пике Сышэн? Глава Цитадели Му, я хочу знать, каким образом вы собираетесь привести в исполнение этот приговор? Его духовное ядро раздроблено! Что еще вы собираетесь с ним сделать? Вырезать его сердце?

В его глазах блестели слезы, ногти глубоко впились в ладони.

— Вырезать духовное ядро… Вырезать духовное ядро… но если нет духовного ядра, значит вы хотите забрать его жизнь!

Прищурившись, Му Яньли ответила:

— У Цитадели Тяньинь есть свои методы.

— Согласно правилам, после вынесения приговора он будет приведен в исполнение через три дня, — внезапно в их разговор вклинился тихий чуть хрипловатый голос. Когда люди подняли глаза и нашли взглядом говорившего, то оказалось, что это была Е Ванси. — Глава Цитадели, давайте прямо сейчас проясним, какие именно методы вы будете использовать.

Сразу же некоторые люди из Усадьбы Битань поспешили обрушить на нее свой гнев:

— Какое право ты имеешь открывать свой рот? Ничтожество, кем ты себя возомнила?!

Собравшиеся внизу люди начали шептаться:

— Опираясь на поддержку Цзян Си и на то, что героическая гибель Наньгун Сы очистила имя Духовной школы Жуфэн, она в самом деле стала мнить о себе невесть что. Иначе с чего какая-то безродная баба смеет допрашивать хозяйку Цитадели Тяньинь, словно она ей ровня?

Е Ванси пропустила их слова мимо ушей, но в этот момент кто-то из затаивших обиду на род Наньгунов, громко крикнул ей:

— Е Ванси, Духовная школа Жуфэн сгинула, или ты думаешь, что раз уж одна сидишь на этой трибуне, то теперь можешь считаться главой ордена?

Е Ванси обняла громко взвывшего у нее на руках все еще не восстановившего свои духовные силы Наобайцзиня, а потом поднялась со своего места и встала прямо — одна на всю трибуну. Она не выказывала злости и раздражения, не кричала и не бранилась, но когда все эти возмущенные или насмешливые голоса постепенно стихли, спокойно сказала:

— Командующий тайной стражи Духовной школы Жуфэн все еще здесь, неважно, сгинул мой орден или нет, ваши слова не имеют никакого веса.

— Ты…

Е Ванси больше не желала отвлекаться на посторонних, так что теперь ее глаза смотрели лишь на Му Яньли:

— Прошу главу Цитадели дать точные пояснения.

— В этом мире нет способа восстановить духовное ядро, — ответила Му Яньли, — и его духовное ядро без сомнения разбито вдребезги, однако осколки по-прежнему в сердце преступника, и, как сказано ранее, вырезать духовное ядро, это вовсе не означает достать его целым.

Лицо Сюэ Мэна стало белее бумаги:

— Так что вы замыслили?

— Исполнить закон и вырезать все осколки духовного ядра, — ответила Му Яньли, — Цитадель Тяньинь не может желать забрать его жи…

Прежде, чем она успела договорить вторую часть слова «жизнь», Сюэ Чжэнъюн тоже поднялся со своего места и с мрачным лицом, которое, казалось, затянули свинцовые тучи, переспросил:

— Вырезать все осколки духовного ядра?

— Верно.

— Сколько раз вы будете резать? — тигриные глаза Сюэ Чжэнъюна расширились от гнева, казалось, в этот момент седины на его висках стало значительно больше. — Пять раз? Десять? Вырезание духовного ядра повреждает сердце, и один раз это уже невыносимо больно… Несколько лет тому назад в Цитадели Тяньинь уже вырезали духовное ядро одной преступнице, так она не выдержала и, вернувшись в камеру, умерла в тот же день.

Му Яньли все так же бесстрастно ответила:

— Конечно, это случилось из-за того, что она была слишком слаба, не стоит винить в этом Цитадель Тяньинь.

— Тогда не лучше ли будет, если вы просто заберете его жизнь! — в гневе закричал Сюэ Чжэнъюн, — Му Яньли, это ведь осколки духовного ядра! Как у вас язык повернулся так легко об этом говорить! Если его духовное ядро разбито на две части, нужно будет резать дважды, если на три, то трижды… а если оно разбито на тысячу осколков? Собираетесь устроить ему казнь тысячи порезов[271.3]?! Линчевать его решили!

— Если оно действительно разбилось так сильно, то такова его судьба.

Сюэ Чжэнъюн онемел.

Судьба?

Вот это все было судьбой.

Внезапно он почувствовал себя очень нелепо и глупо.

Что такое судьба?

По воле судьбы он по ошибке вырастил и воспитал этого ребенка, приняв его за своего племянника.

Он принял этого ребенка как члена своей семьи, дал ему наставника, дом и семью. Однако какая судьба была изначально ему предназначена?

Брошенный отцом ублюдок, который с малолетства не ел досыта и вместе с нищей матерью попрошайничал и зарабатывал на пропитание уличными представлениями.

Когда умерла его мать, этот хилый малыш остался совсем один и был вынужден на себе тащить разлагающийся труп матери, чтобы своими руками похоронить в безымянной могиле то единственное тепло, что согревало его в жизни.

Не счесть сколько раз этого ребенка били и бранили, его закрывали в собачьей клетке, его оклеветали и посадили в тюрьму по ложному обвинению.

Все ждут от мира справедливости, однако с самого рождения именно к нему судьба была особенно несправедлива…

Почему в этих краях отпрыски знатных родов утопают в роскоши, выменивая целые состояния на улыбки продажных красавиц? А другие, что рождены в бедности, лишены всех благ и обречены всю жизнь мыкаться по белу свету? Для этих людей черви — еда, небо — крыша, а циновка — дом.

Отчего одним можно вести себя с матерью как избалованные дети и не беспокоиться ни о чем? А другим приходится тащить останки своей умершей матери к богатому дому, чтобы услышать в ответ на мольбу о помощи: «если тебе на роду написан метр, не стоит просить о трех»?

Почему некоторые не достойны даже самых простых похорон. А кто-то уже рожден знатным и богатым.

Это несправедливо.

Когда судьба так несправедливо обрушивается на тех, кто и так находится в самом низу, когда один указ о корректировке цен может забрать у них самого близкого человека…

Где тут справедливость?

Все они просто живые люди из плоти и крови, так как тут можно не затаить в своем сердце ненависть, как можно отстраниться от случившегося и с легкостью простить и отпустить.

Пусть этот ребенок ошибся в жизни, пусть он не его плоть и кровь, пусть судьба сыграла с ним злую шутку… когда он думает обо всем этом, его сердце все равно болит за него.

Сюэ Чжэнъюн закрыл глаза и пробормотал:

— Это слишком жестоко. Боюсь, на этот раз при вынесении решения Божественные Весы не учли, что его духовное ядро уже разорвано… а это в сотни раз хуже, Му Яньли, — когда он поднял взгляд, его голос задрожал. — если хочешь взять кинжал и вонзать в его в сердце снова и снова, это в сотни раз хуже.

— …

Между небом и землей все прозрачно и ясно, а в Цитадели Тяньинь все строго по закону и справедливости с пристальным вниманием к каждой мелочи.

Сюэ Чжэнъюн поднял голову и посмотрел на медленно проплывающие мимо густые облака.

— Ладно, теперь он заплатит за свои преступления и рассчитается с этим миром по всем своим долгам.

Поднялся ветер.

У Сюэ Чжэнъюна вдруг сдавило горло.

— Но как насчет того, что этот мир должен ему… кто-нибудь отдаст ему этот долг... хоть кто-нибудь вернет его ему…