Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 296. Пик Сышэн. Совсем, как в тех снах о прошлом

Понимает ли он?

А что тут непонятного? Очевидно, что Ши Минцзин с самого появления на Пике Сышэн скрывал свою истинную личность. В течение стольких лет он старательно избегал разговоров о своих родителях, а если случайно кто-то задевал эту тему, то говорил очень мало, но с такой скорбью в глазах, что было стыдно продолжать его об этом расспрашивать.

В любой лжи всегда есть место для множества неувязок, так что, если в самом деле хочешь что-то скрыть, то молчание — золото, и уж эту простую истину Ши Мэй усвоил слишком хорошо.

Оглядываясь назад, с раннего детства и до зрелых лет, как бы обижен или сильно ранен он не был, Ши Минцзин ни разу не проронил ни единой слезинки…

— Давай, пошли, этот достопочтенный проводит тебя до конца Дороги Мученичества.

Демоническая конная повозка вся была изготовлена из чистого золота и украшена отлитыми из серебра пейзажами Царства Демонов. На месте стыка с оглоблями были вырезаны два портрета. С левой стороны был изображен мужчина с вьющимися усами и выпученными от гнева глазами, держащий в руке угольник[296.1]. Было сразу заметно, что создавший этот портрет мастер испытывал к изображенному на нем человеку сильную неприязнь, так как и фигура и лицо этого мужчины выглядели так уродливо, что на него было противно даже смотреть. С правой стороны была изображена тучная женщина, которая, скромно потупив взгляд, держала в руке циркуль[296.1]. Красивым это изображение назвать было сложно, но на эту дурнушку хотя бы можно было смотреть без содрогания.

Но самым неприглядным было то, что перед запряженной в повозку пятеркой демонических рысаков при помощи духовной силы в воздухе были подвешены пять вещей: четыре конечности и окровавленная человеческая голова. Это были искусно вырезанные из дерева подделки, но в озере Цзиньчэн Чу Ваньнин уже видел лицо поддельного Гоучэнь Шангуна, поэтому легко опознал его.

— В мире демонов все демонические колесницы выглядят именно так, — Тасянь-Цзюнь окинул взглядом искусную подделку в виде головы бога, — ныне и во веки веков так было и будет.

Когда они расположились внутри, вплетенные в сбрую демонических коней колокольчики зазвенели, и повозка тронулась. Удобно устроившись в полулежачем положении, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Ты, должно быть, уже догадался, чьи там изображения.

— Фуси и Нюйва.

— Верно, — император рассмеялся, — высокочтимый Отец Демонов люто ненавидел Небесную Обитель бессмертных небожителей и хотел бы, чтобы эти боги всю жизнь тянули его повозку.

— Почему же пощадили Шэньнуна[296.2]?

— От Хуа Биньаня я об этом ничего не слышал, но по слухам, по натуре своей Шэньнун был мягким и снисходительным богом. Обычно он не любил ввязываться в распри и войны, да и его отношения с Фуси и Нюйвой были не так уж и близки. Думается мне, что в той войне демонов и небожителей этот старый прохвост почти не участвовал.

Чу Ваньнину больше не хотелось ни о чем говорить. Отвернувшись, он стал смотреть в окно на проносящуюся мимо кроваво-алую Дорогу Мученичества.

Демонические кони были быстры, так что им потребовалось лишь около пятнадцати минут, чтобы довезти их до другого конца этого слишком длинного кровавого моста.

Выйдя из повозки, они ступили на мост из белых костей. В этом месте он заканчивался, и дальше простиралось лишь бескрайнее облачное море и демонические врата, которые оказались в несколько раз больше, чем казалось с Пика Сышэн, не говоря уже о том, что отсюда их можно было рассмотреть в деталях. Врата Мученичества были настолько огромны, что, казалось, соединяли небеса и землю. Посреди дождя и ночи неудержимо бушевало пламя, очерчивая границу демонического мира. Всякий смертный, что стоял перед этим монументальным сооружением, был подобен слабому мотыльку-поденке[296.3] перед гигантским деревом или маленькому пузырьку пены в бескрайнем море.

Вглядевшись в эти подпирающие небеса ворота, Чу Ваньнин обнаружил, что они украшены искусно вырезанными барельефами, изображающими разные сцены из жизни Пяти Царств. При этом Царство Демонов располагалось выше всех прочих, ниже были призраки, нечисть и люди, а боги из Обители Бессмертных находилась в самом низу. Эти барельефы были великолепны, однако была в них какая-то необъяснимая странность.

— Чувствуется в них нечто странное, правда? — Тасянь-Цзюнь подошел и, встав с ним плечом к плечу, тоже принялся разглядывать барельефы на воротах. — Когда этот достопочтенный увидел их впервые, тоже сразу почувствовал, что с ними что-то не так.

— …

— Смотрел на них тогда с полчаса, пока не понял, в чем загвоздка.

Он явно не собирался снова тратить полчаса на разглядывание, чтобы Чу Ваньнин сам понял, в чем дело, поэтому продолжил:

— Барельефы на этой двери созданы не из того материала, из которого изготовлены ворота. Они изготовлены и вплавлены в них позже. Это кости небожителей.

Чу Ваньнин резко повернулся к нему.

По озаренному бушующим адским пламенем лицу Тасянь-Цзюня было почти невозможно что-то прочитать:

— Во времена первозданного хаоса, когда боги и демоны сошлись в Великой Битве, Владыка Демонов содрал кожу и вытащил кости у всех пленных небожителей, сделал из них барельефы и украсил ими весь фасад врат в Царство Демонов, — полы одежд императора затрепетали под порывами штормового ветра. — С того дня и до сих пор все живые существа, направляющиеся в мир демонов, своими глазами могут увидеть сколько божеств пленили демоны. Также это ясно демонстрирует всему сущему, что демоны за воротами во веки веков не будут иметь никаких связей с небожителями.

Посмотрев еще какое-то время на это шокирующее своей жестокостью произведение демонического искусства, Тасянь-Цзюнь подытожил:

— Ладно, достаточно, теперь, когда ты знаешь, что мы собираемся сделать, у тебя есть еще какие-то обиды и обвинения?

— Истребить два человеческих мира только ради того, чтобы проложить кому-то дорогу домой, — Чу Ваньнин поднял взгляд на императора. Несмотря на то, что он понимал, что Тасянь-Цзюнь не более чем марионетка в чужих руках, ему не удалось сдержать свое негодование. — Ты правда думаешь, я больше тебя ни в чем не упрекну? Может ты еще надеешься на то, что я похвалю тебя?

Тасянь-Цзюнь собирался что-то ответить, но в этот момент позади них раздался какой-то шум.

Обернувшись, они увидели приближающуюся к ним Му Яньли, которая привела на гору Хоу многотысячную толпу людей для принесения в жертву. Она никак не ожидала встретить этих двоих здесь, поэтому на миг удивленно замерла, а потом ее взгляд упал на Чу Ваньнина.

— Зачем привел его сюда, — хотя она не отрываясь смотрела на Чу Ваньнина, однако слова ее были обращены к Тасянь-Цзюню. — Не боишься навлечь беду?

— От одного его взгляда ничего не случится. Этот достопочтенный знает, что он задумал, — холодно ответил Тасянь-Цзюнь. — Не беспокойся об этом.

— Это ключевая точка для возвращения прекрасных костяных бабочек на родину. Ты не понимаешь…

Императору не хотелось слушать досужую болтовню этой бабы, поэтому он просто перебил:

— В таком случае, кто из вашей толпы слабаков способен сразиться с ним хотя бы вничью?

Му Яньли поперхнулась словами.

— Рядом с этим достопочтенным сбежать ему будет сложнее, чем из клетки с десятком заклинаний. Этот достопочтенный любезно оказал тебе услугу и на время занял его, а ты все болтаешь и болтаешь. Зачем столько лишних слов?

— Ты!..

— Что? — Тасянь-Цзюнь холодно взглянул на нее исподлобья. — Если не согласна, тогда этот достопочтенный немедленно отправит его обратно и больше вмешиваться не будет. Сама думай, как его удержать. Только не позволяй ему по неосторожности приблизиться к Хуа Биньаню, а то ведь убить его легче легкого.

Сраженная его аргументами Му Яньли надолго потеряла дар речи, когда же она справилась с собой, то предпочла сменить тему и сердито сказала:

— Ладно, закроем этот вопрос. Я достала материал, нужно его использовать. Кроме того, А-Нань захватил еще много людей и пока заточил их на Пике Сышэн. Когда закончишь с текущими делами, срочно возвращайся и приступай к изготовлению новых марионеток.

Сказав это, она с досадой махнула рукавом и ушла, а Тасянь-Цзюнь снова уставился на Чу Ваньнина. Обнажив свои белоснежные зубы, так что стали видны ямочки на его щеках, он сказал:

— А ты и правда везунчик, пришла новая партия материала для работы. Хочешь увидеть, как этот достопочтенный строит мост?

Строительство подвесного моста из принесших себя в жертву живых людей и правда выглядело ужасно, так что после возвращения той же ночью Чу Ваньнину приснился кошмар.

В этом ужасном сне Тасянь-Цзюнь стоял в самом конце Дороги Мученичества, и ноги его наступали на сломанные кости, сердца, внутренности и кишки. У каждого раздавленного им органа был ярко-красный рот, из которого рвался наружу пронзительный плач и стенания.

«Я не хочу умирать…»

«Верни мне жизнь… верни мне мою жизнь…»

Среди этих останков он видел половину лица Сюэ Мэна, глаза Сюэ Чжэнъюна, тело госпожи Ван и руку Хуайцзуя с приметными родинками.

Он изо всех сил бежал к ним и кричал:

— Сюэ Мэн! Глава! Госпожа…

Голос сорвался…

Он увидел, как на фоне кроваво-алого неба Мо Жань медленно повернул голову. Он был одет в старую форму ученика Пика Сышэн и взгляд его был полон нежности и печали:

— Учитель, помоги мне… — сказал он. — Я не хочу умирать, не хочу так… спаси меня…

Внезапно он проснулся. Дыхание сбилось, щеки были мокрыми, исподнее мокрым от холодного пота. Он хотел встать, но его запястья были связаны заклинанием Тасянь-Цзюня, так что он не смог даже пошевелить руками.

В комнате было очень тихо. Он был совсем один. Отмеряя время, вода в водяных часах, медленно, но неумолимо, стекала вниз, словно слезы покойников.

— Эй. Кто-нибудь…

За эти дни его дух пришел в полный упадок, и он похудел до неузнаваемости. Сейчас, когда Чу Ваньнин в полном одиночестве сидел на кровати, накинутое на него одеяло почти не очерчивало контуры его тела.

Воспоминания прошлой жизни, ошибки жизни настоящей, горы трупов и будущее, в котором не осталось места надежде.

Слишком многое легло на его плечи, так что даже его железный внутренний стержень, в итоге, не выдержал и рассыпался в пыль.

Глаза Чу Ваньнина были пусты, сердце билось часто. Его разум начал проясняться. Он медленно выплывал из зыбкой нереальности этого кошмарного сна, но реальность оказалась ненамного лучше. Сейчас Чу Ваньнин выглядел как человек окончательно сломленный и разбитый вдребезги.

— Кто-нибудь…

С трудом ковыляя на старых ногах, в комнату вошел Лю Гун. Сейчас старик выглядел куда более дряхлым, чем помнил Чу Ваньнин. Впрочем, в этом мире прошло уже слишком много времени с тех пор, как он здесь умер в прошлой жизни.

— Образцовому наставнику приснился дурной сон?

Старому слуге хватило одного взгляда, чтобы понять, что у него на сердце. Чу Ваньнин лишь устало кивнул головой.

— Давайте, я сделаю вам горячий имбирный чай…

— Не стоит, — Чу Ваньнин поднял чуть влажные глаза и в сумраке комнаты посмотрел на слугу. — А где Мо Жань? Все еще на Дороге Мученичества?

— …

— Сколько людей он опять убил?

Помолчав, старик Лю со вздохом сказал:

— Образцовый наставник, не нужно спрашивать.

Капля за каплей утекало время. Снаружи дул ветер и уныло шелестел дождь.

— Старый слуга ничего не знает о магии, но даже ему понятно, что после полного открытия Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти, назад пути не будет. В глубине своего сердца образцовый наставник ведь тоже это понимает.

Губы Чу Ваньнина дрогнули. Через несколько секунд он закрыл глаза и обхватил пальцами заговоренную огненно-красную магическую цепь. После того неудачного покушения, Тасянь-Цзюнь опасался его и всегда был настороже. В свободное время император лично присматривал за ним, а когда выходил, чтобы проложить дорогу для возвращения демонов на родину, то запирал Чу Ваньнина во Дворце Ушань.

— Образцовый наставник… ну полноте, отпустите, за две жизни вы уже достаточно сделали, — старческий голос Лю Гуна дрожал, словно осенний лист на ветру, — эти последние дни, давайте, побудем просто безучастными зрителями, как и все, кто еще остался в мире. Все кончено, выхода нет. Живите хорошо и не мучайте себя больше…

Позже Лю Гун принес чашку имбирного чая и смотрел на Чу Ваньнина, пока он пил. Благодаря тому, что этот почтенный старец всегда был предельно осторожен в словах и делах, ему удалось так долго продержаться рядом с Тасянь-Цзюнем.

Но в эту дождливую ночь, увидев загнанного в угол и изможденного до крайности Чу Ваньнина, щеки которого были белее, чем фарфор чайной чашки, он невольно отвел взгляд и, вглядываясь в мрачную дождливую ночь снаружи, вдруг почувствовал, что сердце его обуревают очень смешанные эмоции.

Лю Гун не знал, как утешить Чу Ваньнина, поэтому, запинаясь, повторял снова и снова:

— Выпейте еще немного. Выпейте, эту чашку вам нужно допить… имбирный чай рассеет холод, говорят, что дурные сны снятся людям из-за холода в теле. Выпейте перед сном и сможете спать без кошмаров.

Чуть позже, впав в оцепенение, он тихо пробормотал:

— Моему сыну прежде тоже снились кошмары, так я давал ему попить, и он сразу засыпал спокойно…

Но этот шепот было слишком тихим, так что Чу Ваньнин его не расслышал.

Старый слуга подождал, пока он допьет чай, после чего медленно вышел с подносом, перед дверью украдкой вытерев уголки глаз. Сердце старика дрогнуло и размякло, но сделать он все равно ничего не мог, поэтому уныло побрел прочь, и лишь спина его выглядела еще более сгорбленной, чем раньше.

Наконец его поникшая фигура исчезла в конце крытой галереи.

На самом деле старик Лю был прав. Если он хочет остановить Ши Мэя, лучше всего сделать это до открытия Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти. Если он упустит этот шанс, исправить положение будет практически невозможно.

Чу Ваньнин сидел в одиночестве в обезлюдевшем Дворце Ушань. Он прекрасно понимал, что в итоге все-таки проиграл Ши Мэю. В прошлой жизни он слишком поздно обнаружил правду, так что все его жертвы и планы лишь на десять лет отсрочили это бедствие.

В конце концов, все вернулось к исходной точке.

Он старался изо всех сил, но в итоге у него ничего не вышло.

Во многих книгах записано, если время и пространство будут нарушены, неминуемо грядет Небесная Кара, но даже если бы не было никакой Небесной Кары, два мира уже погрузились в хаос. В последние годы многие люди этого мира в глубине души уже приняли тот факт, что разум Тасянь-Цзюня был поврежден, поэтому он не волновался ни о чем и жил легко и комфортно, не думая о завтрашнем дне.

Вечером того дня он вернулся с кувшином «Белых Цветов Груши».

Наполнив до краев стоявшие перед ними чаши, он сказал Чу Ваньнину:

— Дорога Мученичества почти закончена.

— …

— Когда закончу помогать Хуа Биньаню с этим делом, смогу отдохнуть, — император сделал глоток вина, вкус которого был так долго ему недоступен, и рассмеялся. — О, все тот же вкус, — он снова поднял глаза на Чу Ваньнина. — Когда они вернутся в свое Царство Демонов, ты хочешь остаться с достопочтенным в этом мире или вместе уйти в тот мир через Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти?

Взглянув на него, Чу Ваньнин спросил:

— А Ши Мэй?

— Ши…

Тасянь-Цзюнь на мгновение оцепенел, а затем нахмурил черные брови. Его лицо выглядело ошеломленным, потерянным и даже немного болезненным. Поставив чарку с вином, он поднял руку, чтобы потереть лоб.

Чу Ваньнин внимательно наблюдал за каждым его движением. Хуа Биньань действительно слишком сильно спутал сознание Тасянь-Цзюня. Одно упоминание имени «Ши Мэй» ставило его в тупик, так что теперь он просто не мог даже думать об этом.

В конечном итоге, Тасянь-Цзюнь почувствовал, что его голова сейчас треснет от боли. Он вдруг отшвырнул чарку и в неровном свете свечей уставился покрасневшими от усталости глазами на человека перед собой.

— Понятия не имею.

Он закрыл глаза и притянул Чу Ваньнина поближе. Посидев вот так какое-то время, он вдруг наклонился и лбом уперся Чу Ваньнину в живот, чтобы вдохнуть исходивший от него аромат цветущей яблони.

— Не спрашивай меня снова.

После этого дня Тасянь-Цзюнь стал вести себя почти так же, как в прошлой жизни, а в чем-то даже значительно хуже.

Этот превращенный в оружие труп, который не должен был иметь никаких чувств, похоже, очень боялся, что Чу Ваньнин опять вдруг исчезнет или умрет, поэтому использовал свои самые мощные заклинания, чтобы запереть его. Днем Тасянь-Цзюнь занимался изготовлением марионеток Вэйци Чжэньлун и прокладыванием Дороги Мученичества, а по возвращении всю ночь без сна и отдыха занимался с ним любовью. Казалось, что только самый бурный секс был способен ослабить беспокойство в его сердце, словно, только утонув в тепле Чу Ваньнина, он мог убедиться, что это все не сон.

— Ваньнин… — в тишине ночи бормотал крепко спавший рядом с ним мужчина, — позаботься обо мне…

Даже прекрасно понимая, что это совершенно невозможно, в такие моменты Чу Ваньнин чувствовал, что у мужчины, с которым он так сильно и тесно сплетен телами, все еще есть душа. Он чувствовал, как в груди его громко и сильно бьется сердце, да и лицо его как две капли воды похоже на лицо того умершего юноши.

А когда он хрипло звал его «Ваньнин», в голосе Тасянь-Цзюня ему слышалось что-то слишком похожее на любовь.