Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 248. Гора Лунсюэ. Предано забвению

Понимая, что у него нет другого выбора, Чу Ваньнин накинул на плечи теплый плащ на лисьем меху, взял зонтик из промасленной бумаги и отправился во Дворец Ушань.

Между переплетенных серебряных лоз горели медные светильники. Девяносто девять зажженных ламп сияли, словно звезды Млечного Пути на покрывале ночи, освещая великолепное убранство Дворца Ушань. Стоило ему войти, и стоящие у дверей личные слуги, давно не видевшие ничего необычного в том, что образцовый наставник Чу прислуживает императору в постели, поспешно опустили глаза и вежливо поклонились. С каменным лицом Чу Ваньнин прошел по боковому коридору и направился вглубь дворца — туда, где располагались внутренние покои для отдыха императора... Дойдя до покрытых красным лаком резных дверей, он вытянул руку и одним толчком распахнул их.

На контрасте с холодным дождем снаружи внутри было очень тепло. В нос ударил одуряюще сильный аромат вина. Мо Жань томно раскинулся на плетеной кушетке. Сжимая в белых, как нефрит, пальцах кувшин из красной глины, он расслабленно потягивал вино.

— Ты пришел.

— …

— Садись.

Чу Ваньнин подошел к той циновке, что находилась дальше всего от кушетки, сел и закрыл глаза.

Мо Жань не стал заставлять его подходить ближе. Он уже был немного пьян, так что от алкоголя его бледное лицо слегка раскраснелось. Когда он, прищурившись, взглянул на него своими бездонными глазами, в которых черный цвет переходил в глубокий фиолетовый, в его зрачках, казалось, вспыхнуло несколько блеклых искорок света. Сделав еще глоток, он, запрокинув голову, посмотрел на деревянную балку, украшенную резным драконом и нарисованным фениксом. Его пальцы слегка побарабанили по колену, прежде чем он внезапно спросил:

— Ты все еще умеешь делать пельмешки?

Ресницы Чу Ваньнина чуть дрогнули, однако в итоге он ответил:

— Не умею.

Мо Жань не унимался:

— Но ты же готовил. В тот год… когда он ушел.

— Я не могу сделать хорошо, — по лицу Чу Ваньнина невозможно было прочесть его мысли. — Ты правильно тогда сказал, это была лишь жалкая подделка.

Мо Жань прищурился:

— Ты запомнил это и затаил обиду на этого достопочтенного?

— Нет.

— Тогда, что если этот достопочтенный прикажет тебе приготовить порцию прямо сейчас?

Чу Ваньнин ничего не ответил, отчего блеск в глазах Мо Жаня стал еще ярче. Глядя в упор, он потребовал:

— Я спросил тебя. Если я захочу, чтобы ты сейчас приготовил порцию, ты исполнишь мое желание или не захочешь?

— Допустим, я приготовлю, — Чу Ваньнин, наконец, открыл глаза и холодно взглянул на Мо Жаня. — Ты будешь это есть?

Не придумав, чем ответить на этот каверзный вопрос, то ли от винных паров, то ли из-за гнева, Мо Жань вдруг покраснел еще больше. Если честно, слова Чу Ваньнина выбили у него почву из-под ног, так что на краткий миг он почувствовал недоумение и растерянность. Когда до него это дошло, то он разозлился еще больше и, стиснув зубы, раздраженно смахнул с подноса чашу. Превосходное вино из грушевых цветов разлилось по полу.

Разъяренный Мо Жань вскочил с места. Словно огромная гора, тень от его внушительной фигуры заслонила собой свет. Перешагнув через осколки, он в пару широких шагов подошел к Чу Ваньнину и схватил его за грудки.

— Что ты, что Сун Цютун, — император заскрежетал зубами, — сегодня вы оба провоцируете этого достопочтенного, напрашиваясь на неприятности.

Отпустив Чу Ваньнина, словно парящий над жертвой стервятник, он принялся расхаживать туда-сюда… а потом вдруг остановился.

Обернувшись, он пристально посмотрел на Чу Ваньнина и неожиданно спросил:

— Когда ты учил меня писать выражение «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо»?

Тасянь-Цзюнь уже изрядно набрался, так что сейчас в его речах было не так уж много смысла и говорил он первое, что пришло на ум.

— Почему я совсем этого не помню?

Холодная, как лед, большая рука грубо схватила Чу Ваньнина за запястье. Мо Жань бесцеремонно потянул его за собой к письменному столу, где были разложены свитки, растерты чернила и подготовлена бумага и кисти.

— Покажи, как это написать. Научи меня снова, — приказал Мо Жань.

С самого начала у Чу Ваньнина была небольшая температура, но от подобного обращения его состояние только ухудшилось. Задыхаясь от возмущения и лихорадки, он покраснел и закашлялся.

Мо Жань насильно сунул ему в руку кисть и с какой-то мрачной одержимостью потребовал:

— Пиши, — сгорая от нетерпения, он тут же добавил. — Быстрее.

Духовное ядро Чу Ваньнина было уничтожено в их последней схватке учителя и ученика, кроме того, его телесное здоровье всегда было довольно плохим, поэтому сейчас, снедаемый болезнью, он все кашлял и кашлял, пока из горла не пошла кровавая пена…

Какое-то время Мо Жань завороженно смотрел на брызги крови на столе, прежде чем медленно ослабил хватку на его руке.

— Это просто приветствие, обмен любезностями в начале письма, какой в этом может быть смысл, — ответил Чу Ваньнин, наконец, справившись с кашлем. Тяжело дыша, он достал платок, чтобы вытереть кровь с губ. Выровняв дыхание, он поднял взгляд и посмотрел на Мо Жаня. — Раньше ты ведь именно с этого начинал каждое письмо. Однако, боюсь, ты слишком долго не брался за кисть, вот и забыл.

— Я… писал письма? — черные как смоль глаза Мо Жаня уставились на него. — Кому писал? — выражение его лица стало почти злым. — Кому я писал письма? Кому еще в этом мире я мог бы писать письма? Хватит сочинять небылицы… бред какой… полная чушь!

Когда непонятно с чего вышедший из себя Мо Жань выкрикивал эти слова, его глаза начали странно блестеть и словно затуманились.

Чу Ваньнин смутно почувствовал в этом что-то подозрительно неправильное. Однако в тот момент он был уверен, что Мо Жань просто пьян и именно из-за вина у него проблемы с памятью, поэтому лишь нахмурился и ничего не ответил.

В библиотеке Дворца Ушань имелся закрытый ящик, по принципу действия напоминающий мешок цянькунь, который использовался для хранения всей переписки обитателей Пика Сышэн. Мо Жань, который, словно запертый в клетке дикий зверь, нарезал круги вокруг письменного стола, вдруг вспомнил о существовании этого архива и, вытащив покрытый пылью ящик, принялся перебирать хранящиеся в нем ветхие конверты.

В основном письма были написаны учащимися школы и разложены в соответствии с тем, у какого старейшины обучался отправитель. Большинство авторов этих писем были убиты в тот год, когда Мо Жань поднял мятеж и устроил переворот внутри ордена. У старейшины Юйхэна было всего три ученика, поэтому их письма оказалось очень легко найти. Мо Жань быстро просмотрел толстую стопку писем и, внутренне трепеща от предвкушения, открыл первое письмо.

Удивительно, но это и правда был его почерк. По-детски неуверенный и немного кривой, однако написано было очень аккуратно и с большим старанием. Каждое из просмотренных им писем начиналось с «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

Все до единого его письма имели одно и то же начало.

У Мо Жаня затряслись пальцы, в глазах вспыхнули и заплясали странные огоньки.

«Мама, читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

«Сестрица Сюнь, читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

Эти давно забытые обращения заставляли его трепетать от страха и дрожать от ужаса. Его зрачки сузились, незаурядно красивое лицо стало мрачнее тучи.

Стоявший рядом с ним Чу Ваньнин поначалу не придал значения его странному поведению, но чем больше он наблюдал за Мо Жанем, тем острее ощущал какую-то подозрительную ненормальность…. Он не мог отвести взгляда от стоявшего у стола человека, который словно умалишенный судорожно ворошил старые письма.

Маленький птенец страха пробил скорлупу и, высунув наружу свой клюв, едва слышно постучался в сердце Чу Ваньнина.

Что-то здесь не так.

Он медленно подошел, глядя на совершенно искренне недоумевающего Мо Жаня, который с безумным видом продолжал перебирать письма.

Что же тут не так?

— Моя мать давно умерла… — вдруг пробормотал Мо Жань, глядя на Чу Ваньнина. — Зачем я писал ей письма?

Чу Ваньнин следил за каждым его движением. Страх, что только-только проклюнулся в его сердце, бился о скорлупу, пытаясь вырваться из мрака, ворвавшись в мир несущей погибель кровавой бурей. Черные тучи сгущались, опускаясь все ниже.

Забыть такое распространенное приветствие, как «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо» уже довольно необычно, но не невозможно. Однако написать столько писем и напрочь забыть об этом — это как-то уж слишком подозрительно. Подобную странность и правда сложно объяснить.

Мо Жань разворачивал все новые письма:

— И ты видишь мое счастливое лицо… и ты видишь мое счастливое лицо… — в лихорадочно блестящих угольно-черных глазах, которые сейчас приобрели едва заметный фиолетовый оттенок, отражалось что-то слишком мучительное и противоречивое.

Казалось, что ему и правда не хватает какой-то важной части воспоминаний. Звук в ушах стал похож на хруст скорлупы, которая вот-вот треснет.

Чу Ваньнин затаил дыхание, чувствуя, как немеет его позвоночник. Кроме них в библиотеке не было ни души, и в этой мертвой тишине, едва шевеля губами, он прошептал:

— Ты в самом деле не помнишь? Сам же когда-то сказал мне, что несмотря на то, что твоя мама не может получить эти письма, ты все равно хочешь ей написать.

Мо Жань резко вскинул голову. Чу Ваньнин чувствовал лишь, как постепенно в его жилах стынет кровь, и даже дыхание замерзает, превращаясь в лед.

— Первое, что ты научился писать, это было вовсе не твое имя.

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Внезапно севшим голосом он спросил:

— А что тогда?

— Первое, что ты попросил меня научить тебя писать, было слово «мама».

Снаружи гремел гром, сверкали молнии и заунывно завывал ветер. Казалось, бесчисленные призрачные когти скребутся в окна, пытаясь порвать оконную бумагу и сломать деревянные рамы. Вспышка молнии залила все вокруг сине-зеленым светом.

Наступающий на бессмертных Император пробормотал:

— Ты… в самом деле учил меня?.. Почему я совсем этого не помню… совсем ничего не помню.

Ветер гнул стонущие деревья и их тени раскачивались из стороны в сторону, порождая ощущение, что всю гору заполонили тысячи неупокоенных душ и злых духов.

Лицо Чу Ваньнина смертельно побледнело. Уставившись на Мо Жаня по-соколиному острым взглядом, он спросил:

— Ты совсем этого не помнишь?

Его сердце стучало, словно боевой барабан. После нескольких томительных секунд молчания совершенно растерявшийся Мо Жань ответил ему вопросом на вопрос:

— Помню что?

Барабанный бой прекратился. Маленький клюв страха, наконец, пробил скорлупу, небеса раскололись и всепоглощающий ужас осознания стремительным потоком устремился наружу, девятым валом обрушившись на единственного трезвомыслящего человека в этой комнате!

Кожа на голове Чу Ваньнина онемела… Он и правда не помнит? Как он может этого не помнить?!

Когда-то Мо Жань сказал ему, что желает собственноручно писать письма матери, и даже написал больше трехсот. Он говорил, что хочет собрать тысячу посланий, а затем в день поминания умерших[248.1] сжечь их, чтобы передать ей в загробный мир…

Больше трех сотен писем! Как можно так легко забыть о подобном?!

Губы Чу Ваньнина чуть дрогнули. В этот момент его посетила ужасная догадка. Севшим голосом он тихо спросил:

— Ты… помнишь, что сказал мне, когда в первый раз увидел Тяньвэнь?

— А я что-то говорил? — ответил Мо Жань. — Это было так давно, как я могу это ясно помнить?

— Ты сказал, что мечтаешь о таком же непревзойденном божественном оружии, — сказал Чу Ваньнин. — Ты тоже хотел владеть Тяньвэнь…

С ясно читаемой насмешкой в глазах, пьяный мужчина перед ним спросил:

— И для чего же я хотел Тяньвэнь? Для допроса людей или для их убийства?

— Для дождевых червей, — прошептал Чу Ваньнин.

В тот год на лестнице у Павильона Алого Лотоса еще совсем незрелый и нежный юноша с улыбкой поднял зонтик из промасленной бумаги и сказал ему:

— Оно ведь может спасать дождевых червей.

Однако сейчас, прищурив свои по-звериному хищные глаза, Тасянь-Цзюнь смотрел на него с явным непониманием:

— Какие еще дождевые черви?

Снаружи раздался раскат грома, фиолетовая молния пронзила ночную тьму. Громыхнуло. Чу Ваньнин сжал губы, в его карих глазах отразилось смятение, зрачки резко сузились. Тело сковал могильный холод, который, казалось, проник до костей.

На самом деле, в тот вечер Мо Жань ничего не сделал с Чу Ваньнином. Может, император и правда очень много выпил, но после он еще долго в задумчивости перебирал письма, словно забыв о его существовании.

Он так и уснул на письменном столе, даже в дреме продолжая бормотать:

— Что за дождевые черви?.. Не помню никаких дождевых червей…

Вдруг шквальный ветер распахнул окно. С грохотом и воем в комнату ворвался горный ветер с дождем, погасив стоящую на столике масляную лампу. В комнате тут же стало темно.

Опустив голову, Чу Ваньнин стоял рядом с Мо Жанем. Чувствуя, как его губы сводит от холода, он смотрел на спящего мужчину. Неясная идея, что возникла в его голове, начала оформляться, становясь все более ясной и отчетливой… По какой причине Мо Жань не может вспомнить некоторые события из своего прошлого? Почему он так избирательно выкинул из памяти самые хорошие и добрые воспоминания?

Он слишком много выпил? Это просто случайное совпадение? Или… все-таки кто-то намеренно стер из его души все прежние добрые помыслы.

Крепко уснувший на столе Тасянь-Цзюнь тихо простонал:

— Холодно…

Кровь Чу Ваньнина застыла в жилах, все тело онемело, но услышав, как Мо Жань сказал, что ему холодно, он, не раздумывая, сразу подошел к окну и, подняв руку, закрыл створки, отгородившись от ветра и дождя снаружи.

Разобравшись с распахнутым окном, Чу Ваньнин, однако, не спешил отходить от него. Все еще в оцепенении, с гулко стучащим сердцем в груди, он прислонился лбом к вырезанному на ставне узору в виде оленя и сжал пальцы так, что костяшки стали похожи на светящийся в темноте белый нефрит.

Он еще долго стоял так, прежде чем медленно достал из-за отворота воротника мятый талисман. Заклятье Парящего Дракона.

У него больше не было духовного ядра, из-за чего Мо Жань посчитал, что он совершенно не способен использовать какие-либо магические заклятия и не потрудился забрать у него бумажные талисманы. На самом деле, Мо Жань, конечно, не так уж и ошибался. Чу Ваньнин прикусил кончик пальца и капнул на бумагу десять капель крови. Стоило крови впитаться в талисман, как из него неохотно вылез очень вялый маленький дракончик. Его тело испускало слабое свечение, и даже голову он поднял с большим трудом:

— А?.. Чу Ваньнин… давно не виделись…

Маленький дракончик с трудом стоял на ногах, а когда его когтистые лапы с бумаги шагнули на стол, то тут же подогнулись, и он с глухим треском рухнул обратно на бумагу. Ничего не понимая, огорченный малыш пожаловался:

— Ты почему так долго не призывал этого достопочтенного? Почему дал ему так мало духовных сил… У-у, на самом деле твоя духовная сила… да ее даже духовной не назовешь… что с тобой?

— Это долгая история, давай отложим разговор об этом, — Чу Ваньнин осторожно подхватил его и положил себе на ладонь. — Пожалуйста, помоги мне в одном деле.

— Ага, как по делу, так сразу Чжунли Чунь, а как отдыхать, так Ся Инчунь[248.2], — маленький дракончик тяжело вздохнул, но из-за тесной духовной связи с Чу Ваньнином у него не было сил даже жаловаться, так что в итоге он вяло пролепетал, — ну, говори, как этот достопочтенный на этот раз может оказать тебе милость?

Чу Ваньнин положил его на висок спящего Мо Жаня.

После этого его пальцы сжались в кулаки, да с такой силой, что ногти впились в ладони. И без того болезненно бледное лицо Чу Ваньнина стало совсем серым:

— Приложи все силы, чтобы узнать, есть ли на его теле магические заклятья, которых там не должно быть.

Если подумать, не мог же тот талантливый и послушный ребенок, который даже дождевого червя не бросил на погибель, в итоге без причины просто взять и превратиться в демона.

А сам он, как его Учитель, почему ни разу не заподозрил неладное?

Он ведь видел, как его ученик у него на глазах убивает Сюэ Чжэнъюна, госпожу Ван, Цзян Си и Е Ванси, под корень вырезает Духовную школу Жуфэн и поднимается на вершину мира по костям погубленных им людей.

Он видел, как Мо Жань убивал, видел руки Мо Жаня по локоть в крови и его лицо залитое кровью, когда, стоя на горе мертвых тел, он, оглядевшись вокруг, злобно рассмеялся.

Почему, кроме скорби, он еще тогда не заметил ничего необычного?

Ведь изначально Мо Жань был не таким человеком.

Однако, когда маленький бумажный дракон, стараясь изо всех сил, попытался нарисовать для него руну заклинания, даже несмотря на то, что внутренне он был к этому готов, Чу Ваньнин был потрясен.

Тайный Заговор на Преданную Любовь.

На Мо Жане в самом деле был Тайный Заговор на Преданную Любовь[248.3]?!

После того как маленький дракончик дорисовал последнюю черту, он тут же утратил все силы и, превратившись в струйку голубого дыма, опять исчез в Талисмане Парящего Дракона. Чу Ваньнин тут же схватил и расправил листок с заклятьем. В этот момент, казалось, внутри его головы сошла каменная лавина, полностью сокрушив остатки его самообладания.

С большим трудом Чу Ваньнин заставил себя успокоиться. Еще раз изучив нарисованную руну, он понял, что этот Тайный Заговор на Преданную Любовь начертан неправильно… К своему величайшему удивлению он обнаружил, что правый и левый символ кто-то поменял местами.