He как у людей

24

Лишь случайно, заехав заменить перегоревшую лампочку в своей машине, Кевин выясняет, что в тот день, когда ободрали «Рено», за рулем была вовсе не Сильвия, а его мать. Забирая деньги, механик замечает:

— Нехорошо так говорить, но я уже начинаю ценить ее как постоянного клиента.

Кевин с улыбкой благодарит механика, но внутренне кипит от злости. Мало того что мама представляет собой угрозу на дороге, так еще и обзавелась сообщницей, которая помогает ей выкручиваться, — той самой, что должна была обеспечивать ее безопасность, а не врать без стыда и совести прямо ему в лицо. Он выезжает из гаража, останавливается у обочины и ищет в телефоне номер Сильвии.

Услышав ее «алло!», он холодно объявляет:

— Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

— Что?

— Вы уволены.

— Я не понимаю…

— С сегодняшнего дня.

— Но должно же быть что-то… из-за чего конкретно вы…

— Да. Вы солгали мне. Вы сказали, что были за рулем в тот день, когда она разбила машину, но ведь это не так?

— Ах, это. — Она, кажется, ничуть не смущена. Извините. Я виновата, да, но она очень уж переживала из-за вашей реакции. Она была просто в ужасе. Думала, что вы заберете у нее ключи от машины.

— Прощайте, Сильвия.

— Но постойте, — говорит она, и Кевин ждет. Ждет искреннего раскаяния и униженных просьб о прошении, на которые он, разумеется, не поддастся. — А как же оплата? На этой неделе вы мне должны еще за три смены.

Он вешает трубку и сворачивает к супермаркету. Грейс сегодня придет домой рано, поэтому ужин он запланировал не совсем обычный. Ему срочно нужно пригасить гложущее чувство вины. Искупить свой грех. Кевин выбирает в овощном ряду связку тощих морковочек, полный решимости никогда больше не иметь никаких дел с Роуз Берд, и тут кто-то со всего размаху врезается в его тележку.

Это мама.

— А я приглашена? — спрашивает она, с любопытством глядя на его пакеты с фаршем.

— На ужин с детьми под хоккейный матч? Тебе вряд ли будет интересно, мама.

— А ты что такой сердитый? Может, мне удастся заманить тебя на чай? Сильвия сегодня выходная.

— Нет, но мне нужно с тобой поговорить.

— Да?

— Не здесь.

— А здесь чем плохо?

— Не хочу начинать серьезный разговор посреди супермаркета.

— А я и не знала, что у тебя ко мне серьезный разговор.

— Вот что, давай встретимся у кофейного киоска через десять минут, хорошо?

Ждать ее приходится минут двадцать. Должно быть, сует украдкой абрикосы в сумку или выносит мозг бедному мяснику, жалуясь на ужасное мясо. Наконец мама подходит, и Кевин говорит:

— Я сказал Сильвии, что она может быть свободна.

Они сидят на высоких стульях без спинок за крошечным барным столиком с двумя бумажными стаканчиками горького кофе, а у ног громоздится куча пластиковых пакетов с покупками.

— Я был вынужден ее уволить, мама. Не смотри на меня так.

— Это еще почему?..

— У меня не было выбора.

— Но вчера она была у меня.

— Да, и, к сожалению, это был ее последний день.

— Ничего не понимаю! Я позвоню ей, как только приду домой.

— Дай мне… Сядь, мама. Дай мне объяснить.

— Она придет завтра, как договаривались.

— Нет. Она больше не придет.

— Ты не имеешь права!

— Я думал, ты не хочешь, чтобы к тебе ходила сиделка?

— Откуда тебе знать, чего я хочу?

— Послушай, сядь, ладно? Успокойся. Господи, как хорошо, что я не стал говорить об этом рядом с ананасами.

Мать не смеется его шутке.

— Ты от меня кое-что утаила.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты опять разбила машину, так ведь?

Она пожимает плечами, и этот жест выводит его из себя.

— Ты о чем? Это когда слегка стукнулась тут, на парковке? Ну, Кевин, ей-богу, это же…

— Это i регья авария за пол года. Это просто небезопасно.

— Но Сильвия-то здесь при чем?

— Сильвия меня обманула. Она должна была рассказывать мне обо всем, что происходит…

— Шпионить за мной!

Кевин вздыхает.

— Нет, конечно. Я — контактное лицо, и она должна ставить меня в известность о подобных инцидентах.

Милли фыркает.

— Инцидентах!

— Я прекрасно понимаю, что для тебя ответственность — пустой звук, но факт тот, что не сказать мне правду было совершенно безответственно с ее стороны. Это недопустимо. Я не могу ей доверять.

— Зато я ей доверяю, а это главное. И в любом случае это я виновата. Это я попросила ее не говорить… не хотела тебя беспокоить. Вся эта история не стоит выеденного яйца. Она остается на работе.

— Нет.

— Да.

Он качает головой.

— Послушай, мне жаль, но все решено: Как бы там ни было — уже все решено.

Дома его ждет новая драма, на этот раз более обыденная, хотя и связанная со смертью. Рыбки Кирана, Пика и Чу, оказываются дохлыми: обе плавают в аквариуме кверху брюшками. Учитывая плачевное состояние самого аквариума, где и гротики, и всякая игрушечная фауна, и ржавый затонувший корабль с сокровищами покрылись угольно-черным слоем зловещего ворсистого налета, Кевин не особенно удивлен.

Прокрутив в голове разные варианты подготовительных фраз, в конце концов решает действовать напрямую и зовет:

— Киран, иди сюда, сынок!

Киран, самый послушный из его детей, вприпрыжку влетает в комнату в красных спортивных брючках и футболке с надписью «Йа иду искать» — эта грамматическая ошибка каждый раз заново раздражает его отца. Эти футболки вообще кто-нибудь проверяет перед отправкой из Китая? Или нарочно так пишут, оригинальности ради? Еще круче — современный мир, кажется, из кожи лезет, чтобы показать ему, Кевину, как он отстал от жизни.

— Я должен тебе кое-что сказать. — Как и все дети Гогарти, но не их родители (у них в семье давно прижилась шутка о тайном романе Грейс с молочником), Киран — голубоглазый, с длинными телячьими ресницами.

— Пика и Чу умерли.

Киран начинает плакать сразу же, так быстро, что это кажется неправдоподобным — как будто Кевин нажал кнопку с надписью «горе». Узкие плечики поникают, слезы текут по лицу ручьем.

— Мне очень жаль, — говорит Кевин. Он крепко обнимает своего мальчика, и, к его удивлению, у него самого в горле застревает твердый комок. Он сглатывает. Его все это тоже выбило из колеи.

Кевин уже поклялся самому себе никогда больше не звонить и не писать Роуз Берд, и с тех пор не писал. Нет, он не такой, это все чепуха, и с этим покончено. Да и было-то всего несколько несчастных поцелуев (пусть и весьма эротичных, полных страсти и предвкушения). И все же — этих поцелуев не должно было быть, и есть еще более серьезные границы, которые нельзя переступать — и он не переступит. (Тем не менее через два часа он будет чувствовать себя раздавленным и выпотрошенным, когда получит от нее сообщение: «Может, встретимся? Я буду милой, обещаю», и заставит себя молча удалить его — и еще одно, и еще.)

Кевин гладит Кирана по спине и бормочет слова утешения. Как сын женщины, которая никогда не относилась серьезно к его душевным страданиям (скажет расстроенному сыну: «Все пройдет!», похлопает по попе — и гуляй), Кевин старается помнить, что в таких делах нельзя торопиться.

— Знаешь, — говорит он, — мне кажется, Пика и Чу прожили довольно счастливую жизнь, насколько я могу судить. Веселились до упада, я бы сказал, хотя умом и не отличались. Помнишь, они все время плавали кругами — только поплавают и тут же забывают, и уже опять один другому кричит: «Слышь, чувак, у меня идея! Давай поплаваем кругами!»

— Папа! — укоризненно говорит Киран, улыбаясь сквозь слезы.

— Дурилки, что с них взять! Нет, но главное — они всегда были вместе. Это же хорошо, когда у тебя есть друг. А потом приходил ты и делал их мир еще лучше — им ведь для этого много не надо, достаточно бросить горсть вонючего корма в аквариум. Они жили счастливо, — говорит Кевин и, не подумав, ляпает: — И умерли в один день.

Он тут же морщится, но сын словно бы не замечает его оплошности.

Киран отрывает голову от груди Кевина и спрашивает:

— Ты правда так думаешь?

— Правда.

— Они уже никогда не оживут.

— Нет, — говорит Кевин и, помолчав, добавляет: — Но они будут вместе на небесах.

Ему немножко неловко: он ведь сам уже много лет не верит ни в рай, ни в религию, ни в Бога, ни во что такое, но родительский долг вынуждает его рассказывать все эти небылицы.

— Привет, мама, — говорит Киран.

Кевин не слышал, как она вошла, но вот она, его жена — идет к ним, даже не сняв пальто.

— Что случилось? — спрашивает она, подходя к Кирану.

Кевин показывает глазами на аквариум, где плавают две рыбьи тушки.

— О нет. Как жаль. Бедняжка.

Киран забирается матери на руки, и она медленно качает его. Кевин находит эту картину чрезвычайно трогательной. Он испытывает сильное искушение выложить ей все, ведь он всегда ей обо всем рассказывал, только благодаря этому события становились по-настоящему реальными. Если бы он только мог рассказать Грейс о Роуз!

Киран садится.

— Можно мы их в саду похороним?

— Думаю, лучше похоронить их в море, — говорит Кевин. — Вернем их домой. Может, ты хочешь, чтобы мама сказала несколько прощальных слов?

— Нет, лучше ты, — говорит Киран.

— Правильно, — отзывается Грейс, но Кевин замечает, что по ее лицу скользнула мимолетная тень.

— Нет, — возражает Кевин, исходя нежностью к жене, его ни о чем не подозревающей жертве. — Мама все время произносит речи. Никто лучше ее не скажет, ты уж мне поверь.

Гогарти уже потеряли счет гуппи, которых смыли к унитаз за все зги годы. И, хотя этот ритуал кажется несколько циничным, детей он неизменно трогает до слез. Стоящий сейчас над унитазом Киран — не исключение. Однако жизнерадостная, как и у остальных детей Гогарти, детская натура берет свое, и к вечеру он уже вовсю играет на ноутбуке, не проявляя никаких признаков меланхолии.

— Есть новости из «Старджар»? — спрашивает Грейс, когда они уже ложатся спать.

Рассказывая о своем эпически пролюбленном собеседовании, Кевин предпочел утаить часть информации. Выпустил некоторые ключевые детали, в том числе то, как зачем-то попросил еще одно печенье перед уходом — этот неловкий момент до сих пор преследует его.

— Пока ничего.

— Что ж, если они тебя не возьмут, значит, они идиоты, — говорит Грейс и гасит свет. Кевин, отгородившись от нее спиной, будто стеной, прокручивает экран своего телефона. Грейс прижимается к нему сзади, нащупывает под одеялом его бедро и проводит по нему пальцами. Кевин замирает и… не отвечает. Не может ответить. Не может. Это ужасно.

Наконец, платонически сжав его плечо, она сдается и отодвигается на свою сторону кровати.