He как у людей

49

Если бы дочь исчезла впервые, Кевину не пришлось бы вдобавок ко всему бороться с привычным раздражением, пробивающимся сквозь настоящий страх. Но он, как говорят янки, не новичок в этом родео. Уже было дело, когда Эйдин, смертельно оскорбившись во время какой-то домашней ссоры, запихала в коробку из-под обуви несколько мандаринов, блокнот и кроссовки и до самого вечера пряталась в церковной исповедальне. По накалу страстей эта драма получила высший балл, поскольку то была премьера. За ней последовали новые представления. Некоторое время спустя посреди относительно мирного семейного ужина она завелась из-за какой-то одной ей ведомой несправедливости. Только что сидела за столом, ела ньокки — а через минуту семейство Гогарти уже ошеломленно смотрело в окно, как их дочь и сестра, не снисходя до объяснений, размашисто шагает в сторону шоссе. По возвращении она сказала, что ей просто хотелось побыть одной, подумать, и она сидела на камнях в Баллок-Харборе.

Ну и ладно.

Пока что ему кажется, что звонить в полицию — это все-таки чересчур. Она наверняка где-то здесь, в Долки. Он едет в Баллок-Харбор, объезжает городок, проезжает мимо местного бара Финнегана, пары магазинчиков и кафе. С нарастающей паникой несется в супермаркет, мечется, как угорелый, между полками с овощами, молочными продуктами и замороженными полуфабрикатами, стараясь не попасться на глаза слишком разговорчивому соседу. Ему уже плевать на все предыдущие ссоры — он готов ехать в самый дальний уголок страны, сделать все что угодно, лишь бы снова увидеть милую рожицу дочери, найти ее. Он обшаривает все тупики и переулки Долки, проезжает вдоль шоссе и заглядывает даже в бывшую школу Эйдин, хотя это уже с отчаяния: либо она гораздо хитрее, чем он думает, либо школа — последнее место на земле, где она станет искать убежища. Вот Нуалу он мельком замечает в актовом зале: она как раз стоит на сцене, самым буквальным образом находясь в центре всеобщего внимания.

Наконец становится окончательно ясно, что разговора с женой, которого он так боялся, все-таки не избежать. Кевин уже предчувствует, что опять окажется виноватым, что это чудовищное, безжалостное бремя взрослой жизни и взрослой ответственности всей тяжестью ляжет на него. Он останавливается на проселочной дороге: конечно, авария из-за разговора по мобильному на ходу могла бы поэтически завершить этот дерьмовейший из дней, но ему все же хочется избежать такого финала.

Грейс берет трубку после первого же звонка, и Кевин, только что готовившийся сообщить новость ровным, спокойным тоном, с ходу выпаливает:

— Эйдин пропала! Я не могу ее найти!

— Так. Так. Давай разберемся.

В критических обстоятельствах Грейс неизменно мобилизуется. Стресс ее словно бы даже успокаивает. И как же ему было не выбрать ее — женщину, органически неспособную допустить, что в их жизни может случиться что-то ужасное, женщину, почти неуязвимую для тревоги. Для самого Кевина привычная зона комфорта — да что там, основной фон его существования, по крайней мере в последние дни — сплошной стресс.

— Где ты уже искал? — спрашивает Грейс.

— Везде.

— В школьной спальне ее нет?

— Она сбежала из школы. Я уже в Долки.

— Что?

— Она убежала после того, как заперлась в этой сраной кладовке. Как раз когда мы с тобой закончили разговор. Возвращаюсь, а дверь открыта.

После напряженной, тревожной паузы жена произносит раздражающе размеренным тоном:

— Ты ее упустил.

У Кевина становится горячо под мышками.

— Я не понимаю, чего ты хочешь, Грейс. Чтобы я буквально собственным телом подпирал дверь, которую она целый час не открывала? Или, может быть, ты хочешь сказать, что мне не надо было тебе звонить о таком серьезном происшествии? Я же не Эйдин, японский бог! Я не могу уследить, когда ей придет в голову выскочить из комнаты.

— Вот именно.

— И что ты хочешь этим сказать?

— О, ничего, Кевин, абсолютно ничего!

— То есть это я виноват.

— Я этого не сказала.

— Ты всегда так говоришь.

— Я только говорю, что когда я на работе, а ты остаешься с детьми, то ты за них в ответе. А выводы делай сам.

— Ах вот как, Грейс? Вот, значит, как? Я в ответе за детей? Вообще-то, если ты забыла, ты отстранила меня от всех отцовских обязанностей! Ты сама сказала, чтобы я не имел никаких дел с детьми.

— И почему же я так сказала?

— Да б… — Кевину все-таки удается проглотить остальные ругательства. — Это тут ни при чем. — Лицо у него горит. — Ты все мешаешь в кучу. Сейчас речь не о моей измене.

— Ну да, сейчас речь о том, что ты потерял нашу дочь.

— Ханжа ты самодовольная! Тебе легко говорить, да? Ты ни за что не отвечаешь, потому что тебя дома хрен застанешь. — Эти последние слова он выговаривает медленно, с громадным чувством облегчения от того, что наконец высказал ей это.

— Я не бываю дома… — мрачно произносит Грейс, — Потому что я обеспечиваю семью. Я ее кормлю, помнишь? Ты остался без работы, помнишь? Я одна бьюсь, чтобы мы могли сводить концы с концами, помнишь?

— Кажется, ты уже исчерпала суточный лимит штампов.

— Это не я завела шашни с какой-то двадцатилетней шлюшкой, которая работает в школе моей дочери. Ты как, успел повидать сегодня в Миллберне свою подружку? Вот почему ты упустил Эйдин — тебе было не до того…

— Ничего не было!

— Но не потому, что ты не пытался.

— Ну, знаешь… Ладно, забудь об этом, и вообще… — Решится ли он наконец? Да, решится. — И вообще иди на…

Он обрывает звонок и швыряет телефон на соседнее сиденье. Плечи, лицо, даже пальцы у него сводит от напряжения. Он тяжело дышит. До сих пор он никогда еще не разговаривал с женой в такой ярости. Ему хочется восстановить в памяти этот разговор, разобраться во всем, но он уже не может вспомнить, с чего началась ссора, помнит только ярость, а под ней, в самой сердцевине — панический страх. Телефон звонит, и он с громадным, почти головокружительным облегчением видит, что это Грейс.

— Звони в полицию, — говорит она.

— Что?

— Звони в полицию.

— Вот ты и звони. — Он сам потрясен тем, как грубо это звучит. — А я найду свою дочь.

Кевин резко обрывает разговор — во второй раз за сегодняшний день, заводит двигатель и мчится обратно к дому. Он почти не сбрасывает скорость на поворотах, колеса визжат. Когда приходится останавливаться на красный свет, он нетерпеливо колотит кулаком по рулю. Наконец — наконец! — все еще внутренне кипя и дрожа всем телом, он подъезжает к дому и тут видит двоих, мужчину и женщину, стоящих под проливным дождем на крыльце. На какое-то мгновение Кевин ощущает острое, не контролируемое разумом желание развернуться и уехать в другую жизнь — куда-нибудь в Коннемару, сажать картошку и читать Йейтса.

Услышав подъезжающую машину, оба поворачиваются в его сторону. Не машут руками, не улыбаются. Вид у них суровый и мрачный: женщина всей своей позой выражает тревогу и нетерпение, мужчина в пальто преувеличенно, до смешного ссутулился. Какие новости сейчас услышит Кевин? Что произошло с его жизнью?

Он останавливает машину, по собственному определению, как псих: нервным рывком, словно первый день за рулем и только учится переключать скорости. Начинает выходить, не успев заглушить мотор, и только потом нагибается за ключом зажигания.

— Здравствуйте. — Он подбегает к этим двоим и никак не может выдавить из себя свою неизменную обезоруживающую ухмылку. И вдруг останавливается, сообразив, что эти люди — не из Миллбернской школы.

— Мистер Гогарти, — говорит женщина. Ему знакомо это лицо, эти коротко, аккуратно подстриженные волосы, эти редкие брови. Ему смутно представляется, что эта женщина занимает где-то начальственный пост.

И тут он вспоминает.

— Ситуация очень серьезная. Можно войти?

В голове у Кевина происходит короткое замыкание. Он не может переключиться: все его мысли крутятся вокруг Эйдин.

— Мы весь день пытались до вас дозвониться.

— Прошу прощения?

— Сегодня утром вашей мамы не оказалось в ее комнате, — говорит директор «Россдейла», — Мы полагаем, что она могла сбежать. Что с вами, мистер Гогарти?