He как у людей

2

Звонок застает Кевина Гогарти за кружкой пива в «Медном колоколе» — одном из старейших пабов в центре города, знаменитом тем, что здесь, на крошечной импровизированной эстраде наверху, выступают восходящие звезды комического жанра. Кевин и сам много лет назад, когда мечтал о карьере эстрадного комика, как-то раз сунулся здесь к микрофону. Провалился с треском: его искрометные шутки о минетах и священниках, как ему стало очевидно позже, сильно опередили свое время. Но резная мебель красного дерева ему по-прежнему нравится, и медные пивные кружки, и вся эта обветшало-викторианская обстановка, поэтому они с Миком, его бывшим коллегой и лучшим другом, встречаются здесь в тех редких случаях, когда Кевину удается вырваться.

В преддверии рождественской недели пьяниц набился полный паб — со всей страны стянулись, чтобы налакаться. Кевин протискивается сквозь толпу к бару не меньше минуты, постоянно извиняясь и похлопывая по спинам незнакомцев, и облегченно вздыхает. Наконец-то он выбрался из дома, наконец-то увидится с Миком, а тот уж непременно угостит его свежими сплетнями об их журнале.

Бармены, как всегда, в запарке: разливают эль, стаут и сидр — по три-четыре пинты разом, принимают заказы вдоль всей длиннющей барной стойки. И как только они умудряются не накосячить — безошибочно подбивают счета, мгновенно выдают сдачу без всяких там кассовых аппаратов, смешивают ром с колой, ликер с красным, ирландский кофе, чего душе угодно. Вот если бы бармены управляли страной, думает Кевин, тогда и экономика не скатилась бы в такую задницу.

Он видит, как за дверью, несмотря на мороз, толпятся жалкими кучками курильщики, как колышутся над ними роскошные канцерогенные шлейфы. В самом баре курить запрещено — кому бы раньше такое пришло в голову? Кевин чувствует себя старым пнем и все же не может втайне не удивляться тому, как разительно изменилась Ирландия. Раньше здесь всегда висели клубы дыма, и народу к обеду было битком в любой день недели. Но пресловутого кельтского тигра[1] постигла Жестокая и бесславная смерть, и лишнего бабла у людей больше не водится. За эти несколько месяцев, пока Кевин развозил детей туда-сюда в своем огромном минивэне, пока усаживал их за уроки, пока выступал третейским судьей в жарких семейных баталиях, пока готовил рыбу с жареной картошкой и горохом, мир, кажется, стал совсем другим. Из еще недавно жизнерадостного Дублина словно весь воздух вытек. Да, прошли те беззаботные деньки, когда можно было ни о чем всерьез не задумываться.

Первый звонок с незнакомого номера Кевин сбрасывает. Тут же замечает Мика и машет ему издали рукой. Сквозь гам пробивается музыка — а, да это же Zeppelin — «Over the Hills and Far Away». С двумя пинтами «Гиннесса», по одной в каждой руке, Кевин умело и ловко прокладывает путь к столику, который занял для них Мик. Наверняка приятель выбрал именно это место не случайно: рядом расположились две очень хорошенькие, очень молоденькие цыпочки — чуть за двадцать, самое большее, и перед каждой стоит бокал и маленькая бутылочка шабли.

— Вы не против, если мы сюда втиснемся? — спрашивает Кевин.

Та, что поярче — большие умные глаза, грудь, явно еще нетронутая (губами младенца, во всяком случае), ослепительные, как у американки, зубы, — окидывает его взглядом и в ту же долю секунды теряет к нему интерес. Кевин принимает это безразличие с разочарованной гримасой.

Ну вот, свобода, — говорит Мик. — До будущего года, во всяком случае.

— Живем, чувак!

Мужчины обмениваются долгим рукопожатием, и Кевин от избытка чувств (елка уже наряжена, кухня забита едой и выпивкой, Грейс приедет домой, пусть хоть на пару дней, а там, может, и до постели дело дойдет — бывают же рождественские чудеса!) обнимает Мика.

— Слушай-ка, у меня есть для тебя предложение.

— Не уверен, что смогу выкроить время.

— Да иди ты… Знаешь такого — Ройстона Клайва?

— Шутишь? Он же, говорят, придурок, каких свет не видел?

— Ну, придурок-то придурок, а, между прочим, собрался кое-что замутить. Ищет того, кто возьмет на себя все дела. А денег у них там«— жопой жуй.

У Кевина снова звонит телефон — все тот же незнакомый номер. Червь беспокойства начинает точить его склонную к сомнениям душу. А вдруг это Грейс звонит с дороги? Или мать с какой-нибудь дурацкой просьбой. А может, сестра Маргарет хочет сообщить, что Эйдин опоздала в школу или прогуляла урок. Или сама Эйдин опять рванула куда-то автостопом, только на этот раз какой-нибудь двинутый ублюдок связал его любимую доченьку, запер в заброшенном сарае, заткнул рот тряпкой с хлороформом и теперь звонит, чтобы затребовать выкуп.

С Эйдин с ее бунтарским характером станется — от нее же чего угодно можно ожидать.

Кевин пытается снова сосредоточиться на словах Мика — тот как раз несет самую упоительную похабщину о ночном свидании на столе издателя в их бывшей конторе. Для Кевина этот рассказ представляет особый интерес, поскольку в нем фигурирует его бывший босс Джон Бирн, напыщенное самоуверенное трепло с масляной рожей. Так что Кевину ужасно хочется дослушать до конца — посмаковать эту грязную интрижку со всеми ее отвратительными подробностями.

— Ты, может, помнишь еще, а может, и нет, — понижает голос Мик, — но наш уважаемый издатель — большой любитель ролевых игр, и не в смысле Шекспира по ролям читать. — Мик ухмыляется. — Ты не поверишь, какой у него любимый сюжет. Кроме шуток: непослушный ученик старательно выпрашивает, чтобы ему хорошенько надрали задницу.

Мик хохочет, показывая потемневшие клыки.

Кевин реагирует как положено, убедительно изображает подходящее к случаю выражение лица, но из головы все никак не идет незнакомый номер — и тут он вспыхивает на экране в третий раз.

— Погоди-ка минутку, Мик, — говорит Кевин. И уже в телефон: — Кевин Гогарти.

Хотя Кевин не так давно сидит без работы, он уже взял манеру с наигранным техасским акцентом именовать себя «временным отцом-домохозяином» — однако по телефону до сих пор отвечает так, словно ждет звонки из типографии, от креативного директора или менеджера по продажам.

— Мистер Гогарти? Это сержант Брайан О'Коннор из полицейского участка Дун-Лаэра.

Кевин обмирает.

— Что? С Эйдин все в порядке?

— С Эйдин? Какой Эйдин? Нет-нет. Сожалею, что приходится вас беспокоить, но у нас здесь ваша матушка. Не могли бы вы подъехать и забрать ее? Она немного не в себе.

— Что? — Кевин затыкает свободное ухо большим пальцем. — Что с ней? Что случилось?

Девицы, расслышав встревоженные нотки в голосе Кевина, тут же прекращают разговор и оглядываются, но теперь они сами для него — лишь мутный фон.

— Она что, упала?

— Нет-нет, с ней все в порядке, — говорит О’Коннор. — Извините, если напугал. Нет, она в полном порядке — физически, я имею в виду. Просто… у нас тут произошел небольшой инцидент. К сожалению, ее задержали с крадеными вещами в сумке.

Кевин выдерживает длинную паузу и за это время успевает пройти привычную эмоциональную дугу: первоначальное раздражение перерастает в жгучую ярость, но та вскоре спадает, и остается лишь тоненькая струйка жалости к самому себе. Кевин благодарит полицейского, сбрасывает звонок и смотрит на Мика. Хорошо ему, холостяку — все тревоги лишь о том, где заказать очередную пинту пива, кого еще затащить в постель и какой футболист станет главным героем страницы сплетен. У Мика же нет семьи с кучей детей — а у него, у Кевина, четверо: две девочки и два мальчика! За восемнадцать лет Кевин так и не привык к тяготам жизни многодетного отца: лежи без сна, изводись тревогой в три часа ночи, присматривай, корми и воспитывай из них достойных членов общества. Не говоря уже о фокусах матушки-клептоманки, которую в очередной раз придется вытаскивать из неприятностей. Он допивает пиво и встает.

— Извини, Мик. Надо идти.

— Ничего серьезного?

— Да нет, самая заурядная херня, — с горечью говорит Кевин. — Мою мать только что задержали за кражу в магазине. Сидит в участке с полицейскими и наверняка уже довела их до грани массового самоубийства. Помнишь этого, как его там — Джима Джонса? Ну так ему до Милли Гогарти — как до луны.