He как у людей

43

С тех пор, как Милли в последний раз сидела в этой обшарпанной комнате для допросов в подвале полицейского участка Дун-Лаэра, сержант О’Коннор успел отрастить на лице щетину, колючую, как шерстяное одеяло — такую же, как у каждого второго молодого парня в Дублине. В комнате все те же дешевые стулья, тот же выщербленный стол из ДСП. Но в этот раз Милли сама настояла, чтобы беседа проходила здесь, в уединенном месте: на случай, если Кевин подъедет и увидит свою безумную мать в окно — сценарий не самый вероятный, но возможный. Кевин вынесет ей весь мозг, если узнает, что она ушла из «Россдейла», и окончательно запишет ее в идиотки, когда услышит, как ее провели — да не какие-нибудь подростки-наркоманы, не шайка хитроумных цыган, а коварная американка с гладко зачесанными в хвост волосами и с ключом от ее дома.

Пожалуй, не стоит особенно удивляться, что на нее пал выбор мошенницы: лет ей уже побольше, чем большинству дублинцев, живет одна, не считая редких гостей. Почти все ее сверстники давно в могиле — теперь вот к этому мрачному списку добавилось имя миссис Джеймсон. Дело не в том, что Милли так уж одиноко — скорее пусто, как после засухи. И не в том беда, что в Маргите всегда так тихо, а в том, что там почти нет признаков жизни, не считая приливов и отливов, на которые можно смотреть из окна. Как-то само собой вспоминается, как ее Питер входил в дверь и бросал шляпу на столе в прихожей, как Кевин отжимался в саду и считал вслух, как подруги сходились к ней со всей улицы с лимонными пирожными и джином на еженедельную партию в бридж. Сильвия вновь оживила Маргит, почти как в те времена, принесла с собой новые надежды — как будто в жизни еще может случиться что-то хорошее.

Но Милли даже не замечала, что все это делает ее уязвимой, что ее потребность в человеческом общении так явно бросается в глаза. Она сама во всем виновата — она дорого заплатила за свою наивность и глупость, за свои постыдные желания, за смешной эгоизм, за преследующее ее чувство, что если она сейчас не придумает новый забавный трюк, то вечеринке конец. Даже тем, как ловко она спрятала ключ от сейфа, сама похвасталась, никто за язык не тянул.

Когда Милли позвонила в полицию, сотрудница сказала ей, что нужно прийти в участок и собственноручно подписать заявление. Ключей от машины Милли не нашла, пришлось позаимствовать соседский велосипед (свет на нижнем этаже соседского дома горел во всех окнах — верный знак, что Фицджеральдов в городе нет, так что никто не пострадает). В широкополой шляпе, в бирюзовом шелковом шарфе, который, по ее убеждению, сделал ее менее узнаваемой, Милли с трудом удерживала равновесие на двух колесах. Она очень хорошо понимала, что на любом повороте свирепый порыв ветра может смести ее с дороги и впечатать в древнюю стену, отделяющую дорогу от пляжа, что она может сломать колено, растянуть мышцу или наскочить на камень и кувыркнуться вверх ногами, демонстрируя на весь город свои застиранные трусы. Эта воображаемая картина побуждала ее быть как можно внимательнее, и она крутила педали, пока с облегчением не увидела на горизонте полицейский участок.

Человек более благоразумный счел бы эту поездку слишком рискованной: Милли ведь всего несколько часов назад сбежала из «Россдейла», и теперь у нее очень мало времени, чтобы составить план действий, пока сын не узнал о ее побеге (неостановимое течение времени, вечный враг, преследует ее неотступно). Но если она хочет разыскать Сильвию без ведома Кевина — а ее намерения именно таковы, — сержант О’Коннор, пожалуй, ее единственная надежда.

О’Коннор подходит вразвалку, не торопясь, с дымящимся картонным стаканчиком кофе в руке. Предлагает кофе Милли, но она отрицательно качает головой: у нее нет времени на пустяки. Тогда сержант придвигает стул к столу и сам отпивает из стаканчика. Милли почему-то кажется, что он сдерживает улыбку.

— Рассказывайте, что вас привело ко мне сегодня, миссис Гогарти?

— Совершенно чудовищные обстоятельства, каких я не помню за все годы, прожитые в Дублине, вот что меня привело.

— О боже. Печально это слышать. Так, может быть, расскажете, что случилось?

Он сцепляет пальцы в замок и усаживается поудобнее — насколько можно вообще усесться удобно на складном металлическом стуле.

— Даете ли вы мне слово, что все сказанное здесь останется между нами?

— Конечно, если желаете, но…

— Я не хочу, чтобы об этом еще кто-то знал. У моего сына свои мотивы, — поясняет она. — Давайте так и договоримся.

— Ясно. — О’Коннор достает из искусно замаскированного потайного кармана небольшой черный блокнотик и нажимает кнопку шариковой ручки.

Милли пытается собраться с мыслями, чтобы изложить события четко и последовательно. Если хочешь перехитрить мошенницу, нужно, черт возьми, и самой шевелить мозгами.

— Хотела бы я взглянуть на протокол с того дня, когда меня… — Щеки у Милли мгновенно становятся горячими. — Когда меня арестовали.

Милли до сих пор еще ни разу не упоминала вслух о своей краже, не говоря уже о том, чтобы признать вину. Ну вот, теперь сказала. Не умерла же?

— Положим, вас не арестовывали.

— Да, верно, мы… заключили сделку… и по ее условиям ко мне домой несколько раз в неделю должна была приходить помощница, — ну так вот, она оказалась настоящей негодяйкой.

— Помощница? — сержант слегка склоняет голову набок.

— И где только он ее откопал, ума не приложу.

— Он?

— Мой сын. Под каким-нибудь камнем, должно быть. Под склизким камнем. — Она горько усмехается. — Наверное, с компьютера, через какой-нибудь сервис? Не помню, чтобы меня кто-нибудь посвящал в подробности. Просто однажды он привел ее в дом. И вот почему я здесь. Я, конечно, заполню все эти бумажки об ограблении, но главное — мне нужна контактная информация Сильвии.

— Ограбление?

— Я думаю, она открыла дверь моим запасным ключом.

— Кто?

— Сильвия Феннинг, та женщина, которую Кевин нанял мне в помощь. Разве вам не знакомо это имя?

— И вы сказали миссис Кэнтуэлл по телефону, что она американская гражданка?

Милли кивает. О’Коннор записывает что-то в блокноте.

— Подождите, миссис Гогарти. Давайте с самого начала, чтобы я все понял. Вы говорите, что, когда вы были здесь в последний раз, мы заключили какую-то сделку…

— Да, еще в декабре, разве не помните?

— Помню, да, но вы говорите, что в обмен на отказ от предъявления обвинений вы согласились на…

— И еще мне пришлось отложить поездку в Нью-Йорк. С Веселой Джессикой.

— Веселой?..

— Но, как оказалось, моя помощница вовсе не собиралась мне помогать. Она меня ограбила. Правда, не сразу. Сначала она меня и кормила и поила. А потом ограбила.

— Что значит — поила?

— Ну, пино гриджио, конечно, не угощала, — говорит Милли с досадливым смешком и мысленно спрашивает себя, не слишком ли туповат этот полицейский. — Я имею в виду — метафорически.

— Ах, вот как. Давайте тогда… какой график работы был у этой женщины? Она приходила к вам в дом каждый день?

— Почти. Убирала, готовила. Кстати, карбонару делала совершенно великолепно. Сливок, правда, многовато. И горошек еще! В Риме никто под страхом смерти не добавит в карбонару горошек!

— Я-то лично не против горошка, — улыбается сержант. — Так значит, подозреваемая была к вам очень добра и внимательна, да?

Несмотря на поднимающуюся в груди волну решимости, Милли на миг теряется: ей все еще кажется предательством навешивать такой ярлык на подругу.

— Да, подозреваемая…

— Что именно она у вас украла?

— Да легче сказать, что не украла! — говорит Милли сквозь слезы. — Она сняла все деньги с моих счетов в Банке Ирландии, до последнего гроша.

— О какой сумме идет речь?

— Тысячи! Двенадцать тысяч? Четырнадцать?.. Все подчистую!

О’Коннор присвистывает.

— Как ей это удалось? У нее был доступ к вашей банковской карте?

— Ну да… то есть сначала-то нет. В ее обязанности входило ездить со мной по всяким домашним делам. И вот в один прекрасный день мы вдвоем ехали в моем «Рено». Я никак не могла найти место для парковки — вы же сами знаете, как отвратительно у нас обстоит дело с парковками. Если бы у меня было время, я бы, пожалуй, и на это тоже официальную жалобу подала.

— Значит, вы искали место для парковки?

— И мы катались кругами целую вечность. В конце концов я остановилась прямо перед банком, и она сказала, что сбегает туда сама, а мне лучше остаться в машине, чтобы штраф не схлопотать. Я подумала — вот хорошо-то, и дала ей мою карточку.

— И пин-код назвали?

Милли неловко поеживается, и он говорит:

— Не вас первую так обманули, миссис Гогарти. Это очень распространенное преступление. Такие люди опытные профессионалы — они отлично умеют найти подход к любому простаку.

— Она мне была почти как дочь!

Из другого потайного кармана О’Коннор достает комок салфеток и подает Милли. Что он следом вытянет, интересно — бесконечную связку разноцветных платков из глотки? Но все-таки он душка, тем более для копа — более приятного полицейского и желать нельзя.

— Вы не помните, в тот день она отдала вам квитанцию?

— Вот именно! Да. Ни копейки лишней не сняла, все точно как я просила.

— Хм. И после этого вы стали ей доверять?

— Насколько я помню, сержант О’Коннор, после этого я больше никогда не проверяла квитанции… ну да, знаю, знаю.

— Да нет, что вы. Хорошо. А теперь не могли бы вы рассказать об ограблении дома? Когда это произошло?

— Не знаю. Я обнаружила это только сегодня утром. Я жила в «Россдейле» из-за пожара — вы знали, что в моем доме произошел пожар?

— Слышал об этом, да.

— Вы бы видели мою кухню! Черная, как ваша фуражка. И руку мне обожгло. — Она начинает расстегивать манжету.

— Я верю и так, — останавливает ее сержант. — Что именно пропало? Ноутбуки? Телефоны? Что-нибудь в этом роде?

— Все. Вся электроника. Даже плойку нигде не могу найти.

— Ясно. — Он откашливается и отодвигается от стола. — А еще что-нибудь? Кредитные карты? Наличные в доме?

Милли рассматривает крошечное пятнышко грязи на полу и, поникнув головой, говорит:

— Я дала ей денег в долг.

— Когда это было?

— В последний раз, когда мы с ней виделись.

И она рассказывает сержанту про Шона и вымыш ленную операцию.

О’Коннор внимательно слушает, и его лицо делается почти умильным, рот глуповато округляется.

— Это ужасное преступление, миссис Гогарти, — мягко говорит сержант. — Сколько денег вы ей одолжили?

— Тридцать тысяч евро.

— Бог ты мой. — О’Коннор глядит на нее с искренней жалостью. — И, вы говорите, она уехала из страны?

— Да. Вскоре после этого она звонила мне из Нью-Йорка.

— А откуда вы знаете, что не из Ирландии?

— Ниоткуда. Но она сказала, что звонит из Америки. И потом, она часто говорила, что хочет туда вернуться, но не хватает денег.

Сержант барабанит пальцами по столу.

— Послушайте, мне очень жаль, что с вами такое произошло, и мы этим займемся. Нужно, чтобы вы написали официальное заявление обо всем, что мне здесь рассказали. И мы составим опись всех пропавших вещей. Вот с этого и начнем. — И он встает. — Но, честно говоря, миссис Гогарти, если она уехала из страны, вряд ли мы много сможем сделать.

— Подождите! — Милли вскакивает на ноги. — Я должна увидеть этот протокол. Пожалуйста.

О’Коннор, стоящий уже недалеко от выхода, с тоской смотрит на дверь.

— Пожалуйста, — повторяет Милли.

— Позвольте мне спросить у вас кое-что, миссис Гогарти. Что вы намерены делать с этой информацией?

Она знает, по крайней мере в общих чертах, что будет делать. Она заставит Сильвию посмотреть ей в глаза. И вернет то, что принадлежит ей.

— Пожалуйста, это очень важно. Она украла единственное, на что мне не наплевать, а это очень ценная вещь. Кольцо. Подарок мужа.

— Присядьте на минутку. — Сержант подходит к столу, похлопывает ее по руке и говорит: — Я должен вам кое-что сказать, миссис Гогарти, и я хотел бы, чтобы вы взяли себя в руки, можете?

Она кивает.

— Нет никакого протокола.

— Что значит нет?

О’Коннор вздыхает.

— Вот так. Не знаю, сами вы что-то не так запомнили, или вас дезинформировали. Но никакого соглашения мы ни с кем не заключали. Так просто не делается. В подобных вопросах — по поводу поездок за границу и найма помощниц по дому — у нас нет никаких полномочий. Такого в принципе быть не могло.

— Не было никакого документа? Насчет суда?

— Не было, — подтверждает О’Коннор. — Никакого соглашения.

Милли таращится на него, начиная понимать, что же в действительности произошло.

— Полагаю, это ваш сын вам так объяснил?

Под моросящим дождем Милли катит обратно в свой разграбленный дом. Беспокойно, неутомимо бродит по своим обшарпанным комнатам. Снова ее обманули, и кто — родной сын, черт возьми! Это он во всем виноват. Это он, пусть и невольно, привел преступницу в Маргит. А теперь она не может даже отыскать следы этой женщины, потому что весь этот план был враньем с самого начала. Она, Милли, останется нищей. Ей придется воровать в магазинах, чтобы выжить, таскать бутылки с молоком с соседского крыльца (образно выражаясь, хотя она до сих пор тоскует по тем дням, когда молоко приносили прямо к двери), запихивать в рукав банки с джемом. Если подумать, ничем не хуже было бы сейчас выйти на улицу, проголосовать водителю, вернуться в «Россдейл» и сдаться.

Милли наливает виски — любимое средство Питера для снятия стресса — и выпивает одним глотком, но это ее не успокаивает. Может, ванну? А потом еще глоточек. Милли раздевается и с декадентским шиком берет стакан с собой. Через несколько минут она уже лежит в теплой воде и, немного успокоенная, размышляет об Америке. Сильвия наверняка в Америке.

Когда ванна наполняется почти до краев, Милли выключает воду и вдруг слышит скрип — отдаленный, но явственный. Она садится и хватается за края ванны: из задней части дома доносятся шаги, и они приближаются к ней. Кто-то проник в Маргит. Какая-нибудь цыганка или наркоман, а может быть, Сильвия вернулась, чтобы вынести оставшееся добро. Шаги останавливаются, кажется, у самой двери. Милли осторожно вылезает из ванны: упасть сейчас было бы совершенно некстати. Она снимает с вешалки жесткое полотенце и заматывается в него. Выхода, кроме двери, нет: в единственное окошечко даже кошка с трудом пролезет, да и вообще — для пожилой женщины она сегодня уже достаточно налазилась по окнам. В одной руке она сжимает древний ершик для унитаза, в другой — баллончик с лаком для волос. Вид у нее, должно быть, жутковатый — на голове розовая шапочка для душа, узкое зеленое полотенце едва прикрывает интимные места.

Милли на цыпочках крадется к двери. Она представляет себе массивного, дородного мужчину в черной балаклаве или тощего прыщавого наркомана. Ручка двери медленно поворачивается, и Милли вскрикивает.

— Бабушка?..

— Эйдин?

— Это я.

Милли роняет свое оружие, дверь распахивается, и перед ней предстает ее внучка — почему-то с чемоданом.

— Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Миллбер-не?

— А ты почему не в «Россдейле»?

Милли, прищурившись, смотрит на девушку, затем, в полнейшем недоумении, на чемодан, и тут… В памяти у нее всплывает картина — восхитительно яркая картина!

Эйдин говорит:

— Случилось кое-что ужасное.

— Багажная бирка! — кричит Милли, выскакивая мимо внучки в коридор: