He как у людей

3

В трех километрах к югу от Дун-Лаэра, в милом прибрежном городке Долки, Эйдин Гогарти, сидя за отцовским ноутбуком, вводит в строку поиска на сайте thesaurus.com слово «томиться». Она сочиняет стихи для Чёткого. Чёткий, последняя сенсация в мире современной ирландской поп-музыки, в основном перепевает хиты софт-рока середины семидесятых и начала восьмидесятых. На самом деле Чёткий — бородатый детина баскетбольного роста с лохматой отбеленной гривой, забавно контрастирующий с четверкой скромненьких и аккуратненьких бэк-вокалистов. Просмотрев синонимы (изнывать, изнемогать, страдать, убиваться, млеть, тосковать, маяться, мучиться, вздыхать, скучать, тяготиться, грустить, печалиться, скорбеть, горевать, жаждать, алкать, терзаться, сохнуть, мыкаться, мытариться), Эйдин отвергает все по очереди: все звучат по-дурацки, и вообще хрень какая-то.

Она обшаривает книжную полку и груды бумаг на отцовском письменном столе в поисках студенческого тезауруса Роже[2], который до отца принадлежал еще дедушке. На него Эйдин возлагает больше надежд — все-таки вещь, проверенная временем, а значит, настоящая. Эйдин всегда тянется к настоящему… или как там — жаждет? Алчет?

Наткнувшись наконец глазами на обшарпанный переплет, она замечает рядом еще кое-что — фотографию улыбающейся во весь рот веснушчатой девицы в коричневой школьной форме, с ярко-красным ноутбуком в руках. Похоже на обложку рекламного буклета какой-то школы. Фото, конечно, отвратное — какой идиоткой надо быть, чтобы согласиться так тупо пиарить свою школу? — но Эйдин становится любопытно, и она начинает разглядывать другие фотографии, рассыпанные по глянцевой обложке. Стайка девушек с крикетными битами на девственно чистом игровом поле, вскинувших руки в знак победы, «жилая комната» с продуманно разбросанными подушками цвета фуксии и, наконец, самое главное — кованый указатель на заросшем травой холме: «Миллбернская школа для девочек». Ниже школьный девиз: «Честь, лидерство, отличная учеба», хотя Эйдин где-то уже слышала другой: «Выше носы, ниже трусы».

На последней странице Эйдин, к своему изумлению, обнаруживает пришпиленную скобкой собственную фотографию — крошечный, но отвратительный прыщ на переносице сразу бросается в глаза.

Эйдин пытается осознать произошедшее — очевидное и в то же время немыслимое. Но даже про себя она не в силах выговорить ничего, кроме: «Э-э-э?..» Она перебирает в памяти последние семейные стычки и гадает, что же могло стать поводом к такому радикальному шагу у нее за спиной. Да, в последнее время она и впрямь вышла из берегов — нарочно разбила зеркало сестры (так ей и надо!), слишком часто совала нос в мамину сумочку, ну, и в школе есть проблемки. Оценки у нее паршивые, что верно, то верно.

И все-таки… Анкета ведь пока не заполнена — наверное, это хороший знак?

Но фото…

Эйдин слышит крики и видит в окно своего младшего брата Кирана — тот по-обезьяньи кувыркается на брусьях на игровой площадке в саду за домом. За ним на фоне выцветшего дублинского неба четко рисуются хмурые тучи. Ага, а вот и сестрица Нуала (кодовое имя — Чума). Чума медленно бредет к дому, обшаривая взглядом горизонт, несомненно, в поисках парней, и перекидывая свою длиннющую черную русалочью гриву то влево, то вправо, то снова влево — будто с одной стороны улицы на другую. Ни дать ни взять калифорнийская цыпочка из видеоклипа Кэти Перри, а не насквозь фальшивая пустышка из скучного провинциального Долки.

Эйдин проверяет историю браузера на ноутбуке за последнюю неделю, и сердце у нее замирает, и хочется вдруг немедленно зарыться в постель. Да, точно, папа заходит на сайт Миллберна по три-четыре раза на дню.

Пипец.

Эйдин начинает обшаривать отцовские полки и ящики в поисках каких-либо улик — за или против (ну пожалуйста, пусть будет против!) того, что она обречена окончательно и бесповоротно. Миллбери — закрытая школа, где наверняка полно надутых самодовольных девиц, которые мгновенно ее возненавидят. Хлопает дверь черного хода. Эйдин быстро сует брошюру обратно под ворох бумаг — ровно в ту самую секунду, когда в дверях возникает Чума вместе со своим новым, в кои-то веки довольно симпатичным воздыхателем, Гэвином Муни.

Красота сестры — неприятный факт из жизни Эйдин, может быть, даже самый неприятный, особенно потому, что они двойняшки Такое чувство, что их так или иначе сравнивают, явно или исподволь, каждый божий день, и, хотя никто никогда не произносил этого вслух, Эйдин уверена, что если она и умница, то уж точно не красавица. Как-то раз Чуму остановил в Стивенз-Грин охотник за моделями, сунул ей свою визитку, подмигнул и сказал, что она непременно должна сделать несколько фото крупным планом, что она — «готовый образ» (угу, олицетворение редкой стервозности), и что у него в городе студия, где можно организовать съемки. Чума приклеила визитку скотчем к зеркалу и захлебывалась восторгами, пока они не опротивели Эйдин до рвоты (что и привело к расправе с зеркалом). И парни Чуме каждый день названивают.

А вот Эйдин Гогарти ни разу в жизни еще не звонил ни один человек мужского пола, и сознание этого переполняет ее стыдом и печалью. Больше всего на свете она боится, как бы кто-нибудь об этом не проведал.

А тут еще мама с папой захлебываются розовыми слюнями: наша Нуала такая спортивная, лучшая гимнастка в школе! Наша Нуала такая талантливая, она сыграла главную роль в школьном спектакле! Наша Нуала такая добрая, смотрите, как чудесно она нарисовала наш семейный портрет, ах, какая прелесть!

— Мне нужен компьютер, — заявляет Нуала, нетерпеливо подскакивая на цыпочках.

— Привет, — бросает Гэвин. На нем темно-синий спортивный костюм и белые кеды.

— Moгла бы и поздороваться с Гэвином.

Но Эйдин не до того: перед ней на экране отцовского компьютера сияет во всей красе готического шрифта вывеска Милдбернской шкоды. Не желая допустить, чтобы кто-нибудь, а тем более сестра-двойняшка, пронюхал о таком деле (закрытая школа!), она ничего не отвечает и стоит прямо перед монитором, загораживая его от Нуалы.

— Ой, никак у тебя там тайны завелись? — недобро фыркает Чума.

— Привет, Гэвин.

— Как хочешь, — говорит Чума, — а мне нужен компьютер.

— Мне тоже.

— А мне нужнее.

— Перетопчешься.

Чума грозно щурится, но в мужском присутствии сдерживается и удаляется молча. Гэвин, конечно же, хвостом плетется следом. Эйдин решает отложить сбор разведданных до той поры, когда все уснут. Только в эти краткие часы и можно заполучить хоть какую-то информацию о том, что происходит в семействе Гогарти. Мама с папой только болтают об открытости, честности и прочей фигне, а сами тщательно скрывают все, что представляет хоть какой-то интерес или ценность. Однажды Эйдин нашла в мамином туалете тест на беременность — отрицательный, как она поняла, изучив коробку, а затем и саму полоску бумаги. Этим, вероятно, и объяснялось мамино дурное настроение в последующие дни. Для Эйдин, правда, полнейшая загадка, зачем маме еще дети, когда она постоянно пропадает на работе.

А еще было письмо, адресованное папе: Эйдин тайком сложила его из обрывков, валявшихся сверху в мусорном ведре: «С сожалением вынуждены сообщить, что вакансия, на которую вы претендовали…»

Эйдин направляется на кухню, разогревает лазанью в точности по занудным инструкциям отца — он вечно все разжевывает до последней мелочи и дергается из-за каждого пустяка. Она подкидывает дров в затухающий огонь, ворошит в камине кочергой, все еще не в состоянии отойти от шока. Спору нет, обстановка в семействе Гогарти непростая, особенно теперь, когда мамина консалтинговая фирма по туризму заполучила нового крупного клиента, а папа, потеряв работу в журнале, бродит по дому с несчастным видом и лезет в каждую бочку затычкой. К тому же, хотя родители и талдычат, что Эйдин вся такая умная и наблюдательная, что она отличается «эмоциональным интеллектом» (а это еще что?), она знает, что постоянно разочаровывает их, Она вечно «делает глупости», по родительским понятиям, — то есть поступает не так, как поступили бы они. Хорошо, пусть так, но отправить ее в изгнание, жить среди чужих людей?

— Эйдин! Ты этот сайт искала, да? — окликает ее Чума из кабинета. В голосе ее слышится издевка, а когда Эйдин входит в комнату, на губах сестры уже играет садистски-злорадная ухмылочка. Именно в такие моменты Эйдин больше всего не хватает старшего брата Джерарда, уехавшего в сентябре изучать психологию в университете Корка, который, в отличие от родителей, действительно всегда готов ее выслушать.

Гэвин опускает голову, отводит глаза и потихоньку пятится задом из комнаты. Эйдин подходит к монитору и видит на нем сплошные ряды фотографий — какие-то увеличенные пятна, что-то медицинское. Это страница о прыщах: засохшая короста, назревшие, выпирающие белые головки… Чума запрокидывает голову, ведьмински-злобно хихикает и проматывает страннцу вниз, к черно-белой ретро-рекламе. На ней изображена несчастная, усыпанная прыщами девочка-подросток, по виду годов из пятидесятых, а внизу подпись: «Доктор, у меня останутся шрамы на лице?»

Да, Нуала права: она, Эйдин, непривлекательна внешне, и никогда не будет привлекательной, и это настоящая трагедия, ведь ее самое тайное, самое заветное желание — чтобы кто-то желал ее. Чёткий бывает мил с ней во время раздачи автографов в магазинах HMV, и за кулисами VIP-фанзон, и даже в личной переписке в твиттере (правда, всего-то дважды), но это просто потому, что она преданная фанатка — она боготворила его и его группу еще в те дни, когда они были никому не известными мальчишками из Ратфар-нема. Какой парень, какой уважающий себя парень станет смотреть на Эйдин Гогарти, тем более на фоне ослепительной красоты ее сестры? Эйдин даже своей паршивой семейке не нужна. Уродливый черный клубок гнева — или обиды на несправедливость, или, может, просто зависти, к сестре — разрастается у Эйдин в груди и разжигает искру ненависти к самой себе, которая тлела в ней столько месяцев.

Наверное, в какой-то мере это можно считать оправданием тому, что происходит дальше. Эйдин хватает первое попавшееся оружие — кочергу, как раз случайно застрявшую между двумя жарко пылающими поленьями. Теперь это раскаленный докрасна, неоново светящийся металлический прут — приспособление для клеймения скота или какой-то жуткий пыточный инструмент ЦРУ.

Самое то.

Эйдин замахивается на сестру. Обе визжат. Чума бросается наутек, и начинается беготня по всему первому этажу, совсем как когда-то в детстве, когда они затевали веселые игры в догонялки. Нуала на шесть минут старше, но Эйдин была непререкаемым лидером их детских забав. Она принимала все главные решения: «Скрзббл» или «Монополия», когда меняться местами на двухъярусной кровати (тогда они еще спали в одной комнате), кому искать, а кому прятаться. Нуала годами ходила за Эйдин тенью — невозможно понять, когда и почему все изменилось. Теперь же они яростно грохочут пятками по огромным комнатам с высокими потолками, Эйдин издает леденящие кровь вопли, словно хочет превратить в камень отвратительного злого тролля — и тролль верещит в один голос с ней, только тоненько, по-девчоночьи. Гэвин поначалу гонится за ними с криком: «Хватит!», но быстро выдыхается.

Эйдин, конечно, не пытается по-настоящему обжечь эту безмозглую дрянь кочергой — просто хочет попугать. Позже она попытается это объяснить, но никто не станет слушать. Никогда ее никто не слушает. В конце концов погоня заканчивается там же, где и началась: у камина, и наступает тишина, прерываемая лишь утробным рычанием. Летят выдранные клочья волос, раздаются звонкие пощечины, идет обмен щипками. Когда Гэвин наконец подбегает и останавливает свалку, Эйдин сидит на сестре верхом, прижав ее тонкие слабые руки к полу костлявыми коленками. Занесенная кочерга дрожит в воздухе, и от нее все еще тянется вверх легкая струйка дыма.