Но пребывать в ярости, в убийственной ярости, значит быть живым.
Не думала, что переживу этот день.
Но, по счастью, он уже почти закончился для ее друзей, мужа, для множества собравшихся тут людей, которых я никогда раньше не видела. Нас очень много — тех, кто пришел проститься с Беатрис и стоит теперь у ее разверстой могилы, под небом таким ярким, что глазам больно.
Рядом, ожидая, когда его отправят к месту последнего пристанища, покоится гроб, и мне страшно. Мы вот-вот опустим Беатрис в эту черную яму, чтобы забросать сверху землей и грязью, развернуться и уйти. Разве потом, когда стемнеет и похолодает, ей не станет страшно? Разве она не возненавидит нас за то, что мы повернулись к ней спиной и оставили тут в одиночестве?
Священник говорит, что у Господа свои планы, в которые не посвящен никто из нас. Слова другие, но смысл именно такой. Похоже, Господь знает, как трудно нам приходится, когда человека, которого мы любим, вдруг отнимают у нас без предупреждения, в результате прозаического несчастного случая, но мы все равно должны доверяться Ему в Его мудрости. Не уверена, что в этом есть смысл. Мне кажется, лучше бы донести до скорбящих, чтобы они были поосторожнее с лестницами, ведь иначе легко вот так упасть и свернуть себе шею.
Джим обнимает меня, сжимает плечо, и только тут я замечаю, что заливаюсь слезами. Поворачиваю голову посмотреть на него и краем глаза вижу чуть поодаль Джорджа. Он стоит возле гроба и смотрит вниз. Рядом с ним пожилая женщина, в которой я узнаю его мать; мы встречались всего один раз, но Маргарет Грин не из тех, кого легко забыть. Ее рука — под локтем сына, она будто поддерживает его. Думаю, она плачет, хотя отсюда не поймешь. Мне с трудом удается подавить порыв отпихнуть ее в сторону, сказать, что ей нечего тут делать, что она никогда не любила Беатрис и Беатрис об этом знала. Впрочем, ясное дело, она пришла ради Джорджа.
А Джордж поднимает на меня взгляд, будто поняв, что я за ним наблюдаю. У него опухшие красные глаза, он явно плачет не меньше моего. Бедный Джордж, он будет так тосковать! Как он вообще справится без жены? Как сможет жить один в громадной квартире?
Похоже, священник завершил прощальную речь, потому что гроб уже опускается в яму. Я быстро нагибаюсь, хватаю горсть земли и бросаю в могилу. Не знаю толком, что я пытаюсь сказать Беатрис, — наверное, что люблю ее, что скучаю по ней и всегда буду скучать. Ах, Беатрис, зачем, ну зачем ты нас покинула?
Джим берет меня под локоть и мягко отводит в сторону. Я поднимаю глаза и вижу, что толпа движется — медленно, в унисон. Ночью мне приснился кошмар: там все эти люди похватали лопаты и стали закапывать могилу, а я осталась в ней, внизу, на дне. Я кричала и просила их остановиться, но никто меня не слышал. Я проснулась, потому что стала задыхаться. Но, похоже, заключительную часть с закупориванием могилы мне не увидеть, и это к лучшему, потому что, похоже, я просто не смогу такое вынести.
Джордж подходит, заключает меня в объятия, и мы начинаем рыдать, чуть ли не падая друг на друга.
— Мне так жаль, — повторяю я снова и снова.
Спустя долгое время он отпускает меня и просто кивает — ни на что другое у него нет сил. Я смотрю, как Джорджа ведут к машине, смотрю на его поникшие под грузом скорби плечи.
Когда мы добираемся до нашего автомобиля, вокруг толпится народ.
— Такая жалость, — бормочут люди, — вы ведь были очень близки. Должно быть, вам ужасно тяжело.
Меня обнимает Крейг. Милый Крейг, первый друг Беатрис, с которым я познакомилась.
— Ты как, держишься? — спрашивает он, пытаясь поймать мой взгляд. — Прости, дурацкий вопрос. — Он берет мою голову в ладони и говорит: — У тебя все на лице написано.
Страдание искажает мои черты.
— Я тебе потом позвоню, хорошо? — говорит Крейг.
Приходит моя очередь ответить кивком, потому что сил хватает лишь на это.
Джим ждет в машине, открыв для меня дверцу, и я уже собираюсь присоединиться к нему, когда чувствую, как на плечо ложится чья-то рука. Это Ханна, она шепчет мне в ухо:
— Мне так жаль! — а потом добавляет: — Мне очень нужно с тобой поговорить. Когда сможешь. — Она сжимает мне предплечье, вглядывается в лицо, склонив голову набок, и уходит.
Судя по ее словам, она хочет сказать мне что-то серьезное, что-то плохое. Что может быть хуже этого? Хотя, вероятно, дело просто в моей мнительности.
— Кто она такая? — спрашивает Джим.
— Ханна, агент Беатрис. Разве ты ее не помнишь?
— Смутно.
Все добры со мной и нежны, у всех в глазах печаль, они грустят и о себе, и, в особенности, обо мне, зная, что я потеряла свою лучшую подругу, свою наставницу — чудесную, благородную, талантливую женщину, которая взяла меня под крыло и изменила мою жизнь.
Моя дорогая Беатрис мертва, и я безутешна, уничтожена, разбита.
Что, вообще-то, довольно странно, учитывая, что именно я ее убила.