И тогда я ее убила

ГЛАВА 19

Воскресной ночью я проснулась, чувствуя себя совершенно больной. И в полном ужасе. Меня вот-вот разоблачат, осудят и повесят по одной простой причине: никто не поверит, что неизвестная тридцатидвухлетняя владелица магазина могла написать такую хорошую книгу. Из небытия возникнут мои учителя, возвещая, что в школьные годы я ни разу не родила ни одного хоть мало-мальски запоминающегося текста, и удивляясь, как же мне удалось создать подобный роман. Ни в коем случае нельзя было соглашаться на эту авантюру. К тому же существовала вероятность, что на самом деле книга Веронике не понравилась. Могло такое быть? Вдруг она из вежливости морочила мне голову, и я вот-вот обнаружу, что на этой неделе никакого обзора нет, и мне достанутся одни отговорки?

Конечно, все это ерунда, а меня просто снова настиг приступ паранойи. Было три часа ночи, и я лежала, уставившись в потолок. Казалось, мне снится кошмар, да вот только я не спала. Почему, гадала я, именно в три часа ночи темный, тихий мир чистой правды, скользнув в постель, устраивается рядом и не дает с облегчением забыться сном? Я давным-давно прочла где-то нечто подобное, и до чего же уместными показались мне сейчас эти строки! О чем вообще я думала раньше? Нельзя было в это лезть: даже если мне поначалу удавалось прикидываться, теперь меня непременно разоблачат. Никто в здравом уме не поверит, что я, старая добрая я, просто проснулась однажды утром и ни с того ни с сего создала шедевр.

Мобильник на тумбочке зажужжал и засветился, я взяла его и, еще не глядя на экран, догадалась, что пришло сообщение от Беатрис.

«Не спишь?» — гласило оно.

«Сама как думаешь?» — набрала я.

«Спи давай», — пришел ответ.

Я беззвучно засмеялась. «И тебе того же!»

«Вся оставшаяся жизнь начнется для нас завтра».

«Это как раз и пугает», — ответила я.

Беатрис прислала в ответ смайлик, и я снова уставилась в потолок.

— После этого ты станешь знаменитой, — заявила Беатрис, когда я рассказала о звонке Вероники. У нее было больше уверенности насчет содержания обзора, ведь Вероника сказала, что книга ей понравилась; о чем же я беспокоюсь?

До того, как я смогу прочесть рецензию на сайте, оставалось еще три часа, и меня швыряло от отчаяния к неверию, от возбуждения к гордости.

Рядом тихо похрапывал Джим, он лежал на боку, забросив руку мне на грудь, и от контакта с его кожей было спокойнее. Я легонько погладила его по предплечью, он издал во сне довольный звук, и я подумала, не снюсь ли ему сейчас.

Джим понятия не имел, что значил для меня наступающий день, но на удивление старался быть участливым и внимательным. Благодаря ему я чувствовала себя очень-очень счастливой, поэтому мысль о том, что мою махинацию раскроют, повергала в глубокое темное отчаяние. Что тогда будет с нашими отношениями в том маловероятном случае, если они вообще уцелеют?

Вскоре после пяти утра я поняла, что точно не усну, осторожно сняла с себя руку Джима, тихо встала, сгребла с тумбочки телефон, с крючка за дверью — банный халат, попыталась вспомнить, где оставила тапочки, и нашла их в ванной. Потом практически бесшумно спустилась по лестнице, прокралась в кухню и включила кофеварку.

Я редко вставала в такую рань, но мне нравились тихие часы перед самым рассветом. Они давали простор мыслям, и я подозревала, что фонтан творчества должен в такое время бить мощной струей. Я решила попытать счастья: поработать над романом с утра пораньше и посмотреть, что из этого выйдет.

Я налила себе чашку кофе, и вкусовые рецепторы возликовали. Все казалось очень отчетливым, каждое чувство обострилось, тело вибрировало. Я почти не спала, но усталости не было, и я надеялась, что это к добру, пока сидела за кухонным столом перед закрытым ноутбуком.

Потом я подняла глаза к потолку и изо всех сил помолилась. Пообещала, что стану лучше как человек, как друг, как жена и как партнер. Что буду жертвовать на благотворительность. И раз в неделю помогать соседке миссис Уильямс с закупкой продуктов — я давно собиралась, но получалось лишь изредка. Чего только я не наобещала, даже чаще приглашать к ужину коллег Джима и друзей, а еще взять из приюта собаку.

Наконец время пришло, я открыла браузер и посмотрела на экран, прикрыв один глаз ладонью.

«Как лучше всего описать выдающийся роман Эммы Ферн?»

Слова спрыгивали с веб-страницы и били мне прямо в лицо, сплетаясь меж собой: «увлекательный», «мощный», «уверенный в себе», «новый талант».

«Tour de force.[1] Новый голос на литературной ниве, который отныне и навсегда изменит принципы построения романа».

Я разрыдалась.

Зажужжал телефон, и снова, еще не взяв его в руки, я знала, что пришло сообщение от Беатрис.

«Эмма, милочка моя! Мы справились! Ей ПОНРАВИЛАСЬ моя книга!»

Что? «Моя книга»? Что Беатрис имеет в виду, когда пишет «моя книга»? Конечно, да, фактически книга действительно принадлежит ей, вернее, принадлежала когда-то, но теперь она моя — и в этом весь смысл, разве нет?

Может, она просто опечаталась? Да, конечно, наверняка так и было. Наверное, она хотела написать просто «книга». Или даже «наша книга».

Но я ощутила легкую дрожь беспокойства. Я поняла, насколько уязвимое у меня положение, и дала себе обещание непременно донести это до Беатрис, надо только выбрать подходящее время. Если мы хотим, чтобы все получилось, то должны все время классифицировать роман как мой. А иначе как мне осилить свою роль?