И тогда я ее убила

ГЛАВА 20

Теперь, думая о судьбе романа, я делила ее на две части: до обзора и после. Когда Вероника опубликовала свою хвалебную рецензию, все изменилось почти в одночасье. Продажи взлетели до небес, постоянно появлялись новые отзывы, я доходила до изнеможения, участвуя во встречах с читателями, раздаче автографов, фестивалях — потому что мы соглашались на всё, Фрэнки и я, и каждому хотелось отхватить от меня кусочек. Это было утомительно, но опьяняло.

Иллюзий у меня не было: не познакомься я с Вероникой или не понравься ей роман, он, конечно, продержался бы еще некоторое время, но после нескольких коротких недель канул бы в Лету. Но вместо этого мы уже готовили переиздание куда большим тиражом, однако все равно едва поспевали за спросом.

Я невольно призадумалась о многочисленных книгах, которые были изданы, но не получили такого толчка, как прекрасная рецензия в «Нью-Йорк таймс», просто потому, что их авторам не довелось оказаться во время званого ужина за одним столом с влиятельнейшим критиком. Неужели литературный успех действительно настолько… случаен?

Я не дала этому ходу мыслей испортить мне настроение. Чего переживать, если случайность сыграла мне на руку?

Все происходящее имело дополнительное и весьма желанное преимущество, которое заключалось в существенных гонорарах. Изначально Фрэнки смог выплатить мне совсем небольшой аванс, и тогда мне было все равно, но теперь мы с ним начали получать значительную прибыль.

Я регулярно разговаривала с Беатрис, но встречались мы в последние два месяца редко, отчасти потому, что я разъезжала по стране, выполняя свои обязанности автора, да и у нее был напряженный график. Я скучала по подруге и спонтанно решила пригласить ее на обед, конечно же, в «Л’Амбруази». Вдобавок мне хотелось поговорить с ней насчет моей новой книги. Мне требовался ее совет, как добиться прогресса в работе над романом. Иногда по ночам я резко, как от кошмара, просыпалась в полной панике, а все потому, что до сих пор не написала ни единого слова.

Незадолго до этого я была в «Л’Амбруази» без Беатрис. На самом деле я ходила туда несколько раз, неизменно выбирая этот ресторан для всевозможных деловых ланчей вроде встреч с Фрэнком или с кинопродюсером, который хотел приобрести права на экранизацию «Бегом по высокой траве».

В результате я больше не считалась там гостьей мадам Джонсон-Грин; теперь метрдотель Алан, сомелье мсье Реймон и весь персонал знали меня и здоровались, обращаясь по имени: «Мадам Ферн, как приятно видеть вас снова! Сюда, пожалуйста, вас уже ожидают».

Беатрис сидела за нашим столиком, отщипывая крохотные кусочки от булочки. Вид у нее был скучающий.

— Дорогая! — воскликнула я, раскрыв объятия, приветствуя ее так, как обычно она приветствовала меня.

— Ты опоздала, — без выражения произнесла Беатрис.

Вероятно, это был первый и единственный раз со дня нашего знакомства, когда Беатрис ждала меня, а не наоборот, хотя она, похоже, об этом не подозревала.

— Нет, это ты пришла раньше, — возразила я, усаживаясь напротив. Реплика задумывалась как шутка, но Беатрис не засмеялась.

Чета средних лет за соседним столиком повернулась в нашу сторону и одарила нас кивками и улыбками в знак приветствия. Я оглянулась на Беатрис, ожидая, что она кивнет в ответ, но потом сообразила, что смотрят-то на меня. Сердце в груди вопреки моей воле подпрыгнуло от гордости, и я украдкой покосилась на Беатрис, проверяя, заметила ли она, но понять было трудно.

— Итак! Ты какая-то необычно тихая сегодня. Все в порядке? — спросила я.

Беатрис опустила взгляд в меню, вроде бы выбирая, что заказать, но на самом деле просто избегая смотреть на меня. Я не понимала причин такого поведения и попыталась снова:

— У меня появились кое-какие мысли по поводу моего будущего романа, хотела с тобой посоветоваться. Думаю, надо купить диктофон — ты же пользуешься диктофоном? Их вроде бы даже в виде ручек теперь делают. Понимаешь, тут такое дело, что каждый раз, когда мне приходит блестящая идея, я неизменно принимаю душ, — я хихикнула, — а еще диктофон можно использовать, когда мы будем вместе работать над текстом. Когда я с тобой разговариваю, идеи так и бурлят у меня в голове, тут сомнений нет. — Я все болтала, а Беатрис по-прежнему изучала меню, словно самое увлекательное литературное произведение, которое ей доводилось читать в жизни.

— Ты должна принести мне хоть пару страниц, Эмма, настоящих страниц. Мне нужно увидеть материал, — сказала она наконец, по-прежнему не глядя на меня.

— Да, понимаю. Сосредоточиться было трудно, но теперь получилось. Я начала, и дело пошло, — солгала я.

Мы порешили на том, что я принесу несколько страничек текста, а до тех пор и говорить не о чем. Я неохотно согласилась, памятуя, что уже неделями обещаю показать начало рукописи. Но об этом мы обе промолчали.

— Давай тогда просто поболтаем. Не о работе, а то мы всегда только о ней да о ней, — предложила Беатрис, наконец оставив в покое меню и выпрямившись на стуле. — Как дела в магазине?

Магазин. Я даже вспомнить не могла, когда была там в последний раз.

— Ну, знаешь, идут потихоньку, у Джекки все под контролем. На самом деле я там и не нужна. Видит бог, я так занята, что и выспаться нормально некогда. В любом случае, продвигая свое произведение, я чувствую, что иду вперед.

И вообще, зачем говорить о магазине? Разве моя жизнь не стала теперь куда более увлекательной? И я сменила тему:

— Видела мое интервью в «Глоуб»?

— На твоей странице? Да, конечно.

— И как тебе?

Прежде чем она успела ответить, официант подошел принять заказ.

— Сегодня без шампанского? — спросила я.

Это было непривычно и разочаровало меня. Хотелось, чтобы мы шутили, смеялись, праздновали и дурачились, как обычно у нас заведено.

— Нет, мне потом поработать нужно будет, так что понадобится ясная голова.

— А-а…

Это тоже не соответствовало нашим традициям, но, возможно, Беатрис была занята и держала в уме разные дела. И все же я была несколько обескуражена. Мы не виделись неделями; разве нельзя было сказать, что сегодня не самый подходящий день, и перенести встречу на время, когда Беатрис будет посвободнее?

Во мне опять стало подниматься раздражение. Я так упорно трудилась ради Беатрис и уж наверняка заслуживала большего, чем оказаться втиснутой в ее график между более важными делами.

— Так тебе не понравилось? — спросила я, стараясь попасть в ее скучающий тон.

— Что?

— Интервью в «Глоуб»!

— Почему, понравилось, — она чуть поколебалась, — разве что… ну, не знаю.

— Выкладывай.

— Думаю, тебе не стоило подавать себя так… как бы лучше сказать… настолько себя выпячивать.

Я даже отпрянула немножко, втянула ртом воздух и услышала звук собственного вдоха.

— Ты о чем вообще?

— Ты изобразила все так, будто заслужила успех. Так прочувствованно рассказала, до чего упорно работала над романом. — Произнося эти слова, Беатрис недоверчиво покачала головой.

— А что еще я, по-твоему, должна была сделать? Это же моя роль, разве нет? Не могла же я сказать, что вытащила роман из коробки с готовым завтраком?

— Нет, конечно, но, по-моему, лучше немного снизить пафос. Жизнь писательницы, «выстрадавшей» свое произведение, годы каторжного труда — все это немного, ну, не знаю, режет глаз.

— Режет глаз? — переспросила я очень громко, чувствуя, что багровею, положила салфетку на стол и уставилась на Беатрис, ожидая, чтобы она еще чуть-чуть приоткрыла мне истинное положение вещей.

«Режет глаз»?!

— Ой, милая моя, да не расстраивайся ты так. Ты же знаешь, что я стараюсь направить тебя в нужное русло. Читателям не хочется слушать разглагольствования насчет того, какие мы, писатели, особенные. Это их раздражает. Будешь продолжать в таком духе — люди от тебя отвернутся.

— Начнем с того, что я не разоряюсь, какая я особенная, мне просто надо формировать свой публичный образ, и это мы с тобой обсуждали. Нужно было дать читателю кое-какую предысторию, показать ситуацию, в которой создавался мой роман, и именно так я и сделала.

— «Мой роман»? — Беатрис вскинула бровь.

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — отвела взгляд я. — Мы с тобой миллион раз обсуждали стратегию. Это моя работа. Я привношу в книгу жизнь, чтобы люди ее покупали, создаю вокруг нее нужную атмосферу. Честное слово, я знаю, как надо действовать. И понимаю, что нужно этому роману.

— Ты считаешь, что понимаешь книгу лучше меня?

Интересный вопрос. Прежде чем ответить на него, я откинулась на спинку стула и немного подумала. Потом снова подалась вперед:

— Послушай, Беатрис, прозвучит странно, но я вроде как вышла за ее пределы — не знаю, понимаешь ты, о чем речь, или нет. Как будто именно мне было суждено ее написать и как будто так и случилось, поэтому да: я знаю книгу лучше тебя.

У нее был такой взгляд, будто у меня выросли рога и копыта.

— Ничего нелепее в жизни не слышала.

Я молча пожала плечами.

— Не дай подобным мыслям разрастись у тебя в голове, Эмма, я для твоей же пользы говорю, дорогая, потому что ты как будто уже свихнулась немножко.

— Знаешь, что я думаю, Беатрис?

— Нет, но подозреваю, ты сейчас меня просветишь.

— Я думаю, что ты немного завидуешь.

Она вскинула голову и крепко сжала губы, отчего морщинки вокруг рта стали глубже, что было не слишком-то ей к лицу.

— А я думаю, ты, Эмма, забыла, с кем разговариваешь.

В ее голосе зазвучали снобистские нотки. Я порой слышала их в ее разговорах с другими людьми, но не со мной. Сегодня такое произошло впервые. Я собралась ответить резкостью, но вовремя прикусила язык. Да что со мной такое? О чем я вообще думаю? Ради всего святого, я не могу поссориться с Беатрис!

Я устроила целый спектакль: сперва изобразила прищур, как будто собралась испепелить ее взглядом, а потом расхохоталась, хлопнув ладонями по столу.

— Беатрис, я же просто пошутила! Видела бы ты свое лицо! — Чета за соседним столиком с улыбкой подняла на нас взгляды. — Беатрис, ну же, я тебя разыграла!

Она несколько раз моргнула, подняла руку, потерла основание шеи, и черты ее лица чуть разгладились. Она явно разрешила свои сомнения в мою пользу, я ведь ее достаточно изучила. В конце концов, она и сама не раз проделывала со мной то же самое: сперва заставит съежиться от смущения, рассказывая, какой грубый просчет я будто бы совершила, а потом расхохочется мне в лицо.

— Очень смешно, — процедила она, слегка надув губы.

Конечно же, я ее задела, да и внимание, которое другие уделяли мне, ее «протеже», не могло доставлять ей удовольствие, хотя мы обе и знали, что все это фарс. Но посетителей ресторана из нас двоих интересовала именно я. Именно меня они замечали. И Беатрис надо было к этому привыкать.

Я вздохнула:

— О’кей, ты права. Конечно, права. Я действительно не знаю, как справляться с напряжением, и мне нужно твое руководство. Ты же знаешь, как оно бывает. Сплошной цирк, вихрь, полное безумие. — Я тряхнула головой. — Слава богу, ты здесь и направляешь меня. Вот честно, спасибо тебе. Я серьезно отнесусь к твоему совету.

Беатрис подняла бровь, будто пытаясь сообразить, зубоскалю я или нет, но настроение у нее явно улучшилось, она даже чуть улыбнулась.

— А как дела у твоего замечательного Джорджа? — спросила я, отчаянно желая сменить тему. — Надо тебе как-нибудь прихватить его с собой, когда мы опять соберемся пообедать. Здорово будет с ним повидаться.

Она пожала плечами:

— Джордж всегда ест у себя за письменным столом. Он не любитель обедов.

— Правда? Ты что, ему контейнер собираешь с тем, что осталось от ужина?

— Нет, бейгл с копченым лососем и творожным сыром ему доставляют из закусочной за углом, а кофе — из «Старбакса». Всегда одно и то же. И если он выезжает поработать в офис, та же история. Он считает, что ходить куда-то на обед — только зря время тратить. Лучше поработать.

Зазвонил мой телефон, и я полезла в сумочку.

— Извини, надо было его выключить.

— Да все нормально, — махнула рукой Беатрис. — Ответь, ничего страшного.

Я посмотрела на экран:

— Это Фрэнки. Прости, я буквально на минутку, — и приняла звонок.

Изначально я собиралась попросить Бадосу перезвонить позже, потому что сейчас мне неудобно разговаривать, но его голос звучал слишком настойчиво, поэтому я решила послушать, а потом меня вдруг бросило в жар. Когда Фрэнки закончил, я поблагодарила его, сказала, что потом позвоню, и отбилась.

— Все в порядке?

Я смотрела на Беатрис, но никак не могла сфокусировать зрение.

— Я в шорт-листе Пултоновской премии.

Эта новость потрясла и обрадовала Беатрис не меньше, чем меня.

— Замечательно! Лучше просто не придумаешь. До чего же добрая весть, Эмма! Совершенно чудесная.

Я почувствовала облегчение оттого, что она так радуется, хотя, собственно, почему бы ей и не радоваться?

— Мне надо бежать, а ты заскочи попозже, хорошо? — Беатрис поднялась и показала знаком, чтобы принесли счет.

— Серьезно? Пообедать не хочешь?

— Прости, дорогая, но сейчас я не смогу ничего съесть. Слишком уж новость потрясающая. Так что я пойду, но ты же вечером ко мне заглянешь? Сходим к Крейгу, развлечемся, как в старые времена.

— Конечно! — согласилась я.

Это предложение меня озадачило, но ведь действительно будет весело, очень весело, особенно когда я расскажу обо всем им — друзьям Беатрис, нашим друзьям. Я гадала, разрешено ли делиться подобной новостью? Надо справиться у Фрэнки, но, наверное, большой беды не будет.

Ох, как бы мне хотелось, чтобы Беатрис не умчалась в такой спешке, а осталась со мной! Надо было отпраздновать! Розовым шампанским!

Вечером я взяла такси до дома Беатрис, и стоило мне только увидеть подругу, как настроение сразу исправилось. Она сияла от восторга и раскраснелась от радости, когда со мной здоровалась.

— Я все думаю, что вот сейчас проснусь — и ничего этого нет, — призналась я в ее объятиях.

Беатрис сильно ущипнула меня за руку.

— Эй, ну ты чего, больно же!

— Значит, не спишь, — засмеялась она. — Давай по коктейлю на дорожку.

Мы направились к ее бару. Беатрис немного нетвердо держалась на ногах: предстоящий коктейль явно был не первым за вечер.

— Я так ничего и не поела. Может, не стоит пить. — Она помахала рукой в воздухе. — Но ты не переживай, на вечеринке у Крейга будет еда.

Уговаривать меня не пришлось, и я взяла предложенный ею бокал.

— Ты могла представить такое хотя бы в самых безумных мечтах? — спросила Беатрис, глядя на меня огромными сверкающими глазами.

— В самых безумных — да, пожалуй.

Она засмеялась.

— Надо нам с тобой продолжать плести козни, чтобы сохранить динамику.

— А еще ты должна действительно меня подучить. Я начинаю тревожиться, что так и не сумею выдать продолжение.

— Не волнуйся, все будет. Скоро начнем, хорошо? Будем плести козни по-настоящему. Давай обсудим это завтра.

Еще одна замечательная новость. Я решила, что завтра первым делом начну сочинять новый сюжет. Мы быстро прикончили наши напитки и отправились в гости.

— Вот она, протеже! Скорее все сюда!

Было жарко и шумно, и я рассмеялась, а Крейг тепло расцеловал меня в обе щеки, а потом вдобавок склонился к моей ручке и поцеловал ее тоже.

— Поздравляю, Эмма, — очень искренне сказал он.

— Спасибо, Крейг, большое спасибо. Я так понимаю, это ты про рецензию в «Нью-Йорк таймс»?

— Ой, милочка, о твоей рецензии уже все знают. Но премия! Премия! Ты любимица всего города! — Он сунул мне бокал с шампанским.

Ко мне подходили поздороваться гости, хотя некоторые из них раньше меня не замечали. По правде сказать, не так давно я почувствовала, будто заново знакомлюсь с большинством из них.

Сквозь толпу к нам пробралась женщина, которая казалась смутно знакомой, хоть мы никогда и не беседовали с ней. Она протянула мне руку, которую я пожала.

— Эмма, нас до сих пор не познакомили. — С этими словами она повернулась к Беатрис: — Привет, дорогая. — По-прежнему не выпуская моей руки, она поцеловала Беатрис в щеку.

— Привет, Наташа. Это Эмма Ферн, — проговорила моя подруга.

— Я знаю, кто вы, хотя до сегодняшнего дня не знала вашего имени. Кажется, вас называли «малюткой-протеже Беатрис», но, думаю, теперь это в прошлом.

Все тело Беатрис несколько напряглось.

— Хотела поздравить вас, Эмма. Признаюсь, понятия не имела, что среди нас такой талант. — Наташа обращалась ко мне, но смотрела при этом на мою подругу: — Ты совсем не отпускала ее от себя, Беатрис.

Крейг обнял меня за плечи.

— Должен сказать, успех тебе к лицу. — Он осмотрел мой наряд, потом — прическу. — Тебе не шел образ неэлегантной селянки-домохозяйки. Рад, что ты от него отказалась.

Я засмеялась. Сколько же мы с ним не виделись? Крейг повернулся к Беатрис.

— Похоже, твоя малютка-протеже тебя обошла. Так что поздравляю и тебя тоже — должно быть, ты блестящая наставница.

— Ты работаешь над чем-нибудь новеньким, Беатрис? Может, над каким-нибудь славненьким уютным детективом? — спросила Наташа.

Беатрис попыталась улыбнуться ей, но не смогла, у нее получилась скорее гримаса.

— Вообще-то, Наташа, я сочиняю идеальное убийство.

— Тогда мне лучше уйти с радаров, пока я не схлопотала шальную пулю. — Наташа еще раз сжала мне руку и удалилась.

Внешне пикировка выглядела дружеским подначиванием, но, зная Беатрис, я понимала, что она пребывает в крайнем напряжении. Что-то пошло не так. Мне пришло в голову, что она привезла меня сюда, чтобы похвастаться мною, своей малюткой-протеже, которая так преуспела под ее руководством. Она рассчитывала, что будет купаться в лучах моей славы, а вон как все обернулось…

В тот вечер Беатрис сильно напилась, даже сильнее обычного, настолько, что, усаживая ее в такси, я гадала, вспомнит ли она завтра, что мы с ней собирались поработать над моим романом.

На следующее утро я обнаружила, что меня бросает из крайности в крайность. То я пребывала в приподнятом настроении, буквально на седьмом небе, и считала себя счастливее всех на свете, но уже в следующую минуту меня трясло от страха, мучила паранойя, грызла тревога. Главная задача сейчас — написать собственную книгу, а Беатрис обязана мне помочь; это совершенно необходимо. Верила ли я, что действительно смогу подтвердить успех следующим романом? И разве это важно? В конце концов, полно авторов всего одного шедевра. Ничего зазорного тут нет.

Но беда в том, что я подхватила самую современную из всех болезней — одержимость собственной персоной. Я знала, что через год-другой интерес ко мне ослабнет, и даже если я не заработаю на нынешней шумихе достаточно, чтобы вложить деньги и жить на проценты, вопрос о том, чтобы вернуться к работе в магазине, даже не стоял: я уже решила продать его. Теперь мне всегда будет требоваться доза славы и восхищения, чтобы людей интересовали мои мысли по тому или иному поводу, чтобы на меня смотрели с восторгом. Я была почти знаменита, и по вполне достойной причине. В довершение всего, Джиму нравился мой новый статус, он даже стал больше меня любить. Он так мною гордился! Мы стали такой хорошей парой! Я наслаждалась довольным видом мужа, когда мы вместе появлялись на всевозможных мероприятиях и конференциях; он теперь все время настаивал, чтобы я к нему присоединялась, если, конечно, позволял мой график.

Элисон никак не напоминала о себе: ни тебе звонков, ни внезапных поездок на конференции или еще куда-нибудь, ни молодых дамочек у нашего порога. Что бы ни происходило между ней и моим мужем, я была практически уверена — все это в прошлом.

Когда я пришла к Беатрис на творческий сеанс, посвященный моей будущей книге, меня приветствовал Джордж.

— Джордж, дорогой, как ты? — Я расцеловала его в обе щеки.

— Ну, знаешь, все более-менее ничего. Наверное, уместнее будет спросить, как твои дела. Наслаждаешься славой?

Я от души рассмеялась — мол, кто, я? А потом призналась:

— Бывает иной раз.

Он глубокомысленно кивнул, как будто точно понял, что я имею в виду.

— Беатрис наверху, у себя в кабинете.

— Отлично, тогда пойду к ней. Так у тебя все хорошо?

— Прекрасно, спасибо. Оставлю тебя тогда.

Это было немного необычно для Джорджа. Я привыкла, что он всегда ко мне внимателен, у него даже была привычка называть меня своей маленькой подругой: «Моя маленькая подруга Эмма, большая подруга Беатрис». Смешно сказать, но мне это нравилось.

Может быть, на уме у него было что-то важное. В конце концов, он всегда очень занят по работе, Беатрис довольно часто об этом напоминала: «Мой дорогой Джордж сегодня едва замечает мое существование. С тем же успехом я могла бы быть креслом. Но что тут поделаешь? Его занимает только работа, и в такие моменты я становлюсь креслом. Единственная надежда, что это кресло в стиле Людовика Четырнадцатого. Мне, кстати, всегда такое хотелось».

Я поднялась по лестнице, чтобы присоединиться к подруге. Она сидела за письменным столом и очень сосредоточенно что-то набирала на клавиатуре, поэтому я тихонько вошла в кабинет и уселась на свое обычное место на большом диване.

— А-а, милая моя, вот и ты. Как дела?

— Очень хорошо. Ты занята?

— Покой нам только снится. — Беатрис повернулась ко мне и сложила руки на коленях. — Итак, что ты мне принесла?

Нельзя сказать, что она вела себя недружелюбно, но неуловимые нотки в ее тоне заставили меня предположить, будто я ее раздражаю. Возможно, дело было в номинации. Или в вечеринке.

Я нагнулась к сумке достать оттуда папку с написанным; я и ноутбук с собой прихватила. Потом встала и положила папку на письменный стол.

— Давай посмотрим. — Беатрис взяла ее и быстро просмотрела содержимое. — Это что, схема сюжета?

— Боже, нет, просто наброски для первых глав. Жизнь успешного писателя выдвигает чуть больше требований, чем я ожидала. — И я засмеялась, надеясь на взаимное добродушное перешучивание в духе «А то я не знаю!» или «Это ты мне будешь рассказывать?» и так далее. Ведь теперь мы равны, так?

— Тогда зачем ты пришла? — вместо этого спросила Беатрис.

— Что ты имеешь в виду? Ты знаешь зачем.

— Мы с тобой строим планы, Эмма. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла, я готова это сделать. Но пока что я вижу? Примерно ничего. Чем ты занималась все это время? Помимо фотосессий.

— Беатрис, ты шутишь? У тебя вообще есть представление, что со мной происходит? Мне дух перевести некогда! Если придется подождать, прежде чем я смогу продолжить работу над романом, так тому и быть. У меня ведь нет особого выбора, правда?

Беатрис фыркнула.

— Продолжить? Эмма, умоляю, — она смахнула содержимое папки на пол, — это никакая не работа.

Глаза защипало от подступивших слез.

— Ну зачем ты так.

— Единственный человек, который тут пока что работал, это я.

— Да ты издеваешься! Или, по-твоему, это не работа — то, чем я занимаюсь? Меня же в буквальном смысле на части рвут. Каждому хочется по кусочку, и мне уже почти нечего отдавать! — Тут я заплакала. Слезы разочарования и изнеможения наконец-то вырвались наружу, и я не могла их унять.

— Ну, Эмма, можешь расслабиться. Скоро все кончится.

— Думаешь? Как-то не очень похоже, Беатрис. Шумиха вокруг премии Пултона уже идет, а ведь это пока только шорт-лист. Можешь представить, что произойдет, если я выиграю?

Пару минут она с каменным лицом изучала меня, потом выпрямилась.

— Она все меняет, премия Пултона. Ты ведь понимаешь, правда?

Ох и ничего ж себе!

— О чем ты, Беатрис?

— Мы должны во всем признаться, Эмма. Я должна во всем признаться.

— Ты же не предлагаешь…

— Я ничего не предлагаю, я говорю тебе, что теперь, когда роман номинирован на Пултоновскую премию, мы должны сообщить миру, что его написала я, а не ты. Иначе это будет обман. Возможно, даже мошенничество.

Комната начала раскачиваться. Я почувствовала дурноту.

— Теперь уже не выйдет, Беатрис. И ты это знаешь, — удалось выдавить мне, но голос дрожал.

— Процесс запущен, Эмма. Я поговорила с Ханной…

— Что? С Ханной, твоим литературным агентом?

— Я поговорила с Ханной и предупредила, что у нас с тобой есть очень важное объявление. Она согласует выступление в «Открытой книге». Но сперва, конечно, поговорит с Фрэнки.

Фрэнки. От звука имени издателя сердце у меня затрепетало. Что подумает Фрэнки?

— Когда ты это сделала?

— Сегодня утром перед твоим приходом.

— Ты ей сказала?

— Лишь то, что говорю сейчас тебе. Ханна не знает, о чем пойдет речь. Я подумала, выйдет эффектнее, если мы откроем правду на шоу, согласна?

— Тебе не кажется, что вначале стоило обсудить это со мной?

— Вообще-то нет, но, так или иначе, вот сейчас я это с тобой и обсуждаю, верно?

Я вся дрожала: от злости, от страха, оттого, что могу лишь наблюдать за крушением моего мира, от отчаянной надежды убедить Беатрис, что мы зашли слишком далеко и поздно сдавать назад.

— Не верится, что ты призналась Ханне.

— Говорю же, сути она не знает, я только сказала, что мы хотим выступить в «Открытой книге». Если не хочешь, не приходи. Я только из вежливости тебя зову.

— Из вежливости?

— Прибыль пока что можешь оставлять себе. О моей половине не беспокойся.

Я молча села обратно на диван, глядя на нее. Почему она со мной так? Моя дорогая Беатрис, моя подруга, очень близкая подруга. Что происходит?

А она возилась с бумагами на столе и не смотрела на меня. Я рванула зубами заусенец на большом пальце, и пошла кровь.

— И это все? Мы ничего не должны обсудить? — спросила я, хоть и не ожидала, что ситуацию можно исправить.

— Нет.

— Ты ведь знаешь, что так нельзя, правда? — попыталась я снова, цепляясь за ошметки надежды. — Уже слишком поздно, Беатрис. Ты не можешь разорвать наш договор.

— Ох, да замолчи, Эмма. Думаю, тебе лучше уйти.

Это было по-настоящему ужасно. Меня словно раздавили. Почему Беатрис так на меня злится? Она сама поступает нечестно, но делает вид, будто это я наломала дров.

— И мусор свой забери. — Она показала на разбросанные по полу бумаги.

Я встала с дивана и нагнулась, чтобы их собрать, а потом тихо спросила:

— Мне по-прежнему можно пойти с тобой на интервью?

— Просто уходи уже, Эмма.

Я поехала домой в полном опустошении. На более позднее время у меня были назначены публичные чтения, но их, конечно, следовало отменить, сказать Фрэнки, что я слишком плохо себя чувствую, он мне посочувствует, войдет в положение. Дорогой Фрэнки, он всегда сопровождал меня на мероприятия, пусть даже я больше не нуждалась в его моральной поддержке. Меня уже не пугали публичные выступления, но он все равно ходил со мной, чтобы быть рядом, и до сих пор я ни разу его не подводила.

Дома я поднялась в спальню и прилегла, стараясь унять панику. Что обо мне теперь подумают? Я представила себе реакцию Джима на новость, что я — вовсе не та талантливая Эмма, обладательница на диво человечной, сострадательной души, которая создала прославленный шедевр, причем не прилагая особых усилий. Я могла вообразить его потрясение, а еще страшилась легкой самодовольной улыбочки на губах мужа и недвусмысленного взгляда, которые скажут: «А я ведь знал».

Я думала, как больно ударит Фрэнки открытие, что его звездный автор — обманщица и все это время лгала ему. Нашей дружбе перед таким не устоять, никаких иллюзий на этот счет я не питала. И вообще, оставит ли Беатрис его в качестве издателя или отдаст книгу своим проверенным агентам? Бедный Фрэнки: только сорвал было джек-пот, и нате, ковер вот-вот выдернут у него из-под ног.

Ах, как же мне хотелось, чтобы нашей встречи с Вероникой никогда не было! Тогда и всего остального не случилось бы. Роман прожил бы достойную жизнь, не более того, а мы с Беатрис годами смеялись бы, вспоминая наш обман, и радовались везению, что он сошел нам с рук.

Я чувствовала себя преданной и задыхалась от этого предательства. После всего, что я сделала, после тех результатов, которые принесли мои усилия… Без меня ничего бы не вышло, а теперь меня собирались презрительно отвергнуть и унизить. Да ради всего святого, ясно же, что это я должна злиться, и однако именно Беатрис злится на меня! Впрочем, трюк не нов.

Я села на кровати. Нужно вернуться и объясниться с Беатрис, немедленно. Заставить ее увидеть жестокость затеянного ею разоблачения, умолять, как я никого раньше не умоляла. Взывать к ее доброте, великодушию, убедить, что книга попала в шорт-лист Пултоновской премии благодаря мне. Исключительно благодаря мне. Дать понять, что она вот-вот разрушит мою жизнь.

«Просто напиши другую книгу, — скажу ей я. — Ты сможешь, ты на самом деле великий писатель и уже знаешь, какого успеха можешь достичь. Ты способна написать еще один роман, и тогда следующая Пултоновка будет твоей».

А на литературные чтения все-таки лучше пойти, решила я. Надо приложить все усилия, чтобы все шло своим чередом — настолько нормально, насколько возможно, — и заставить Беатрис одуматься.

— Ну так и что вы вдвоем замышляете? — с легкой усмешкой поинтересовался Фрэнки, встретив меня в книжном магазине.

— Кто? — Я отчаянно старалась вести себя как обычно.

— Ты и Беатрис. Мне Ханна звонила.

— И что сказала?

— Что вы сделаете какое-то совместное заявление в «Открытой книге». — Это прозвучало как вопрос, будто я должна знать, о чем он говорит.

Я надеялась, что Ханна не успела пока с ним связаться, но как бы не так. Господи, до чего же я страшилась этого разговора! И совершенно не была к нему готова.

— Насколько я понимаю, у Беатрис не ожидается новой книги, — продолжил Фрэнки.

— У меня тоже сложилось такое впечатление, во всяком случае, мне так кажется.

Фрэнки озадаченно посмотрел на меня. Я добавила:

— Она работает над романом, это точно, но он пока на стадии замысла.

— Ясно. Значит, это будет обычное интервью?

— А Ханна не сказала?

— Нет, она спросила, что мне известно. Вот я тебя и спрашиваю.

Разговор превращался в полную несуразицу.

— Я тоже ничего не знаю, Фрэнки, кроме того, что Беатрис хочет вместе со мной выступить в «Открытой книге». Только и всего.

— Ох, да ладно тебе, Эмма, не заставляй клещами из тебя вытягивать. В каком хоть ключе планируется выступление?

— Ну, знаешь, наставник и подопечный, как-то так, думаю. — Я тихонько вздохнула. — Возможно, Беатрис хочет поговорить о процессе обучения: как преподавала мне тонкости мастерства, как превратила меня, совершенно неизвестного автора, в писателя, который включен в шорт-лист премии Пултона.

Фрэнки вскинул в воздух обе руки ладонями ко мне, будто пытаясь остановить.

— Нет, Эмма, пожалуйста! Вряд ли это хорошая идея.

«Слава богу!» — пронеслось в голове.

— Ну, знаешь, — я притворилась, будто задумалась над его словами, — в чем-то она права. Она действительно очень меня поддерживала. Давала уверенность, которая была мне необходима. — Мне показалось, что немного душевной щедрости дела не испортит.

— Это твой роман, Эмма. Остальное не имеет значения.

— Знаю, и, если честно, тоже совсем не в восторге от идеи Беатрис, но она прямо загорелась и во что бы то ни стало хочет выступить. — Я посмотрела на него: — Как, по-твоему, мне себя вести?

— Если оставить без внимания тот факт, что именно я, а не Ханна и не Беатрис, занимаюсь твоей рекламой… — Дельное замечание, подумала я. — … Такое поведение отчаянием попахивает, — наконец ответил Фрэнки.

— Вот и у меня точно такие же мысли, — подхватила я, наблюдая, как быстро наполняется помещение. Кто-то из организаторов помахал мне, чтобы я заняла свое место на сцене. — Если откровенно, Фрэнки, как мне ни жаль такое говорить, но, похоже, Беатрис немного, ну я не знаю, не в себе или вроде того. Кажется, ей хочется как-то примазаться к моему успеху, чтобы с ним ассоциировали и ее.

Теперь вид у Фрэнки стал такой, будто ему по-настоящему неловко.

— Я, конечно, не очень хорошо знаю Беатрис, уж всяко хуже, чем ты, но на нее это совсем не похоже.

Перестаралась. Нужно дать задний ход и действовать осторожно, очень осторожно. Я пожала плечами:

— Может, мне показалось, — и пошла к приготовленному для меня креслу; Фрэнки двинулся за мной. — Но в последнее время она твердит, — скрепя сердце продолжила я, — что без нее, без ее руководства, у меня ничего бы не вышло, и всякое в том же духе.

Кто-то на сцене уже объявлял мое выступление. Фрэнки покачал головой:

— Иди лучше. Я поговорю с Ханной.

Я повернулась, положила руку ему на плечо:

— Пожалуйста, не передавай ей того, что я сейчас тебе сказала. Может, я вообще неправа.

— Не волнуйся, я просто попрошу ее подождать, прежде чем что-нибудь планировать. В любом случае большой спешки нет: Беатрис уезжает до конца следующей недели.

— Куда?

— В Лос-Анджелес. На общеамериканскую конференцию авторов криминальной литературы и триллеров.

И точно, я просто забыла. Значит, мне не удастся увидеть Беатрис до ее возвращения. Может, оно и к лучшему. Может, ей нужно время подумать о том, что она затевает, о возможных последствиях. А потом в сознании что-то сверкнуло. В самом отдаленном уголке мозга начала формироваться крохотная завязь мысли, смутный намек на идею.

Я вышла на сцену, и раздались аплодисменты, которые долго не затихали. Трудно объяснить тем, кто никогда не испытывал подобного, как действует обожание совершенно незнакомых людей, но самое близкое ощущение — будто на тебе Божье благословение.

Наконец организаторам удалось утихомирить аудиторию, и я начала шестые за последние дни публичные чтения.