История Индии

Зов муэдзина на заре

Быстрота, с которой последователи Пророка разносили свое учение из аравийских пустынь по всем краям, поразила мир. С 632 года, когда Пророк скончался, за 20 лет арабские армии, не имея боевого опыта, не умея правильно осаждать города, покорили почти все византийские владения в Сирии и Египте, а также империю Сасанидов в Ираке и Иране. Через 40 лет к их владениям добавились северная Африка, Испания, большая часть Афганистана и громадные пространства Средней Азии. Владения арабов растянулись на три континента, от Атлантики до Инда и от Нила до Аральского моря. Такое не снилось ни Александру Македонскому, ни Юлию Цезарю. Неудивительно, что мусульманские летописцы, географы и путешественники прославляли этот успех — он служил прекрасным доказательством истинности мусульманской веры. К 700 году Индия и Китай имели весьма неопределенные границы со своими исламскими соседями, точно так же, как и Франкское королевство в Европе, и то. что осталось от Византии.

Но долго поддерживать такой темп экспансии невозможно. Усиливалось сопротивление извне, внутренние трения приводили к восстаниям в провинциях. Когда в 750 году Омейядский халифат со столицей в Дамаске уступил место династии Аббассидов, сидевших в Багдаде, установился долгий период стабильности и культурного роста. На востоке арабы дошли до Инда столетием раньше, но очень редко переходили реку. В Афганистане их тюркские наследники — скорее грабители, чем правители — долгое время ограничивались тем, что разоряли североиндийские города.

Граница Индии с мусульманами начала постепенно обретать постоянные очертания. Она проходила по Инду, шла через Синд, который теперь находится в Пакистане, к Кабулу в нынешнем Афганистане. На протяжении трех столетий она оставалась почти неизменной. Каннодж и приграничные индийские княжества находились, подобно Константинополю, под постоянной угрозой захвата со стороны соседей, которые высоко ставили свою веру и хорошо умели воевать. Но никому не дано остаться непобедимым. Угроза, растянувшаяся на века, казалась менее опасной. Мнилось, что можно отбиться, что можно мирно жить рядом. В XIII веке Индия, хотя и раздробленная политически, наконец признала господство мусульман, но к тому времени ее структура управления стала более гибкой, чем хрупкие династические древа VIII века. Но и захватчики к тому времени, когда они утвердили свою власть над Дели, хотя и не растеряли нетерпимости к язычеству, но уже перестали тешить себя иллюзиями всеобщего обращения индусов и больше думали об Индии как о богатом земельном наделе.

Возможно, среди арабского войска, впервые вступившего в 663 году на индийскую землю через Боланский проход (возле Кветты в Белуджистане), было немало седобородых фанатиков, которые еще молились с самим Пророком. Боланский проход открывал удобный доступ из южного Афганистана в долины, тянувшиеся до самого Инда. Дальше на юг, в низинном Синде, до масштабного вторжения арабы устраивали отдельные набеги, приплывая на кораблях — многие привлекательные для грабежа места располагались у воды. Фактически первыми мусульманами, за 20 лет до этого прибывшими к индийским берегам, были новообращенные арабские купцы, торговавшие в портах западного побережья. Это происходило в портовых городах династии Майтрака в Саураштре, династии Чера в Керале и даже в городах ланкийских царей. К середине VII века в большинстве из этих городов уже имелись значительные мусульманские общины. Не вызывая вражды со стороны привычного ко всему местного населения, пришельцы продавали в Индии арабских лошадей, а покупали пряности. Торговля процветала, число чужаков росло. Этот торговый путь арабы прибрали к рукам — побережье Синда стало регионом особой важности. А до этого бухточки в устьях рек служили прибежищем для местных племен — прирожденных пиратов.

Непонятно, почему арабы не воспользовались побережьем Синда как плацдармом для вторжения в Индию. В VIII веке эта мысль была очевидна, хотя в VII столетии для арабских набегов более предпочтительной оказалась уже знакомая дорога через Кабул и Хайберский перевал. С другой стороны, Синд как морская гавань терял свою перспективность, потому что продвижение на восток вскоре уперлось бы в Тар (Великую Индийскую пустыню), где сейчас проходит индо-пакистанская граница. Даже история за тысячу лет накопила очень мало сведений об этих местах с тех пор, как Александр Македонский прошел мимо на кораблях, возвращаясь домой. Понятно, что к тому времени она была арианизирована, поскольку Александру оказывали сопротивление и на его пути встречались поселения брахманов.

Впоследствии в Синде распространился и, кажется, вышел даже на лидирующие позиции буддизм. Сюаньцзан, который путешествовал в этих краях всего за 20 лет до вторжения арабов, нашел бесчисленные ступы, среди них, возможно, и Мохенджо-Даро, который спустя 13 веков впервые пробудил у археологов интерес к хараппской цивилизации. Китайский паломник обнаружил также несколько сотен сангх, в которых обитали около 10 000 монахов. Интересно, что буддисты хинаяны, которых китайский махаянист всем сердцем отвергал, представлялись ему изнеженными, капризными и скандальными. Но народ в целом он описал как закаленный и порывистый, а их царство — одно из государств конфедерации Харша — как известное своими урожаями зерновых, скотоводством и экспортом соли^{128}.

К сожалению, Сюаньцзан, писавший настолько правдиво, насколько это возможно для чужеземца, не упомянул о политической ситуации, разве что обмолвился, что некий царь Синда принадлежал к касте шудр. К тому же он был «честным и откровенным»; неудивительно, что при таких характеристиках он «склонялся к закону Будды». Предположительно, этот монарх принадлежал к династии Раи и, вероятно, был в этой династии последним. Согласно мусульманским летописям, в 640 году трон династии Раи захватил брахман по имени Чач. Мусульманские историки очень высоко оценили Чача, хотя тот и был неверным. В «Чач-намэ», исламской истории Синда, написанной в XIII веке, но отражающей события прошлого, рассказывается, как он установил границы своих владений.

От этого царства не сохранилось никаких записей, но можно предположить, что мусульманские историки упоминали его для обозначения границы владений Чача и местных дигвиджаев, дальше которой «завоеватели четырех сторон света» не прошли. Историки пишут, что на севере Чач дошел до Кашмира. Даже если это означает не Кашмирскую долину а просто территорию, которая тянулась тогда до самых равнин Пенджаба, брахман наверняка дошел до подножий Гималаев, потому что там была посажена чинара (платан) и деодар (гималайский кедр), отмечавшие границу. Такие деревья растут в горах. На западе Чач заявил права на Макран — прибрежный район Белуджистана, где посадил пальмы, а на юге добрался до устья Инда. Владениям Чача не хватало только Гандхары на северо-западе, чтобы занять всю территорию современного Пакистана. Как настоящий дигвиджая, он не завершил свои завоевания лишь из-за того, что восточная часть мандалы утопает в песках пустыни Тар^{129}.

Зато именно Чач (или его наместник в провинции Синд) смог отбить нападение арабов через Боланский проход в 663 году. Больше нападений не было, и в 674 году, после славного правления, Чач «умер и отправился в ад» согласно записям правоверных мусульманских историков. На престол взошел его сын Дахир, который в 708 году встретил следующее, гораздо более решительное нападение арабов.

На этот раз причиной беды стало пиратство. Корабль, перевозивший женщин и детей погибших на Шри-Ланке купцов, попал в засаду у порта Дебал (возле современного Карачи). Его захватили ужасные меды — пираты. Жен и детей больных и погибших купцов царь Шри-Ланки передавал аль-Хаджаджу ибн Юсуфу, наместнику халифа в Ираке и всей восточной части империи. Произошел международный конфликт, вроде того, что случился в Аравийском море в конце XVIII века. Аль-Хаджадж потребовал, чтобы Дахир обеспечил освобождение пленных. Однако Дахир не мог этого сделать, даже если бы хотел. Он ответил: «Женщин захватили пираты, а над ними я не властен»^{130}. Недовольный таким ответом, аль-Хаджадж послал к Дебалу боевые корабли. Они были разбиты, командующий погиб. Вторую эскадру ожидала та же участь. Неясно, сыграл ли Дахир в этих сражениях активную роль, но он ничего не сделал, чтобы осадить своих подданных, и аль-Хаджадж возложил ответственность на него. В 708 году ситуация разрешилась.

Командующим войсками халифата назначили Мухаммада ибн Касима — кузена аль-Хаджаджа и способного полководца. Его снабдили машинами для осады города и 6000 отборных сирийских солдат. Ничего не забыли — согласно одному из летописцев, Ибн Касим получил все, что просил, вплоть до ниток и иголок. Может, это просто фигура речи, но такой подход к сборам говорит о значительности похода и личности предводителя.

Осадные машины пригодились. Сухопутные войска требовались, чтобы подавить сопротивление жителей приморья, но в город они войти не могли. Даже манджаник, гигантский требушет, катапульта, которую обслуживали 500 человек, оказался бессилен против стен Дебала. Но тележку манджаника сделали короче и выше. Он смог бить дальше, и его пристреляли к башне главного городского храма, на которой вызывающе развевался ярко-красный флаг. После нескольких промахов последовал удачный выстрел, флаг упал, «и идолопоклонники познали горечь поражения». На самом деле горожане пришли в ярость и, желая отомстить за святотатство, полегли в бою. «Город взяли штурмом, и резня продолжалась три дня», — пишет аль-Биладури. Храм частично разрушили, его «жрецов» (вероятно, буддистов или брахманов) умертвили. Для четырехтысячного гарнизона, который остался в городе, построили мечеть.

Тем временем Ибн Касим двинулся в глубь страны, затем к западному берегу Инда. В летописях упоминаются какие-то «шаманы» (вероятно, шриманы или буддистские монахи) из «Неруна» (вероятно, Хайдарабад в Пакистане), которые рассуждали о ненасилии и пытались договариваться с захватчиками. Благодаря этой «пятой колонне буддистов»^{131}, как язвительно назвал их известный историк, Нерун капитулировал. Дахир остался на другом берегу реки, в отчаянии, зато невредимый — Ибн Касим то ли не смог, то ли не захотел переправляться. Наконец из Багдада пришел приказ о переправе. У берега собрали мост из связанных между собой лодок. Один конец пустили по течению, и когда он пристал к другому берегу, солдаты сразу же ринулись вперед.

«Столкновение было ужасным», — пишет аль-Биладури. Остается вспомнить битву Александра Македонского с Пором. Снова индийское войско выказало невероятную отвагу и опять чашу весов склонили в сторону чужеземцев бежавшие в панике слоны. Сам Дахир сидел на спине хорошо всем заметного альбиноса. В зверя попала горящая стрела, и он бросился в реку. Там Дахир стал удобной мишенью. Со стрелой в груди, он продолжал биться, но едва остался без слона, как удар меча разбил ему голову. К вечеру, как пишет аль-Биладури, «Дахир умер и отправился в ад. идолопоклонники бежали, а мусульмане насладились убийством».

Мухаммад ибн Касим продолжил поход вверх по реке. Брахманабад (впоследствии Мансурах), затем Алор (Рохри) и наконец Мултан — три главных города Синда — были взяты штурмом или сдались в 710–713 годах. В летописях приводится астрономическое количество жертв, но аль-Биладури и «Чач-намэ» сходятся на том, что Ибн Касим был человеком слова. Если в обмен на капитуляцию он обещал пощадить жизнь и оставить в целости храмы, то выполнял обещание. С индуистскими и буддистскими учреждениями обходились так, «как если бы это были христианские церкви, еврейские синагоги или храмы волхвов (зороастрийцев)». Был введен налог для неверных — джизья. Теперь даже брахманы и монахи-буддисты были вынуждены просить милостыню и собирать пожертвования для храмов. Ибн Касим не был тупым мясником. Вполне возможно, что когда его покровитель аль-Хаджадж умер, он впал в немилость и был отозван, «народам Индии пришлось пожалеть об этом».

Аль-Биладури поясняет, что из-за кровной вражды с новым губернатором Мухаммада ибн Касима отправили в Ирак как пленника, а там замучили до смерти. «Чач-намэ» рассказывает об этом иначе и более подробно. Оказывается, Ибн Касим захватил двух девиц — дочерей Дахира — и отправил их в Багдад, в подарок халифу Валиду. Одна из юных царевен, по имени Сурьядеви, приглянулась халифу, но когда тот попытался ее приблизить, она «решительно его отвергла». Как девушка весьма почтительно объяснила, она сочла себя недостойной царского внимания, поскольку, когда они с сестрой томились в Индии в заточении у Мухаммада ибн Касима, их уже удостоили «любезности». Халиф был очень недоволен. Ущемленный в своих любовных стремлениях, он отпустил бразды терпения и немедленно продиктовал приказ зашить злодея в шкуру и привезти в столицу.

Приказ исполнили буквально. Вот где пригодились иголки с нитками. Ибн Касима, увязанного в тюк, снабженный ярлыком, отправили в Багдад. Через два дня долгого и мучительного пути он «препоручил Богу душу и отправился в мир вечный». Когда жуткая посылка была наконец доставлена Валиду, сестер-царевен позвали засвидетельствовать справедливость халифа. Радостно осмотрели они бледный труп и заключили, что с Мухаммадом ибн Касимом обошлись по всей справедливости.

«Ибо убил он царяХинда и Синда, разорил владения наших предков и низвел нас от царского чина до положения рабского. И посему отмстив за все эти обиды, мы признаемся в ложном навете, ибо цель наша достигнута».

Так Мухаммада ибн Касима «залатали» со всех сторон. Халиф снова разгневался «и в приступе ярости разбил себе тыльную часть руки». Затем он обрек царевен на вечное заточение^{132}.

Как и большинство красивых историй, эту историки не принимают на веру, хотя с чего бы мусульманам придумывать столь лестный для неверных сюжет? К тому же эта история предлагает весьма вероятную причину опалы героического и уважаемого завоевателя Синда. Другую, такую же правдоподобную, найти непросто. Следующий арабский губернатор индийских провинций умер сразу по приезде, а его преемник не слишком повлиял на ситуацию, тем более что наступление арабов уже закончилось и сын Дахира отвоевал Брахманабад. Он же в 720 году согласился на предложение Багдада об амнистии и принял ислам, за что ему гарантировали безопасность и участие в управлении. Но, похоже, это был просто тактический маневр, потому что едва Омейядский халифат охватил кризис наследования, индусы тут же забыли и о новой вере, и о договоренности.

Вскоре сына Дахира захватил и убил Джунаид ибн Аб-дур-Рахман аль-Марри, который в 720-х годах покорил большую часть Синда и многие земли вокруг. Его преемники действовали менее успешно, и имеются сведения о том, что наместников халифа побивали союзные силы местных государей, пока арабы «снова не захватили то, что уже было в их руках, наказав окрестных мятежников». В первые годы существования Аббассидского халифата подобные события повторялись не единожды. Багдад редко контролировал провинцию целиком, пока в 870 году эмиры — наместники — не позабыли о вассальной верности халифу и не начали делить территорию между собой.

К X столетию провинция оказалась поделена между арабскими семействами. Одна из них правила в Мансурахе, на юге, вторая — в Мултане, на севере. В Мултане по-прежнему большинство населения было немусульманским. Повелители держали народ в повиновении угрозами разрушить город в случае мятежа. Если покорить народ было трудно, обратить его в ислам оказалось гораздо труднее. Языческие обычаи допускались, но лишь те, какие могли принести пользу, а прочие осуждались, и под рукой всегда было скорое правосудие, которое кончалось погромами и грабежами. Так было в Синде, так должно было стать в Хинде (то есть в Индии). Фактически правители Синда предвкушали оккупацию. Мухаммад ибн Касим прошел на восток до Канноджа, Джунаид пытал счастье в западной Индии, а другие правители могли продолжать их завоевания^{133}.

Судя по отрывочным сведениям, их опыт не был особенно удачным. Аль-Биладури говорит о завоеваниях Джунаида до самого Бхаруча в Гуджарате и Удджайна в Малве. Судя по медному блюду, найденному в Наусари, к югу от Бхаруча, арабы прошли Саураштру и проскользнули мимо Качского Ранна или обошли его кругом. Это был тот набег, который стоил Майтракам города Валлабха, когда взбесившиеся слоны разрушили храмы. Наконец арабов остановили вассалы династии Чалукьев. Случилось это в 736 году.

На пути к Раджастхану Малва и Удджайн стояли отдельными городами, к тому же довольно воинственными^{134}. В Раджастхане арабов тоже били, этим прославился молодой клан, который гораздо позже получил имя Гурджаров. Из этого можно заключить, что субконтинент перед лицом исламского нашествия не склонился с готовностью и не был столь безнадежно раздроблен, как хотелось думать британским историкам XIX века.

Расцвет династии Раштракутов

В индийских источниках мусульман, пришедших с первыми набегами, иногда называют яванами (греками), турусками (тюрками) или таджиками и персами. В любом случае, они были млеччха. Это слово означало чужеземцев, которые не умели правильно говорить, выходили за рамки кастовой системы, а самое главное — не почитали закон Дхармы. Мусульмане, как все млеччха, представлялись индусам очень злобными и несущими разрушение, вроде гуннов. Но нет никаких свидетельств того, что в них видели глобальную угрозу. Их миссия — насаждать мечом монотеистическую религию — была индусам настолько чужда, что ее попросту не понимали.

Несомненно, для такого отношения требовалась известная самоуверенность. Как писал великий арабский ученый II века аль-Бируни, «индийцы убеждены, что земля — это их земля, люди — это представители только их народа, цари — только их правители, религия — только их вера, наука — только та, что у них имеется». Он считал, что индийцам следует больше путешествовать и больше общаться с другими народами. И добавлял, что «их предки не пребывали в такой ограниченности»^{135}. Говоря пренебрежительно об индусах, аль-Бируни только подтверждал впечатление, сложившееся по раннеисламским документам — Индия VIII–IX веков сильно деградировала в развитии. Ее открытия в области математики и других наук, хотя и погребенные под семантическим мусором и редко применяемые на практике, были охотно присвоены мусульманскими учеными. Аль-Бируни и сам занимался этим. Его известная в арабском мире ученость во многом обязана успехам в изучении санскрита и заслугам ученых Индии.

Особенности Индии, которые подчеркивал аль-Бируни в своем собрании критических отзывов, — ее размеры и богатства. В отличие от греков Александра Македонского, мусульмане хорошо знали о необъятности Индии и восторгались ее богатствами. Помимо таких экзотических товаров, как специи, павлины, жемчуг, алмазы, слоновая кость и черное дерево, Индия славилась умелыми мастерами и оживленной торговлей. Экономика Индии была, пожалуй, самой сложной в мире. Гильдии регулировали производство и следили за репутацией производителей. Дороги были безопасны, за портами и рынками тщательно следили, пошлины были низкими. Богатство ценилось и уважалось. На субконтиненте еще со времен Древнего Рима установился платежный баланс. Золото и серебро копились задолго до «золотого века Гуптов» и продолжали накапливаться. Изваяния Мамаллапурама и фрески Аджанты были исполнены столь же изящно, как рельефы в Санчи и Амаравати. Образы святых из чистого золота и храмы быстро становились царским достоянием, династии передавали их по наследству вместе с военными трофеями. Усердный мусульманин, обращая неверных, мог, проявив старание, добиться немалой выгоды.

Благодаря особенностям кастовой системы индийское общество тоже отличалось завидной стабильностью. Хотя в теории имелись четыре Варны, основанные на ритуалах и степени чистоты, и бесчисленные джати, относящиеся к роду деятельности, мусульманские авторы редко описывают эту систему правильно. Вполне может быть, что система была не такой уж и строгой. Цари из шудр или брахманов встречались столь же часто, как и те, чьи предки считались прирожденными кшатриями.

Ни одну касту не запрещали и не подвергали гонениям. Считалось, что принадлежность людей к кастам играет важную роль в экономике и политических процессах и налагает определенную социальную ответственность. Иными словами, чтобы быть гражданином, следовало быть подданным. Через лидеров, выбираемых сельскими и городскими собраниями представителей касты или гильдии, осуществлялись мириады государственных ритуалов. «Люди предпочитали скорее принять участие в ритуалах, чем выпасть из жизни общества. А принимая участие, они сами составляли эту жизнь»^{136}. Например, ритуальная общественная поддержка требовалась для провозглашения нового царя или дигвиджая, введения нового налога или объявления похода. Благодаря таким советам представителей касты политический порядок можно было поддерживать и тонко регулировать.

Некоторые считают, что пассивное и статическое значение каста приобрела только после арабского завоевания, когда религиозная дискриминация и повальное налогообложение стали мешать политическому расслоению. Принадлежность к определенной касте, жизнь по ее правилам стали признаками «индийскости», индуизма. Понятие кармы — когда статус человека определяется предыдущими жизнями и может быть улучшен в следующей жизни хорошим поведением в этой. Карма дает рациональное объяснение системе, а также примиряет с ее неудобствами. Жизнь человека зависит не от прав, которые он имеет в своей касте, а от соблюдения обязанностей касты. Учение о карме впервые излагается в упанишадах. затем его переработали буддисты, и наконец оно, в кастовом обществе, легло в основу индуизма.

Согласно мусульманским наблюдателям, политически Индия состояла из множества царств, каждое из которых имело свою армию, в том числе пехоту, конницу и слонов. Аль-Бируни приводит багдадскую пословицу, что тюрки славятся конями, Кандагар (почему-то) — слонами, а Индия — войсками. Один из индийских правителей, некто Балхара, входил в число «четырех величайших царей мира», как пишет купец-путешественник, известный нам как Сулейман. (Остальными великими царями были правители Багдада, Константинополя и Китая.) Этот индийский царь царей постоянно находился под угрозой нападения, но с точки зрения Сулеймана, который во второй половине IX века неоднократно посещал Индию, это не были неизбежные случайные восстания.

И снова вспоминается Мегасфен и его описание того, как крестьяне спокойно пашут, пока армии бьются на соседнем поле. Хотя в ходе сражения пахарям могли нанести урон, либо одна из сторон могла обязать их кормить себя, никто не ждал от крестьян участия в боевых действиях. Воины сражались с воинами. Дхарма пахарей заключалась в том, чтобы пахать.

Вспомним со вздохом о такой возможности — и вернемся к династическим склокам VIII–XI веков. В Декане около 760 года закончилось славное правление Чалукьев из Бадами. Измотанные бесконечными войнами на юге с Паллавами из Канчи, Чалукья позволили одному из чиновников на севере забрать в свои руки значительную территорию в верховьях реки Гадавари в Бераре — регионе в центре Индии, главным городом которого является Нагпур. С 735–756 годов старшим в этой стремительно набиравшей влияние семье был Дантидурга. Поскольку его должность в империи Чалукьев называлась «раштракута», то есть глава области, то и династия, которую он основал, известна как Раштракуты.

Послужив верой и правдой Чалукье Викрамадитье II в войне с Паллавами, а может, и с арабами Синда, Дантидурга воспользовался смертью Викрамадитьи в 747 году, чтобы расширить свои владения. Скромный дигвиджайя, тщательно избегавший Карнатаки — оплота власти Чалукьев, — он распространил свою власть на большую часть Андхра-Прадеша, на часть южного Гуджарата и северной Махараштры. Кроме того, согласно изображениям на медных пластинах из Эллоры (это место считалось церемониальной столицей), он получил титул притхиви-валлабха. «Валлабха» означает «муж» или «любовник», а «притхиви» — «земля», также это имя богини земли, одной из жен повелителя Вишну. Выходит, это тот титул, который сокращенно назывался валлабха, а в мусульманских источниках записан как «балхара».

По сравнению с византийским императором или любым другим из числа «четырех повелителей мира», балхара возвысились быстро и сравнительно безболезненно. Дантидурга закончил карьеру дигвиджайи запоздалым противостоянием с царем из династии Чалукьев. который, тоже с опозданием, обнаружил конкурента у своих северных границ. Этот Раштракута одержал победу, хотя и загадочным образом. Успех, должно быть, обеспечила верная стратегия, поскольку придворный поэт поведал, что царь победил армию Карнатаки, лишь нахмурив бровь, не прилагая сил и не подняв оружия. Но столь же скромными оказались и плоды этой победы, если она вообще состоялась. Чалукья вскоре снова вышел на поле битвы, и Дантидурга больше не хмурился. Скончался он, скорее всего, в 756 году, как сказано в одной из записей, «из-за настойчивых посягательств очаровательных дам»^{138}.

Поскольку он был бездетен, его трон наследовал дядя Кришна I. Именно Кришна покончил с Чалукьями. Вероятно, состоялась жестокая битва. Купец Сулейман, описывая «местность, лежащую за Страной перца», рассказывает, что Кришна так расправился с войсками своего недавнего сюзерена, что «океан войск Чалукьи вспахтали, и из волн возникла богиня царской славы». Бадами пал, и вся Карнатака присоединилась к владениям Раштракуты, а в ходе последующих кампаний та же участь постигла побережье Конкана и область Майсура, на которую вечно кто-нибудь нападал. Вдобавок на востоке один из сыновей Кришны разбил армию Чалукьев из Венги — одной из ветвей фамилии Бадами. После этого Восточные Чалукьи связали себя с Раштракутами династическим браком.

В 773 году, когда Кришна умер, Раштракуты уже были безраздельными повелителями Декана. Дальнейшие завоевания можно было вести только за счет южных царств или если перейти горы Виндхья в долину Ганга. Ни одна деканская династия не рисковала сразиться со знаменитыми конкурентами-ариями. Это сделал Дхрува Раштракута, положивший в 780 году конец короткому и беспорядочному царствованию своего брата. Для начала Дхрува обезопасил себя с юга, нанеся урон Гонгам и потрепав Паллавов. Затем в 786 году он перешел Нармаду — этакий Рубикон — и повел на север лучшие войска. Вскоре пала Малва. Следуя вдоль реки Чамбал проторенным путем, известным как Дакшинапатха, Дхрува пересек долину Ганга и овладел Канноджем.

Канноджский треугольник

Каннодж, расположенный у священного Ганга, даже во времена Харши считался северной столицей. Хотя к IX веку это была столица без царства, ее правитель оказывался марионеткой то одной, то другой династии, оспаривавшей право гегемонии над севером. Это были Палы из восточной Индии и Гуджара-Пратихары из западной. С появлением на сцене в 786 году Раштракутов из Декана противостояние стало трехсторонним. Продолжалось оно на протяжении двух столетий, и хотя не все подробности известны, по сохранившимся свидетельствам какая-либо из сторон периодически заявляла права на Каннодж и с большим пафосом претендовала на вселенское превосходство. Этот период иногда называют имперским веком Канноджа. Но хронология слишком запутана для подробного изложения событий. Даже от храмов и укреплений Канноджа осталось слишком мало для сколько-нибудь сносной реконструкции.

Гораздо интереснее самой борьбы происхождение ее участников. Мусульманские источники определяют всех троих словом «Рахми», «Рахма» или «Рухми». Возможно, это слово произошло от имени царя Дхармапалы, правившего в 775–810 годах и относившегося к бенгальской династии Палов. Мы знаем, что его страна располагалась на берегу, но простиралась в глубь суши довольно далеко. Там производили тонкий лен и благовония из дерева алоэ, царь владел 50 000 слонов, а войск у него было больше, чем у соседей. Дхармапала был сыном Гопалы, вероятно, основавшего династию в 750 году. Это редкий (хотя и не единственный, если вспомнить одного из Паллавов и царя Кашмира) случай, когда индийский правитель пришел к власти в результате выборов. Повелитель меньшего государства на севере Бенгалии был приглашен на царствование над всей Венгой, или восточной Бенгалией. Вскоре его власть установилась по всей Бенгалии и Бихару.

Дхармапала продолжил политику своего отца. Во времена Харши первую нерешительную попытку остановить нашествие ариев предпринял Шашанка, и получилось плохо. А Дхармапала, воспользовавшись смятением, вызванным мощным и внезапным наступлением Раштракутов, пришел в Каннодж и устроил великую церемонию, на которой поставил у власти собственного кандидата. Для священного церемониального омовения был использован личный золотой кувшин Дхармапалы, который тот одолжил, тонко подчеркнув свое главенствующее положение. Цари со всей северной Индии, включая каких-то яванов (возможно, мусульман из Синда), засвидетельствовали это событие и «почтили повелителя, склонив дрожащие венцы»^{139}.

Однако большую часть столетия эти успехи подвергались оспариванию. Монархи династии Палов, как и Гупты, брали долговечностью. Дхармапала правил 40 лет. Девапала — его сын — столько же (810–850). К его коллекции «дрожащих венцов» вскоре добавились короны царей Камарупы (Ассам), Уткалы (Орисса) и, возможно, других стран, лежавших дальше к югу и северо-западу. На какое-то время жажда земного господства была утолена. И хотя в XI веке господство продержалось недолго, в X соперники династии Палов выглядели просто как мальчики с опахалами.

«Империя Палов гибла с подрезанными крыльями», — писал индийский историк^{140}. Прервалась череда правителей «спокойного и благочестивого нрава»^{141}. Один, взойдя на трон, стал аскетом, другие слушали духовных наставников и заботились о монастырях, процветавших во время правления династии Палов в Бихаре и Бенгалии.

Палы были буддистами, последней крупной индийской династией, преданной буддизму. К их заслугам можно отнести сохранившийся университет Наланды и колоссальное количество построек в Сомапуре, сегодняшнем городе Пахарпур, в Бангладеш, где кирпичные руины и фундаменты отмечают места, на которых стояли «крупнейшие буддистские постройки к югу от Гималаев»^{142}. При этих царях также был основан важный учебный центр в Викрамашиле, где-то в Бихаре, на берегу Ганга. Об этих постройках слава гремела повсюду.

Скорее всего, Палы сыграли решающую роль в распространении буддизма как мировой религии. В их царство сюда стекались ученики из Синда, Кашмира, Непала, Тибета, Китая, Бирмы, Камбоджи, Шри-Ланки и Индонезии. Архитектура эпохи династии Палов, вероятно, оказала влияние на окончательный вид святилища Боробудур на острове Ява и ступ и храмов Пагана (Бирма) и Прамбаны (Ява). Изображения царей Пала, обычно выполненные на гладко отполированном камне или бронзе, занимают отдельное место в иконографии Тибета и Непала. Буддисты-махаянисты этих стран смогли распространить свое учение под покровительством этих владык.

Махаяна столь же отдалилась по географии и духу от того, о чем молился Пробужденный, как средневековое христианство отдалилось от событий Нового Завета. Хотя буддизм изначально стремился к рационализации человеческой жизни и этических принципов, игнорируя многочисленных богов и ритуалы в их честь, почти сразу же после смерти Будды учение оказалось в плену ортодоксальных религиозных практик. С тех пор оно обзавелось пантеоном боддхисатв, ворохом мифов и атрибутов, не хуже культов Шивы и Вишну. Многочисленные тары — женщины-боддхисатвы — составляли конкуренцию Парвати и Лакшми. В самом деле буддистские образы эпохи Палов страдают анатомическими преувеличениями, избыточностью голов и рук. и только опытный глаз сможет отнести их к буддизму.

В восточной Индии граница между буддизмом и небуддизмом размылась еще сильнее за счет того, что мантры (формулы для многократного повторения), янтры (мистические знаки), мудры (положения рук) и множество других практических приемов были связаны с тантризмом. Тантры суть эзотерические тексты неизвестного происхождения, очень трудные для восприятия, которые говорят о возможности приобщения к божественным силам и обретения сверхъестественных возможностей. Эта система знаний и ритуалов была окутана тайной. Некоторые из них скрыты за сексуальными образами и мифами о связи с шакти, божественной партнершей. Практикующие тантризм могут вкушать удовольствия, нарушая кастовые запреты в питании, одежде, вопросах пола, при этом сохраняя прекрасную репутацию, даже если божественная сила на них не снизошла.

Нетрудно догадаться, что все эти таинственные заклинания, темные науки и оргии далеко ушли от Срединного пути Будды. Хуже того, компромисс между ними оказался для буддизма пагубным. В конкурентной борьбе с другими культами за общественную поддержку сангха потеряла первенство, которым пользовалась со времен династии Гуптов. Народные культы южной Индии (так называемый путь бхакти) опередили буддизм в бегстве от власти брахманов и кастовых предрассудков. В то же время начались реформы Шанкары (788–820), брахмана из Кералы, взывавшего к чистому знанию ведического учения (веданты) и высокоморальным устоям, основам Благородного Восьмеричного пути. В результате область распространения буддизма в основном ограничилась окраинами — Синд, Кашмир, Непал и, конечно, центр империи Палов в восточной Индии.

Трудно сказать, насколько империя Палов была буддистским государством. Но то, что ее основатель— Гопала — был «избран», можно считать отголоском раннебуддистских представлений о статусе царя. Его последователи, хотя и назывались такими титулами, как махараджадхи-раджа и парамешвара, весьма почтительно относились к своим духовным наставникам, так что нетрудно предположить, что цари династии Палов продолжили дела славных предшественников — Аджаташатру, Бимбисары и Ашоки. Их покровительство буддистским учреждениям привело к последнему расцвету культуры и религии при Дхармапале и Девапале. Преемники же увидели лишь последние проблески этого расцвета.

Однако пристальный интерес индийских историков вызывают вполне земные соперники царей Пала в борьбе за превосходство в северной Индии. На западе династия Гурджара-Пратихара добилась власти больше, чем у Харши, и народного единства сильнее, чем у партии Конгресса. Это были цари «из народа, народные традиции, надежды и чаяния им были не чужды»^{143}. «Религиозно-культурный подъем служил защитой от передовых отрядов ислама»^{144} и «хранил учение о Дхарме». Несмотря на свое прочное положение, на довольно многочисленные упоминания в мусульманских источниках и на череду законных наследников, Гурджара-Пратихары остаются для нас столь же загадочными, как и их сложные титулы.

«Царь Джурза располагает бесчисленными силами, и ни у одного из повелителей Индии нет такой прекрасной конницы», — сообщал купец Сулейман в IX веке. И прибавлял: «Нет сильнее врага у веры Мухаммада». Более того, земля Джурзы уподоблялась языку. Если ее правителя определили верно, то это Саураштра, правитель Гуджарата. Название «Джурз», иногда «Джузр», считается одним из вариантов того слова «Гурзара» (или Гурджара). Это народность или местность, которую посетил Сюаньцзан. Она упоминается во многих надписях, в том числе сделанных великим Чалукья Пулакешином II в Айхоле. Сегодня это слово прослеживается в названиях «Гуджарат», «Гуджранвала» и многих других. Гуджарами (гуджурами) называются пастушеские сообщества, распространенные по всему Пенджабу, от северо-западной границы до Уттар-Прадеша. Такие перемещения слов с корнем «гудж» говорят о кочевой жизни гуджаров, «народа джурз». Считается, что этот народ происходит из местности у северо-западной границы. Оттуда он двигался в Пенджаб, а затем, в период вторжения гуннов, в западную Индию. Другие полагают, что миграции происходили в обратном направлении, что гуджары родом из западной Индии, а двигались они на север.

Аль-Масуди в начале X века не слишком много написал о Джурзе, зато много о «царе Канноджа по имени Бауура». Его войска оценивались невероятным числом в три миллиона человек. Они делились на четыре армии. Одна занималась мултанскими арабами, другая разбиралась с балхарами (то есть с Раштракутами), остальные две «были готовы встретить врага с любой стороны». Сказать такое можно только о Пратихарах, династии, которая в период с конца VIII до X века боролась за Каннодж с Палами, а затем была неожиданно подмята Раштракутами. А поскольку мы знаем, что Пратихары пришли из Раджастхана (одной из ветвей династии досталось владеть Гуджаратом), то, по общему признанию, земли и народы Джурз и Гурджар соотносят с Бауурой и Пратихарами. На самом деле Пратихары — один из гурджарских кланов, который потому и называют Турджара-Пратихарами.

Этот клан вызывает жгучий интерес в качестве предмета исследования еще и потому, что его нередко причисляют к так называемым раджпутам. Во времена мусульманского завоевания Индии и непосредственно перед ним раджпутам довелось играть роль часто героическую и всегда главную. Их владения находились не только в Раджпутане (Раджастхане), но и далеко за его пределами. Впоследствии там образовалось множество самостоятельных княжеств под властью британской короны. Фактически для британцев именно раджпуты представлялись хранителями духа индийских традиций. Полковник Джеймс Тоуд, историограф этого народа, писал: «В раджпуте я всегда вижу друга».

В начале XIX века Тоуд десять лет прожил среди сохранивших независимость раджпутов в качестве политического агента. Его книга «Анналы и древности Раджастхана» — одна из самых известных и обстоятельных работ, посвященных Индии, в британской науке. На ее страницах Тоуд защищает идею общего происхождения племен Раджастхана и древней Европы. Он рассматривает обобщенные «скифские племена», хотя это всего лишь вариант гипотезы об индоиранском происхождении, которую высказывали такие филологи, как Джонс. Поскольку многие раджпутские кланы претендовали на эпических и ведических предков, Тоуд устроил в родословных пуран настоящие раскопки. Он доблестно выяснил, где находилась вотчина каждого клана. Но самой главной загадки так и не разгадал. Он не смог объяснить, почему раджпуты, столь заметные в индийской истории на протяжении 2-го тысячелетия н. э., не фигурируют в 1-м. Иными словами, откуда взялись раджпуты?

Эту загадку не раскрыли до сих пор. Даже если раджпутские кланы, вроде Пратихаров, были и в самом деле гурджарами, их путь все равно не проследить раньше 500 года. И вновь возникает вопрос — откуда взялись гурджары?

В некоторых семейных преданиях как у гурджаров, так и у раджпутов говорится, что их род происходит из района горы Абу. Над росистыми долинами у подножия горного плато в южном Раджастхане горел великий священный огонь, у которого прародители этих кланов получили звание кшатриев и были включены в царственные династии, восходящие к повелителям Раме и Кришне, потомкам Солнечной и Лунной династий. Понятно, что в недалеком прошлом в силу каких-то драматических событий положение этих кланов существенно улучшилось. Но по-прежнему неизвестно, происходят ли они из туземных диких племен, живших, подобно арабам, в пустыне и двинувшихся на лучшие земли. А может, они жили в одной из тех древних республик или союзов племен, которые, как жители Яудхеи в западной Индии, оказывали яростное сопротивление Рудрадаману (согласно надписи в Джунагадхе) и Самудрагупте (согласно надписи в Аллахабаде)? А может, они еще раньше пришли откуда-то из-за пределов Индии? Это загадка.

Зато точно известно, что Гурджара-Пратихары социально и политически отличались от своих соперников в борьбе за Каннодж — Палов и Раштракутов. Появившись на сцене, они оказались самой успешной среди гурджарских династий. Завоеванные земли они отдавали вассалам, которые часто приходились им родственниками. Когда же их «империя» распалась, то образовалось несколько могущественных царств, правители которых тоже объявляли себя кшатриями и гурджарами-раджпутами. Свободные, основанные на родственных связях отношения позволяют говорить, что у Гурджаров-Пратихаров почитались нормы племенного и родового общества. В отличие от буддистов Палов, они придерживались религиозного разнообразия: некоторые поклонялись Вишну, другие Шиве, богине Бхагавати или богу солнца. И в отличие от Раштракутов, которые прославились как настоящие приверженцы ритуального очищения, гурджары страстью к обрядам не отличались. Их структура управления была менее формальной, менее строгой и, наверное, более эффективной. Вырвавшись из мандалы прежних традиций, они создавали новые отношения, определившие жизнь общества на многие века вперед.

Тем не менее известно, что Гурджара-Пратихары пользовались традиционными титулами. Ватсараджа, который пришел из Удджайна и правил Малвой и большей частью Раджастхана в 80-х годах VIII века, носил титулы махараджадхираджи и парамешвары. Его сын, впервые нападавший на Каннодж, хотя и был разбит Дхрувой, продолжал носить эти звания и добавил к ним новые. Его звали Нагхабхата II, он был первым из своего рода, кто отнял у Палов Каннодж и посягнул на завоевания ариев. Его успех был недолгим, зато Бходжа, его внук, с лихвой возместил это упущение. Бходжа правил более полувека (836–886). Он и его сын Махендрапала при помощи войн и союзов собрали под своей властью больше владений, чем кто-либо из современников. В то время как империя Палов при наследниках Девапалы переживала упадок, а Раштракуты пребывали в нетипичном для них бездействии, Бходжа, казалось, повелевал царями и царствами на широкой дуге от Саураштры до Магадан и Бенгалии.

Если Каннодж стал для Бходжи столицей, то Гвалиор — естественная твердыня на стратегическом Южном пути, к югу от Агры — служил для империи точкой опоры. Вблизи этого места обнаружена большая часть самых важных надписей эпохи династии Пратихара. Отвесные и непрестанно укрепляемые утесы Пзалиора отбрасывали тень на северную Индию, как стрелка барометра, показывавшая политический климат. В 950 году он достался Чанделам из Бунделкханда, которые вскоре прославились как строители бессмертного Кхаджурахо. Потеря Гвалиора была верным признаком распада империи Пратихаров. Вскоре эта крепость отошла к Каччвахам из Джайпура, затем к Томарам из Дели. Именно один из Томаров построит на залитых солнцем утесах Гвалиора непревзойденный дворец Ман Сингх. Все эти династии наперебой соревновались в могуществе и искусстве мастеров на территориях, которые были владениями Пратихаров.

Только в борьбе с Раштракутами Бходжа добился немногого. Раштракуты постоянно прорывались на север сперва при Дхруве (780–793), затем при Говинде III (793–814) и наконец гораздо позднее, при Индре III (914–928). Если Бходжу сравнивают с Юлием Цезарем, то Говинду III — с Александром или Арджуной^{145}. После победных действий на юге он развернул великолепную дигвиджайю на севере, разгромив Нагабхату II из династии Гурджара-Пратихаров где-то под Гвалиором и подчинив себе Каннодж и палийские владения. Как водится, южные царства постарались воспользоваться его отлучкой, но он вскоре вернулся и «осчастливил» их своим визитом. К 805 году Говинда подмял династии Ганга, Чера и Пандья и обрушился на Канчипурам. Говорят, что деканские барабаны были слышны от гималайских ущелий до берегов Малабара. Говинда оказался поистине непобедимым. Но ни он сам, ни его наследники не стали заниматься устройством империи. Стилем Раштракутов было подчинение соседних династий, и только.

Утверждают, что Раштракуты преследовали гораздо более сложные задачи. Целью было не просто доминировать в арийских владениях, но присвоить их и переместить. Не просто сотворить историю, но переиначить географию, перенеся священное сердце арийских владений в Декан. Они сделали столицей город Маньякхета (современный Малкхед) — на стыке границ Махараштры, Карнатаки и Андхра-Прадеша. Раштракутов привлекло расположение между двумя великими реками Декана — Годавари и Кришной. Это так напоминало землю между Джамной и Гангом, где во времена «Махабхараты» сражались на поле Куру Пандавы. Это новая Арьяварта, деканское Междуречье. А Маньякхета должна была стать деканским Хастинапуром или Канноджем. Там, в огромном зале, Раштракуты собирались восседать перед золотым «размером больше жизни человеческой» образом божества и оттачивать церемонии, посвященные правителю мира и победе Дхармы.

До того как сделать Маньякхету столицей, Раштракуты покровительствовали хорошо известной современным туристам Эллоре, расположенной в северной Махараштре, на притоке ГЬдавари. Здесь, у двухкилометровой скальной стены, изрытой наиболее знаменитыми пещерными храмами Индии, они посвятили себе уже существовавшую буддистскую постройку Это громадная, но легкая и изящная вихара До Ткал, в три этажа высотой, с залами и внутренними дворами поистине дворцовых масштабов. Как указывают надписи, Дантидурга также покровительствовал соседнему пещерному храму Дасаватара. Обе постройки были, очевидно, временными, потому что дальше «скальную улицу» продолжает более новый и удобный на вид храм, начатый при Кришне I. Этот храм, хотя и напоминает архитектуру эпохи Чалукьев в Паттадакале, сам архитектурой не является — это скульптура. Весь храм Кришнешвара, или Кайласа, как его еще называют, целиком вытесан из скалы со всей территорией, с кельями, усыпальницами, воротами и колоннами. Если верить изображению на медной пластине, сделанному в то время, даже боги, глядя на это чудо, являли свою милость, в восхищении перед творением человеческих рук. Сам его творец был восхищен не меньше. «О, как я мог создать такое!» — восклицал он.

Храм Кайласа, бесспорно, самый искусный и внушительный из всех вырезанных в скале памятников в мире. Он словно подтверждает статус Балхары как одного из четырех великих царей мира. Но и показывает, насколько удалось Раштракутам присвоить географию арийских святых мест. Гора Кайлас в Гималаях — земная обитель повелителя Шивы. Новый храм Кайласа в Эллоре тоже из камня и посвящен Шиве. Он как бы перемещает гору Кайлас в Декан, делает покатые горы Виндхья деканскими Гималаями. Подобным же образом к новому Кайласу была добавлена усыпальница с изображениями Ганга, Джамны и Сарасвати — трех арийских речных божеств. Как мы знаем, царь Дхрува, придя на север, «отнял у врага его реки». Это можно отнести и к божествам, но скорее всего речь идет о том, что он действительно «увез с собой воду из этих рек в больших кувшинах». Таким образом, Раштракуты не только обзавелись собственным Кайласом на севере владений, но и привезли в Декан из центра Индии реки^{146}.

Любая империя, даже если она повелевает всей землей, когда-нибудь приходит к концу. Государство Раштракутов к концу X века потеряло могущество из-за набегов растущей империи Чола на юге и Парамара (еще недавно владений Гурджара-Пратихаров) на севере. А вместе с империей умерла мечта о деканской стране ариев, хотя на юге ее тут же попытались возродить танджорские Чолы. Они тоже дойдут до самого Ганга и тоже бережно повезут его воду домой, к устью реки Кавери.

Но до того времени центральную Индию уже разорят первые вторжения мусульман. После этого все действия по перенесению священных мест будут больше напоминать отчаянные попытки их спасти. Настоящая страна ариев подверглась надругательству. Топот коней Чолов, пришедших напиться из Ганга, был лишь эхом нашествия гораздо более грозного врага, которого не заботили золотые мечты и монастыри в скалах, построенные в Древней Индии.