История Индии

«Обман и шпионаж»

Декан, куда Аурангзеб вернулся в 1682 году, почти не отличался от той страны, которую он оставил в 1658-м. На севере эта провинция простиралась широким поясом вдоль возвышенностей полуострова. Она состояла из бывшего султаната Ахмаднагар и земель Кандеша и Берара к востоку, а управлялась из Бурханпура в Кандеше. На западе провинции город Аурангабад — рядом с похожей на клык крепостью Ядавов Девагири (Даулабад) и Эллорой, пещерным городогл Раштракутов — также был важным центром власти Моголов и вскоре превзошел по значению Бурханпур. Он был столицей Ахмандагарского султаната при «черноликом» малике Амбаре, но был переименован в Аурангабад в начале правления Аурангзеба.

На побережье сменяли друг друга европейцы. Из порта Бассейн португальцы пробрались на соседние острова, ставшие удобной базой для торговли. Среди кокосовых пальм одного из островов они построили небольшой форт. Его назвали Бон Баия, или Бомбей. В 1660 год}; согласно англо-португальскому соглашению против соперников-голландцев, форт был передан Карлу II как часть приданого за супругу-португалку. Хотя сам Бомбей тогда не имел никакой коммерческой ценности, англичане приобрели точку опоры для морской торговли вдоль западного побережья.

На юге в руках португальцев оставался Гоа, а Кочин, важный в торговле специями перевалочный пункт, вырвали у них голландцы, тоже в 1660 году. К северу от Бомбея, в могольском порту Сурат, ставшем вместо грязного Камбея главным морским рынком северной Индии, располагались самые оживленные торговые предприятия голландцев и англичан. Из Сурата европейские агенты по закупкам устремлялись в города и прядильные центры Гуджарата и далее, чтобы разместить заказы и проследить за отправкой грузов. А к Сурату из Ахмадабада, Бурханпура, Бхаруча и Бароды стекались тюки хлопка и шелка, а также бочки с индиго (для окрашивания униформы) — основные статьи экспорта.

На другой стороне полуострова все три европейских державы и недавно присоединившаяся к ним Франция контролировали перевалочные пункты на Коромандельском берегу и побережье Андхры. И опять основным предметом торговли выступали ткани, но здесь ткачи тяготели к европейским поселениям, которые, благодаря экспорту, стали зонами процветания. Хотя ни одно из них не обладало политическим влиянием, безопасность, гарантированная пушками и укрепленными фортами, была привлекательна сама по себе. Кроме того, порох, огнестрельное оружие и солдаты были востребованы противоборствующими силами в центральных районах.

Во время 22-летнего отсутствия Аурангзеба в Декане произошла важная перемена: если в первой половине XVII века на полуострове было две главных силы — султанаты ТЪлконда и Биджапур, то теперь их стало три. Вошли в силу маратхи. Под вдохновенным руководством Шиваджи они завоевали себе репутацию на военной службе другим царям и провозгласили свою родину в Западных Гхатах государством, а Шиваджи — царем.

Такое возрождение индийского царства во времена бесспорного и очевидного главенства правоверных мусульман было и неожиданным, и чрезвычайно эффектным. Выдающиеся деяния Шиваджи произвели фурор и, выйдя за границы их непосредственного значения, вызывали восхищение у потомков. Они будут тешить гордость индусов в грядущие времена британского господства и давать индийским националистам вдохновляющий пример восстания против чужого владычества. Еще позже они станут поддерживать индийских экстремистов в убеждении, что боевая доблесть является такой же частью традиции, как и ненасилие.

Самый прославленный подвиг Шиваджи совершил в 1659 году. По словам Хафи-хана, неофициального хрониста Аурангзеба, пока на севере император «отбивался от крокодилов в океане самоуважения» (другими словами, от своих братьев), Шиваджи «овладел достоинством и средствами». В предыдущие годы он захватил около 40 фортов в Западных Гхатах и вдоль соседнего побережья Конкан. Но «подняв открыто и бесстрашно знамя мятежа», он обнаружил свою истинную натуру: «он прибегнул к обману и шпионажу». Афзал-хан, лучший полководец Биджапура, посланный сокрушить «коварного мошенника», встретился с ним у форта Пратабгарх (около Махабалешвара). Армия Биджапура не воспользовалась выгодным положением, а у маратхов не было шанса выбить их оттуда. По освященной временем традиции ничья должна была разрешиться переговорами. Шиваджи должен был признать главенство Биджапура. Афзал-хан обязывался не трогать крепость Шиваджи. Такое соглашение всех устраивало. Оставалось только скрепить его личным повиновением Шиваджи.

У подножия холма Пратабгарх встретились двое. Предполагалось, что они будут без сопровождения и оружия. Тем не менее «оба пришли на встречу вооруженными»^{281}. В арсенале Шиваджи был небольшой кастет с изогнутыми когтями, каждый размером с бритву и столь же острый.

Затем Шиваджи дал сигнал своим людям, которые прятались в кустах поблизости. Захватив Биджапуров врасплох, они «разрушили лагерь несчастного Афзал-хана», захватили запасы, сокровища, лошадей и слонов и многих из людей переманили к себе на службу. «Так Шиваджи добился положения и силы, много большей, чем раньше».

Поскольку некоторые отряды Биджапура были на самом деле маратхами, а некоторые из солдат Шиваджи были мусульманами, ясно, что словом «положение» — или «престиж» — переводчики Хафи-хана обозначают нечто большее, чем вероисповедание. Тот же переводчик-мусульманин называет эту операцию «одним из самых печально известных убийств в истории субконтинента». И все же кажется, что для современников, как и для большинства индийских историков, оно было доказательством не только «коварной низости» Шиваджи, но и его изобретательного гения. Пока верность родичей и единоверцев была жизненно важной, разномастные диссиденты и авантюристы хранили ее, признавая в правителе вождя выдающейся отваги и несомненной удачи. Шиваджи, пишет Хафи-хан, «взял за правило… не осквернять мечеть и Книгу Аллаха и не брать силой женщин»^{283}. Под его знаменами могли спокойно служить как мусульмане, так и индусы.

Шиваджи отпраздновал свою победу над Афзал-ханом, захватив побережье Конкана между Бомбеем и Гоа. Там он построил небольшой флот и начал укреплять бухты и дельты, в которых бросили якорь корабли. Также он овладел поросшими хвойным лесом вершинами Панхалы к северу от Колхапура, представлявшими собой больше каменную стену, чем форт. Там его настигла новая армия Биджапура, но Шиваджи совершил еще одно славное деяние, ускользнув от врага под покровом тьмы с несколькими верными сторонниками.

В 1660 году Аурангзеб разобрался с «крокодилами» и послал в Декан большую армию под предводительством Шайста-хана, брата Мумтаз Махал, возлюбленной Шах-Джахана. Шайста-хан собирался обезопасить земли, переданные империи Биджапуром в 1657 году, которые включали родину маратхов в Гхатах. Так Шиваджи столкнулся с новым, более серьезным врагом, победить которого у него было еще меньше шансов. Армию Моголов постоянно тревожили набегами, и каждая взятая ими крепость была оплачена дорогой ценой. Однако Пуна, столица Шиваджи, пала. Затем, одна за другой, сдались и другие цитадели маратхов. К 1663 году Шиваджи находился на грани разгрома. Срочно требовался еще один подвиг.

Шайста-хан устроил резиденцию в одном из домов захваченного моголами города Пуна. Маратхам был запрещен вход внутрь городских стен, дом тщательно охраняли. Но было выдано специальное разрешение на проход в город для празднования свадьбы, и в этот же день привели группу пленников. Поздно ночью жених, гости, пленники и их охрана встретились, как и было запланировано. Отбросив маскировку, они достали оружие, пробрались в дом Шайста-хана через кухонное окно, а затем проломили стену в опочивальню. Там «они навсегда усыпили тех, кто не спал, а спящих убили во сне». Самому Шайста-хану повезло. Он потерял большой палец и, видимо, сознание, поэтому «служанки вытащили его на руках и спрятали в безопасном месте». Согласно Хафи-хану, отец которого служил как раз в это время в Пуне, маратхи обознались и убили другого, приняв его за командира Моголов. Убили также сына Шайста-хана и одну из его жен. Ничего ценного украдено не было. Налетчики исчезли столь же быстро, как появились. И хотя самого Шиваджи среди них не было, казалось, что он лично организовал операцию, вступив, вероятно, в сговор с одним из полководцев Моголов.

За этим нападением, ударившим по гордости Моголов, последовало другое, нанесшее ущерб их кошельку. Прорвавшись из холмов в 1664 году, Шиваджи лично повел войска в Гуджарат и направился в крупный порт Сурат. Сорок дней маратхи грабили город. Уцелела только хорошо защищенная английская «фактория», являвшаяся одновременно укрепленным складом, конторой и гостиницей. «Положение» Шиваджи затмевало теперь статус империи.

Другая армия Моголов, в 15 000 человек, отправилась в Декан под командованием великого Джай Сингха, победителя царевича Шуджи. И снова земли маратхов подверглись опустошению. Джай Сингх захватывал крепость за крепостью и принимал в свои ряды их отчаянных защитников. К 1665 году Шиваджи загнали в угол около Пуран-дхара, и он снова запросил переговоров. Обсуждение условий было долгим и сложным. В конце концов, «с кольцом повиновения в ушах и плащом преданности на плечах», Шиваджи согласился на сдачу 20 крепостей, выплату существенной компенсации, обязательства по набору в армию Моголов и назначение своего сына мансабдаром. Затем он перешел в личное повиновение Джай Сингху со всеми предосторожностями, которые, разумеется, были тщательно продуманы.

Но договор Пурандхара не был поражением^{284}. Шиваджи сохранил 20 крепостей и остался во главе сократившейся армии, состоявшей по большей части из кавалерии, которая могла легко перемещаться по пересеченной местности и поэтому была намного мобильнее и быстрее, чем противник. В действительности это соглашение имело целью не только сохранить союз маратхов с Моголами против Биджапура, но и нейтрализовать Шиваджи. Год спустя, в 1666-м, страхи Моголов по поводу перехода маратхов на сторону Биджапура побудили потребовать прибытия Шиваджи в Агру, к падишаху. Ничего из этого не вышло. За счет Аурангзеба Шиваджи собрал пышную кавалькаду слонов, серебряных паланкинов и нарядных слуг, так что по прибытии его едва допустили к повелителю. Затем он был взят под стражу и заключен под домашний арест в ожидании казни или ссылки. Оскорбленный Маратха бежал, с помощью скорее подкупа, нежели в корзине кондитера, как утверждает известная легенда. Тайными тропами, избегая дорог, он добрался до Махараштры. «Это был самый захватывающий подвиг среди всех его чудесных деяний, — заявляет предвзятый историк. — Он навеки осветил его неповторимую личность сверхъестественным сиянием».

Вся страна немедленно узнала о побеге, и Шиваджи стал национальным героем, наделенным богами нечеловеческими силами. Это происшествие мгновенно раскрыло обман падишаха, подтвердив его дурную репутацию человека лживого и жестокого. С другой стороны, слава Шиваджи, перехитрившего самого умного и могущественного из падишахов, достигла зенита^{285}.

Последовали три года затишья, пока требования Моголов о компенсации издержек за поведение Шиваджи в Агре не спровоцировали вождя маратхов на новое наступление. Были отбиты несколько важных крепостей, в 1670 году вновь разграблен порт Сурат, а отряды маратхов углубились в Декан, устремившись к областям Кандеш и Берар. Были освобождены Пуна и Панхала, вслед за ними большая часть побережья Конкан. А в 1674 году все подвиги Шиваджи увенчало восхождение на престол.

Принятие царского сана было совершено в большой степени по внутренним причинам, а не для устрашения Моголов. Думая о будущем, Шиваджи хотел узаконить установленную иерархию, правила сбора налогов и службы князей, которые до сих пор больше зависели от военной силы и его личного влияния. Также установили базовые принципы управления и реорганизовали казну. Сама «коронация» (собственно короны не было и в помине) выявила те проблемы, с которыми придется столкнуться претендентам на престол в будущем. Маратхи не принадлежали к касте кшатриев, поэтому пришлось сфабриковать поддельную генеалогию, связавшую предков Шиваджи с прославленными раджпутами Сесодия из Мевара. Для этого требовался брахман с признанной репутацией, который бы утвердил это соглашение, контролировал бы исполнение «епитимьи» за то, что Шиваджи до сих пор жил не по законам кшатриев, и совершил бы сам ритуал освящения. Такой человек нашелся в Варанаси и с почетом был привезен в Махараштру. Но ритуал, который давно никто не практиковал, следовало тщательно восстановить по древним источникам и приспособить к современным обстоятельствам. Он включал в себя помазание разными жидкостями и, конечно, щедрые пожертвования брахманам. В придачу было объявлено о начале новой эры и введен новый календарь. Жертвоприношения коня не состоялось, но для завершения традиционной церемонии Шиваджи отправился в символическую дигвиджайю, которая включала набег на лагерь Моголов и грабежи в Кандеше и Бераре.

Шиваджи, став наконец независимым государем и временно избавившись от серьезной угрозы со стороны Великих Моголов, обратился к югу и, в союзе с султанатом Голконды, нанес удар по дальним владениям Биджапура на юге Тамилнада. Эта последняя его кампания проходила под почти полным руководством маратхов и привела к формированию нового военного ядра в захваченных крепостях Веллора и Джинджи (к юго-западу от Мадраса). Когда в 1680 году Шиваджи умер от ниспровергнувшей его «высокое положение» дизентерии, он оставил после себя обширное царство Маратха, лишенное, впрочем, четких границ. Земли не соприкасались друг с другом, а подданные не успели привыкнуть ни к чему иному, кроме личной верности выдающемуся предводителю.

Трения среди вождей маратхов обострились из-за спорного вопроса о наследовании. Нов 1681 году Шамбхаджи, один из двух соперничавших сыновей Шиваджи, одержал победу, короновал себя и возобновил захватническую политику отца. Именно ко двору Шамбхаджи направился царевич Акбар, мятежный сын Аурангзеба, когда потерпел неудачу в интригах с раджпутами. Любые возможные союзы раджпутов и маратхов вокруг персоны царевича оказались под угрозой, а его долгая связь с султанатом Декана рисковала завершиться, когда в 1682 году падишах лично отправился на юг со всем своим двором, имперской администрацией и армией в 180 000 солдат.

Последние годы Аурангзеба

Объединение Маратхи и оппозиция раджпутов, которую надеялся создать царевич Акбар против своего отца, так никогда и не воплотились в жизнь. Когда армии Моголов наводнили северные земли Маратхи, Шамбхаджи предпочел остаться глухим к мольбам царевича о всеиндийском восстании и сосредоточил вместо этого внимание на прибрежных соседях, например на маленькой, но ожесточенной войне с португальцами в Гоа. В отчаянии царевич Акбар в 1687 году сел на корабль, идущий в Персию. Он, как и некогда Хумаюн, надеялся заинтересовать шаха — но напрасно.

Между тем армии Аурангзеба успешно продвигались вперед, хотя и не одерживали убедительных побед. «Стратегия Моголов по отношению к Махараштре не отличалась хитростью, она была основательной»^{286}. Земли маратхов подверглись разграблению, а запуганные дешмукхи переходили на имперскую службу в качестве мансабдаров. Но крепости редко стоили того, чтобы их штурмовать, а основные силы врага оказались слишком коварными, чтобы вступать в битву. Становилось понятно, что полное завоевание царства Маратха потребует большего вложения имперских ресурсов, чем предполагал Аурангзеб^{287}.

Императору был крайне необходим осязаемый успех, и он повернул на Биджапур. В 1684 году восьмидесятитысячная армия вторглась в султанат и не столько победила, сколько подавила всякое сопротивление. Город и султан сдались после отчаянной осады, продолжавшейся больше года. Царство стало провинцией Моголов, аристократию включили в могольскую иерархию, а султан стал постоянным пленником в лагере падишаха. Вскоре к нему присоединился и его оппонент из Голконды. Этот султанат был оккупирован в 1685 году, а окончательно пал, вместе со своей великой цитаделью Голкондой, в 1687-м. Он также вошел в состав империи.

Аурангзеб считал, что оба султаната заслужили наказание за содействие неверной Маратхе. Особенно сладкой была месть правоверных в Хайдарабаде. Т&м конфисковали множество сокровищ, осквернили храмы, убили брахманов, а индусов всех каст обязали выплачивать джизью. Но даже среди алимов возникло значительное волнение из-за того, как император обошелся с исламскими государствами. Их немусульманские подданные, особенно военная аристократия, руководимая кастой наяков из бывшей Виджаянагарской империи, никогда не подчинились бы Моголам. А дворяне Декана, которые, однако, зачастую были персидского происхождения и шиитских убеждений, ставшие теперь влиятельными эмирами, сохранили чувство региональной и культурной идентичности. Внутри военной иерархии Моголов они сформировали влиятельную группу, на которую эмиры севера Индостана смотрели с подозрением.

Миссия Аурангзеба на юге достигла высот славы, когда в 1688 году потомок Шиваджи Шамбхаджи вместе со своим первым министром-брахманом попал в засаду и был пленен. Шамбхаджи, которого привели в лагерь Великого Могола, умудрился оскорбить и падишаха, и Пророка. За это его пытали и расчленили, сустав за суставом, конечность за конечностью. Несомненно, эта процедура символизировала планы Аурангзеба на царство Маратха.

Раджарам, брат Шамбхаджи и некогда его соперник, принял мантию власти Шиваджи, но был осажден в крепости Райгарх. Он бежал на север, к владениям маратхов в Тамилнаде. 7 км, укрепившись на высотах Джинджи, он вскоре был осажден другой армией Моголов. Осада Джинджи длилась восемь лет (1687–1697) и составила большую часть правления Раджарама. Время от времени отряды маратхов со всех сторон сильно наседали на моголов и столь успешно лишали их ресурсов, что осаждающие становились осажденными. Интриги приводили к патовым ситуациям. Когда крепость в конце концов пала, Раджа-раму и его людям позволили бежать.

Аурангзеб лично никогда не был в Джинджи. И затянувшееся сопротивление Раджарама не стало причиной пребывания императора в Декане. Истинная причина заключалась в непримиримости банд маратхов из Западных Гхатов. Там император, которому было давно за 70, вел свои изнуренные армии от крепости к крепости, напрасно платя за каждую все более дорогую цену. Он считал эту кампанию джихадом и, наряду с такими благочестивыми делами, как переписка Корана и вышивка тюбетеек для правоверных, полагал достойным окончить свои дни на пути к очередной цитадели проклятых идолопоклонников.

Но подобная зацикленность на мелочах, вроде сопротивления Махараштриев, не шла на пользу империи в целом и привела к совершенно обратным результатам в случае с маратхами. Частично в этом виноват ландшафт. Трудно представить себе нечто менее удобное для военной машины Моголов, чем скалистые Гхаты. С севера на юг перпендикулярные откосы защищали дикую страну заросших деревьями ущелий и бесплодных холмов, где каждая гора была естественной крепостью, а каждая долина — потенциальной ловушкой. Меж спекшихся камней береговой линии Конкана и опаленной степи центральных районов Декана на сотни миль тянется тот же самый рубленый ландшафт. Превосходящая артиллерия Моголов и их тяжелая кавалерия были тут скорее обузой.

Лишь изредка крепости брали штурмом. Гарнизон предпочитал сдаваться на самых выгодных для себя условиях. Подождав, пока войско Моголов двинется дальше, они отказывались от своих клятв, забирали обратно земли и занимали крепости. В действительности Аурангзеб столкнулся с новым видом мятежа, за который частично был ответственен сам. Теперь, когда Шамбхаджи казнили, а Раджарама загнали в угол, каждый вождь маратхов действовал независимо. Государство более не подвергалось систематическому расчленению, как было при Шамбхаджи. Армия Аурангзеба расписалась в собственном бессилии и, разорив земли маратхов, явно вынудила тех, чьи доходы зависели от этих земель, взяться за оружие и удвоить набеги.

В 1700 году Сатара, куда Шиваджи ранее перевел столицу маратхов. была осаждена и полностью окружена Моголами. Примерно в это же время умер Раджарам. Его старшая вдова, Тарабаи, приняла бразды правления от имени своего сына, Шамбхаджи II, и предложила Аурангзебу условия, на которых соглашалась окончить войну. Несмотря на то что осада Сагары стоила тысяч жизней — только в одном неудачном подкопе погибло 2000 солдат, — падишах отклонил предложение. В этом же году налетчики маратхов впервые пересекли реку Нармада. Она служила естественным рубежом между Деканом и севером. Малва находилась теперь в поле зрения маратхов. Два года спустя они повернули на восток, чтобы отправить пятидесятитысячный экспедиционный корпус на Хайдарабад. Этот великий город, все еще один из самых богатых на полуострове, был опустошен. В 1704 году его снова разграбили, та же участь постигла Манчхалипаттанам (Масулипатнам), порт в Бенгальском заливе. Действия маратхов распространились буквально на весь полуостров.

Между тем Тарабаи постепенно проникала в могольскую провинцию Декан. Это привело к возникновению системы двойного управления. Новая тактика основывалась на доле в 25 % доходов Декана и еще 10 % наследственному монарху маратхов. Платежи, вероятно, требовали охраны, особенно от имперских сборщиков налогов. Существовала теневая иерархия губернаторов и представителей маратхов, действовавших из своих укрепленных баз на территории Моголов и собиравших дополнительные налоги на жизненно важных торговых путях региона. Отказ платить, разумеется, означал насильственное изъятие или дальнейшие грабежи. На деле ситуация была немногим лучше вымогательства под видом защиты. Однако она далеко не всегда вызывала сопротивление. Весьма преклонные года падишаха, кризис престолонаследия, который неминуемо должен был последовать за его смертью, возмущение, вызванное его религиозной политикой, нехватка военных и финансовых ресурсов из-за непрестанных конфликтов с маратхами и растущее разобщение среди мансабдаров империи, чьи джагиры Декана не смогли либо представить, либо собрать ожидаемое количество налогов, — все это разрушало авторитет Моголов.

В 1705 году Аурангзеб серьезно заболел. Хрупкий иссохший призрак, одетый во все белое, по словам одного из посетителей. лицо и борода одинаково серые и бледные, со всеми предосторожностями вернулся в паланкине в Ахмаднагар. Там он долгое время находился при смерти. В одиночестве и горечи он посвятил себя молитве, оплакивая свое положение и обвиняя чиновников. Он уже разочаровался в большей части своего потомства. О себе самом он писал: «Я покинут и нищ, и страдания мой единственный удел»^{288}. Страдания окончились в 1707 году, когда ему исполнилось 90 лет. Расходы на его похороны, вероятно, были покрыты продажей Корана, который он копировал, и тюбетеек, которые он вышивал. Согласно его воле, падишаха похоронили не под грудой мрамора и песчаника в центре империи, а в простой могиле рядом с деревенским храмом, который почитали все мусульмане Декана. В Кхулдабаде, недалеко от Аурангабада, к маленькому кладбищу пристроена аккуратная мечеть, в которой находится самая скромная гробница Моголов. Для многочисленных пилигримов там почти нет места. А вместо огромного белого купола тень дает лишь изящное, но стойкое дерево.

К новому порядку

Принимая во внимание, что, по одной из оценок, Аурангзеб оставил 17 сыновей, внуков и правнуков, достаточно взрослых, чтобы в 1707 году предъявить права на престол, война за наследство прошла сравнительно гладко. Однако дешево отделаться не удалось. Сокровища растрачивали корзинами, джагиры выдавали скупо, повсюду созывались армии, и в итоге погибли около 10 000 солдат.

Два основных соперника сошлись у Агры, почти на том же месте, где Аурангзеб бился со своим братом Дарой Шикохом. Царевич Муаззам (известный как шах Алам), бывший губернатор Кабула, победил и убил царевича Азам-шаха из Декана, а потом принял титул Бахадур-шах (или шах Алам I). Другой брат сомнительного здравомыслия вступил в драку год спустя и был разбит и убит в 1709 году. Новый падишах, несмотря на юные годы, подавал хорошие надежды. Но если правление Аурангзеба было слишком долгим для империи, то царствование Бахадур-шаха длилось слишком мало. Через 5 лет он умер. Только закончилась одна война за престол, как началась следующая. А между ними произошли крупные кризисы в Раджастхане и Пенджабе, а также местные волнения почти повсюду. Эти волнения выявили пагубную слабость власти Моголов.

Проблемы Раджастхана началась с того, что Аджит Сингх, который ребенком бежал из Дели в 1678 году, изгнал отряды Моголов из Марвара (Джодхпур). Теперь Аджиту было почти 30 лет, и он воспользовался долгожданной смертью Аурангзеба, чтобы отомстить за осквернение Марвара. Поддержка пришла от других раджпутов, включая Каччвахов из Амбера (Джайпур) и Сесодиев из Мевара (Удайпур). Но Бахадур-шах показал себя достойным соперником. Внушив страх Каччвахам и проигнорировав Сесодиев, он заново захватил Марвар и добился компромиссного соглашения с Аджит Сингхом. Через год Аджит Сингх и Джай Сингх Каччваха снова подняли восстание и напали на столицу провинции Аджмер. Регулярное неповиновение некогда вызвало бы самые суровые ответные меры, а теперь на него закрыли глаза. Когда Бахадур-шах поспешил в Пенджаб, чтобы разобраться с сикхами, начало казаться, будто имперские привилегии раджпутов, некогда основанные на силе и подкрепленные политикой, ныне сомнительны и зависят от случайных обстоятельств. Через 10 лет, после очередного восстания раджпутов и еще более жалких уступок Моголов, раджи Джайпура и Удайпура владели «всей страной на 30 кос (около 100 км) от Дели, где начинается исконная земля Джай Сингха, до берегов моря у Сурата»^{289}.

Более остро проблема сикхов встала после убийства в 1708 году Говинды Сингха, последнего гуру сикхов. В то время гypy сопровождал падишаха в надежде на возвращение оплота сикхов, недавно основанного в Анандпуре Сахибе (рядом с Биласпуром в Химачал-Прадеше), и на возмещение убытков со стороны местного командира Моголов, который преследовал сикхов. Человека, убившего двух сыновей гуру, можно считать ответственным за подстрекательство к убийству самого гуру.

Миролюбивые ученики гypy Нанака могли не обратить внимания на такую провокацию. Но при гуру Говинде пантх (т. е. братство) сикхов подверглось радикальным переменам. Отступив к холмам Пенджаба после казни Аурангзебом гуру Тегха Бахдура в 1676 году, гуру Говинда был вынужден вооружить своих последователей, чтобы они могли защищаться от горных раджей. Помощь пришла со стороны сикхов, рассеянных по всей северной Индии. Справедливость теперь при необходимости поддерживалась силой. Даже армия Моголов получила отпор. Придерживаясь самоуверенной позиции, гуру Говинда ввел более строгие стандарты веры. Отныне истинный сикх должен был пройти церемонию крещения и стать кхалса, «чистым». Он должен не стричь волосы, должен носить оружие и принять титул «Сингх» («Лев»). Пантх, четко очерченный, более солидарный, более территориально ориентированный и гораздо более военизированный, готовился в период поздних Моголов вступить в борьбу за власть.

В течение года после смерти гуру его ученик по имени Банда Бахадур начал собирать оружие и последователей в восточном Пенджабе. Пенджаб, как и другие провинции, в начале XVII века процветал. Годовой доход увеличился на две трети, а Лахор стал главным торговым центром. С тех пор все изменилось, сельскохозяйственная продукция и доходы снизились, несмотря на растущие цены. Обнищание деревень прибавилось к воззваниям Банды Бахадура и превратило его протест в «тысячелетнее движение сопротивления»^{290} с сильным элементом мятежа низших каст. Хотя сикхи были плохо вооружены, они начали систематически штурмовать основные в этом регионе города мусульман.

Сам Банда принял царский титул, ввел новый календарь и начал чеканить первые монеты сикхов. Добавив к списку устремлений нового братства кхалса политическую независимость, он примерно на 100 лет предвосхитил царство Ранджит Сингха. Несмотря на то что массированные атаки Бахадур-шаха заставили Банду отойти в глубь гор, он и многие его сторонники пережили императора и, когда были окончательно побеждены в 1715 году, оставили после себя наследие отчаянного неповиновения и сектантской воинственности. «Хотя Банда Бахадур… а вместе с ним семь сотен других сикхов были пленены и убиты в 1715 году, враждебность сикхов продолжала подтачивать основы власти Моголов, пока провинция находилась в полном хаосе в середине XVIII века»^{291}.

Несмотря на хронические неудачи, здание Моголов простояло еще 150 лет. За это время их легитимность и авторитет редко подвергались сомнению. В XIX столетии даже британцы признавали главенство Моголов и сотрудничали с их учреждениями. Но уничтожение их могущества и власти в первые десятилетия XVIII века, а также разрушение системы управления страной было поистине захватывающим. По традиции это объясняется в терминах династии. Спорные наследники, слабоумные претенденты и краткие сроки правления привели к быстрому истощению имперских ресурсов, что вылилось в административный хаос и отделение территорий. К этим «причинам падения» империи историки с индийскими симпатиями прибавляют изменение религиозной политики Аурангзеба, тогда как марксистски настроенные ученые подчеркивают обнищание деревень и волнения среди крестьян как результат развала сельскохозяйственной системы, основанной на чрезмерной эксплуатации и минимальном вложении средств. И, как часто бывает, новые исторические данные усугубляют путаницу.

Местные беспорядки, предшествовавшие смерти Аурангзеба и затем охватившие всю империю, намекают на то, что мятежи сикхов и раджпутов были симптомами более серьезных проблем. Но вряд ли это результат угнетения деревни, столь красочно описанного Бернье. «Не столько обнищавшие крестьяне восстали в конце XVII — начале XVIII века против Дели, сколько обеспеченные «йомены» и преуспевающие фермеры, уже встроенные в систему товаров и услуг Моголов»^{292}. Эти «йомены и фермеры» составляли весьма нечеткую и разношерстую группу, но всегда были местной элитой, известной как заминдары. За их счет работала система государственных налогов Тодара Мала. Благодаря льготным условиям торговли и высоким доходам первой половины XVII века они с лихвой компенсировали свои потери. В саркарах (округах) и парганах (районах) северной Индии вокруг местных каст и семей укреплялись заминдары, которые использовали свое богатство, чтобы выкупить себе путь к системе распределения доходов или приобрести оружие и солдат для защиты привилегий. Здание империи незаметно разрушалось снизу, а наверху менялось и делилось на части.

Доказано, что эти волнения способствовали кризису джагиров. В течение всего правления Моголов мансабы были подвержены значительной инфляции, тогда как все больше чиновников получали все более высокие посты. С другой стороны, ресурсы джагиров, которые должны были поддерживать этих чиновников, не выдерживали темпа, тогда как их личные доходы сокращались. Для решения этой проблемы была составлена шкала рангов, но казалось, что джагирдары боялись остаться без джагиров и потому игнорировали приказы о передаче наделов. Они начали считать их своей собственностью, которую можно сдать в аренду и передать по наследству.

Чиновники вели себя схожим образом по отношению к должностям. На высшем уровне это означало, что управление провинцией часто становилось пожизненным и могло, в руках могущественного и амбициозного чиновника, передаваться по наследству. В 1730-х годах так и произошло в Пенджабе, Бенгалии, Авадхе и Декане. Отсюда оставался один шаг до настоящей автономии, обычно в виде отказа либо передавать собранные налоги в имперскую казну, либо явиться лично ко двору императора. В Бенгалии и Авадхе за два поколения губернатор провинции превратился в независимого набоба. В Декане титул губернатора Низама аль-Мулька просто стал синонимом набоба.

Ситуация больше напоминала передачу полномочий или радикальную децентрализацию, чем прямой раскол. И по многим показателям империя как сумма составляющих сделалась более могущественной, нежели когда все ее части опирались на падишаха. Набобы продолжали действовать через учреждения и ведомства, унаследованные от администрации Моголов. Молитвы за падишаха продолжали возноситься. На монетах продолжали чеканить профиль падишаха. Его личность и авторитет придавали новому порядку легитимность. По сути, падишах Моголов соответствовал традиционной доисламской модели махараджадхирадж и шахиншахов. Таким и стал титул Моголов. «Царь царей» означает и «царь среди царей». Последние Моголы, хоть и были ослаблены, продолжали занимать вершину «иерархии младших монархов», руководя чем-то вроде древнего «сообщества царей».

Общность интересов

Подтверждение того, что авторитет империи Моголов оставался незыблемым, исходило, очевидно, из готовности даже маратхов получить их одобрение. Для маратхов наиболее важным последствием смерти Аурангзеба было освобождение Шахуджи, сына расчлененного Шамбхаджи (и внука Шиваджи). Его доставили в лагерь императора, но не заставили принять ислам. Когда его освободил Бахудур-шах, он отважно потребовал трон Маратхи. Его тетя Ткрабаи оспорила притязания именем своего сына Шамбхаджи. Неоконченная война между маратхами и Моголами стала трехсторонней. Шахуджи тоже боролся за поддержку вождей маратхов. Между тем губернаторы могольского Декана приходили и уходили, одни предпочитали Тарабаи, другие — Шахуджи. Безысходность принесла хроническую анархию, пока в 1713 году Шахуджи не начал прислушиваться к советам уважаемого Баладжи Вишванатха.

Баладжи был брахманом с побережья Конкана, некогда служил на соляных озерах. Ему не хватало самого очевидного навыка маратхов. «Он не мог похвастаться особыми достижениями в верховой езде, и чтобы он держался в седле, с каждой стороны его требовалось поддерживать»^{293}. Тем не менее он приобрел отличную репутацию за другое важное военное умение маратхов — дипломатию. В 1714 году он удачно завершил сомнительное дело, заручившись для Шахуджи поддержкой Канходжи Ангрии, адмирала флота маратхов (или «Ангрийского пирата», как называли его британцы в Бомбее), который был главной опорой фракции Тарабаи. Баладжи наградили титулом «пешвы» Шахуджи, первого министра. Его приятели-брахманы приняли управление администрацией маратхов и повысили ее кредитоспособность. Положение Шахуджи стало немедленно улучшаться. В надлежащее время должность пешвы сделалась наследственной, и пешвы, вместо своих венценосных правителей, управляли силами маратхов в течение последующих 60 лет.

Тем временем в Дели продолжался кризис престолонаследия, приведший к смерти Бахадур-шаха в 1712 году. Хотя кризисом дирижировали больше чиновники Моголов, чем четверо сыновей Бахадур-шаха, он оказался не менее кровопролитным и дорогостоящим и привел к воцарению человека, не без причин описанного Хафи-ханом как «ветреный и пьяный глупец». К счастью, этот Джахан-дах-шах продержался лишь 11 месяцев, значительный срок для попойки, ничтожный — для правления. «Это было время певцов и поэтов, всевозможных танцоров и актеров… Достойные, талантливые и образованные были изгнаны, а дерзкие нахалы со своими забавными шуточками собрались вокруг». Анекдоты неизменно упоминали Лал Кунвару (или Кумари), пресловутую любовницу императора, на веселых родственников которой сыпались джагиры, мансабы, слоны и драгоценности. Столь заразительным было это настроение, что «казалось, кади стали пьяницами, а муфтии — гуляками»^{294}.

Вечеринка окончилась, и порядок был временно восстановлен, когда в 1713 году Фаррухсияр, сын одного из несчастных братьев Джахандах-шаха, двинулся из Бахара с изрядной армией. Силы Джахандах-шаха, по большей части, разбежались, и Фаррухсияр, который уже объявил себя падишахом, начал свое шестилетнее правление (1713–1719). Это он ответственен за кровавые репрессии в отношении Банды Бахадура и его сикхов, и он же фатально потакал амбициям Британской Ост-Индской компании.

Но его претензии на власть, как и последующее правление. в значительной мере опирались на двух весьма способных братьев Сеидов. Один был губернатором Аллахабада, другой — Патны. Сеидов вознаградили высокими должностями, но вскоре они поссорились с императором, чьи амбиции превосходила только его хроническая нерешительность. Сочтя, что Сеиды слишком многочисленны, слишком высоко поставлены и слишком невыносимы, Фаррухсияр в конце концов отправил младшего, Хусейна Али-хана, наместником в Декан. Достаточно далеко, чтобы не мешать. Более того, по тайному приказу губернатора Гуджарата на него должны были напасть и убить по дороге. Но Сеид прикончил несостоявшегося убийцу и, что неудивительно, начал планировать месть падишаху.

К этой вендетте были привлечены маратхи, и под ее прикрытием их войска наконец вырвались из Декана и Гуджарата, чтобы надолго вмешаться в дела северной Индии. Исходила ли инициатива от Сеида Али-хана или от пешвы Баладжи Вишванатха — неясно. Но в 1716 году между ними начались переговоры, очевидно направленные на окончание 30-летней войны Моголов с маратхами. Шахуджи, как и Шиваджи в 1665 году, обязался снаряжать войска для имперской армии и платить дань. Взамен он потребовал фирман, или имперский указ, гарантирующий ему сварадж, или независимость, в родной Маратхе, а также права на налоги чаутх и сардешмукх (в сумме до 35 % общего дохода) на территории Гуджарата, Малвы и еще шести провинций могольского Декана (то есть включая прежние территории Биджапура и Голконды в Тамилнаде). Требование было очень суровым, и несмотря на то что Хусейн Али-хан согласился на эти условия, падишах Фаррухсияр, который понимал, что подобный фирман фактически лишит Моголов власти в этом регионе, категорически его отверг^{295}. Сеид Хусейн Али-хан, однако, решил лично оказать давление на ход переговоров. Его брат в Дели находился под постоянной угрозой интриг колеблющегося падишаха и звал к себе. Точно так же пешва Баладжи был готов поддержать его в обмен на одобрение договора. Таким образом, в 1719 году пешва и молодой Сеид двинулись к Дели во главе объединенной армии маратхов и Моголов.

Они достигли города без столкновений и разбили лагерь рядом с колонной Ашоки, заново возведенной Фируз-шахом II. Бой их барабанов поднимался по Джамне — которая в те дни еще протекала под крепостной стеной — и был слышен в Красном форте Шах-Джаханабада. Фаррухсияра быстро окружили, и он стал легкой добычей для Сеидов, тайно подменивших стражу. Его ослепили, посадили в клетку, отравили, задушили и, скорее всего, закололи. Точнее, как и обо всем его правлении, сказать сложно. На троне Фаррухсияра сменил болезненный юноша, который продержался всего полгода, затем его брат, столь же незначительный, принявший гордый титул Шах-Джахан II, но умерший, по словам Хафи-хана, «от дизентерии и умственного расстройства спустя 3 месяца и несколько дней после воцарения». «Все шло, как раньше, — продолжает хронист, — он [Шах-Джахан II] не участвовал в управлении страной»^{296}. Под испытующим взглядом Сеидов первый из этих ничтожеств одобрил, однако, договор с маратхами. Баладжи Вишванатх и его люди вернулись в Декан, удовлетворенные достигнутым.

Между тем Сеиды возвели на трон Мухаммед-шаха, третьего падишаха за год. За неожиданно долгое правление (1719–1748) главное деяние он совершил в 1720 году, когда был убит младший Сеид, а старший побежден. Освободившись от братьев, падишах тем не менее быстро стал жертвой других враждующих партий и потерял надежду на фактическое правление. «Он был молод, хорош собой, падок до всяческих удовольствий и привык к праздности»^{297}. Разрушительные набеги на Дели маратхов (1737), Надир Шаха из Персии (1739) и афганца Ахмада Шаха Абдали (1748 и далее) не смогли встряхнуть Мухаммеда. Его правление было долгим, но тусклым.

Между тем пешва Баладжи Вишванатх, союзник Сеидов, умер в том же 1720 году. Его сын, Баджи Рао I, «самый харизматичный и деятельный после Шиваджи вождь в истории маратхов»^{298}, надлежащим образом унаследовал должность пешвы. Унаследовал он также ослепительные перспективы, открывшиеся вместе с новым договором, а заодно и отцовское презрение к власти, как это ни странно дня императора Моголов. За следующие 20 лет маратхи безнаказанно грабили север, юг, запад и восток. В 1735 году они добрались до Раджастхана, в 1737-м — до Делии Ориссы, в 1740-м — до Бенгалии. При этом свободная структура общества маратхов сохранялась. Распределение Баладжи переданных ему доходов Декана между различными командирами маратхов создало систему которую Джеймс фант Дафф, первый историк маратхов, назвал «общностью интересов»^{299}. Дальнейшие распределения и дележи тоже служили гармонизации содружества. Им было легко управлять, однако ему недоставало имперской структуры. Отдельные вожди во главе собственных армий действовали независимо друг от друга. Иногда они враждовали, иногда сотрудничали, но обычно каждый оперировал в собственной области, которую ограничивали предыдущие операции и существующие границы, а санкционировал процент с доходов. Выдающиеся таланты Баджи Рао обеспечивали определенный уровень централизованного управления. Но «государство» маратхов XVII века стало в XVIII веке «конфедерацией».

Независимость сама по себе могла быть лишь смутным понятием, как у провинциальных чиновников в империи Моголов. Требования маратхов, как и прежде, касались в первую очередь доходов, а не земель, и отражали потрясающую мобильность их кавалерии. Владычество маратхов оживало там, где существующая система доходов была уязвимой, или там, где сходились торговые артерии. Иногда они изгоняли местных правителей или даже присваивали их земли. Господство маратхов, малопонятное тем, кто привык к четким принципам государственного устройства, часто носило характер «параллельной или перпендикулярной администрации».

Крупные союзные семьи, возникшие в этот период, стали царями маратхов во время британского владычества. Все они отличились в военном отношении в 1720-х годах, хотя не обязательно были дешмукхами с древними землями на родине маратхов. Например, Дамаджи Гайквад, предок Гайквадов из Бароды, служил в Гуджарате с семьей маратхов, которая выступала решительно против пешвы и даже сражалась против него, поддерживая Низам аль-Мулька, наместника Моголов в Декане. Через несколько лет после поражения Низама у Палкхеда в 1728 году Да-маджи, ставший главой Гуджарата, объявил о верности пешве. С другой стороны, Малхар Рао Холкар и Раноджи Скиндия (Синдия, Шинд) поднялись полностью на службе пешвы, по большей части в Малве. Холкар хорошо зарекомендовал себя при Палкхеде и был вознагражден большим куском Малвы, включая Индор, откуда его потомки правили как махараджи Индора. Скиндии пожаловали древний город Удджайн, а Гвалиор, взятый его сыном Махаджи в 1766 году, стал престолом будущей власти Скиндиев и самым грозным государством махараджей-маратхов в северной Индии.

Точно так же Бхонсле, сторонники Шахуджи в борьбе с Тарабаи, были вознаграждены правами на доходы в Бераре. Эти права стали ядром власти маратхов в восточной Индии, откуда совершались глубокие рейды в Ориссу и Бенгалию. Бхонсле сделали своей столицей Нагпур. Британская аннексия этого штата, среди прочего, послужила причиной недовольства, вылившегося в 1857 году в «Индийское восстание». Как в случае с боковой ветвью Ткрабаи и ее протеже Бхонсле, от них откупились Колхапуром в южной Махараштре. Колхапур, независимое государство, управляемое собственными махараджами маратхов, пережил и Моголов, и пешв, и даже британцев, чтобы отказаться от автономии после провозглашения независимости. Суверенитет всех царских домов был окончательно отменен Индирой Ганди в 1970-х годах.

Между тем пешвы остались в Пуне. Баджи Рао, второй пешва, высказал верное предположение, что с переходом власти Моголов к имперским провинциям основная опасность для маратхов будет исходить от местных режимов, вроде тех, которые уже возникли в Бенгалии и Авадхе. Низам аль-Мульк, один из старейших и способнейших эмиров Моголов, постоянно спасавший империю, скрепя сердце пришел к похожему заключению. Вместо поддержки никчемного императора в Дели он решил в 1723 году откроить себе собственное царство в провинции Декан, наместником которой являлся. Два выдающихся противника, маратхи и Мубариз-хан, другой чиновник Моголов, создавший почти независимое государство на основе Хайдарабада, стояли у него на пути. В 1724 году он победил и убил Мубариз-хана, но в 1728-м и в 1731 — м его самого превзошли маратхи. Неудивительно, что он оставил Аурангабад и отправился на восток вместе со своим титулом, войском и замыслами. Там он основал самое сильное из недавно возникших государств по соседству с империей. Оно оказалось также одним из самых жизнеспособных благодаря умению договариваться с британцами.

Сначала фирман…

Фаррухсияр, протеже, мучитель и в конце концов жертва братьев Сеидов, отклонивший в 1719 году соглашение, достигнутое с Баладжи Вишванатхом, получил в 1717 году еще один договор для имперского одобрения. Он пришел с противоположной стороны гибнущей империи, из Калькутты. После долгих увиливаний падишах дал согласие. Последствия оказались судьбоносными. На основании имперского фирмана Фаррухсияра «Почтенная компания купцов Лондона, торгующих в Восточной Индии» объединилась с маратхами и Низамом ради участия в разделе империи Великих Моголов.

Со времен Акбара европейские торговые компании ходатайствовали перед падишахом Моголов. Теоретически имперские фирманы должны были упорядочить их статус, привилегии и условия торговли по всей империи и могли бы служить защитой от множества обременительных поборов и требований, выдвигаемых местными чиновниками в портах и столицах провинций. Такой организации, как Британская Ост-Индская компания, чье существование зависело от национальной монополии на торговлю с Западом, дарованной священной хартией британского монарха, подобные взаимные полномочия давали гарантию льготного доступа к наиболее важным торговым партнерам.

Когда Британская компания получила свою первую королевскую хартию в 1600 году, капитан Уильям Хокинс приплыл из Сурата в Агру, чтобы просить Джихангира о фирмане. За ним выстроились другие просители, снаряженные более щедрыми дарами или более внушительными верительными грамотами, среди них сэр Томас Роу, первый официальный посол королевского двора, которого так поразила роскошь Джихангира. Индия в целом произвела на Роу не столь сильное впечатление. Он отзывался о ней примерно теми же словами, что и Бабур. Роу, гордый до апоплексии своим дипломатическим статусом, представлял, кроме того, соотечественников в Индии и тех торговцев («агентов»), которые были против Ост-Индской компании и чьи интересы он якобы защищал. «Если он [принц Хуррам, будущий Шах-Джахан] предложит мне десять [крепостей], я не приму ни одной, — говорил он агентам, — …ибо бесспорной ошибкой было бы вводить войска в крепости и вести сухопутные сражения в Индии… Пусть будет правило, что если хочешь получить выгоду, ищи ее на море и в тихой торговле». Хотя представления Роу о «тихой торговле» подразумевали необоснованные нападения на флот Моголов раз в четыре года — «мы должны держать этот народ в узде», — управляющие Ост-Индской компанией согласились с ним насчет отказа от гарнизонов и войн. В качестве гарантии льготных условий торговли имперский фирман выглядел идеальной, то есть недорогой, альтернативой.

Но фирман не выдали, поэтому появились крепости и начались войны. Мадрас был захвачен в 1640 году, его береговая полоса моментально украсилась четырехугольным фортом Святого Георгия. Бомбей, как упоминалось, отошел к Карлу II в 1661 году как часть приданого его португальской невесты, Екатерины Браганской. После неудачной попытки ввести туда королевский гарнизон его сдали в аренду Компании, чьи служащие прибыли для обеспечения безопасности города, когда Шиваджи и его потомки начали грабить Сурат. Официальная передача прав от короны была оформлена патентом 1668 года. В нем Бобмей был описан как «поместье в Западном Гринвиче в графстве Кент». Вероятно, это было сделано для удобства бюрократов. Рента в 10 фунтов должна выплачиваться «золотом, 30 дня сентября, ежегодно, навеки».

Калькутта была основана через 20 лет, в ходе одной из малоизвестных войн Аурангзеба. В 1644 году Шайста-хан, только что из Декана, потерявший большой палец во время дерзкого нападения маратхов на его дом в Пуне, был назначен наместником Бенгалии вместо Мира Джумлы, завоевателя Ассама. Когда сам Ауренгзеб перебрался в Декан в 1682 году, Шайста-хан еще находился в Бенгалии, и в том году он пригласил в столицу Дакки некого Уильяма Хеджеса, управляющего Британской Ост-Индской компании. Хеджес постарался убедить Шайста-хана отменить новый налог на золото и серебро, которыми Компания расплачивалась за индийский экспорт, и ходатайствовать перед Аурангзебом о долгожданном фирмане. Считалось, что, будучи братом Мумтаз Махал (Тадж), то есть дядей Аурангзеба, Шайста-хан обладал определенным влиянием. Одно время Хеджес думал, что фирман у него в кармане. Но в 1684 году дипломатию подорвал союз недовольных Компанией бенгальских факторий с сэром Джозефом Чайлдом, их агрессивным начальником в Лондоне. Шайста-хан сделал очевидный вывод: «англичане — шайка драчливых крикунов и бесчестных торгашей». Переговоры были прерваны. Пару лет спустя — столько времени понадобилось взаимным обвинениям, чтобы добраться до Лондона и вернуться в Индию с решением — два корабля с 308 солдатами Компании на борту отправились в Хугли, чтобы продавить ходатайство и бросить вызов империи, армия которой в то время насчитывала минимум сто тысяч солдат^{300}.

Могольская война Компании, которую иногда называют «войной Чайлда», известна в истории Британской Индии не более, чем в истории Моголов. Славы она не принесла никому. В Бенгалии, после шумной ссоры в могольском порту Хугли, англичане отошли в низовья реки, высадились в месте, которое позже назвали Калькуттой, а в следующем году эвакуировались. Это представление они повторили в 1688–1689 годах, когда «война» разгорелась в других местах. В поддержку своих бенгальских коллег главный управляющий Компанией в Сурате (которого также звали Чайлд) переехал в относительно спокойный Бомбей. Там, в соответствии с достопамятным наказом Роу, он начал нападать на флот Моголов. Чайлд в Лондоне аплодировал. В течение года, объявил он, «без торговли с нами подданные Моголов будут умирать от голода тысячами». Тем временем Чайлд в Бомбее хвастался, что если Аурангзеб решит послать против него адмирала своего флота, он «отправит того обратно залпом из задницы»^{301}. Аурангзеб так и сделал. «Война Чайлда» — если не сказать «война детей» — перешла из одной крайности в другую. В начале 1689 года Сиди Якуб, африканец, командовавший Западным прибрежным флотом, служившим Моголам военно-морскими силами, неожиданным десантом захватил остров Бомбей. Англичане оставались в осаде в крепости около года и, вероятно, сдались.

Агенты Компании, которые в 1690 году отправились к имперскому двору молить о прощении, поступили так потому, что их руки были связаны многочисленными ограничениями. В качестве дополнительного унижения их заставили простереться ниц перед падишахом. Но Аурангзеб хорошо понимал ценность торговли и опасность союза Компании с маратхами. За огромные контрибуции и обещания хорошего поведения в будущем он милостиво согласился восстановить торговые привилегии и отозвать свои войска. В таком же духе всепрощения бенгальская верхушка Компании получила позволение вернуться на реку Хугли, где в 1690 году возникло постоянное поселение Калькутта и началась постройка укрепления Форт-Уильям. Поскольку первую англо-индийскую войну однозначно выиграл император Моголов, речи о фирмане идти не могло.

В начале XVIII века торговля Сурата была восстановлена, а Бомбей вступил в конкурентную борьбу. Мир с Сиди Якубом и императором Моголов сделали морские перевозки Компании естественной мишенью для закоренелого врага Моголов, адмирала маратхов Канходжи Ангрии. В книге под названием «История индийских войн», опубликованной в Англии в 1737 году, за 10 лет до того, как британцы в целом поняли, что втянуты в Индийские войны, о «войне Чайлда» говорится мало. Вместо нее упомянут цветастый отчет о почти непрерывных атаках Канходжи Ангрии на корабли под флагами Компании и об ответных мерах британцев против крепостей Канходжи на побережье Конкан. Эти «войны» будут продолжаться до середины века. Хотя в 1720-1730-х годах ни одна из сторон не могла назвать себя победителем, перевес был явно на стороне Канходжи. Соответственно страдала торговля Бомбея.

Мадрас и Калькутта, однако, процветали. Индийские предприятия Компании, в основном по производству хлопковых тканей, а также шелка, мелассы и селитры в Бенгалии и индиго в Гуджарате, оказались весьма доходными. Индийцам открылся доступ к серебру Америки, которым Компания оплачивала свои предприятия. Из серебра стали чеканить рупии, тем самым сильнее монетизируя экономику, которая становилась все оживленнее, несмотря на закат власти Моголов. Индийские банкиры, предприниматели и чиновники извлекали огромную выгоду из стабильности валюты и доступности капитала. С другой стороны, когда объем торговли вырос, возросла и зависимость от мнившегося неограниченным источника богатств. И в Лондоне, как некогда в Риме, были свои Иеремии, порицавшие истощение национальных запасов, к которому приводила такая односторонняя торговля. Но Компания, доставлявшая в Европу тафту, муслин, ситец и миткаль, забивавшая гардеробы и оббивавшая мебель, отметала критику. Она не сомневалась в поддержке акционеров, чей нарядный внешний вид сказывался на величине вкладов.

Управляющих Компанией гораздо больше занимала деятельность сотрудников в качестве личной инициативы. Английские состояния создавались в Индии не на верной службе по приобретению и отправке товаров Компании, но путем частных инвестиций в различные финансовые предприятия. Некоторые из них были связаны с торговлей. Только благодаря перевозкам между Англией и Востоком Компания могла обеспечить свою монополию. На Востоке и на территории самой Индии сотрудники Компании сумели сократить местное судоходство. Все началось в XVI веке с Государства Индия, с крупных инвестиций португальцев в торговлю в Индийском океане. Они покупали или брали в аренду суда, грузили товары, продавали страховки и, прежде всего, занимались охраной кораблей своего работодателя. В Мадрасе сотрудники Компании, американцы по рождению братья Йель накопили значительные богатства торговлей с Сиамом (Таиланд) и Кантоном в Китае. Часть богатств Элиаху Йеля пошла на колледж, а позднее университет в Коннектикуте, который носит его имя. Некоторые сотрудники Компании также вкладывали деньги (тем самым нарушая служебный долг) в торговый флот, не признававший даже монополию Компании. Это могли быть другие европейские Ост-Индские компании, например голландцы или французы. Или «нелегальные» английские синдикаты, известные как «контрабандисты». Или все понемногу — английские контрабандисты, плававшие под любым удобным для них флагом. Вверх по реке Хугли в поисках бенгальских товаров поднимались они в начале XVIII века на судах, хоть и купленных англичанами, но под флагами Ост-Индской компании, Шведской компании. Прусской компании, Королевской Польской компании и Королевской Датской компании.

Томас Питт, бывший контрабандист, а позже член парламента, сколотил и растратил состояние в Индии, когда вернулся в 1699 году в Мадрас в качестве губернатора форта Святого Георгия. Он оставался на этой должности 12 лет, накопил второе состояние, в том числе алмаз Питта (купленный за 45 000 фунтов и проданный регенту Франции за 135 000 фунтов). Денег с запасом хватило на политическую карьеру его внука премьер-министра (Чэтема) и правнука (Уильяма Питта-младшего). Губернатор Питт ревностно защищал интересы Компании во время сумятицы до и после смерти Аурангзеба. В 1701 году другой английский посол, первый после Роу, прибыл к странствующему двору падишаха в Декане с богатым подношением из пушек, лошадей, изделий из стекла и фаянса. Но Аурангзеб соглашался выдать фирман, только если англичане возьмут на себя дорогостоящую задачу наведения порядка в Индийском океане и смогут пресечь пиратскую деятельность многочисленных контрабандистов и перебежчиков. Соглашения достичь не удалось, фирман не выдали. Посольство окончилось неудачей, что и предрекал Питт.

Смерть Аурангзеба в 1707 году и последующая борьба за власть открыли новые возможности. От имени царевича Муаззама имперские посредники попросили помощи англичан — требовалось отрезать пути к отступлению одному из соперников царевича. Взамен Питта пригласили обсудить условия фирмана. Соперник царевича никогда не добрался до Мадраса, Муаззам должным образом взошел на трон как Бахадур-шах, а Компания начала собирать слонов, лошадей, часы и музыкальные шкатулки, подходящие для подношений имперскому двору. Когда Питт покинул Индию в 1709 году, он все еще строил оптимистичные прогнозы, ив 1710 году предложение было возобновлено, через того же посредника, теперь на должности в Бенгалии. Часы и слонов отправили в Калькутту, и к 1712 году собрали посольство к Моголам. Но из Дели пришли новости, что Бахадур-шах умер.

Его «слабоумный» наследник едва протянул столько, чтобы обменяться письмами, но с восшествием Фаррухсияра надежды Компании вновь возросли. Новый падишах воспитывался в Бенгалии, где его отец был наместником после Шайста-хана. Некоторые англичане в Калькутте знали его лично, а Компания снабжала его воспитателей «игрушками». Очевидно, игрушки оценили по достоинству, так как новость о том, что около 40 тонн экзотических подарков ожидают имперского соизволения, привели к временному подтверждению привилегий Компании, а также к требованию немедленно отправить посольство в Дели. В 1715 году караван из 160 воловьих упряжек, 1200 носильщиков и множества телег, пушек и верблюдов отправился на запад через равнину Ганга, возглавляемый невозмутимым Джоном Серманом и под охраной 600 солдат.

«Принимая во внимание большую пышность и высокое положение царей Индостана, нас приняли очень хорошо», — писал Серман по прибытии в Дели. Он наслаждался пышными церемониями и раздавал щедрые взятки. Между тем врач посольства успешно излечил опухоль в паху падишаха. Его щедро вознаградили, но в вопросе с фирманом Фаррухсияр оставался равнодушным, что доводило англичан до бешенства. Только под угрозой ухода Компании из Сурата и других торговых пунктов в Гуджарате он смягчился. Потерять золото и торговые выгоды из-за листа бумаги было немыслимо. В канун нового 1716 года, через сто лет после первого ходатайства капитана Уильяма Хокинса, на фирмане появилась подпись падишаха.

Фирман, определивший территориальные и коммерческие права Компании в Индии, действительно «означал льготы, которые до сих пор не были дарованы ни одному европейскому государству». В Калькутте, Мадрасе и Бомбее, когда этот документ провозили по улицам и зачитывали у городских ворот, проходили праздники с салютами и тостами. Фирман стал хартией вольностей Компании в Индии. Он подтверждал данные падишахом привилегии, некоторые из них до сих пор были предполагаемыми, а не утвержденными. Он вовлекал Компанию в политическую иерархию империи Моголов посредством прямых отношений с падишахом, что породило конкуренцию с обласканными государем должностными лицами. И узаконивал санкции против тех, кто намеренно покушался на условия фирмана, что давало в будущем простор для интервенции. Тридцать лет спустя на основании фирмана Фаррухсияра Роберт Клайв оправдал свое наступление на Плесси и свержение Бенгальского набоба.

Но если прямое участие Компании в кастрации империи было впереди, то участие ее сотрудников в экономике Моголов или отрядов в так называемом «паниндийском военном базаре»^{302} уже стало фактом. По частной инициативе служащие Компании вкладывали средства не только во все виды морской торговли, но и в целый ряд монополий, служб, привилегий, доходных ферм и торговых концессий, которые ныне открыто предлагали свои услуги по всей империи. Чиновники и джагирдары давно привыкли получать денежные премии за права на взимание налогов. Но теперь, когда имперские полномочия перешли к другим лицам, то же самое произошло с правами и доходами почти всех вспомогательных служб. В провинциях наместники или независимые набобы все чаще передавали права на доходы многочисленным крупным заминда-рам, которые могли в дальнейшем получить статус второстепенных набобов или раджей. Так, в Бенгалии «к 1728 году более четверти номинальных доходов зависело от заминдаров (позже раджей) Бурдвана и Раджшахи. К концу правления набоба 60 % доходов шло от 15 заминдаров»^{303}. Но эти крупные заминдары в свой черед передавали большинство прав более мелким заминдарам, купцам, местным командирам войск и субподрядчикам. Крупные банковские дома Индии и мощные коммерческие интересы помогали финансировать рынок прав сбора налогов и выступали его главными покровителями. А поскольку реализация доходов и их превращение в деньги часто зависели от демонстрации силы, местные военные аристократы и вольные английские агенты тоже вступили в игру.

Обычно у каждой Компании был свой агент — баньян или дубаш. Переговоры Сермана в Дели во многом зависели от одного армянина с сомнительной репутацией. Питт нанял «самого окаянного мерзавца на свете», поскольку тот был «самым ловким и неутомимым коммерсантом»^{304}. Признав повысившийся за счет фирмана статус Компании и кредитоспособность нанимателей, такие агенты высоко оценили английских клиентов и с готовностью пристраивали как инвестиции, так и ссуды, необходимые для их финансирования. «Британцы присосались к индийской экономике благодаря динамизму своей политической экономии, а также неотступной жажде наживы»^{305}. Последние труды по изучению колониализма обращают внимание на решающую роль местной элиты, желавшей сотрудничать с колониальными властями. Такими были дубаши и баньяны, и благодаря их посредничеству британцы вошли в новый класс предпринимателей позднемогольской Индии.

Динамика политической экономии Моголов касалась не только денег, но и войск. Командиры финансировали операции, участвуя в предпринимательской деятельности, а коммерсанты защищали вклады, поддерживая военные операции. Так, даже до начала войны с Францией в 1740-х годах Британская компания через своих служащих косвенно нанимала и снабжала отряды заминдаров и сборщиков налогов. Компанию поддерживал фирман, дававший определенные права на доходы в провинциях. Она также значительно повысила число отрядов, необходимых для защиты собственности. Гарнизон Мадраса, например, увеличился с 360 человек в 1717 году до 1200 в 1742-м. Большую часть рекрутов нашли среди местных, многие происходили от индо-португальцев. Но индийских солдат, известных как «пеоны» или «сипаи», тоже принимали на службу. Существовали уже подготовленные профессиональные солдаты — маратхи, декани, афганцы, раджпуты, баксари (из Авадха), — которых правление Моголов оставило на мели, часто без средств к существованию. Субконтинент ими полнился. Рынок солдат, как и рынок должностей и доходных земель, позитивно сказывался на участии Европы в делах Индии.

Пусть фирман можно было использовать, чтобы обеспечить легитимность британской интервенции, пусть активный рынок коммерческих, финансовых и военных возможностей поощрял такое вмешательство, форсировали ситуацию англо-французские войны. Они стали предлогом, показали способ и вдохнули уверенность в британцев на первый шаг в индийский регион.

Французская Ост-Индская компания пришла в Индию позже ГЬлландской и Британской. Она была основана в 1660-х годах Жаном-Батистом Кольбером, состоявшим в переписке с Бернье, и в начале XVIII века быстро выросла. Пондишери, французская штаб-квартира, бросала вызов Мадрасу на Коромандельском берегу а Чанданнагар соперничал с Калькуттой в Бенгалии. Но это соперничество оставалось чисто коммерческим, даже когда Англия и Франция вели войны в Европе за испанское наследство. В Бенгалии обе компании одинаково решили игнорировать войну за австрийское наследство в 1740-х годах. Их коллеги на юге вели себя так же в отношении британского и французского флотов в Индийском океане. В конце концов трофеи Королевского военно-морского флота спровоцировали репрессии на суше и привели к захвату Мадраса в 1746 году. Оба флота постоянно высаживали на берег регулярные, или королевские, войска (в отличие от войск компании), обе компании набирали сипаев. Пестрые гарнизоны быстро превратились в дисциплинированные армии.

Вдобавок обе компании искали поддержки у ближайших соседей. Низам аль-Мульк, номинально губернатор Декана, а на самом деле — независимый набоб Хайдарабада, твердой рукой правил тем, что сейчас зовется штат Андхра-Прадеш. Но на юге тамильские земли бывшего султаната Голконды, хоть и часть провинции Низама, находились под властью второстепенного набоба, известного либо как Набоб Аркота (по названию столицы), либо как «Карнатский» (от «Карнатаки», изначально этим словом обозначали южную половину современного штата Карнатака — т. е. область Майсур-Бангалор — и соседние тамильские земли, перешедшие одновременно от виджая — нагарских наяков во владение Биджапурского султаната в 1630-х годах).

Земли этого набоба Карнатского окружали Мадрас и Пондишери, и он невольно открыл тайну превосходства европейских войск, придя на помощь британцам после их отступления из Мадраса. Дважды его армии из примерно 10 000 конников были отброшены 500 хорошо обученными пехотинцами и стрелками. Солдаты европейцев, вооруженные мушкетами и умевшие вести огонь синхронно, смогли поддерживать достаточную огневую мощь, чтобы сдержать традиционную атаку индийской кавалерии. Это стало сенсационным открытием. Кавалерия, в особенности совары Моголов, на хороших лошадях и в тяжелых доспехах, воплощали военную мощь Индии. Если они оказались уязвимы для пехоты европейцев, то же самое можно сказать о военной системе, их поддерживающей, и о власти, на них опирающейся. К давно признанному превосходству на море добавилась потенциальная угроза разгрома на суше.

В 1748 году новости о мире в Европе привели к возврату Мадраса британцам и временному затишью в англо-французском конфликте. Но в том же году умер Низам аль-Мульк, и немедленно встал вопрос о наследовании Хайдарабада. Один из кандидатов изгнал набоба Аркота, вследствие чего оба претендента на трон Хайдарабада тут же выдвинули своих кандидатов на Аркот. В такой ситуации европейские компании не могли не вмешаться. Их отряды только что проявили себя как самые эффективные на полуострове, но в данный момент простаивали без дела и дорого обходились работодателям. Более того, Мухаммед Али, один из претендентов на Аркот, стоял во главе войск, пришедших на помощь британцам в недавней войне. А Чанда Сахиб, другой претендент, поселил свою семью в Пондишери, говорил по-французски и был накоротке с Жозе Дюпле, амбициозным губернатором Пондишери.

Дюпле, снабжавший Чанду Сахиба войсками, как считается, первым использовал в Индии политические суррогаты. Отныне британцы и французы, даже если не находились в состоянии войны, могли продолжать борьбу под эгидой враждующих индийских царевичей. Через этих царевичей они расширяли свою власть без формального захвата территорий. Но идея суррогатной экспансии едва ли была нова, менее всего в Индии. «Система вторичных альянсов’’ не была блестящей стратегией, разработанной во Франции или Англии, она являлась общеизвестной и, вероятно, неизбежной чертой постмогольской политики XVIII века»^{306}. Более того, британцы уже проделали такой прием от имени маратхов, правителей Танджура. Оппортунизм Дюпле был не слишком оригинальным, всего лишь искренним.

«Карнатская война», предлогом для которой послужила борьба за трон Аркота и Хайдарабада, на самом деле подстегивалась соперничеством Англии и Франции за гегемонию на юге и велась с 1749 по 1754 год. Амбиции Дюпле вкупе с военным гением Шарля де Бюсси быстро вывели французов за пределы Карнатаки. Вслед за ними Роберт Клайв, «клерк» (младший сотрудник) и солдат Британской компаний на полставки, смог компенсировать прежние неудачи британцев и сделать Мухаммеда Али набобом Аркота. Но больший трофей в виде Хайдарабада достался французам, когда Музаффар Джанг, их кандидат, получил пост низама. Обе компании добились огромных преимуществ в ходе этого конфликта, а также наслаждались возможностью расширять власть за счет «заместителей». Чтобы заплатить за собственные отряды и солдат компании. Мухаммед Али уступил территорию Мадраса, а Музаффар Джанг наградил французов Северными Сиркарами, включая большую часть побережья Андхра-Прадеш. Вдобавок сотрудники компаний в частном порядке делали крупные вклады в своих протеже. Ссуды, взятые Мухаммедом Али, превратили его в марионетку английских кредиторов из Ост-Индской компании.

Поскольку французские отряды под командованием де Бюсси помогали новому низаму бороться с другими соперниками вроде маратхов и проникли в глубь Декана, британцы тоже не собирались открывать новый фронт. Роберт Клайв, вернувшись из Англии после торжеств в свою честь, прибыл в 1755 году в Бомбей, откуда собирался начать англо-маратхскую атаку на де Бюсси в Декане. Нападение отменили. Вместо этого он присоединился к Королевской военно-морской эскадре под командованием адмирала Чарльза Уотсона для эпического рейда на «пиратскую твердыню Гхериах». «Пиратом» был наследник Канходжи Ангрии, адмирал флота маратхов, а «Гхериахом» называли Виджайдург, по сей день внушительно укрепленный мыс около Ратнагири, к югу от Бомбея. Падение Виджайдурга положило конец господству маратхов на море и завершило опрометчивые «индийские войны», которые позорили Бомбей. Клайв затем отправился в Мадрас с Уотсоном. Всего через 4 месяца, в июле 1756 года, в Мадрас пришли известия, что Сирадж ад-Даула, набоб Бенгалии, напал на Калькутту и выбил оттуда британцев. Вместе с Уотсоном, его эскадрой, королевским полком и тысячей сипаев Клайв отплыл в Бенгалию.

Следующие семь месяцев, или «славные две сотни дней», стали свидетелями британского завоевания самой богатой и, вероятно, крупной провинции Моголов. Бенгалия действительно превратилась в плацдарм, трамплин и фундамент британского владычества в Индии. Это не был, как ожидал Клайв, новый фронт войны с французами, но французское присутствие в Чандернагоре послужило удобным поводом для продолжения наступления после того, как Калькутта была отбита и все права по фирману восстановлены. Чандернагор взяли штурмом с моря в ходе наиболее яростного сражения за всю кампанию. Впоследствии интриги набоба с французами дали повод к наступлению на Плесси. В последовавшей битве набоба разбили, и, по примеру Аркота, на его место поставили нескольких марионеток. Через 9 лет правление «заместителей» в Бенгалии стало правлением диванов. Император Шах Алам II, преемник Мухаммед-шаха, официально принял Компанию в лице Клайва в иерархию Моголов. Компания, ставшая диваном, или советником Бенгалии, получила титул, равносильный владычеству над провинцией, фактически автономной. Хотя трагедию и преступления «славных двухсот дней» часто называют революцией, никто не может оспорить преднамеренность действий Компании в стремлении к власти в империи Моголов. Бесспорно также, что большинство оппозиционеров в Бенгалии стакнулись с новой властью. На самом деле многие поддерживали интервенцию Британии. Иностранное господство в Индии вряд ли вызывало протест само по себе.