История Индии

Превосходство

Экономические показатели Индии в периоды древнее современного анализировать труднее, чем показатели других стран. Только благодаря книге Абу-л Фазла «Айн-и-Ак-бари», многочисленным отчетам иноземных путешественников и тщательному анализу недавно проделанному такими учеными, как Ирфан Хабиб^{253}, можно собрать некоторые статистические данные за период с конца XVI века. Совмещая различные методы вычислений, можно оценить численность населения индийского субконтинента на 1600 год в 140 миллионов человек. Из них около ста миллионов жили на широкой полосе земли между Гималаями и султанатами Декана — там, где находилась империя Акбара. В то время, когда население Британских островов едва достигало пяти миллионов, а всю Западную Европу населяло чуть меньше сорока миллионов человек, Индия не испытывала недостатка в живой силе. Путешественники, как европейцы, так и азиаты, восхищались многолюдностью городов и тем, как близко друг к другу стоят селения. Бабур не испытывал восторга перед искусством мастеровых, но был поражен их многочисленностью. На службе у Тимура трудилось 200 резчиков камня из Самарканда. Бабур располагал 1500 резчиками, главным образом из Агры. «Также и всяких других ремесленников и рабочих в Хиндустане бесконечное и несметное множество», — писал он^{254}.

Имея столь могучие людские ресурсы, страна не оскудевала ни в каком смысле. Напротив, изобилие рабочей силы порождало изобилие товаров, которым так славилась эпоха Великих Моголов. По сравнению со Средней Азией преимущество Хиндустана в том, что «это обширная страна, золота и серебра там много», как решил Бабур. Но ни золото, ни серебро нигде на индийской территории в больших количествах не добывалось — эти богатства копились в результате внешней торговли. Настоящим преимуществом были огромные размеры страны, а не изобилие драгоценных металлов, потому что обширные земли, расположенные главным образом в зоне муссонного климата, давали богатый урожай.

Земля и труд — вот источники богатства Индии. А насколько успешно этими ресурсами распоряжались, как сохраняли и распределяли полученные богатства, зависело от надежности правящего режима. Значит, было бы ошибкой считать за основу экономики лишь землю и труд. Затраты на содержание хозяйства обычно учитывались при общей оценке размеров урожая. По самым ранним сведениям, в Индии часть урожая отдавалась на ритуальные нужды, то есть не для людей и не в собственность. Все налоги и подати назначались, указы и законы издавались с учетом этой доли, которая вычиталась из общей оценки.

Эти законы устанавливали, как должен земледелец распоряжаться полученным излишком продуктов, и они очень сильно менялись от области к области, от периода к периоду, от урожая к урожаю. Даже в одной и той же деревне у разных земледельцев излишки урожая могли изыматься тремя или четырьмя способами. Некоторые земли могли составлять джагир крупного эмира, другие даровались религиозным учреждениям, третьи были закреплены за короной (кхалса). Вдобавок к серьезным и, как правило, удаленным претендентам на урожай находились мелкие, но настойчивые желающие из местных. Среди них были те, кто участвовал в непосредственном сборе дани, от деревенского старосты до заминдара (буквально «землевладелец», но этим словом стали называть откупщиков налогов и вообще любое сельское начальство).

Хотя теоретически этим претендентам полагался определенный процент урожая, а прочее должно было оставаться земледельцам, в реальности отнимали все, за исключением самой малости на посев и пропитание. «Вся сложная система налогообложения, которую использовала могольская администрация, сводилась лишь к тому, чтобы отнять у крестьян как можно больше»^{255}.

Как следствие, участь крестьянина не была счастливой даже в хорошие годы. Франсуа Бернье, французский путешественник, который много странствовал по Индии в 60-х годах XVII века и сообщал о своих открытиях первому министру Людовика XIV, писал, что индийские крестьяне «живут в постоянном трепете». Тирания джагидаров, заминдаров и тому подобных чиновников «часто переходит всякие границы, отнимает у крестьян и ремесленников все необходимое для жизни, так что они умирают от голода и нищеты». Более того, «бывает, что они покидают землю, чтобы поступить в услужение к какому-нибудь всаднику, или бегут, куда только могут, к соседям, в прежде найти более мягкое обращение».

Бернье считал, что корень проблемы — в отсутствии прав на частную собственность. Как и большинство европейцев, он принимал подати за признаки принадлежности всей земли царю. Значит, по мнению Бернье, земли не переходят по наследству и могут в любой момент перераспределяться государем по его усмотрению, а джагирдары, которые могут эту землю в любой момент потерять, не видят смысла тратиться на полив и благоустройство. «Зачем мне вынимать деньги из моего кошелька, — думают они, — и стараться вносить улучшения в землю или хорошо содержать ее, если я вечно накануне того, что у меня ее отнимут или заменят другой, если я вечно работаю не для себя, не для своих детей?» Таким же образом рассуждали и крестьяне: «Зачем же я буду трудиться для тирана, который завтра придет и заберет все или, по крайней мере, самое лучшее, самое прекрасное и, если только ему взбредет такое на ум, даже не оставит мне на нищенское существование?»

Без сомнения, Бернье чересчур обобщает. Его Индия 60-х годов XVII века еще не отошла от кризиса наследования, за которым началась гражданская война. Большая часть Декана, по которому он путешествовал, была охвачена смутой. Как прилежный наблюдатель, он отмечал, что Индия страдает от неправильного управления и что министру финансов Людовика, Жану-Батисту Кольберу, было бы полезно провести радикальные реформы, имея в виду эти сведения. Также Бернье не обратил внимания на то, что изрядная часть северной и центральной Индии в последние годы правления Акбара и в правление его наследников— Джихангира (1605–1627) и Шах-Джахана (1627–1658) — переживала период необычайной политической стабильности. Изъятие урожая и транспорта на нужды армии и использование труда населения в военных целях почти полностью прекратились. Рынки работали хорошо, меры и веса были стандартизированы, наличные деньги циркулировали. Население постепенно росло, росла и производительность труда. Даже покинутые деревни, о которых писал ученый, могли быть заброшены просто потому, что крестьяне ушли осваивать новые поля, до которых из старых домов неудобно добираться. В XVII веке таким образом было распахано много пустовавших земель.

Промышленность и торговля тоже переживали подъем, благодаря стабильным условиям и безопасным дорогам. Дороги, на многих из которых до сих пор стоят косминары (кирпичные или каменные башенки, построенные через равные промежутки пути, как верстовые столбы), связали столицы провинций и торговые центры с главной осью империи, Агра — Дели — Лахор. Во всех трех городах вокруг царского дворца выросли поселки мастеровых: портных, парфюмеров, ювелиров, резчиков по слоновой кости, шорников, плотников. Вокруг проживали целые армии архитекторов, инженеров, каменщиков и полировщиков, которые вечно требовались для амбициозных строительных проектов. Подобные городки окружали индийскую знать в провинциальных столицах, таких как Ахмадабад, быстро выраставших в крупные города. В походе царские войска сопровождали кузнецы, оружейники, погонщики слонов, изготовители шатров и интенданты.

Появление на рынке новых европейских торговых компаний также стимулировало предложение, особенно тканей из хлопка: муслина, тафты, парчи, батика, домоткани из Гуджарата, Бенгалии, Голконды и страны тамилов. Лондонская и Голландская Ост-Индские компании, основанные в 1600 и 1602 годах соответственно, старались преодолеть монополию португальцев на торговлю пряностями. Вскоре их заинтересовали индийские мануфактуры. В правление Джихангира, прямого наследника Акбара, обе компании открыли торговые дома в Сурате, который с тех пор и по сей день является главным портом Гуджарата. Они начали вклиниваться в давние торговые отношения между восточным побережьем Индии и Юго-Восточной Азией. Очень долго эти компании оставались политическим недоразумением, но к 1640 году они уничтожили монополию Португалии на восточных морских торговых путях. На европейских рынках появились дешевые ткани из хлопка, удобные для отделки и стирки. Множество кораблей, как крупных компаний, так и частных, отправлялись в Индию, а поскольку за товар обычно расплачивались слитками, в страну потекло серебро.

Но все это не улучшало жизнь земледельца. В эпоху Великих Моголов их положение, возможно, даже ухудшилось. В отличие от наяков империи Виджаянагара, чиновники и джагирдары редко владели своими наделами настолько долго, чтобы обеспечить населению приличные условия. Зато царские указы редко встречали сопротивление, и знать не бунтовала, за одним важным исключением — мятежи устраивали те, кто претендовал на трон. Реформы, проведенные Акбаром, прижились и превратили субконтинент в сильную, централизованную политическую структуру. Но это объединение проводилось «сверху» и не улучшало жизни производителей товаров. «Государство Моголов было ненасытным Левиафаном, — пишет Тапан Райчаудхури в издании «Кембриджская экономическая история Индии», — нагрузка на экономику определялась прежде всего неуемными аппетитами по отношению к ресурсам»^{257}.

Реформы Акбара были направлены на создание двух механизмов контроля: централизованной бюрократии и стандартной системы военных чинов. В каждой образовалась отдельная иерархия, и пересекались они на самом верху. Создание бюрократии началось с того, что Акбар отказался от должности первого министра. Вместо этого он учредил четыре министерства и назначил их глав: по доходам и финансам, по военным делам и разведке, по вопросам религии и правосудия и по вопросам хозяйства и общественных работ. В столицах большинства провинций (Лахор в Пенджабе, Аджмер в Раджастхане и др.) управление было организовано так же. По мере того как в империю входили новые регионы, в них вводилась та же система. Все министерства подвергались проверкам. Большинство чиновников состояли на жаловании, а самые старшие чиновники получали джагиры (доходные имения) и звания в военной иерархии.

Система военных чинов — второй из механизмов Акбара — присваивала каждому офицеру ранг, которым определялось его положение. Вдобавок эта система определяла, сколько вооруженных всадников (соваров) для армии государя содержал офицер. От высших чинов требовалось содержать еще и запасных лошадей, транспорт, слонов. Таким образом, все эмиры и многие мансабдары (офицеры меньшего ранга) имели двойной ранг: личный (зат) и воинский (совар). Все должности даровались государем, он же мог понижать, повышать ранг, смещать со службы. Система предусматривала множество способов поощрения, с ее помощью способные полководцы и администраторы продвигались по службе. Она способствовала личной преданности царю и в то же время объединяла тюрков, персов, афганцев, раджпутов и индийских мусульман, составлявших знать, в единую военную структуру.

Хотя государь располагал собственным войском, набор и содержание огромной армии осуществлялись на контрактной основе. И поскольку все старшие мансабдары наделялись джагирами, должности по сбору доходов тоже были контрактными. Величина жалования мансабдара, и следовательно соваров, зависела от дохода, собранного с джагира. Определенная часть отчислялась в государственную казну. Если джагирдар смог собрать больше указанного количества, излишек он оставлял себе.

«К концу правления Акбара мансабдары и их подчиненные тратили на свое содержание 82 % годового бюджета государства»^{258}. Единовременно в государстве служили около 2000 мансабдаров, под их началом находилось 150–200 тысяч конников. Сам падишах командовал 7000 соваров под ружьем и 80 000 пехотинцев и артиллерии. На войско уходило 9 % бюджета. Вдобавок, как пишет Абу-л Фазл, местные заминдары могли командовать огромным личными войсками в 4–5 миллионов человек, преимущественно пехотинцев. Эти войска оплачивались крайне скудно самими заминдарами, не из бюджета. Но если собрать все эти войска и прибавить к ним невоенных нахлебников — интендантов, слуг, домочадцев, — можно посчитать, что от средств, получаемых военной знатью, зависели около 26 миллионов человек, четверть населения страны. В империи Моголов наследственную бюрократию (в административной иерархии) и централизованную автократию (систему рангов) формировала принудительно военная государственная машина.

Большая часть принудительного потенциала реализовывалась в походах против упрямых соседей, таких как султанаты Декана. Помимо «походных» частей и придворной гвардии, контингенты соваров размещались в разных уголках империи и использовались для наведения порядка и сбора доходов. Кроме того, многие войска и местные отряды должны были изымать излишки урожая, за счет чего и кормились. Это был, по словам Райчаудхури, «порочный круг, где принуждение кормило принуждение»^{259}.

Столь суровая система контроля со стороны центральной власти уберегала ее от того, что джагирдары начнут действовать в своих интересах, и позволяла изъять возможно большую часть урожая. Другим способом получить наибольший доход было улучшение условий труда и учета доходов. За короткое правление Шер-шаха предпринимались попытки улучшить обработку земли и подсчет доходов и собирать подати наличными деньгами, а не натуральным продуктом. Но раджа Тодар Мал исполнял при Акбаре ту же роль, что и Кольбер при Людовике XIV (который в 1560 году перестроил финансовую систему). Были введены стандарты мер и весов, размеры налогов определялись с учетом почвы и климата, на каждый район для их сбора был назначен ответственный чиновник. Собирались данные о ценах и размерах урожая, налоги назначались каждый год и в каждом районе, в зависимости от этих цифр. Письменные указания вручались деревенскому старосте, их копии сохранялись.

За пять лет прямого управления все джагиры были отменены. К 1585 году, когда их ввели снова, результаты оказались превосходными. Сборы доходов значительно возросли, государство получало «1/3 урожая зерновых и 1/5 остальных продуктов». В основном это было достигнуто за счет упразднения льгот и привилегий заминдаров^{260}.

«Государь не признает родства»

В 1675 году в Лондоне впервые поставили «Аурангзеб», романтическую стихотворную трагедию английского поэта Джона Драйдена, во многом основанную на заметках Бернье. Благодаря таким сочинениям, слова «Великий Могол» для англичан стали обозначать аристократического правителя и невообразимую роскошь. Все иноземные путешественники, являвшиеся ко двору шести Великих Моголов (Бабура, Хумаюна, Акбара, Джихангира, Шах-Джахана и Аурангзеба), свидетельствовали о твердой царской власти и были потрясены блеском царского двора. Особенно это проявлялось в архитектуре, но ею не исчерпывалось. Параллельно с рассказом о событиях описывалось завораживающее зрелище литого золота и гравированного серебра, драгоценных шелков и парчи, массивных каменьев, бесценных ковров и инкрустированного мрамора. Сэр Томас Роу, посол Иакова I Английского, человек, исполненный сознания собственной значительности, был заворожен, увидев Джихангира в парадном облачении. Пояс падишаха был золотым, щит и меч усыпаны огромными алмазами и рубинами.

Бернье тоже был восхищен. «Несметное количество ювелирных изделий самого разнообразного вида и рода, из золота и серебра, а также громадное количество жемчуга и драгоценных камней всякого рода, больших размеров и высокой стоимости; не знаю, существует ли в мире государь, который имел бы их больше».

Несмотря на весь этот внешний лоск, возникало сомнение в подлинности благополучия Моголов. По сообщению Бернье о доходах Аурангзеба в 60-х годах, «он один получает больше, чем турецкий султан и король Персии, вместе взятые». Но расходы его, продолжал француз, тоже велики. Хотя прибыль со времен Акбара удвоилась (благодаря реформам Тодар Мала и за счет новых земель), расходы также выросли. Падишаха можно считать богатым, «если только не учитывать, что казначей, получающий крупные суммы денег одной рукой и одновременно вынужденный их раздавать другой, действительно вследствие этого богат»^{262}. Что же касается золота и камней, это не доход, а дары, дань и трофеи, «добыча, взятая у древних князей и у раджей». Представляя огромную ценность, они не имеют практической пользы. Долгое время Индия была «пропастью, поглощающей золото и серебро», перерабатывавшей экономический потенциал в браслеты, ожерелья и прочие украшения.

Возникают также сомнения относительно численности имперской армии. Жан де Тевено, еще один французский путешественник в империи Аурангзеба, считал, что падишах и его мансабдары содержат трехсоттысячную конницу. Именно так сказано в его записях. «Говорят, что они и вправду оплачивают столь большое войско». Но небрежность мансабдаров в вопросах содержания военной силы известна. «Верно, что они едва могли должным образом содержать половину от того числа людей, которое им положено. Потому, когда Великий Могол собирается в какой-нибудь поход, его войско не превышает 150 000 конников. В армии очень мало ног, зато ртов 300–400 тысяч»^{263}.

Хуже того, размеры армии, как и государства, не всегда соответствуют ее мощи. Долгое правление Акбара (1556–1605) отмечено рядом громких и славных завоеваний, но их почти свели на нет мятежи и смуты. В 1600 году принц Салим, будущий Джихангир, попытался захватить Агру, пока Акбар усмирял Декан. В 1602 году он объявил себя падишахом. А в 1605-м, за несколько недель до смерти Акбара, установил колонну Ашоки в Аллахабаде и, между эдиктами Маурьев и восхвалениями Самудрагупты, дерзко вписал свою родословную. Абу-л Фазл, который числился теперь не только хронистом, но и полководцем, был отправлен объясняться с принцем, но по пути его хладнокровно убили по приказу Салима. И даже после этого и после примирения с отцом, когда Салим-Джихангир был утвержден в правах наследника, часть знати выступала против, предпочитая его сына Хосрова. Когда отец стал падишахом (его имя значит «Покоритель Мира»), Хоеров бежал на север, был осажден в Лахоре и принужден к сражению. Его захватили в плен и, по приказу отца, ослепили на месте.

«Верховная власть не терпит отеческих отношений, — пояснял Джихангир в своих назидательных, но ужасно наивных мемуарах. — Говорят, что государь не признает родства»^{264}. Атмосфера недоверия между отцом и сыном или между братьями — отличительная черта всей эпохи Великих Моголов. Она порождала внутренние кризисы и обходилась дороже любой внешней угрозы. О другом источнике бед Джихангира сказано в персидском стихотворении:

В данном случае так и вышло. В 1622 году принц Хуррам, второй и любимый сын Джихангира, которого тот уже удостоил титула Шах-Джахан (Повелитель Мира), избавился от старшего брата (слепого Хосрова), а затем поднял мятеж против отца. Щенок действительно оказался волком. Четыре года безумным хороводом водил Шах-Джахан войска империи по полям и дорогам. Отец и сын примирились только в 1627 году, за восемь месяцев до смерти Джихангира. Затем последовало новое кровопролитие, когда, добиваясь трона, Шах-Джахан избавлялся от второго брата и прочей родни.

Кровопролитие продолжалось и дальше. «Не признававшие родства» четверо сыновей Шах-Джахана в свой срок поднялись на отца, а затем и друг на друга. Когда в 1658 году Аурангзеб выиграл это состязание, сместив отца, Шах-Джахана, и отправив его до скончания дней в заточение, он мотивировал свой поступок традицией предков. Дескать, он посягал на власть Шах-Джахана, как тот посягал на Джихангира, а Джихангир — на Акбара. Разумеется, самого Аурангзеба тоже ждал мятеж со стороны потомства.

В таких жестоких раздорах пролетела большая часть XVII столетия. За это время были даже робкие попытки расширить империю Великих Моголов. В начале своего правления заметных успехов добился Джихангир. Принц Хуррам (Шах-Джахан), который в то время был любимым сыном, а не отщепенцем, покорил раджпутов Мевара. С тех пор как Рана Удаи Сингх бежал из Читора и город был взят Акбаром, меварский клан Сесодия восстановил силы. Под предводительством РанаАмар Сингха он успешно отражал нападения Моголов. Хуррам повел на него огромную армию, делая ставку не на героические осады, а на тактику блокады и измора. Великой битвы не случилось. По этому поводу Роу — английский посол — ядовито заметил, что клан Рана скорее купили, чем покорили, и верх одержало не оружие, но взятки^{265}.

Тем не менее прибытие ко двору сына Рана Амар Сингха оказалось мерой достаточной для того, чтобы защитить Мевар от позорных обвинений. Джихангир, добившийся успеха там, где не преуспели Акбар и Бабур, оказался великодушным победителем и позволил юному принцу Мевара сохранить лицо, не потребовав личного подчинения ни от него, ни от любого из клана Рана, кто будет находиться на престоле. Наследники Амар Сингха сохранили добрые отношения с Хуррамом, обеспечивая ему убежище, когда он находился в бегах, и поддержку, когда он обретал силу. Во время правления Шах-Джахана Джагат Сингх украсил озеро в Удайпуре островом из белого мрамора, на котором позже возник Озерный дворец — Джагнивас.

Но когда у Великих Моголов наступил очередной кризис наследования, клан Рана допустил ошибку. У Аурангзеба не нашлось времени на бывших союзников отца, полулояльных индийских князьков. С этого времени каждый раджпут становился в зависимость от могольского эмира или объявлялся вне закона, как те «рашбуты», которых в 90-х годах германский путешественник Альберт де Мандельсо описал как разбойников, бандитов с большой дороги. Вражда между Моголами и Меваром набирала обороты.

В то же время в приграничных районах империи Джихангир и Шах-Джахан пытались подражать политике Акбара, но получалось плохо. На востоке, там, где теперь находится Бангладеш, ахомы — шанский народ верхней Бирмы — предупредили нападение Моголов на Ассам, отразив их атаки. На севере, у подножий Гималаев, в 1618 году Шах-Джахан долго и упорно пытался захватить крупную крепость Кангра (теперь она находится на территории штата Химачал-Прадеш). И снова Джихангир, который в то время еще был падишахом, присвоил победу себе. Джихангир похвалялся, что до этого дня, когда «меч ислама и слава веры Мухаммада» воцарились в Хиндустане, ни один государь не мог покорить этих мест^{266}. Очевидно, его не заботило, что еще шесть веков назад Махмуд Газневи взял крепость Нагаркот. Мелкие завоевания происходили на севере, у границ Кашмира. Джихангира зачаровывали кашмирские озера с ивами по берегам и прохладный климат. Да еще новые победы Хуррама на закате правления отца окончательно обеспечили покорность раджи Гархвала, небольшой горной страны в Уттар-Прадеше.

Ни одно из этих завоеваний не стоило затраченных на него усилий и не имело большого стратегического значения. Две сухопутные границы империи — северо-западная и южная, с Деканом, — существенно различались по своему характеру. Вторжения можно было ждать отовсюду, обе стороны старались приютить диссидентов, бежавших от режима Моголов. Титулы Покоритель Мира (Джихангир) и Повелитель Мира (Шах-Джахан) соседи без внимания оставить не могли. Но особых успехов в покорении вселенной не наблюдалось. Кандагар — торговый и стратегический центр Афганистана, который Акбар отдал Персии, а Хумаюн вернул — снова был потерян. Когда персидский шах Аббас в 1622 году двинулся на город, Джихангир велел Хурраму двинуть войска на его защиту. Этот приказ побудил сына перейти от подозрений насчет отцовских планов на передачу власти к прямому мятежу. Отцу пришлось ответить на вызов, а Кандагар достался персам. Хотя, став падишахом, Шах-Джахан неоднократно устраивал походы, чтобы вернуть город, все они не имели успеха. Так же безуспешно он дважды ходил в северный Афганистан, на Балх и Бадахшан. Мечта потомка Тимура воцариться в Самарканде осталась неисполненной.

Декан казался более легкой и более привлекательной целью. В начале XVII века он еще оставался раздробленным на мелкие государства, оставшиеся после распада Бахманидского султаната. Главные из них — Ахмаднагар (в Махараштре), Голконда (впоследствии Хайдарабад) и Биджапур (в Карнатаке) — на некоторое время объединились для завоевания Виджаянагара. Акбар ближе к концу своего правления предпринял ряд нападений на Ахмаднагар, которые в 1600 году окончились взятием города. Это привело к распаду Ахмаднагарского султаната, который и без того страдал от войн с Биджапуром. Во всеобщей суматохе возник неудачливый, хотя и очень способный «творец монархов». Малик Амбар был африканским негром, хубши, купленным на багдадском невольничьем рынке и отправленным в Декан. Там он отличился на военной службе, а теперь в качестве военачальника и политика пытался восстановить Ахмаднагарский султанат. Говорят, как администратор, он был беспристрастен, не делал различий между индусами и мусульманами. Он ввел у себя многие из реформ, которые в государстве Великих Моголов разработал раджа Тодор Мал. Как военачальник, он побед не одерживал, но прославился как самый находчивый и неунывающий командир своего времени. Часто вынужденный прибегать к тактике партизанской войны, он полагался главным образом на отряды конницы, которые состояли из наследственной индийской аристократии народа Махараштры, называемого маратхами. Часть маратхов служила в армиях Биджапура и Голконды. В атмосфере запутанных отношений Декана эти вожди, получив сигнал малика Амбара, набросились друг на друга.

Пока у власти находился Джихангир, «чернолицый Амбар» много раз наносил урон отрядам, отправленным против него, а при случае и обращал их в бегство. Однажды он повел свои войска на север до самой Малвы, в другой раз осадил Биджапур. Вскоре последовали поражения, тяжелые потери, отступление. В 1624 году возле Бхатвади, под Ахмаднагаром, малика Амбара разгромили объединенные силы Моголов и Биджапура, так что ему пришлось оставить почти всю территорию Ахмаднагарского султаната. И, как назло, союза с ним стал искать Хуррам, тот, от чьих рук он пострадал больше всего. В 1625 году Хуррам возмутился против своего отца. Бывшему африканскому рабу и его войску Повелитель Мира предложил осадить Бурханпур — оплот могольской армии в Декане.

Для малика Амбара это было лучше, чем поражение, но всего через год он умер. После этого преемственность наследования нарушилась. Несмотря на усилия Шахджи, который вскоре станет вождем Маратхи, страна едва дожила до того момента, когда, в середине 30-х годов, Шах-Джахан формально включил ее в состав империи Великих Моголов. После этого он, как с вассального государства, потребовал пятидесятитысячное войско для похода на Голконду и Биджапур. Оба государства покорились, причем Биджапур — после жестокого сопротивления. Несомненно, это был величайший из триумфов Шах-Джахана. Он существенно расширил пределы империи.

В первую очередь это пошло на пользу султанатам. Признание господства Моголов не сильно ограничило свободу Биджапура и Голконды, зато им теперь не приходилось ждать неприятностей с севера. Отныне они могли свободно воевать на юге с нанками Виджаянагара. Большая часть земель на территории современного северного Тамилнада, в том числе португальские поселения в Сан-Томе и пустынные пляжи Мадраса, где заправлял Фрэнсис Дэй из Английской Ост-Индской компании, находились под властью местных наяков. Теперь они попали под власть Голконды. Биджапур отвоевал южную Карнатаку (район современных Майсура и Бангалора) и изрядную часть южного Тамилнада, в том числе исконные земли Чолов.

Распространив мусульманское правление до самого устья реки Кавери, султаны Декана превзошли успехи Хильджи и Туглукидов. Подобно своим предшественникам, они тоже невероятно обогатились. А потом вместе с маратхами и всеми своими богатствами превратились в источник средств для решительного Аурангзеба. Как наместник Шах-Джахана в Декане, а затем как падишах, Аурангзеб на долгое время сделал Декан своим домом. Политика Декана стала важным элементом его борьбы за власть. Снова интересы империи пали жертвой проблемы наследования.

В защиту беспорядочного наследования у Великих Моголов можно сказать только то, что шанс выжить имел наиболее подходящий из кандидатов. При таких «выборах» на троне оказывались самые способные, самые харизматичные и самые долгоживущие правители, каких только знала Индия. Даже Хумаюн и Джихангир, из которых один был опиумным наркоманом, а другой алкоголиком, вероятно, обладали очень способными супругами и советниками. В 1611 году Джихангир женился на тридцатилетней вдове одного из афганских эмиров. Ее отец Итимад ад-Даула, урожденный перс, сделался одним из ближайших визирей падишаха. Ее брат Асаф-хан стал одним из самых удачливых полководцев. А сама дама, известная под именем Нур Джахан (Свет Мира), стала соправительницей шаха, особенно в периоды, когда падишах был не способен управлять. Общественные дела «дремали», как пишет Роу, до тех пор, пока о них не сообщали Нур Джахан. «Она правила им и вертела, как ей хотелось»^{267}. Чеканились даже монеты с ее изображением, что для мусульманского мира неслыханно. Считается, что Джихангир мог прочитать надписи Гупты на колонне, которую он приказал установить в Аллахабаде. Из них он мог узнать о Чандрагупте I. Его царица Кумарадеви была последней женщиной, чье изображение появилось на монетах.

Нур Джахан оказала влияние и на следующего монарха. Ее брат Асаф-хан находился при Шах-Джахане во время мятежа, а когда тот пришел к власти, стал его первым советником. Более того, дочь Асаф-хана, Мумтаз Махал, стала возлюбленной и соправительницей шаха. Однако высокие амбиции Нур Джахан помешали ей контролировать своевольного мужа племянницы. Она бы предпочла, чтобы на его месте оказался принц Шахрияр. один из братьев и соперников Шах-Джахана. Тот как раз был женат на дочери Нур Джахан от первого брака. После смерти Джихангира Шахрияр с помощью Нур Джахан достиг большого влияния. Но Асаф-хан его перехитрил, затем победил и убил. Дни могущества Нур Джахан закончились. Вместо интриг она занялась постройкой мавзолея для своего отца Итимада ад-Даулы, который умер прежде Джихангира.

Высокий мавзолей Итимада ад-Даулы в Агре, сложенный из белого мрамора и отделанный самоцветами, представляет собой образец классической архитектуры Великих Моголов. Джихангир хотя и славился как поклонник и покровитель живописи, не интересовался архитектурой. Под его руководством была построена пятиярусная, но бес-купольная усыпальница в Сикандре, возле Агры. Как и у мавзолея Шер-шаха в Сасараме, ее террасы и беседки-чаттри больше подходят для индо-мусульманского дворца, чем для мусульманского погребального сооружения. Только минареты по углам отчетливо напоминают об исламе. Через 30 лет такие же, только беломраморные, минареты встанут на страже Тадж-Махала.

При Джихангире велось строительство и в Лахоре, Аллахабаде, самой Агре и ряде менее примечательных мест в Кашмире и Пенджабе. Там разбивались сады, строились башни, копались каналы. Но только щедрое покровительство Шах-Джахана позволило возникнуть на севере Индии большинству прекрасных монументальных сооружений, которые лучше всякого свидетельства отражают величие и могущество Великих Моголов, равно как и их тягу к излишествам и тирании.

Шах-Джахан построил павильон черного мрамора в опустевших ныне садах Шалимар и павильоны белого мрамора в неузнаваемом сегодня дворце Аджмера. Там и в Лахоре он построил и мечети. Хотя в мемуарах об этом не упоминается, мавзолей Джихангира в Лахоре — тоже преимущественно его постройка. Но в Агре, а затем в Дели он оставил самые заметные следы. Каждый из правителей в свое время устраивал нечто вроде ритуалов, помогавших осознать полноту власти, граничившей с божественной. И ритуалы эти становились все более пафосными. «Неформального» Бабура с его образом странника и душевную искренность возлияний Акбара сменили благоговейные церемонии и возвышенный символизм. Повелитель Мира величественно повелевал с залитой солнечными лучами беломраморной веранды. Его чело окружала инкрустация в виде нимба или полумесяца (эту деталь заимствовали из христианской иконографии). Подобно луне в небесах, сиял он со своего драгоценного Павлиньего трона, скромно поблескивавшего камнями ценой в десятки миллионов рупий. Придворные церемонии и парадные одеяния тоже были увековечены в камне. Как и архитектурные памятники, все это должно было передавать непередаваемое величие величайшего из Великих Моголов.

Самым амбициозным творением Шах-Джахана был новый Дели. ТЪрод замышлялся так. чтобы превзойти столичную Агру. Это была не крепость, как Туглукабад, и не фантазия, воплощенная в камне, как Фатехпур-Сикри. Это был новый цельный город, с проспектами для торжественных шествий, базарами, караван-сараями, каналами, вдоль которых росли деревья, просторными площадями и мощными стенами. «Новые стены, пронзенные 27 башнями и 11 воротами, заключали 6400 акров земли. В городе жили около 400 000 человек»^{268}. Возведенный в 1639–1648 годах и названный Шахджаханабад, этот новый Дели был построен к северу от города Хильджи и Туглука и сейчас известен как Старый Дели. Его строгие геометрические формы за долгие века несколько размылись, сгладились четкие линии улиц. Но часть стен и ворот сохранилась в прежнем виде, как и Красный форт и знаменитая Джама Масджид — самая большая в Индии мечеть того времени. Ее легкие совершенные формы и сейчас возносятся над шумом и суетой самого густонаселенного из городов Индии. А форт, хоть и разграбленный позднее оккупантами (в том числе британскими), остается внушительным архитектурным ансамблем и всегда в центре политических событий и государственных дел.

Другой Красный форт, в Агре, в основном утратил дух своего времени. Шах-Джахан перестроил большую его часть, в том числе Дивани-Ам — огромный зал с колоннами — и целый ряд мраморных палат и павильонов, которыми изобилует верхний этаж крепости. Там, заточенный среди камней собственного творения, падишах провел последние годы как пленник Аурангзеба. Оттуда, щурясь от утреннего солнца, смотрел он с высоты на воды Джамны и на огромное облако белого мрамора. На другом берегу навеки упокоилась его возлюбленная супруга, и там, рядом с ней, предстояло упокоиться и ему.

Тадж-Махал был посвящен и назван в честь Мумтаз (Мумтадж) Махал (ее титул означает «Венец Дворца») — дочери Асаф-хана и невестки Нур Джахан. Она провела вместе с падишахом годы его скитаний и стала любимой супругой в годы власти. В 1631 году, когда она умерла, рожая 14-го ребенка, падишах обезумел от горя. На следующий год началось строительство мавзолея. «Он задумал сделать его прекраснее всех в мире, — писал Питер Манди, служащий Ост-Индской компании, приезжавший в 30-х годах в Агру. — Это здание стоило огромного труда и огромных денег. Оно строилось в необычайной спешке, обычные металлы заменялись золотом и серебром, обычный камень — мрамором»^{269}. Строительство окончилось в 1643 году, результат был признан превосходным. Бернье считал его одним из чудес света, Джеймс Фергюсон, пионер изучения индийской архитектуры, полагал, что превзойти Тадж-Махал в красоте невозможно. Киплинг и Тагор испытали потрясение, увидев его. Киплинг назвал мавзолей вратами слоновой кости, из которых являются все добрые сны («Письма Марка», глава 1). Рабиндранат Ткгор — слезинкой на лице вечности. Похожий на луковицу купол Тадж-Махала, инкрустированный мрамор мавзолея Итимада ад-Даулы, подобные театральной сцене террасы Акбара и пейзажные сады Джихангира — вот сущность архитектурного стиля периода Великих Моголов. Символически он изображает рай, огромная белая гробница символизирует Божий престол — все это чисто мусульманские представления. Но в скульптурной концепции, в исполнении легко распознать индийскую эстетику, искусство древней Индии.

Место, на котором стоит Тадж-Махал, за высокую цену уступил раджа из династии Каччваха Джай Сингх, наследник эмира раджпутов Ман Сингха из Амбера. Из его каменоломен в Макране (Раджастхан) были доставлены все эти горы белого мрамора. Часто говорят, что гений Великих Моголов, как в архитектуре, так и в строительстве империи, обязан синтезу индийской и исламской традиций. Рвение правителей получало поддержку единоверцев-мусульман, подданных индусов и раджпутских князей. Хотя при дворе был в ходу официальный персидский язык, по окраинам империи, где стояли военные гарнизоны, все больше входил в обращение гибридный язык урду (само это слово значит «лагерь», «кочевье», «стоянка племени»). Он имел арабо-персидскую письменность, но его синтаксис и лексика опирались на санскритские североиндийские наречия. Поэзия, живопись и музыка рождались из этой же смеси, они процветали даже в областях, занятых католиками.

Аурангзеба такое положение дел не радовало. Уже готовы были повториться жестокие меры против индусов в защиту устоев ислама. Могучие архитектурные традиции Великих Моголов в это время почти сошли на нет. Аурангзебу не с руки было хвалиться великими предками. Шах-Джахан истратил на строительство около 29 миллионов рупий. По сравнению с военными расходами и стоимостью содержания армии, это была незначительная сумма^{270}. Но Аурангзебу досталась в наследство империя, охваченная кризисом наследования, да еще военные нужды требовали таких расходов, что позволить себе архитектурные излишества он не мог.

Покоритель Вселенной

По всей Индии в XVI–XVII веках вошел в моду такой архитектурный элемент, как купол. Далеко стоит Тадж-Махал от построенного несколько позже Кристофером Реном собора Святого Павла. Этот собор можно сравнить только с творением Микеланджело — построенным несколько раньше собором Святого Петра и с таким необыкновенно величественным сооружением, как Гол-Гумбаз в Биджапуре.

Но уж если сравнивать мечети Моголов с другими мечетями, а мавзолеи Моголов с другими мавзолеями, то следует вспомнить, что с 70-х годов XVI века оживленное строительство шло в Биджапуре и, в меньшей степени, в Голконде. И как архитектура Агры расцвела Тадж-Махалом, так и биджапурская прославилась Гол-Гумбазом. Четырехугольный, с семиэтажными башнями-пагодами по углам, Гол-Гумбаз (Круглый Купол) совмещает подкупающую простоту с техническим изяществом. Светлые, оштукатуренные детали создают ощущение теплоты, но акцент делается на силу. Огромный купол нисколько не уродует похожее на замок строение, над которым он воздвигнут. Если Тадж-Махал, как мавзолей для царицы, исполнен женского изящества, то Гол-Гумбаз, как мавзолей султана, воплощает мужество.

Его построили в 1659 году для султана Мухаммеда Адил-шаха, который умер двумя годами ранее, процарствовав 30 лет. Его отец, Ибрагим Адил-шах II, царствовал 47 лет (1580–1627). Для вечно снедаемого раздорами Биджапура это время оказалось ближе всего к тому, что можно назвать «золотым веком». В Декане Ибрагим заслужил славу просвещенного правителя. Он покровительствовал искусствам и был веротерпимым суннитом. Он позволял своим шиваитским и индусским подданным молиться так, как им заблагорассудится. «Не желал он и войн без надобности», — говорит Феришта, который написал «Историю возвышения державы Мухаммеда» под покровительством Ибрагима. «История» обрывается вторжением Акбара в Ахмаднагар в 1600 году. Ибрагим был вовлечен в эти войны, которые сразу же охватили всю страну. Во время правления Мухаммеда Адил-шаха Биджапуру пришлось признать превосходство Моголов, зато шах компенсировал это завоеваниями в Майсуре и Тамилнаде. Власть Биджапура простиралась по полуострову от Конкана и Малабарского побережья на западе и до Коромандельского берега на востоке. Там, возле Пондишери, пала тройная крепость Джинджи, и наяки Мадурая и Танджура признали власть Мухаммеда Адил-шаха.

Все же это была хрупкая империя. Завоевания на юге осуществили благодаря тактическим талантам Маратхи, таким как воины Шахджи Бхонсле — военачальника Ахмаднагара, который затем предложил свои услуги Биджапуру. Шахджи, хоть и обеспечил себе на юге обширные владения, верность Биджапуру сохранил. Но его сын стал великим Шиваджи, основателем царства Маратхи. И только в 1647 году семидесятилетний Шиваджи взялся за свержение власти Биджапура на северо-западе страны. С изобретательностью и хладнокровной жестокостью, штурмом и обманом прокладывал он дорогу в крепости дешмукхов (знати) в Западных Гхатах, чтобы окружить независимую область Маратхи возле Пуны. Эти земли отличались неудобным ландшафтом и спорным статусом. Когда-то они были частью Ахмаднагара, затем перешли к Биджапуру, принявшему власть Моголов. По соседству с ними находился Декан, которым напрямую управляли Моголы. Выходит, действия армии Маратхи служили скорее интересам Моголов, чем биджапурского султана. Из неоднозначности ситуации следует, что верного Шиваджи могли в этой борьбе мусульманских авторитетов науськать, как собаку.

В 1652 году Шах-Джахан, все еще падишах, вновь назначил своего третьего сына Аурангзеба наместником в провинции Декан. Аурангзеб, способный администратор и опытный полководец, в свои тридцать с лишним лет быстро оценил отношения с султанатами Декана. Двадцать лет могольского господства принесли султанатам неопределенность и путаницу. К тому же многочисленные шиитские общины и индийские церемонии для такого суннитского ортодокса, как Аурангзеб, были неприемлемы. Единственно возможным решением он считал не вассальное подчинение, а аннексию. Аурангзеб затеял интриги с Мир Джумлой, персидским авантюристом на службе султаната Голконды, который сделал карьеру как завоеватель северной части страны тамилов. Превратившись в торгового магната, Мир Джумла возбудил подозрения султана Голконды. Султан заподозрил, что своим богатством и могуществом авантюрист обязан Моголам. Тот не стал спорить с султаном, а просто предложил Аурангзебу союз в нападении на Голконду в обмен на гарантии безопасности его владений.

Нападение произошло в 1656 году. Хайдарабад пал, а султан отсиживался за крепкими стенами Голконды. Шах-Джахан прислал приказ отвести войска. Вероятно, султана Голконды вызвали в Дели, где Дара Шикох, старший брат и смертельный враг Аурангзеба, сделал все возможное, чтобы свернуть кампанию. Разочарованный Аурангзеб обошелся тем, что отнял у побежденного часть земли и наложил тяжкую контрибуцию.

На следующий год ситуация повторилась почти в точности. Аурангзеб вторгся в Биджапур. Воспользовавшись смертью Мухаммеда Адил-шаха (он упокоился под сводами величественного Гол-Гумбаза), войска Моголов и Мир Джумлы грабили города северного Биджапура и дважды пытались взять сам Биджапур, когда пришел приказ об отступлении. Снова злополучный Дара Шикох заступил брату путь к трону. Снова разозленный Аурангзеб отнял у побежденных земли и деньги, на сей раз пострадали Маратха и часть Конканского берега. Шиваджи превратился в проблему Моголов.

Но эта проблема могла и подождать. В сентябре 1657 года в Дели внезапно заболел Шах-Джахан. У него обнаружилась острая непроходимость кишечника, он весь опух, горло пересохло. Быстро развивалась лихорадка^{271}. Хотя ему удалось частично поправиться, стали появляться признаки неминуемой смерти, и пришло время назвать наследника. Аурангзеб только этого и ждал. Но вскоре после спешной коронации на сцене возник другой брат — наместник Бенгалии принц Шуджа. За ним последовал четвертый брат — наместник Гуджарата, Мурад Бакш. Эти двое, Мурад и Шуджа, намеревались доказать, что о них забывать не стоит. Шуджа с войском поднимался по Гангу, но был остановлен возле Варанаси и потерпел поражение от имперской армии под командованием раджпута Джай Сингха из клана Каччава. В то же время Мурад — младший и самый толковый из братьев — решил действовать совместно с Аурангзебом. Собрав силы и разграбив порт Сурат, чтобы запастись ресурсами, он нетерпеливо поджидал Аурангзеба, чтобы вместе выступить из Декана на север.

На этой стадии лидером, несомненно, был Дара Шикох. Как старший брат и любимец Шах-Джахана, он считался глашатаем его воли и наследником. Он один из претендентов находился в Дели, в его руках хранились нити высочайшего покровительства, поощрения и власти. Он казался непотопляемым. Единственный его просчет состоял в том, что он, подобно Акбару, вызывал подозрение у правоверных мусульман, особенно улемов. Будучи человеком высокообразованным, он пытался примирить суфиев, индусов и христиан. Он перевел упанишады на персидский язык. Он даже высказывал мнение, что сущность у индуизма и ислама одна^{272}. По стандартам правоверных, это была ересь. Гораздо ближе и понятнее была позиция Аурангзеба, который избавлял страну от язычников и отступников. Свободомыслие Дары для убежденного мусульманина с его незамысловатыми привычками, строгими ограничениями и безукоризненным образом жизни было равносильно кощунству. То есть проблема власти свелась к выбору идеологии. Многие считали Аурангзеба более праведным, а потому и более достойным трона.

В феврале 1658 года тридцатитысячная армия под командованием Мир Джумлы, с мощной артиллерией, которой командовали европейцы, изменила баланс сил, двинувшись из Голконды и Биджапура на север, в Малву. Здесь она встретилась с армией Мурада и под Удижайном разбила войско Шах-Джахана, высланное навстречу. Тяжелые потери среди раджпутов в войсках Шах-Джахана и сравнительно малые среди единоверцев-мусульман наводят на мысль, что Аурангзеб собирался избавиться от лишних соперников. Победители продолжили движение на север. Они встретились с Дарой в восьми милях от Агры.

Располагая внушительной армией, превышавшей численностью войска братьев, Дара надеялся сохранить превосходство. Но лучшие могольские воины были отправлены на восток, против Шуджи. Стройные ряды войска Дары, в которых первые места занимали раджпутские воины, составляли придворные шаркуны и рекруты, набранные с базара. Под жарким майским солнцем они скоро спеклись. Для пропыленных ветеранов из Декана они не представляли угрозы, как и дилетант Дара для решительного Аурангзеба. В бою, несмотря на героизм раджпутов, армия Аурангзеба держала позиции, пока артиллеристы делали свое дело. Едва Дара необдуманно дал команду к отступлению, как победа была потеряна. Как и Хоеров, который бежал от Джихангира в 1605 году, он задержался в Агре только для того, чтобы забрать ценности и семью, а затем отправился хорошо накатанной дорогой неудачников на север, через Дели в Лахор. Аурангзеб занял Агру. Если еще не империя, то противостояние точно выиграно. Отвергнув все претензии неверного Дары, он ограничил власть хворого падишаха пределами беломраморных террас. Там падишах и оставался на протяжении восьми лет, сияя полупотухшим нимбом былых побед, пока не умер.

Аурангзебу же следовало закрепить победу, избавившись от остальных претендентов. Каждый из них был изловлен в свой черед. С Мурадом, беспомощным вдали от союзников, справиться было легко. В Матхуре, куда Аурангзеб, преследуя Дару, заманил Мурада, он пленил его, а позже обезглавил. Шуджа, снова выступивший из Бенгалии, был снова разбит и бежал на восток. Но Даре удавалось избегать погони. Из Пенджаба он устремился в Синд, из Синда в Гуджарат. На севере Гуджарата он собрал новую армию и во главе ее сражался возле Аджмера. Потом вновь бежал, но был предан и приведен к Аурангзебу. Публичное унижение Дары — популярной фигуры, особенно у делийских немусульман — было милосердно коротким. Его провели по улицам в цепях, а затем изрубили на куски. Некоторые источники говорят, что его тело после этого опять пронесли по улицам. «Так, единожды живой и единожды мертвый, был он представлен глазам людским, и многие плакали над судьбой его»^{273}.

В это время Шуджа бежал на восток через Бенгалию. Ему наступал на пятки Мир Джумла, верный союзник Аурангзеба со времен похода на Голконду. В 1660 году Шуджа сел на корабль в порту Даккар и отбыл на Араканское побережье (север современной Бирмы). С тех пор о нем ничего не известно, хотя слухи о том, что царь Аракана довел до конца незавершенное Аурангзебом убийство, кажутся вполне правдоподобными.

Как новый правитель Бенгалии (а эта область включала теперь Бихар и Ориссу), Мир Джумла перенес столицу в Дакку, оживив экономику региона. Военные дела он тоже не оставил. Новой целью стал Ассам, правители которого из династии Ахом недавно воспользовались всеобщим смятением и, спустившись по Брахмапутре, устроили набег на территорию Великих Моголов. Мир Джумла оттеснил их обратно, а в 1662 году, поднявшись по реке на 3000 судах, окунулся в зеленую неизвестность верховьев Брахмапутры и добрался до столицы династии Ахомов. Она находилась в Гархгаоне, между современными городами Джорхат и Дибругарх, у подножий скрытых облаками гор Нагаленда. Мир Джумла добавил к владениям Великих Моголов более пяти тысяч километров берегов Брахмапутры. Но тут его остановили бурные тропические ливни.

Болезни и голод унесли больше жертв, чем войска Ахомов, убегавшие от Моголов. Похожий случай произошел, когда армия Мухаммеда Бахтияра Хильджи вторглась в Ассам в 1205 году. Остатки армии и груженные добычей корабли смогли вернуться, но сам Мир Джумла разделил участь Хильджи. На обратном пути он умер, изнуренный болезнью. Через четыре года Ахомы вернули большую часть своего царства. Они сохраняли владения все время, пока Великие Моголы находились у власти.

Тем временем Аурангзеб короновался вторично. Первый раз, в 1658 году, коронация прошла впопыхах — нужно было догонять Дару. Во второй раз он сделал это при большом стечении народа в Дивани-Ам в 1659 году. В обоих случаях он принял официальный титул Аламгир. Мусульманские историки обычно называют его именно так. Это значит Покоритель Вселенной — улучшенный вариант титула Джихангир (Покоритель Мира), хотя такое имя налагало еще больше обязательств в смысле грядущих завоеваний. В 1666 году было объявлено, что Покоритель Мира помимо похода в Ассам и весьма обременительных, но все-таки успешных кампаний против племен северо-западной границы покорил «Тибет». Для могольских агентов, отправленных из Кашмира, это звучало подобно названию иной планеты, хотя означало всего лишь Ладакх — западный краешек Тибета. Хронист того времени прекрасно описывает «по большей части пустынный пейзаж», который хоть и крупнее любого субаха (провинции) империи, кроме Биджапура, но урожая дает не больше, чем средняя паргана (район). «Ни одна местность не сравнится с этой в бесполезности». Приятно узнать, что ее повелителем был Аламгир, что подтверждает чеканка на монетах, что он построил там мечеть, в которой звучала кхутба (проповедь) в честь падишаха. Но все же это была невеликая победа. «Другие цари пожалели бы денег на чеканку монет и постройку мечети в подобном месте»^{274}. Аурангзебу пришлось задуматься о более солидных завоеваниях. Но где же еще на этом богатом и беспокойном полуострове осталось место для завоеваний? Только в Декане.

Прежде чем туда нагрянуть, предстояло провести ряд важных реформ. Войну за наследство сменила государственная работа. Во многих регионах пришлось утверждать имперскую власть заново, восстанавливать жизненно важные каналы поступления налогов, ставить на посты верных людей. Многие из них были из числа улемов, религиозной и судебной аристократии. Аурангзеб по-прежнему стремился к возвращению мусульманского характера могольского правления и интеграции Индии в сообщество стран ислама. Ведь сам Бог помог ему взойти на трон, и только Бог мог обеспечить власть в дальнейшем.

После второй коронации появилось новшество. Была введена должность мухтасиба — судьи-цензора, блюстителя общественных нравов. Мухтасиб присматривал за базарами и искоренял такие неподходящие для мусульман занятия, как азартные игры, богохульство и употребление спиртного. Опиум, как и алкоголь, запретили полностью. При дворе порядок поддерживался не хуже, чем на базарах. Теперь у падишаха не было таких увеселений, как танцовщицы, музыканты и художники. Их место заняли бородатые законники и знатоки Корана, которые трудились, составляя стандартизированные ханафитские законы. Традицию появляться в лучах солнца на балконе перед подданными новый падишах тоже не поддержал. На десятом году правления он велел официальным хронистам умерить резвость льстивого пера. Тщеславие тоже противно мусульманину. В своем стремлении переделать придворные нравы Аурангзеб был искренен, его вера лишена лицемерия.

С другой стороны, многие обвиняют его в фанатизме, и не без основания. Хотя это свойственно немусульманским авторам, они приводят как аргумент те дискриминационные меры, которые он принял за 20 лет правления. Налог с индусских паломников, отмененный Акбаром, ввели снова. С брахманов и храмов вновь стали брать подати. С индусских купцов брали высокие пошлины. Местные администрации в провинциях получили указания избавляться от чиновников-индусов и принимать вместо них мусульман. А самое главное, все недавно построенные или перестроенные храмы следовало снести. Среди этих храмов, которые заменили мечетями, были такие знаменитые и почитаемые святыни, как храм Вишванатха в Варанаси — ныне на его месте (с позволения индусов) стоит Великая мечеть Аурангзеба — и новый храм Кешава Део в Матхуре, где сейчас высится (тоже с позволения) еще одна мечеть Аурангзеба. Наконец в 1679 году немусульман ожидал самый тяжелый удар — восстановили ненавистную джизью.

Однако фанатик для одних может быть святым для других. Апологеты Аурангзеба возражают, что Шах-Джахан тоже унижал немусульман и рушил храмы, что Аурангзеб в конечном счете разрушил очень немного храмов, а некоторым даже жаловал джагиры^{275}. Более того, те места, которые в самом деле подверглись осквернению, были очагами политического и идеологического мятежа. Так, если верить Бернье, Варанаси, эти «индийские Афины», стал первой жертвой, поскольку служил «всеобщей индуистской школой»^{276}. Мусульмане считали этот город очагом гнусного язычества, поклонения лингаму. Даже для джизьи находится убедительное основание. Хотя часто ее описывают как подушный налог, на самом деле она была, скорее, заместительным налогом, которым облагали только взрослых мужчин. Будь они мусульманами, они были бы обязаны нести военную службу во время джихада. Немусульман на войну не призывали, взамен они платили деньги. Размер джизьи варьировался в зависимости от возможностей плательщика. Самые бедные от налога освобождались, и не похоже, чтобы джизья собиралась во всех дальних провинциях.

Тяжелее всего пришлось тем, с кого удобнее всего было собирать деньги — в основном городским торговцам и ремесленникам. Они же и возмущались громче всех. Когда приказ о подати был оглашен впервые, Шахджаханабад-Дели сотрясла волна протестов. Толпы индусов, «менялы и суконщики, всевозможные лавочники с Урду-базара, мастеровые и рабочие всех мастей» толпились на дороге, мешая падишаху проехать коротким путем из Красного форта к мечети Джама Масджид.

Были и другие протесты, и многие противники правления Великих Моголов говорят о джизье как о жестоком бедствии. Но мысль о том, что Аурангзеб стремился притеснять подданных, чтобы силой обратить их в ислам, абсурдна. Падишах был слишком умен, а подданных было слишком много. Гораздо более вероятно, что он стремился создать климат, в котором Моголы могли жить по исламским нормам, а немусульмане находились бы в подчиненном положении, но все время имели возможность наблюдать преимущества ислама.

Тем не менее эта тенденция к исключительности мусульман разительно отличается от в целом веротерпимой политики Акбара. Она содержала разрушительный потенциал для сотрудничества индусов и мусульман, на котором держалась империя. Улемы добились победы, отстранив от управления брахманов и других образованных людей. Из-за этого в крестьянских бунтах проявилась религиозная составляющая. Т^ким был, например, бунт джатов, который почти перерезал жизненно важное сообщение Дели — Декан. Среди более воинственных немусульманских групп, таких как сикхи, раджпуты и маратхи, реформы стали поводом к ожесточенному сопротивлению.

В Пенджабе сикхи — последователи гуру Нанака — составляли довольно мирное и рассеянное, но значительное меньшинство. Арджан Сингх, пятый гуру, составил коллекцию гимнов и поучений своих предшественников. Собственные произведения он туда тоже включил. В коллекцию входили также сочинения суфиев и таких святых, как Кабир. Все собрание известно под названием «Ади Грантх» («Изначальный Цэантх»). Переработанное и дополненное десятым и последним гуру, оно стало священной книгой сикхов «Ади Грант Сахиб», вмещающей всю мудрость туру настолько, что больше смертные гуру не понадобились. Но как раз в то время, когда «Ади Тфантх» была закончена, сикхское общество сделалось жертвой грязной игры Джихангира, поскольку в 1605 году, во время кризиса наследования, сикхи поддержали принца Хосрова. Считается, что в результате гуру Арджан Сингх был убит Джихангиром. В 1658 году, во время следующего кризиса наследования, гостеприимство, которое сикхи оказали принцу Даре, разозлило Аурангзеба. Восьмого гуру призвали ко двору, его сына и предполагаемого наследника включили в могольскую иерархию. Для большинства сикхов это было неприемлемо, и они выбрали девятым гypy Тегх Бахадура, брата седьмого. Новый гуру путешествовал по северной Индии, собирая толпы последователей и сторонников как среди индусов, так и среди мусульман. Сикхские гурдвары были такой же мишенью для имперского идолоборчества, как и индийские храмы. Но больше всего злили Аурангзеба вести о том, что мусульмане начали переходить в веру сикхов. Тегх Бахадура вызвали в Дели и призвали к ответу, гypy не смог ни убедить падишаха, ни склонить на свою сторону. В 1675 году его обвинили в богохульстве и казнили. «Единым ударом Аурангзеб заработал горячую ненависть тысяч сикхов Джата и Кхатри, живущих на равнинах северной Индии»^{278}. При Говинде — десятом и последнем гуру — движение сикхов вернулось в рамки могольского правления. В горах Пенджаба оно из борьбы за социальные и религиозные реформы превратилось в зародыш нового политического и военного общества.

«Акбар разрушил мусульманское общество признанием того факта, что Индия — не исламская страна. Аурангзеб разрушил Индию, отрицая этот факт»^{279}. Была и еще одна причина бороться с новыми сектами вроде сикхов, к которым даже джагирдары, индийские князья и все раджпутские династии относились с недоверием. Неприятности начались в 1678 году, когда Ратхор, махараджа Марвара (Джодхпур), умер, не оставив наследника. Как было заведено, Аурангзеб, в ожидании выборов преемника, учредил на территории Марвара джагиры. Однако ситуация развивалась необычно. В рамках борьбы с идолопоклонством по храмам Марвара были посланы отряды солдат, чтобы произвести разведку, а при случае захватить добычу. В это время у двоих вдов покойного махараджи родились мальчики. Один из них умер, зато другой — Аджит Сингх — превратился в средоточие упований антимогольской оппозиции. И когда Аурангзеб поручил управление Марваром племяннику покойного махараджи, который не пользовался популярностью, назрел бунт. Эта история — любимый сюжет раджпутских бардов. Ребенка похитили из Дели, прямо из-под носа у падишаха, и спрятали в раджастханском захолустье. Оттуда его мать, которая оказалась княжной Мевара из клана Сесодия, обратилась к ме-варским Ранам как законный защитник прав Аджита^{280}.

Раны приняли ее благосклонно. Опираясь на поддержку индусской оппозиции, возмущенной введением джизьи и походами солдат по храмам Марвара, они начали нападать на имперских солдат в Малве и других районах. Вдобавок Аурангзебу пришлось столкнуться с серьезным восстанием в Меваре (Удайпур). В 1680 году крупная могольская армия вошла в Мевар, опустошила город Удайпур и разорила храмы. Однако Раны оставались свободными. их силы одержали несколько значительных побед. Наконец был заключен мир на почетных условиях, которые позволяют утверждать, что Мевар никогда не покорялся падишаху.

Неудачи Моголов можно приписать действиям принца Акбара, одного из сыновей Аурангзеба. Акбар командовал меварской кампанией на последнем этапе, затем его перевели в Марвар. Так унижать претендента на престол империи было попросту глупо. Акбар сочувствовал либеральным взглядам знаменитого предка, в честь которого его назвали. Он бросил отцу вызов. История такой поворот событий оправдывала, даже требовала. А интриги раджпутов и обещания поддержки очень тому способствовали. В 1681 году Акбар провозгласил себя падишахом и выступил против Аурангзеба. Отец находился в Аджмере, и войск при нем было немного. Случай был удачный, и сын намеревался им воспользоваться. Но, благодаря интригам падишаха, раджпутские союзники не доверяли друг другу, взаимные подозрения внезапно обострились. Их внутренние разногласия сыграли на руку падишаху. Оставшись без союзников и без основной части своего войска, Акбар бежал на юг, не вступая в бой. Едва избежав плена, он добрался до Декана, где, как враг Моголов, получил теплый прием и оказался под защитой Маратхов.

Аурангзеб вскоре пришел за ним. О том, что скоро он придет, в Декане кричали уже 20 лет. Теперь, когда падишаху исполнилось 60, он решил, что время настало. Ведь именно из Декана он когда-то покусился на трон. Принц Акбар мог поступить так же, воспользовавшись поддержкой Маратхов и раджпутов. А славная победа в Декане могла стать отличным завершением завоевательной карьеры Аурангзеба. Новые земли в виде джагиров приносили новые источники доходов, их требовал растущий легион мансабдаров. Успех в Декане мог обеспечить завоевания под стать великому Акбару, да еще и ресурсы, чтобы прокормить и напитать ту политическую систему, на которой зиждилась власть.

Куда шел падишах, туда отправлялся и двор, как и большая часть армии. Поход на юг в 1681–1682 годах означал, что Шахджаханабад и Дели опустели. Подобно султану Мухаммеду Туглукиду, Аурангзеб вез в Декан весь имперский управленческий аппарат. Но переносить столицу он не собирался, просто обеспечивал свой поход. Для удобства падишаха путешествовал целый палаточный город, с базарами, казармами, конторами и палатами государя. На каждой остановке топография города сохранялась. Даже в Декане они продолжали жить лагерем, откуда осуществлялось управление империей. Акбар и Шах-Джахан ходили в походы тем же способом. Без сомнения, такая манера — пережиток полукочевого образа жизни их монгольских предков-Тимуридов.

Но никто не думал, что конец похода окажется печальным. Многие из тех, кто в 1862 году отправился на юг, никогда больше не увидели Дели, в том числе и сам падишах, притом что он прожил еще 26 лет. В 80 лет Аурангзеб оставался деятельным и, как правило, удачливым. Он распространил власть Великих Моголов до невиданных пределов. Ни одному индийскому правителю не удавалось построить такую огромную империю. Но цена за это достижение намного превысила результат. Упрямое долгожительство падишаха, которым он, без сомнения, обязан скромному и благочестивому образу жизни, оказалось одной из главных причин бездействия империи.